— Нет, отчего же? Все именно так. Но одно дело хотеть, мечтать, другое — осуществлять. Вы, конечно, о Ленине слышали?
— Ну, так кто же о нем не слышал?! Много ходит о нем слухов, и все разные. Ведь он каторжник беглый. К тому же, говорят, немецкий шпион.
— Не думаю, — возразил Обручев. — Да и не в этом главное. Суть в том, что он сумел изнутри взорвать Россию, всколыхнуть все мятежные силы, и чтобы унять их... Одним словом, задача не из самых легких. — Он достал портсигар. — Разрешите курить?
— Пожалуйста! С вами, господин поручик, интересно разговаривать.
— А я, по-моему, ничего особенного не сказал. Да, вот о чем спросить хотел: вы не знаете, атаман Бутов — в городе?
— В городе, вы небось к нему?
— Есть намерение.
— Сами или по предписанию свыше?
Обручев помедлил, с наслаждением затянулся и не спеша выпустил тоненькую длинную струйку дыма.
— Вообще сюда дорога привела, — сказал он, уходя от прямого ответа.
Стрюков не мог этого не заметить. Похоже, не доверяет поручик? Опасается? Чего? Чудак человек! Уж если и можно на кого положиться, так это на него, на Ивана Никитича Стрюкова! Впрочем, откуда поручику об этом знать? Решил высказать гостю то, о чем сейчас думал. Пускай знает, с кем имеет дело.
— Если вы имеете насчет меня сомнение, то напрасно. Бояться меня нечего.
— А я и не боюсь, — обронил поручик.
— Словом, я хочу сделать насчет себя аттестацию.
Обручев улыбнулся.
— Поверьте, я вас очень хорошо знаю и понимаю. Откуда? Из рассказов Ирины Ивановны. Кроме того, каждому понятно, что у людей, подобных купцу Стрюкову, одна дорога и определенные взгляды на какие-то житейские проблемы. Так же, скажем, как и у меня. Согласны?
— Именно! К тому же добавьте: я председатель комитета спасения вольного казачества. Сколько лет был городским головой! У атамана Бутова нет от меня секретов. Понятно?
— Как не понять!
— Значит, там, говорите, совдепия? — снова вернулся Стрюков к интересовавшему его вопросу. — Гибнет многострадальная матушка Русь! Да неужто погибнет?! Лично я не могу в такое поверить.
Обручев ткнул окурок в пепельницу — громадную перламутровую раковину и сорвался с места. Глаза его сверкнули.
— Видит бог, Иван Никитич, на Руси есть еще люди...
В комнату вошла Ирина, и поручик умолк, не закончив фразы.
— Иринушка! — Стрюков бросился к дочери, но тут же, спохватившись, обратился к гостю: — Извините, заболтался и совсем позабыл, что вы только с дороги; если не возражаете, я прикажу показать комнату. Оно с дороги, может, то да се... — И, не дожидаясь ответа Обручева, позвал: — Анна! Где ты там?
Тут же появилась бабушка Анна.
— Отведи гостя, — приказал Стрюков, — да помоги, если что надо. Вот так, — обратился он к поручику. — Милости просим, располагайтесь и распоряжайтесь.
Обручев молча поклонился, пристукнув каблуками, взял свои вещи и направился следом за Анной.
Стрюкову казалось, что, как только они останутся одни, Ирина кинется к нему, обнимет и прижмется к его груди. Ирина любила его крепко, и он это хорошо знал.
Но она не бросилась к отцу, а устало опустилась в кресло. В сердце Ивана Никитича что-то кольнуло, будто вонзилось острие тончайшей иголки. Ой, как же изменилась Ирина! Здорова ли?
— Ты что же не встретил? — не скрывая обиды, спросила она.
Стрюков удивленно глянул на нее. — Откуда же мне было знать?
— Телеграмму не получил?
— Телеграмму?! Нет, Иринушка, телеграмму я не получал.
Вдруг его охватил прилив бешеной злобы, да такой, что застучало в висках и сжались кулаки.
— Дожили! Докатились!.. Развал в государстве Российском. С кого же спросить? А? Не с кого! Завтра на почте разгром учиню.
Ирина поморщилась, приложила палец к виску.
— Не кричи так, голова болит. Да и нет причины. Подумаешь, телеграмма где-то застряла.
— От тебя и писем давно не было. Может, и они где-то ходят?
— Не писала.
— Что ж так? А я тут с ума сходил. — Пододвинув кресло, он сел к ней поближе. — Ну, рассказывай, дочка, как жилось?
— Да так, — неохотно промямлила Ирина. — Всего сразу не расскажешь. Жилось... — Она нервно закусила нижнюю губу. — Как-нибудь потом. Сейчас лучше не спрашивай. Не надо...
Какая-то неведомая сила сорвала его с места и бросила к дочери.
— Иринушка! Или обидел кто?
Одной рукой он крепко обнял ее за плечи, другой чуть запрокинул голову Ирины, чтобы можно было глянуть прямо в глаза.
Но Ирина успела овладеть собой. Она чуть тряхнула головой и отвела его руку.
— Просто так, нервы, — нехотя обронила она и, приоткрыв дверь, уже почти спокойно, тоном, не допускающим возражений, крикнула: — Анна, там у меня в ридикюле папиросы. Принеси.
Стрюков широко открыл глаза. Да, сегодня дочь преподносила ему сюрприз за сюрпризом.
— Неужто куришь?! — не совсем смело, боясь обидеть ее, спросил Стрюков.
— Курю, — коротко, словно между прочим, ответила она, как будто речь шла о предмете совсем обычном, о котором много и говорить-то не стоит. Ступая по-мужски широко и твердо, она зашагала по комнате. Эта ее походка — тоже что-то совсем новое.
Взгляд отца неотступно следовал за ней.
— Да разве можно, — с укоризной сказал он, — образованной барышне табашничать? Ну, под стать ли тебе такое? Не хватало еще за мадеру приняться или, того лучше, за водку.
— А я и водку хлещу.
По тому, как произнесла это Ирина, Стрюков понял: тут не просто ею словцо брошено, не пустая бравада, а истинная правда. Не собравшись с мыслями, от растерянности не находя, что же ответить дочери, он молча приподнялся, словно собираясь уйти или же кинуться к ней.
Ирина даже не взглянула.
— Да что водка, — продолжала Ирина, — иной раз готова яду хватить, чтобы ко всем чертям...
У Стрюкова широко открылись глаза, и он, сам о том не думая, торопливо перекрестился и зашептал:
— Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!
Ирина остановилась возле него. На лице мелькнула вымученная усмешка.
— Не ужасайся, отец. Жизнь!.. Этим все сказано.
Она безнадежно махнула рукой, распахнула дверь в прихожую, прислушалась.
— Что они там, уснули или вымерли все? Анна!
— Бабка с поручиком, — напомнил Стрюков. — Я тебе вот что скажу: как началась смута, люди будто переродились. Разогнал почти всех. Тут у меня, конечно, имеются свои соображения. Сегодня собирался и Надьку с Анной вышвырнуть. Надька невозможная стала.
— Она и мне успела показать себя. Один побег из Петрограда чего стоит!
— Вот-вот! Давеча хотел было поучить ее малость, так что же ты думаешь? С подсвечником на меня кинулась. Вот змея!
— И ты промолчал? — резко спросила Ирина. — Не узнаю тебя, отец.
— Потерпите, детки, дайте только срок, будет вам и белка, будет и свисток.
То обстоятельство, что на зов Ирины никто не появлялся, раздражало и вызывало гнев. Стрюков сорвался с кресла, подбежал к двери закричал в темноту прихожей:
— Вы что там, глухие все? Надежда!
Неторопливо вошла Надя. Без признаков радости или усердия, а как вообще полагается при встрече с человеком знакомым, поздоровалась с Ириной, поздравила с приездом. Та искоса взглянула, суховато поблагодарила.
— Там у меня в ридикюле папиросы. Принеси, пожалуйста. Только побыстрее. Спички не забудь.
Когда Надя вышла, Ирина с чуть заметным прищуром посмотрела ей вслед.
— Надьку просто-таки не узнать. Красавица.
От этого взгляда и слов Ирины, произнесенных с каким-то скрытым смыслом, Стрюкову стало немного неловко.
— Да. Ничего себе... На дармовых хлебах...
— Замуж не собирается?
— Не похоже. С одним деповским скрутилась. У красных он, хотя сам из форштадтских казаков. Я тебе рассказывал — Семен Маликов.
— Выходит, старая любовь? И у красных?
— Все депо там...
Вошла Надя, подала папиросы.
— Спичку!
Надя зажгла, дала прикурить.
— Зажги в прихожей огонь, — приказала Ирина. — А то как в могиле.
Надя вопросительно взглянула на Стрюкова.
— Свечи зажги, — приказал он.
— А электричество почему? — спросила Ирина.
— Станция не работает, — пояснила Надя.
— Все та же беда, революция, — добавил Стрюков. — Кочегары сбежали. — И обратился к Наде: — Ступай вздуй огонь.
Надя вышла.
Когда она несла папиросы и проходила через прихожую, краем уха слышала слова Стрюкова о Семене. Должно быть, речь шла и о ней. Приумолкли потому, что увидели ее.
Дверь осталась открытой, и, пока Надя возилась со свечами, хорошо слышала все, о чем говорилось в гостиной.
— Выходит, ваши курсы закрыли? — спросил Стрюков.
— Сейчас закрыли. Я раньше ушла, — нехотя ответила Ирина. — Бросила.
— Сама ученье бросила? — переспросил Стрюков. В его голосе Наде почудилась не то тревога, не то сдерживаемая злоба.
Ирина зашагала по гостиной.
— А ты что же, думал, что я и сейчас учусь, как делать реверансы? — резко, но тоже сдерживаясь, сказала она.
В гостиной у стены, противоположной той, где была дверь в прихожую, в золоченой массивной раме стояло громадное, от пола до потолка, зеркало, и Надя видела в нем все, что происходило в комнате.
Вот Ирина, жадно затянувшись папиросой, нервно выдохнула клуб дыма, швырнула куда-то в угол окурок и остановилась перед отцом, вцепилась пальцами обеих рук в спинку кресла. Короткое мгновение она молчала, казалось раздумывая, говорить ли ему то, что намеревалась сказать. И сказала:
— Я в женском батальоне, батальоне смерти служила.
Она оторвалась от кресла и снова зашагала.
— Смерти? — как эхо повторил Стрюков и дернул ворот рубашки.
— Командовала ударной группой. Только ты, пожалуйста, не вздумай устраивать истерик. И не ужасайся. Я говорю обо всем этом потому, что ты все же должен знать кое-что из того, что было. Да и не к чему мне скрывать от тебя.