Николас Блейк. Круиз вдовы
Посвящается Питеру и Луизе
«Двойная смерть — у берега тонуть».
Пролог
В тот майский день с лебедями было что-то не так. Казалось, что резкий холодный ветер над прудом Серпантин не только ерошит им перья, но и действует на нервы. Они не могли сохранять спокойствие. Один лебедь вытянулся в геральдической позе, колотя крыльями по воде, затем без всякого повода набросился на своего компаньона, мрачно созерцавшего свое отражение, и погнал его за мостик. Еще один лебедь в состоянии маниакального озлобления свирепо клевал у себя под крылом, растрепав перья и вытянув шею, точно нападающая змея. Несколько других птиц, словно охваченных массовой истерией, начали ожесточенно что-то выскребать у себя между ребрами.
— Думаешь, у них под мышками муравьи? — спросила Клер.
— Думаю, что у них нервный срыв,— ответил Найджел.
— В таком случае они явно перебарщивают.
— Может быть, это форма симуляции.
— Что бы это ни было,— сурово заявила Клер Мэссинджер,— выглядит это в высшей степени недостойно.
— Едва ли можно ожидать достоинства от лебедя, у которого зуд. Не думаю, чтобы Зевс выглядел особенно достойно, преследуя Леду{1}.
— Это было другое дело.
Лебедь, вылезший из пруда на твердую землю, вытянул шею за куском хлеба, предложенным няней, которая прогуливала ребенка.
— Он выглядит, как шляпа эдвардианского периода{2}, пытающаяся ходить,— заметила Клер. Порыв ветра растрепал ее иссиня-черные волосы. Повернувшись, она некоторое время молча смотрела на статую Питера Пэна{3}.
—- Знаешь,— сказала наконец Клер,— она начисто лишена обаяния.
Когда они рука об руку двинулись к Ланкастерским воротам, Клер вернулась к странному зрелищу, которое они только что наблюдали.
— Ты не считаешь, дорогой, что мы должны что-нибудь предпринять по этому поводу?
— Из-за лебедей? А что именно?
— Ну, позвонить куда-нибудь и сообщить, что птицы кишат паразитами или просто спятили. Кто за них отвечает?
— Понятия не имею — наверное, какой-то комитет. По это напомнило мне о другом. Утром я звонил в «Лебедь». Все места на круизы в Грецию в этом году полностью распроданы. Я оставил им наши имена на случай, если кто-то из пассажиров откажется от билета. Но мне кажется, мы должны попробовать попасть в один из этих новых круизов, о которых говорил Майкл. Правда, они начинаются в Афинах, а не в Венеции, но мы могли бы провести вдвоем несколько дней в Афинах.
Клер Мэссинджер недавно дошла до состояния, которое почти каждый художник переживает два или три раза в своей творческой жизни.— когда источник вдохновения как будто полностью иссякает и требуются радикальные перемены формы или содержания, дабы работа не стала бессмысленным повторением былых достижений. Она чувствовала, что в Греции сможет освежить свое внутреннее зрение скульптора и «перезарядить орудия». Так как ни Клер, ни Найджел не говорили по-гречески, экскурсионный тур, возможно, был именно тем, в чем она нуждалась, учитывая ограниченное время, которым они располагали.
Клер согласилась, что им следует узнать о круизах, которые только что организовала компания «Прятание». На следующее утро Найджел Стрейнджуэйз посетил греческое туристическое агентство. Ему сказали, что имеются места на корабль «Менелай», отплывающий из Афин 1 сентября. Корабль должен посетить Делос и несколько островов Додеканеса и вернуться к материку через Крит с экспедициями в Эпидавр, Микены и Дельфы. Пассажиры — в основном англичане и американцы, а также маленькая группа французов и несколько немцев и итальянцев. На борту будут греческие гиды и несколько лекторов с европейской репутацией, в том числе выдающийся специалист по Византии епископ Солуэйский и знаменитый эллинофил и популяризатор античной греческой литературы Джереми Стрит.
Найджел не колебался в выборе рейса. Маршрут «Менелая», проходящий через множество островов, в чьих названиях слышались отзвуки мифов, выглядел восхитительно. Темные глаза Клер загорелись, когда Найджел рассказывал ей, где им предстоит побывать. Он не мог предвидеть, что этот маршрут вовлечет его в лабиринт человеческих отношений, более мрачный и запутанный, чем логово Минотавра{4}.
Глава 1
I
Спустя шестнадцать недель Найджел, склонившись на перила прогулочной палубы, глядел на корабли в порту Пирея. Этим утром он и Клер нанесли последний визит в театр Диониса и Акрополь. Жара — было около тридцати градусов в тени — и торжественное совершенство Парфенона подействовали на них угнетающе. Даже неуемный аппетит Клер к зрелищам был временно удовлетворен, поэтому после скромного ланча они отправились на такси в Пирей, чтобы осмотреть корабль до прибытия основной массы пассажиров.
«Менелай» простоял на пристани тридцать шесть часов, и в каютах было невыносимо душно. Открыв иллюминатор каюты Клер, соседней с его каютой на главной палубе, Найджел ощутил некоторое облегчение. Клер заявила; что собирается принять ванну, а затем «привести все в порядок». Найджел не сомневался, что последняя процедура предполагает распаковку одежды и раскладывание ее на койках Клер и ее соседки, бакалавра искусств мисс Э. Джеймисон, которая, к счастью, еще не прибыла. Найджел предоставил Клер заниматься этим в одиночку, открыл иллюминатор в своей душегубке, которую, как он узнал, ему предстояло делить со Стивеном Планкетом, доктором медицины и магистром естественных наук, аккуратно разложил свои вещи и вышел на палубу в поисках прохлады. Уяснив во время обхода важнейшие достопримечательности корабля — два салопа, спереди и на корме, бары (еще не открытые), маленький бассейн (еще не наполненный) на полубаке под капитанским мостиком,— Найджел занял позицию у перил прогулочной палубы посередине судна.
Прямо внизу плоский танкер накачивал «Менелай» топливом через пуповину нефтепровода. Вдали легкий бриз колыхал бело-голубые флаги пришвартованных рядом трех греческих корветов. Вдоль противоположной набережной стояли три пассажирских корабля, поблескивая белизной на афинском солнце; один из них, «Адриатика», был зафрахтован компанией «Лебедь» — на него Найджел безуспешно пытался раздобыть билеты для себя и Клер. Большой туристический лайнер с единственной трубой, похожей на огромную желтую перечницу, разводил пары. Несколько обшарпанных грузовых пароходов, множество мелких суденышек, склады, подъемные краны и подернутое дымкой бело-голубое небо дополняли пейзаж. В воздухе ощущался сильный запах — пары танкера смешивались то ли с греческой стряпней, то ли с гнилыми овощами, а может быть, и с тем, и с другим. Найджел подумал, что соседство в каюте с судовым врачом может оказаться кстати.
Он попытался представить себе порт Пирея в пятом столетии — с входящими в гавань триремами{5} и тянущимися к Афинам длинными стенами,— по жара препятствовала живости его воображения. Внезапные звуки с другой стороны «Менелая» прервали его мысли. Двигаясь над правым бортом и глядя на причал, к которому был пришвартован корабль, Найджел увидел грузовик, нагруженный прямоугольными кусками льда. Матрос, стоя в клети, свешивающейся с палубы, передавал на корабль через иллюминатор один кусок льда за другим. Между начальником, береговой группы, передающей лед матросу, и корабельным офицером, склонившимся над перилами в двадцати футах от Найджела, вспыхнула перебранка. Найджел не мог определить ее причину — то ли лед прибыл с опозданием, то ли он был не той формы, то ли оба участника ссоры просто не симпатизировали друг другу. Однако даже если бы сцепа являлась следствием застарелой кровной вражды, она не могла бы выглядеть более драматичной. Доведенный до отчаяния офицер стал рвать на себе волосы — подобного жеста Найджел не видел со времен представления «Эдипа» тридцать лет назад. Но больше всего на него производил впечатление ритм перебранки. Офицер выкрикивал фразы со свойственными его языку отрывистыми интонациями, сопровождая речь щедрой и свирепой жестикуляцией, покуда стоящий внизу надсмотрщик молча слушал. Потом надсмотрщик начал кричать в ответ, истерически пританцовывая, как будто в любой момент был готов взмыть вверх и придушить офицера, который слушал его вопли, пожевывая разбойничьего вида усы. Строфа и антистрофа, подумал Найджел; благородная афинская традиция спора — слушать доводы оппонента столь же усердно, как излагать собственные. Найджел сознавал, что именно эти вещи наполняют сердце теплым чувством к грекам, заставляя полюбить их на веки вечные.
— Намечается кровопролитие? — послышался рядом веселый голос Клер.
— А, ты здесь! Нет, просто небольшое расхождение во мнении насчет льда.
Противники еще несколько минут обменивались криками. Затем словесная буря прекратилась так же внезапно, как началась. Надсмотрщик плюнул в девственно-белоснежный борт корабля; офицер изобразил жест, способный выразить всю трагедию короля Лира, и отвернулся. Честь была удовлетворена, эмоции истощились.
На причал внизу начали прибывать пассажиры в автобусах и такси. Им приходилось проходить сквозь строй торговцев, продающих абсолютно все — от греческих ваз (двадцатого столетия) до лимонада, от ломтиков розовых дынь до кукольных солдат в греческих мундирах. Найджел и Клер принялись за древнюю игру путешественников, размышляя о характерах, профессиях и происхождении все еще незнакомых товарищей по плаванию. Они уже вычислили члена Королевской академии (который позднее оказался епископом Солуэйским) и трио школьных учителей (оказавшихся, соответственно, аналитическим химиком, адвокатом и правительственным чиновником), когда их внимание привлекли две женщины, медленно идущие к трапу. Вернее, одна из них — среднего роста, с острыми скулами и очаровательными ямочками под ними, золотисто-коричневатым цветом лица, оказавшимся, когда она подошла ближе, триумфом искусства косметики. Эта женщина обладала особого рода сексуальностью, способной поведать собственную историю. На ней были парусиновый костюм лимонного цвета и белая широкополая соломенная шляпа.