Алжибай поймал рукой мимо пролетевшего жука и заулыбался.
— Продавать не хочу. Твой баба подарок принес. Ох, ворот хороший будет, шапка хороший будет. А ты уходи, не тронь Шайтан-поле… Не пугай зверей. Другой место лучше есть. Вон той горам большой поле есть. Три дня езды — и там…
Алжибай говорил, закрыв глаза, поэтому он не видел улыбки Пастикова, исказившей его круглое нестареющее лицо. Старшина долго хвалил новое место.
— Пушнину я возьму, — ответил Пастиков. — Сдам ее в кооперацию.
Алжибай не понял его и долго смотрел в одну точку.
— Пошто худо говоришь… Мой любит советска власть. А подарка тебе я давал. Наш народ просит тебя.
Пастиков встал с сырого пня и отряхнул с шаровар красных муравьев. Под его взглядом старшина поежился, захлопал глазами.
— Ты знаешь, какие русские скрываются под Чуйским белогорьем? — Неожиданный вопрос смутил старшину. Он мотнул головой.
— Знаю, там рыба ловит старик одна. Там, — указал он на юго-восток, — маленько живет какой-то чужой люди. Орехи добывай. Я не знай.
— А рыбинский купец Глазков где живет? — не отступал Пастиков. — Где живут рыбинские бандиты, восемнадцать человек?
— Не знай, — качал головой старшина. — Тут не бывал такой.
— Ну вот… говоришь друг, а сказать правду не желаешь. — Притворство Пастикова было неудачным. Алжибай засопел и поднялся. Шкурки он хотел положить обратно в сумку, но раздумал и подал их Пастикову.
— Возьми… Это подарка собетска власть. Скажи там: камасинский народ уйдет другой земля. Пусть не надо трогать камасинский народ.
— Мы не думаем его трогать.
Пастиков взял пушнину и пошел к стану. Алжибай направился к улусу. Старшина был доволен, что от него приняли первую взятку. Шагая вразвалку по зеленому берегу, он причмокивал губами, глядя на убегающие волны.
Стефания и Самоха готовили завтрак — варили уху, Додышев и молодые камасинцы чистили ружья.
В палатке над чем-то возился Семен Петрович.
Пастиков бросил соболей на подостланные травянники и рассмеялся.
— Видали добычу!
— Это Алжибай? — удивилась Стефания.
— На ворот моей жене принес.
— И ты не дал ему в шею?
— Очень хорошо сделал, — заметил Севрунов. — Только теперь они все понесут подарки.
— А мы их отдарим, когда организуется камасинский колхоз, — ответил Пастиков.
Вечером, когда разведчики собрались на стойбище, к ним подошла группа камасинцев. По истертым, потрепанным кожанам можно было определить, что все они не из зажиточных. Сутулый улусянин, мало похожий на камасинцев, положил пучок белок и два кабарговых меха.
— От наш улус возьми, — начал он. — Уходи домой. — Камасинцы хмуро смотрели на нежданных пришельцев, не решаясь сесть. — Ваша не уходи — наша уйдет далеко тайгам.
— Наша уйдет, — подтвердил большеголовый старик с гнилыми зубами. — Катерина давал этот земля.
Пастиков отказался взять белок. Додышев перевел его ответ:
— Уходить нам и вам незачем. В новом совхозе вы будете покупать хлеб, табак, чай и одежду.
Камасинцы покачали головами и ушли недовольные переговорами.
Разведчики долго обсуждали свое положение. Самоха обвинял Пастикова в непоследовательности. Додышев настаивал на том, чтобы объявить немедленно войну Алжибаю и всему родовому совету. Севрунов из-за зубной боли не вступал в споры, но все знали его мнение, что камасинцев нужно оставить в покое и показать им на деле пользу нового предприятия.
Молча слушали разговоры Чекулак и Джебалдок. На ночь они разожгли большой костер, на котором прямо с чешуей жарили хариусов, наловленных Самохой в Сыгырде еще утром. Молодые камасинцы ничего не говорили, но было понятно, что они из предосторожности расположились на ночлег вне палатки. Пастиков подошел к ним во время разговора ребят с Додышевым и Самохой.
— Ночь думаете караулить, — сонно сказал он.
— Они говорят, что русские были вчера в улусе, — объяснил Додышев. — У Алжибая пили араку…
— Много их?
— Трое и девка… Я же вам говорил… Надо принимать какие-то меры.
— Обождем, — позевнул Самоха. — Оттолкнуться у нас есть чем.
— Могут ночью порезать, — возразил Пастиков. — Но вы не сидите целым отделением. Надо по очереди дежурить. Алжибая можно купить, если что…
— Вряд ли, — не согласился Додышев. — Я его за отца убью.
— Не вздумай! — вскинул голову Самоха.
Пастиков направился в палатку, сильно прихрамывая.
У тайги свои законы и много неразгаданных тайн. Разве только высокополетным беркутам известны всегда заснеженные вершины Койского и Кутурчинского белогорий, возвышающихся над уровнем степи на километры. А кто из людей мерил их?
И неправы были Алжибай с Аёзей, утверждая, что попавшая на Шайтан-поле дичь с сотворения мира никем не истреблялась.
Первыми в этом убедились Самоха и Севрунов. На десятый день разведчики перегородили вехами узкое место поля. Около самой опушки тайги Самоха потащил за собой зверовода в замаскированную травой яму. Попавши по пояс в холодную воду, он громко загоготал и толкнул навалившегося на его плечи соседа.
— Слазь, Андреич, а то затонем к чертовой бабушке.
К ним на выручку подбежали остальные… В десяти метрах Пастиков обнаружил вторую яму длиной в три метра.
— Да ведь это лосевые ловушки! — удивился он.
— Это справедливо, как то, что у меня на брюхе пуп, — подтвердил отряхивающийся Самоха. — Я сам, братцы, прежде такие копал… А вот и гребешки, где поскотина обвалилась. Вот тебе «Катерина давал земля».
Он пробороздил хлюпающим броднем по траве и шепотом предупредил присутствующих:
— Глянь-ко… ребятушки-и!
Взгляды всех направились к озеру, где, облитое лучами заходящего солнца, подвигалось к водопою большое стадо маралов. Огромные вожаки сторожко и гордо несли головы и еще не отрощенные рога, атрибут достоинства и силы. Маралы тянули ноздрями воздух, напитавшийся дымом. Посредине стада бережно шагали не отлинявшие самки с желтыми сосунами, а позади малосильные самцы и подрастающий молодняк.
— А вилы-то какие растут! — восхищался рогами Самоха. — В другой деревне коров столько не было.
Заслышав людей, передовой марал выкинул вверх рога и пошел легкой иноходью.
— Эх ты, богова скотинка!
Самоха захлопал просмоленными рукавицами и вытянулся на носках, точно не желая упустить неповторимую минуту. Рассыпая четкую дробь, табун как тень исчез в степи…
Поигрывая топором, Пастиков первый пошел к стану. В сумерках тягуче и нудно зажужжала комариная музыка. На позеленелый луг выпала роса, а в тайге еще звенели последние отгулы весенних вод, вторя глухариным свадьбам.
Обувь разведчиков отсвечивала черным лаком. Позади всех шагал пошатывающийся Семен Петрович, а за ним, как священную хоругвь, несли камасинцы теодолит.
— Когда едешь? — спросила Пастикова Стефания.
— Катнул был в ночь, но где материал.
Пастиков хмурил мохнатые брови и по этому признаку не трудно было понять, что он сердится на Семена Петровича, не давшего до сих пор приблизительных расчетов площади, хотя это и требовалось только для формальности.
— Севрунов и я приготовили, а на этого ты можешь нажать, — ответила она. — Да, ты не забудь там и эти разговоры о банде. Ну, районную милицию, что ли, извести…
Но Пастиков, мало знакомый с преждевременным страхом, думал о другом. Неожиданно для Стефании и других он обрушил свой гнев на Пушнотрест и на весь краевой аппарат.
— Сидели там головы и высидели черта перепелесого! Ну с чем они вас послали! Теперь бы зверей ловить, а мы дурную работу переваливаем.
— Но ты же неправ, Пастиков… Советская власть и партия не могут бросать средства, не изучив дела… Ты, как большевик, должен понимать это.
— А я не советский? Не вырос я здесь? Враг я советской власти? Да эти ваши кикиморы, — он глазами указал назад, опять-таки имея в виду злополучного Семена Петровича, — в триста лет не столкнут дела с места… А оно не ждет, дорогой товарищ, — республике нужна валюта, мясо, кожа, рыба!
Лицо Стефании пылало, она собиралась горячо и веско возражать, но ей помешал крик Самохи.
— Эй, братцы! Вехи-то, вехи-то где?
Все остановились. Шеренга столбиков, докуда хватал глаз, была выворочена из земли и разбросана по сторонам.
— Алжибай! — сказал Пастиков.
К ним подбежал пасший здесь коней парень в азяме.
— Беда, товарищи! — завопил он. — Тут понаехали человек пятнадцать и давай котосать городьбу прямо сверха.
— А ты чем смотрел? Ртом смотрел? — наступал на него Пастиков. Он бросил топор, который въелся в землю по самый обух. — Ты спрятался, значит? Почему не прискакал к нам, орясина?!
Парень пятился с испугом, а Стефания отстраняла старшего разведки.
— И мне почудилось будто все русские были, навроде нас.
— Вот тебе и «навроде», — передразнил Пастиков. — Тетеря глухая!
— Теперь жди ночного нападения, — заключил зверовод.
— На людей ясашные не полезут, вот ежели спакостят што — это ихнее дело… Пал пустить могут, но теперь уже зелень его задавит, — успокоил Самоха.
После ужина разведчики перекинулись станом к озеру и здесь заночевали. Утром Пастиков седлал коня. Он домовито укладывал в сумку вещи и крепко ладил вьюки. Горбатый рыжий конь вкусно дожевывал клок молодой, солончаковой травы, пуская зеленую слюну. Додышев и Чекулак туго затягивали конопляные нагрудники и подпруги.
— Ну, когда тебя ждать? — спросила Стефания.
— Ты купалась? Смотри, весенняя вода вредна. — А ждать? Ну, думаю, самое большое через две недели… Пиши мужу поклоны…
— Мужа еще иметь нужно… А если бы был, то написала бы с поцелуями…
— Молодец женщина!
Строчивший что-то в блокноте Семен Петрович посмотрел на Стефанию маленькими, юркими глазами. Видно было, что ему, истосковавшемуся по привычной обстановке, верхом чего-то дикого казались слова этой партийки.
«А ведь интересная как женщина… Наверное, какой-нибудь из видных политработников «вправил ей мозги», — думал он.