I. Дневник Виталия Мухина
29 марта. Забортную воду невозможно пить, и мы собираем дождевую, используя кровельную жесть и даже рубероид. Вчера прошел небольшой дождь, мы потом сняли парус и выжали его в ведро. Пресной воды все равно не хватает, поэтому Феликс установил норму: полкружки в день. Я считаю, что он прав, хотя не меньше других маюсь от жажды. Стараюсь поменьше разговаривать, чтобы не сушить рот. Слюна – комком.
То и дело попадаются трупы людей и животных, да и сейчас по левому борту плывет, задрав ноги к небу, корова со вздутым брюхом. А сколько трупов не всплыло! Вода, как видно, продолжает прибывать: только что мы свободно проплыли над затопленным лесом – из воды мало что торчало. Если так пойдет и дальше, то скоро у нас начнется топливный голод – придется вылавливать и сушить плавник.
Видели еще один плот, похуже нашего, без мачты. Хотели было сблизиться на предмет обмена информацией, но оттуда нам показали ружье. В общем-то люди в своем праве. С попутным ветром мы медленно обогнали их и, наверное, больше не увидим.
Не больно-то и хотелось, откровенно говоря.
30 марта. Ночью нас сильно потрепало настоящей бурей – с ураганным ветром, ливнем и даже градом. Волны перехлестывали через плот. Ветер сорвал парус и повалил мачту на Надежду Николаевну – та, к счастью, отделалась ушибами. Наверное, именно оттого, что рухнула мачта, в нас не попало ни одной молнии, хотя я трижды видел, как ослепительные столбы падали в черные волны совсем недалеко от нас, а от грома закладывало уши. И этот кошмар продолжался почти до рассвета. Никому не пожелаю вынести такую ночь. Плот скрипел, ходил ходуном, вбитые в дерево скобы и гвозди лезли наружу. Не сомневаюсь, что, продлись шторм еще два-три часа, наше неуклюжее плавсредство разметало бы по бревнышку, и все со мною согласны.
Весь день ушел на починку порванных снастей и попытки как-то укрепить «корпус». Как его, черт побери, укрепишь, если нет ни одной свободной скобы? Если нет топора и долота для врезки дерева в дерево? Обвязать потуже проводом? Так нет и провода, весь ушел на ванты, да и тонкий он. Веревками из простыней и пододеяльников? Ага. Лучше уж шнурками. Решили искать еще не затопленную, но уже, конечно, обесточенную ЛЭП или телеграфную линию и разжиться толстой проволокой. А пока мы вбили скобы на место, кое-как укрепили мачту и подняли запасной парус.
31 марта. Укрыт рубероидом, болею соплями. Сказался вчерашний ночной аврал. Написал о наших злоключениях вплоть до смерти Милены Федуловны. Тетрадь кончилась. На внешнюю среду и глядеть не хочется, а внутренняя напрасно алчет водки, которой нет. Дико хочется курить. А Матвеич страдает брюхом, и фталазол бедолаге не помогает. Говорили же ему, чтобы не ел ту щуку, тухлая она, а он: буряты, мол, едят, я сам об этом читал, а я, мол, чем хуже? Потом-то признал, конечно, что он все-таки хуже бурята, но было поздно.
Ничего, оклемается.
На Надежду Николаевну нагадила чайка. Мария Ивановна и Леня мудрили полдня и ухитрились смастерить квадрант из наклеенной на фанерку бумажки, испещренной карандашными делениями, и отвеса. Ночью Феликс замерил высоту Полярной. Вышло, что за неделю нас снесло на юг километров на четыреста. Хотя, конечно, точность измерения вряд ли превысила плюс-минус два градуса, а это больше двухсот километров, между прочим!
А все-таки приятно знать, что мы дрейфуем на юг, а не на север. Как хорошо, что хулиган Гордей Михеев, погасивший взглядом Полярную, существует только в моем недописанном романе!
Вряд ли я когда-нибудь допишу этот роман. В ближайшее время в наибольшем спросе у читателей будут не романы, а наставления по рыбной ловле на открытых водоемах. Мировой океан – без сомнения, открытый водоем.
Между прочим, Виталий, он же юный взломщик, он же нанопитек, а теперь еще и рыболов, поймал сегодня необычного налима, который при ближайшем рассмотрении оказался треской. Мария Ивановна категорично заявила, что эта рыба могла попасть сюда только с севера, из Баренцева или Белого морей – значит, оттуда уже есть прямой водный путь. Но течение еще не иссякло и по-прежнему тащит нас к югу, за что ему спасибо. Мы не эскимосы, плаванию во льдах не обучены и с белыми медведями знаться не хотим.
Видели дрейфующую по воле волн моторку – один мужчина, две женщины, ребенок. Кончился бензин. Просились к нам – мы не взяли. Обуза и рты. Голос в их пользу подала только Мария Ивановна, добрейшая до потери чувства самосохранения душа. Видели баржу, идущую малым ходом почему-то на восток. Куда, зачем – непонятно. Сигналить не стали – издалека было видно, столько там народу. Уже, наверное, решают, кого есть первого, и скоро начнут тянуть жребий.
Между прочим, надо держать ухо востро: додумаются взять на абордаж – обойдутся без жребия, мы еще не отощали и вполне питательны.
Феликс и Леня пилят вдоль лыжи, намереваясь смастерить из них два лука. А я-то ломал голову: на кой ляд нам на плоту лыжи? Теперь радуюсь, что их не смыло штормом. Феликс мудрый змей и знает людей на практике, а я только в теории. К ружью и пистолету мало патронов, и, случись отбиваться, сойдут и стрелы, которые сейчас с увлечением, строгает Викентий. Да и охотиться на чаек и крякв лучше со стрелами – как-никак, многоразовый боеприпас. Надо только придумать, из чего понаделать наконечников.
1 апреля. С утра Викентий завопил: «Земля! Земля» – и жутко обиделся на подзатыльники, разревелся даже. Розыгрыш же! Первое апреля! У этих взрослых совсем юмора нет!
Шел бы он подальше с таким юмором.
Весь день льет заунывный дождь. Мария Ивановна говорит, что теперь дождей будет больше, поскольку увеличилась площадь испарения. Дождь – это хорошо, это пресная вода. Еще наша географичка говорит, что климат теперь должен радикально измениться и стать мягче, особенно после того, как ледяной купол Антарктиды всплывет, расколется и, тая, почешет на все четыре стороны… Пробую это представить в уме – и не могу. Хотя мягкий климат всячески одобряю.
Кой черт! Была бы земля под ногами, и я согласен жить где угодно, при любом климате! А где она, эта ближайшая незатопленная земля? Жигулевские горы? Приволжская возвышенность? Казахский какой-нибудь мелкосопочник? Иранское нагорье? Кавказ?
Пока не знаю.
А ведь еще и трех недель не прошло с тех пор, как я приехал в «Островок» писать, роман! Трех недель!..
Или это опять первоапрельская шуточка, или Коле померещилось, или он и впрямь видел вдалеке плавник косатки. Вообще-то Коля не Викентий, к розыгрышам не расположен, так что все может быть…
2 апреля. Сегодня выудили белую пластмассовую канистру с широким горлышком и хорошей крышкой, думали, пригодится как еще одна посуда для воды, но, сколько ни полоскали, так и не смогли уничтожить бензиновый запах. Я выпросил ее для своих нужд. Все равно эти записки надо куда-то девать, так пусть плывут в канистре на манер бутылки с посланием. Быть может, кто-то прочтет. Честно говоря, иной пользы от наших мемуаров как-то не предвидится.
Движемся левым галсом. С запада идет крупная зыбь, и плот равномерно покачивается с борта на борт (вообще-то у него нет бортов, но так уж говорится). Леня страдает от морской болезни, но, когда не блюет, говорит, что рад отсутствию цветущих растений с их пыльцой, что прежде не давала ему жить, а теперь у него, пожалуй, и астма пройдет сама собой. Воздух морской, целебный.
Час назад проплыли над каким-то населенным пунктом. — над водой торчали только радиовышка да верхушка жилого здания этажей в восемь. Мы причалили к верхнему этажу, но помародерствовали без особого успеха: не то жители, покидая дом, старательно собрали все, что может пригодиться в долгом путешествии по воде, без сожаления бросив былые предметы престижа, не то здесь уже успели побывать подобные нам водоплавающие. И скорее второе, чем первое.
3 апреля. Кабан кончается. Рыба что-то не клюет. Феликс без толку раскидал по воде пять стрел, но в конце концов подбил утку. Их тут много – крякают, ищут места для гнездования.
Не найдут.
Мне больше не снится дом у дороги. Мне снится другой дом – обыкновенная русская изба-пятистенка с заметно провисшей крышей. По двору бродят куры, в сараюшке живут козы, а больше я ничего не успел рассмотреть. И весь этот дом с небольшим участком вокруг него, и куры, и сарай с козами – все это стоит на дне огромного круглого водяного колодца с отвесными мутно-зелеными стенами. И стены эти с каждым днем растут ввысь, так что скоро и солнечный луч не сможет коснуться дома, не отразившись предварительно от вертикальной водяной глади…
Там кто-то живет, в этом доме. Им нет дела до нас, а мы… Когда край плота повис над водяным обрывом, я закричал от ужаса и проснулся, но еще успел почувствовать, как какая-то невидимая упругая сила толкнула плот обратно. А люди, копошащиеся внизу на огороде, не обратили на нас никакого внимания.
Быть может, хозяева Земли гонят взашей не всех нас, оставляя немногих для каких-то непонятных нам целей? Взяли ли они типичных, отделили ли чистых от нечистых – этого я не знаю. Я знаю только, что рано или поздно небо для тех, кто внизу, сожмется в малый кружок высоко над головой, и, может быть, когда-нибудь из мутно-зеленой водяной стены высунется обросшее мочалками водорослей тупое рыло подводной лодки – и скроется, отброшенное назад…
Я завидую тем, кто на дне колодца: о них заботятся. Хотя все это только сон. Чудеса во сне – это нормально. Но с чудесами наяву я больше не желаю сталкиваться. Нам по гроб жизни хватит одного-единственного чуда. Всего-навсего одного.
II. Написано Инночкой
Когда Виталий свернет свою тетрадь в трубочку и запихнет ее в канистру, чтобы бросить в воду, я тоже добавлю туда этот листок. Не раньше. Остальным совершенно незачем знать, что я на нем нацарапала (то есть сейчас нацарапаю). Почему – объясню кратко это я убила Бориса Семеновича.
Об изумруде мне проболтался Коля, а сработала я на пару с Рустамом, он был еще глупее и к тому же здоровый бугай – мог и защитить, и припугнуть кого надо, если что. Правда, трахался, как животное, никакой выдумки, но я терпела. Дело того стоило.
Если по-честному, тo самый удобный момент выпал, когда Матвеича едва не унесло на льдине, потому что Коля кинулся его спасать и оставил клиента без присмотра, — но мы с Рустамом тогда еще толком не договорились, так что об упущенном моменте не стоило жалеть. Вдобавок меня пасла мамочка, а Рустам сразу понял бы, хоть он и дубина, что у всех алиби есть, а у него одного никакого. Значит, ждать. Я удрала от мамочки, и Мы с Рустамчиком досыта накувыркались в постели, а потом стали думать. Этот дурак предлагал утопить Бориса Семеновича в реке – дескать, клиент оступился на берегу и был унесен течением. Но я-то знала, да и почти все знали, что Борис Семенович боялся воды хуже огня! Он и через мост ходил только посередине, подальше от перил, и при этом всегда хватал телохранителя за руку. Так что эта версия не покатила бы никак.
Обдурить Рустамчика – это как выманить у малявки конфетку, даже неинтересно. Мы договорились, что он сделает все сам, да так, чтобы каждому стало ясно: наш псих сам наложил на себя руки, предварительно наложив в штаны со страху. Подвал, где он любил прятаться, когда на него находило, — лучшее место. Значит, мертвец в подвале, выстрела не слышно, дыра в голове, пистолет в руке и открытое окно в номере, через которое Псих выбросил изумруд в реку, прежде чем спуститься в подвал и самоубиться, — вот и все. Пусть бы менты поискали этот самый изумруд, я бы нашла, куда его спрятать.
А дальше – расстаться навсегда с моей разлюбезной мамочкой, вывезти камешек за бугор, потому что здесь за него настоящую цену не дадут, — и живи себе красиво, а не прозябай. Этого камешка мне бы на всю жизнь хватило, а от Рустамчика я бы в два счета отделалась, это точно.
Так и решили: завтра. Как раз была очередь Коли топать в магазин за продуктами для пропитания клиента – ну там, семужка запечатанная, икорка и все такое, вкусно пожрать Борис Семенович всегда любил, шизофрения на его аппетит почему-то не влияла… Ну ладно. За дверью слышно: Коля ходит взад-вперед – значит, Борис Семенович опять залез в подвал и дрожит там. Мне только и оставалось выбрать момент выйти из номера так, чтобы мамочка не заметила, откуда я появилась. Коля меня не выдал бы, конечно.
Вдруг слышу – училка вопит, географичка то есть. Топот, помчались все куда-то. Я осторожно выглянула – никого нет, и Коли нет. Ладно, думаю. И на цыпочках, тихонько – в башенку, где дверь в подвал. Дверь полуоткрыта, и жестяной угол отогнут, острый и хорошо торчит. Я только начала соображать, какая от него может быть польза, и тут что-то зашумело в подвале, я тогда и не поняла, что это вода, и Борис Семенович с воплем бежит вверх по лестнице. Плешь потная, рот кариесный разинул, гляделки вот такие. Он меня задел, а я его толкнула, да так удачно, что сама не ожидала – враз кровища из шеи фонтаном! Я чуть не заорала, честное слово. На меня, к счастью, ничего не попало, я потом осмотрела себя как следует – ну ни пятнышка! Побегал Борис Семенович по первому этажу, побегал, упал в кресло и замер. А кровь из шеи так и течет. Я только тогда и поняла, что убила его своими, а не Рустамовыми руками, а коли так, зачем мне теперь Рустам? Оботрется. Ощупала по-быстрому карманы мертвеца, сцапала изумруд – и наверх на цыпочках. Очень вовремя, потому что внизу тут как тут эта корова Милена Федуловна, и ну орать. Я – в свой номер, камешек спрятала в туалетном бачке и снова спускаюсь сверху: мол, я не я, и кепка не моя. А Рустамчик до сих пор во втором номере портки натягивает.
Мамочка моя, конечно, в истерике. Поняла, что я опять где-то трахалась, да еще рядом с убийством, и закатила скандал, ну и я ей в ответ тоже выписала чертей. Секу фишку дальше: моста нет, менты будут только через несколько часов, а до того времени я камушек сто раз перепрячу, пусть хоть с собаками ищут, хрен найдут. Потом слышу: Феликс с Виталием по номерам пошли, допытываются. Я чуть не испугалась, а потом поняла: нарочно провоцируют, потому что когда хотят по делу разобраться, не орут на весь дом. Мне что, в худшем случае пришьют убийство по неосторожности, и то если допытаются. Рустамчик только тревожил, потому что, ясное дело, все понял, хоть и тупарь. Усек, что первый подозреваемый – все равно он, а не я. Мне – тьфу! Да вы что, граждане следователи! На меня думаете, на девочку-первокурсницу? Да у меня и силы такой нет – толкнуть человека так, чтобы он убился. Да я его, психа, боялась до смерти, близко к нему не подходила! Да я вообще в тот момент еще одевалась, а Рустам первый в коридор вышел! Вот так вот. Кому поверят, а?
Вот то-то и оно.
Кишка у него тонка оказалась, мандраж пробил, и нервы сдали. Понял, что если я даже сломаюсь, то уж точно потащу его с собой как сообщника, и дал деру. Вплавь! И про изумруд думать забыл, забрал только ту мелочь, что в вещах покойника нашел. Пожалуйста, дерьма не жалко!
А потом… ну, вы знаете, что было потом. Поначалу я еще ждала, торчала у протоки, думала, что если не за мной, то за изумрудом Рустамчик все же вернется, на лодке или еще как… Я бы ему такой лапши на уши навешала! Потом вижу: нет, не вернется… Ну и адью, пошел он в задницу!
И вообще скоро начались такие дела, что об изумруде и покойнике народ и думать забыл. Теперь – тем более. Правда, пришлось мне изобразить, будто изумруд был припрятан у покойницы Милены, — вовремя я эту фишку просекла. А то сидим тут чуть ли не друг на друге, кто-нибудь мог случайно найти у меня камешек… Теперь-то никому дела нет. Плывем, едим копченую псину. Вчера я чуть не выбросила изумруд в воду – подумалось: на что он мне теперь? Матвеич охает мамочка ноет, язва у нее обострилась, а вчера и Коля сказал, что, похоже, всем нам. кранты. Хоть Милены с нами больше нет, и то кайф…
А вот хрена вам всем! Я выживу. Не знаю, как остальные, а я твердо намерена выбраться из этого дерьма, и если на всем свете останется хоть одна незатопленная гора – я найду ее и буду на ней жить. Пусть писака с дурна ума задается вопросом: зачем жить? Я знаю: надо просто жить, а там видно будет. Пусть попробует кто мне помешать! Меня, может, со временем начнут чтить как новую Еву, или этих, как там их звали, которые после Потопа… Плевать, как их звали. Остальные только говорят, будто готовы отвоевать свою долю, а на самом деле ни к чему они пока не готовы, даже Коля. Телок он какой-то. Я – другое дело. Драться буду, рвать зубами, подлизываться, изворачиваться, врать, соблазнять – что угодно, но пробьюсь наверх. Если есть хоть одна гора…
Если она есть, то, кто знает, может, через сотню лет мой правнук, Царь Горы, вставит в свой скипетр зеленый камень – изумруд, полученный от прабабки. Хрен я стану выкидывать изумруд – ему еще найдется применение!
Я, я буду родоначальницей нового человечества, я и тот, кого я сама выберу, а не какие-то там Нимиц и Фуджи Мару, о которых болтает Мухин-Колорадский, воображая, что шутит. Какие тут могут быть шутки! Потом спрошу, кто они такие, эти двое, потому что соперников нужно знать заранее.
А может, и не надо мне никаких правнуков, да и внуков и детьми тоже, это потом станет видно, а про Царя Горы я придумала, когда мамочка, поохав, вспомнила вслух про ковчег и гору Арарат и писака тоже пасть раскрыл: «А что, может, в самом деле?..» Тут ортопед покумекал-покумекал, да и вякнул: «Нет, на этот раз Арарат, наверное, затопит. И Эльбрус тоже. Правь на Эверест».
И что бы вы думали, третий день плывем на восток.
2001 г.