— Лешак его женит, скоропостижного, — отмахнулась старуха.
Ужинали с большим аппетитом. Севрунов и Стефания расспрашивали Пастикова и Додышева о предстоящей поездке. И только Семен Петрович молча жевал и часто поправлял черные усики. Получалось как-то само собой, что его не замечали.
— Сетки-то не забудьте, — советовала Иовна. — Там гнусу, упаси бог.
Уже прогорланил в сенях петух. Из-за широкой реки Сыгырды поплыла розовая полоса наступающего утра. Разведчики поместились на полу, все вряд.
— Ложись на мою кровать, — предложил Пастиков Стефании.
— Глупости!
Женщина свернулась в углу и надернула сверху резиновый плащ.
— Спокойной ночи, товарищи, — позевнула она.
С реки доносилась воркотливая хлюпь волн и крики встревоженных гусей. Недремлющая весна колобродила в своем первородном буйстве. И может быть, оттого и сон разведчиков окутывался вечными человеческими тревогами. Недаром Иовна зажгла в своей кути коптилку и принялась снаряжать сына в неведомую дорогу. Ворочался, хрустя подостланной осокой, Семен Петрович и неровно всхрапывал Додышев, которого толкала в бок Стефания.
В это утро теплый ветер погнал сизые клочья тумана от синеющих Саянских предгорий. Впервые в эту весну солнце печатало бронзой лица людей, румянило только что выскочившую зелень и выжимало из рыхлой землян голубоватый пар.
Давно табуны скота затерялись в солончаковых равнинах, а над селом еще бродила, тихо ступая, сонь. Около мельницы, что приткнулась к высокому меловому обрыву, плескали веслами рыбаки и ржали проголодавшиеся кони помольщиков. Свободные от засыпки мужики грели на солнце наломанные спины.
Пастиков удивился, встретив во дворе своего заместителя Ивана Панферовича Соколова. Тот зашел, когда разведчики погрузились и собирались выезжать. Рыжебородый Соколов поклонился горожанам и развел длинными руками.
— Да ты уж сгоношился?
— Как видишь, справились. — Пастиков туго перетягивал живот поясом с патронташем и улыбался, обнажая зубы. — А ты разве сегодня не выезжаешь на почин?
— Какое! Все у нас слажено, да ребята послали за тобой… Попрощаться, мол, желательно.
Пастиков перевел омраченные глаза на подошедшую Стефанию и сжал, в кулак расколотый козырек кепки.
— Не дури, мужик… Я, брат, не обожаю шумоты.
Соколов поскреб в пояснице и лукаво улыбнулся.
— Теперь не минешь, Петро Афанасьевич… Я там, у плотины, народ приостановил…
Пастиков хлопнул по голенищам полуболотных сапог и захромал к окну.
— Давай, мать, вещи! — досадливо крикнул он.
И когда передняя подвода тронулась, он забросил на ходу связку и пошел рядом со Стефанией.
— Бенефис тебе устраивают, — усмехнулась она.
— А, переплетень дурацкий!.. Время только теряют!
— Ничего… Ты, товарищ, плохо понимаешь. Это хорошая зарядка для них и для нас.
Сзади размашисто шли Севрунов, Додышев и сухощавый проводник Самоха. Семен Петрович, как сорока на колу, вертелся на высоком возу.
Телега вильнула за угол последней избы и быстро загромыхала под уклон к мельнице. У плотины пестрел скученный обоз, уходящий по кривляку за расцветающие кусты ракитников.
Ветер подхватывал из вешников ажурные клочья пены и белыми птицами мешал их с говором людей и шумом мельницы.
— Пастиков! Ты должен сказать им речь, — не унималась Стефания.
Передняя подвода остановилась около собравшихся в кучки колхозников.
— Ну, Петро Афанасьевич, поднимайся, парень, — настаивал Соколов.
— Просим! — громыхнуло по прибрежным зарослям.
Пастиков с трудом залез на телегу и, установив ноги на крышке какого-то ящика, неуклюже взмахнул кепкой. Голос повиновался плохо.
— Ну за каким чертом, товарищи!.. — Он сорвался с ящика и оперся рукой на плечо Стефании. — Ведь надо сеять, а вы… из-за одного человека… А вот насчет Шайтан-поля подумайте. Работы тут будет невпроворот всему району. Мы должны расчесать космы тайге и по гладкой дороге погнать советскому государству мясо, пушнину и дорогие рога…
Пастиков выронил кепку и, хватаясь за воздух, опустился на грядку телеги. Из толпы на него смотрели два темных глаза Анны. Крики колхозников гулко рассыпались по кустам, будто залп из берданок. И тут же, сворачивая вправо, рванули с места тракторы, за ними конные плуги, диски и сеялки. Пастиков махал руками, пока подвода не скрылась за бугром.
Былым кочевникам и охотникам да зверью и птице разве известны необозримые рыбинские степи и прорезающая их река Сыгырда, кстати сказать, потерявшая здесь свою горную мощь и прозрачность. Впрочем, в недалекие еще времена по этим солончакам гнали скотопромышленники гурты тучного монгольского и хакасского скота. А еще позднее вихрем носились отряды партизанских пластунов.
Солончаковые низины уходят от Рыбной на сотню верст и прерываются лесистыми горами, откуда и ведет свои истоки крутоплесая, шумноводная Сыгырда (по-камасински — «красавица»). Рыбинские стада проникают в степь не дальше десяти километров, остальным простором владеет дичь, с незапамятных времен ведущая здесь свое родовое начало. Степь блещет озерами, будто вымытыми окнами, а ближе к тайге встречаются каменные курганы и надгробные плиты с надписями.
И разведчикам нужно было двое суток, мелькнувших малиновыми зорями, для того, чтобы по разжиженным дорогам, объезжая болота и холмы, добраться до Черной пади. Здесь Сыгырда петляет вокруг выкинувшихся к небу гранитных утесов, воды ее блещут прозрачностью.
При виде темно-бурой опушки кедровника разведчики повеселели. Солнце бросало последние лучи на оставшуюся позади равнину. В лесу темнело, пахло подвальной плесенью, брусникой и смолью.
Самоха Кутенин, старый таежник, разжигал костер под двумя кедрами.
Без угрызения совести он тесал щепу с ценнейшего плодового дерева и насвистывал песню. Остальные, кроме ямщиков, ушли на озеро охотиться. Привязанные к оглоблям лошади бряцали сбруей и махали хвостами, отгоняя занывших комаров.
На телегах дальше ехать было нельзя, и ямщики туго набивали вьюки. Семен Петрович, привалившись головой к кедру, сквозь сон прислушивался к незнакомым звукам таежного шума.
— Ты, Самоха, как присоекшился-то? — спросил низкорослый и косолапый парень в длинном азяме.
— Так же, как и ты, — шепелявил Кутенин от трубки.
— Надоело што ль сторожить-то?
— Кань оно в лужу!.. Я, поди-ко, охотник.
— Это резонно, — заметил от телеги рыжий Парфен. — Какие работы-то будут, не слыхал?
Самоха бросил в хворост ярко запылавшую щепу и гордо расправил острые, угловатые плечи.
— Намекали, что будет на Шайтан-поле огромный зверевой завод, — ответил он.
— Мудрена нынче жисть, — вздохнул Парфен.
— Нет, зверя не расплодишь по-домашнему, — с видом знатока заметил криволапый парень.
— Понятиев у тебя, как у коровы, — сплюнул Самоха.
— Все побольше твоего, — осердился парень. — Почему же ясашные весь век ловят, а много развели?
— У ясашных научности нет, а скотина, она уход любит… Ясашные-то твои сами живут под небесной крышей, да туман глотают… Я держал как-то пару лис и ощенились же суки-то.
— И куда вы их дели? — спросил очнувшийся Семен Петрович.
— Купцам продал… Потому мне резону не было держать дичь.
Около озера резко грянули три выстрела. Задремавшие лошади взбросили головами и рванули оглобли, к которым были привязаны.
— Один влепил, — сказал Самоха.
— Почему ты угадал? — недоверчиво спросил парень.
— По овечьим твоим глазам.
Самоха сорвался с места и вприпрыжку побежал к охотникам, на ходу засовывая за пояс нож. Длинная сухощавая фигура Кутенина быстро исчезла в нависающем мраке. Над костром, свистя крыльями и гогоча, пронеслась стая гусей.
Подводчики и Семен Петрович нетерпеливо всматривались в темноту. Первыми вернулись Стефания и Самоха. Бросив к ногам Семена Петровича пару мокрых гусей, Кутенин быстро начал стягивать рубаху, а затем ичиги, в которых булькала вода. С рубахи от самых крыльцев и груди тоже ползла мутная жижа болотины.
— Ну и сумасшедший! — возмущалась Стефания. — Да ведь ты к утру растянешься здесь.
— Не жалкуй, Никандровна, — посмеивался Самоха. — Посмотрела бы ты, как мы рыбу по наледям гоняем, а это плевое дело… Бывало, ноги целыми сутками собачьей судорогой тянет, — вот, красавица!
Самоха стащил верхние шаровары и повесил их на сук.
— Ты уж не обессудь, — оговорился он перед женщиной. — В таежном деле другой раз все бывает.
К Стефании подвинулся Семен Петрович и закурил папиросу.
— Добыча? — позевнул топограф.
— Как видите, — хмуро ответила она, укладывая доску для чистки гусей.
— Чертова сторона, а богатая.
— А вы, кажется, тяготитесь этой поездкой, товарищ?
— Да как вам сказать… До сего времени я работал исключительно в городе и… знаете, не привык к таким псиным условиям.
— Значит, практика у вас липовая?
Семен Петрович ответа не нашел. В это время послышались голоса охотников, смех.
— Ну, конечно, я попал! — горячился Додышев. — Ты взял выше голов, товарищ Пастиков… Я это видел!
— Мне кажется, ты в овин головой не попадешь, — шутил Пастиков.
— Ну, давай в лет ударю! Давай, кто пятачок подшибет!
Севрунов кудлатил мягкую бороду и забавно хихикал.
С приходом остальных все принялись за дело. Стефания и Самоха ловко потрошили гусей и бросали в котел большие куски мяса, а Пастиков и Севрунов ладили таганы и подкидывали в костер дрова.
К ним подошел Парфен и, широко расставив ноги, сказал:
— Не поднимем и половину-то клади.
— Кто это тебе брякнул?
От строгого взгляда Пастикова ямщик опустил голову и зачесал под коленом.
— Коней спортить можно, — возразил он.
Пастиков пошел к вьюкам и, перекидав их, усмехнулся.
— Это разве перекидыш! Ты, друг, брось, не в первый раз я в тайге.
— Да ведь за коней же я… Колхозные, поди, животы-то.