Сейчас это имело особую актуальность: в свете разбушевавшегося лиха охранительная молитва - это всё равно, что высокий железный забор.
А слово отца Онуфрия, как мы сами только что убедились, было покрепче иного забора...
- Звезда моя! - привычно заорал Алекс в горницу. - Спускайся, гости у нас.
А в ответ - тишина. И нехорошее предчувствие.
- Антигона?.. - я взбежал на второй этаж, заглянул в свою спальню, в девичью светёлку - пусто. Выйдя на балкончик, оглядел озеро - словно надеялся увидеть невысокую крепенькую фигурку, идущую по воде, аки посуху...
Впрочем на пристани кто-то сидел. Да вот же она! Сидит, свесив босые ноги к самой воде, удерживая высоко над головой бамбуковую удочку и преспокойно наблюдая за поплавком. На голове Антигоны была огромная соломенная шляпа. Ну конечно, у неё же кожа белая, как молоко... Обгореть - раз плюнуть.
Бормоча на ходу: - нашла время рыбку ловить, когда все на ушах стоят... - я через три ступеньки рванул вниз, перемахнул порог, и пока Алекс меня не заметил, устремился к мосткам.
- Вот ты где! - сдёрнув с головы девчонки шляпу, я онемел.
Это была не Антигона.
Собственно, это вообще была не девчонка, а белобрысый пацан лет десяти. С коричневой от загара кожей, облупленным носом и смеющимися, синими, как вода в озере, глазами.
- Чего-то ищете, дяденька стригой? - немного насмешливо спросил мальчишка.
- Э... Девчонку ищу. Которая с нами приехала. Ты её не видал?
- Рыжую такую? Конопушки по всей коже... В зелёном платье и сандалетах на босу ногу?
Я кивнул. А сам так и чувствовал, что он сейчас скажет: - Нет, не видал я вашей девчонки...
- Она в лес пошла, Васятку искать.
Мне пришлось несколько раз моргнуть, прежде чем слова пацана дошли до мозга.
Но как только дошли, я как укушенный кинулся в терем, вопя во все лёгкие:
- Алекс! Шеф!..
Споткнулся о порог, с грохотом растянулся, чувствуя кровь во рту - это я прикусил язык - вскочил и вылетел на парадное крыльцо.
- Антигона, - выдохнул я в лицо Алексу, который, заслышав мои вопли, устремился в горницу... - В лес пошла, пропавшего пацана искать.
Ни когда отец Онуфрий "благословлял" крестом одержимых сельчан, ни когда мы тушили пожар, никто и словом не обмолвился о девчонке.
Слава Богу, Алекс быстро сообразил, что к чему. Бегом устремился он к опушке леса, туда, где ещё дымились отдельные стволы, где всё было черно от пепла и удушливо пахло гарью.
- Откуда ты узнал, что она в лес пошла? - спросил на бегу батюшка-сержант.
- Да пацан на сходнях, рыбу ловил...
Я махнул в направлении причала, но там уже никого не было.
В лесу было темно, душно и жарко. Пепел взметался лёгкими облачками при каждом шаге. Алекс и батюшка обернули лица чистыми платками, я же подумал, что нежити это ни к чему. Через десять минут пожалел. Пепел забивался в нос, чесался в горле, оседал жирной плёнкой на языке... Платка у меня не было. Пришлось снять рубашку и обмотать лицо ею, оставив только глаза.
- Сколько деревьев погибло, - пробормотал я, пробираясь меж чёрных стволов.
- Лес восстановится, - отец Онуфрий колупнул ногтем чёрную чешуйку коры - под ней обнаружилась живая белёсая древесина. - Лиственница - это такой зверь! В любом пожаре устоит. Только иголки сбрасывает, так они по новой отрастают... На будущий год и следа от гари не останется.
- Ты что-нибудь чувствуешь, кадет? - спросил Алекс.
Он нарезал круги, как бешеный спаниэль, и уже задыхался. Повязка перед ртом была чёрной.
- Только гарь, - я потянул носом и чихнул. - Надо было Гришку брать.
- Собачий нос нам тут не помощник, - отмахнулся шеф. - Ты другим свои чутьём прислушайся. Поищи: есть тут кто живой?
- Тогда я подальше отойду, - подумав, предупредил я. - А вы на месте стойте, не двигайтесь.
И я пошел. Не выбирая направления, бездумно ставя ноги туда, где видел ровное место. Когда биение сердец Алекса и отца Онуфрия стало походить на далёкое тиканье часов, остановился и прислушался.
Закрыл глаза, распахнул руки, поднял лицо к далёкому небу и принялся поворачиваться на месте, изображая стрелку компаса.
Постепенно я отключил все чувства: перестал ощущать запах гари, мягкое тепло солнечных лучей на коже, хруст горелых шишек под подошвами ног... Хорошо бы, я был один. Я до сих пор слышал дыхание шефа, сердитое и настороженное дыхание батюшки-сержанта, сдвоенное биение их сердец...
Но вот к этим сдвоенным ударам примешался третий. Он стучал ровно, гулко, но слишком тихо. Видать, далеко... Не открывая глаз, я пошел на звук.
В голове билась мысль: это не она. Это кто-то другой. Медведь, лось, может быть, рысь... Но в глубине души я понимал, что всё зверьё давно разбежалось, и никого живого здесь вообще не может быть.
Под ногами хрустело всё сильнее, сквозь подошвы кроссовок я ощущал жар едва затихшего пламени. Стволы деревьев вокруг едва слышно потрескивали, отдавая тепло. В овражках, занесённых хвоей и прошлогодними листьями, можно было спокойно печь картошку.
Батюшка с Алексом давно остались где-то позади: я шагал по самому эпицентру пожара, в самой его сердцевине. Там, где живому человеку попросту не выжить...
Я чувствовал, как от горячего воздуха съёживаются лёгкие - и просто перестал дышать. Приходилось часто моргать, чтобы не ослепнуть, волосы на голове сделались сухими и ломкими, как паутина.
По плечам, по штанинам пробегали горячие искры.
Но я чувствовал биение сердца. И самое загадочное: рядом, впритирку, прорезалось ещё одно: слабое и тихое, как пульс ребёнка.
Мальчишка! - догадка сверкнула, как молния. - Антигона нашла Васька и они сумели схорониться от пожара...
Она же умная, наша девочка. Поэтому и не пошла искать пацана вместе со всей кодлой... Она его отыскала, а когда начался пожар, придумала, как от него укрыться.
После этой догадки я принялся заглядывать во все щели: переворачивал громадные валуны, ворошил под корнями, осторожно тыкал палкой в наполненные пеплом ямы...
Этого не может быть, - твердил мой разум. - Здесь было так жарко, что спеклась даже земля. Ничто живое не могло выжить... Но в то же время, глаз выхватывал яркое зелёное пятно: незнамо как уцелевший куст костяники с кроваво-красными ягодами. А там, подальше - дорожка свежего мха, и папоротник на взгорке...
И вдруг я подскочил. Глазам не верю! Укутавшись в свою плащ-палатку так, что только борода торчит, в брезентовых рукавицах, в кирзовых растоптанных сапожищах, серых от пепла, меж двух распадков стоял Векша. И указывал на склон...
Глаза мазнули по сколоченным вместе тонким брёвнышкам, устремились дальше, вернулись...
Если бы не Векша, я бы прошел мимо. Брёвнышки были словно прислонены к невысокому пригорку, и только вглядевшись как следует, я сообразил, что это - дверца в землянку. Охотничий схрон, какие оставляют деревенские жители, чтобы не таскать по лесу кучу барахла...
Ниточка сердцебиения шла именно оттуда.
Моё собственное сердце уже колотилось где-то в горле. Не чувствуя жара, не позволяя себе ни на миг задуматься, я принялся откапывать дверку от пепла и скрытых под ним горячих угольев. Пальцы покрылись волдырями, ногти облезли. Ругая себя за глупость, я подобрал палку и начал расковыривать проход ею. Векша всё время был рядом. Оттаскивал выломанные брёвнышки, расчищал проход, хватая уголья рукавицами и отбрасывая их в сторону...
Наверное, он облился водой, - думал я. - Так делают пожарники: обливаются водой с ног до головы, а потом идут в пекло... Ведь его тоже не было возле деревни, среди замороченных селян!
Мысли скакали, как блохи на сковородке.
Довершили дело, пинками расшвыряв остатки брёвен, и ворвались в избушку.
Глаза не сразу привыкли к полумраку, нос всё время чесался от запаха гари...
Только бы не угорели, - пробормотал я, лихорадочно оглядываясь. - Только бы не угорели.
- Антигона! - крик мой был отчаянным, свирепым.
- Здесь...
Голоса доносились будто из-за стены. Приглядевшись, я различил ещё одну дверцу - в подпол или погреб, она была устроена в земляном полу и прикрыта старым половиком.
Рванув ручку, я вырвал дверцу из петель и спрыгнул внутрь. Здесь было не так дымно и почти прохладно...
У дальней стены, подогнув ноги, сидела Антигона. На её руках мирно спал мальчишка лет четырёх.
Слава Богу, - подумал я. - Святый Боже, Святый милосердный, спасибо тебе за то, что спас её. Спасибо, спасибо, спасибо...
Слова шли откуда-то изнутри, я даже особо не задумывался над тем, что сейчас слетает с моего языка. Главное - она была жива. Где-то на краю сознания я понимал, что должен радоваться и найденному мальчишке, но мысли об Антигоне, облегчение от того, что я её вижу, было сильнее.
Прислонившись к стене, я сполз на землю и вытянул ноги. Нужно отдышаться. Перетерпеть, пока пальцы на руках не покроются новой кожей, пока из лёгких, превратившихся в заскорузлые тряпочки, не выйдет весь пепел, а потом уже укутывать Антигону с пацаном в куртку и тащить сквозь лес к дому...
- Вставай, соня!
Вздрогнув, я открыл глаза. Рывком сел, ухватил Антигону в охапку и прижал к себе. От её волос пахло хвойным мылом и озером, а кожа была тёплой, и под ключицей билась горячая жилка...
- Э... И я тоже рада тебя видеть, - замешательство в голосе девчонки мешалось с недоумением. - Там шеф лютует. Хочет куда-то плыть прямо щас, а ты тут дрыхнешь.
Почувствовав ломотьё в клыках, горячую жилку под тонкой белой кожей, я оттолкнул девчонку от себя и потянулся.
- Ты ступай, - в горле так пересохло, что язык казался высохшей губкой. - А я оденусь и спущусь.