Лиля смотрела на прозрачное вино в бокале, потом, словно боясь, что, если она будет громко говорить, оно может расплескаться, чуть слышно сказала:
— Избалованная собака!.. Прогнали из дома… Ты не права, Светлана, меня никто не прогонял! От деда я ушла сама. Я люблю мужа.
Светлана отпила вино и поставила бокал.
— Тем легче для собаки, если она добровольно решила испытать, что такое жизнь дворняжки. Но запомни, как только эта собака хватит горячего до слез, так сразу же прибежит к старому хозяину. Эх, Лиля, Лиля… Я все-таки чуть-чуть старше тебя. И это дает мне право кое-что тебе подсказать. — Светлана положила свою тонкую руку на плечо Лили: — Ну ладно, не вешай носа! До всего этого ты еще дойдешь сама. А сейчас пойдем, я покажу тебе кое-какие тряпицы, которые я привезла.
— Я не могу больше задерживаться, мне уже пора. — Лиля опять вспомнила, что не налила горячей воды в грелку. Она видела теперь лицо Струмилина, слышала его сдавленные стоны. — Николай Сергеевич болен, его нельзя оставлять одного.
Глаза Светланы удивленно округлились.
— Как?! Ты устояла перед соблазном посмотреть, что я привезла?..
— Как-нибудь потом, Света. Я приеду к тебе специально и посмотрю все твои наряды. Извини, пожалуйста…
— Тогда подожди минутку. В качестве презента я привезла тебе одну прелестную вещицу. — Светлана вышла из гостиной.
«Она пьет… Как дрожат у нее пальцы. Скорей домой! Грелка… Что он теперь подумает!..» — сокрушалась Лиля.
Она прошла в коридор. Пожилой мужчина в спецовке, обливаясь потом, натирал паркет. Лиля надела шляпу и вернулась в гостиную, чтобы проститься со Светланой, которая в эту минуту вышла из соседней комнаты.
— Ну как, нравится? — в руках Светланы невесомо взвился ажурный длинный шарф. — Точно такой шарф носила Айседора Дункан. — Светлана накинула на плечи Лили шарф и вылила в свой бокал остатки вина. — Удивительное вино! Из глупца делает гения!.. — Светлана поднесла к губам бокал, но тут же резко отстранила его, словно вспомнив что-то очень важное: — Да, я совсем забыла. Завтра вечером у нас будет Растиславский. Очаровательный мужчина. Знойный, как Африка, и недоступный, как Антарктида. Уверяю тебя — ты влюбишься. И ко всему прочему — внешторговец. Богат, как Крез.
— Нет, нет, спасибо, мне сейчас не до Крезов.
Улыбка пробежала по лицу Светланы:
— У него головокружительная карьера! За какие-то пять лет после окончания Института внешней торговли он стал босом в нашем торгпредстве. Изящен, как гранд. Хочешь, познакомлю? Сейчас он в отпуске. А то, смотри, пожалеешь. Через две недели он улетает в Сочи, а через два месяца — снова за границу.
— Спасибо, ничего не нужно. До свидания, Светочка, я позвоню…
С пятого этажа Лиля спускалась медленно. «И ведь нашла с кем сравнить!.. С дворняжкой… Зачем я поехала к ней? Тысячу раз зарекалась встречаться с ней, и вот — на тебе… Бросила больного мужа, чтобы наслушаться всякой пошлости и цинизма. «Знойный, как Африка, и недоступный, как Антарктида…» — кляня себя в душе, Лиля вышла на улицу. Был уже вечер. Рабочий день закончился, наступал час пик. Она остановила такси, но тут же вспомнила, что в кармане осталась мелочь. Смущенная, извинилась перед шофером и направилась к троллейбусной остановке. Длинная очередь завивалась змейкой. Ждать пришлось долго. Пропустила три до отказа набитых троллейбуса и только в четвертый с трудом вошла. Сразу же очутилась стиснутой между чьими-то спинами. Кто-то больно упирался локтем в бок, от кого-то тошнотворно несло водочным перегаром и чесноком…
Домой Лиля добралась совсем обессиленная.
Первое, что бросилось в глаза, когда она вошла в комнату, была плоская холодная грелка, лежавшая на подоконнике. Таня сидела на кровати рядом с отцом и рассматривала картинки в детской книжке. Увидев Лилю, она спрыгнула на пол и кинулась ей навстречу.
Гостинцев Лиля не принесла. Забыла.
— Денег нет, Танечка, — Лиля с детской наивностью развела руками. — Пошла и забыла захватить деньги.
Лицо Тани стало грустным. Губы ее обиженно оттопырились.
Весь вечер Лиля двигалась и говорила, точно в полусне. Чувствуя за собой вину, она боялась встретиться взглядом со Струмилиным. Молча налила горячей воды в грелку и поднесла к кровати:
— Прости, Коля. Я совсем забыла тогда…
Струмилин взял грелку и поблагодарил Лилю. Она хотела помочь ему изменить положение, но он отстранил ее.
— Я сам.
После просторной и богатой квартиры Светланы неуютная бедная комната Струмилина Лиле показалась еще более жалкой. В старом, рассохшемся буфете, который к Струмилину по наследству перешел от бабушки, стояли ряды дешевой черепичной посуды. Между разнокалиберных стеклянных рюмок и бокалов вразброс лежали вилки и ножи из нержавеющей стали. Тут же, рядом с чашками, стояли пузырьки с какими-то микстурами, коробочки с таблетками и порошками… Из старенького дивана, на котором спала Лиля, выпирали круглые пружины.
— Как подруга? — спросил Струмилин.
— Спасибо. Встретила хорошо. Только что из Парижа. Привезла мне хороший подарок. Посидели, поболтали. Что тебе сделать на ужин?
— Буду есть все, что подашь.
Струмилин болезненно улыбнулся. Лиля знала, что так он улыбается лишь тогда, когда на душе у него бывает особенно тоскливо.
IX
С волнением набирал Шадрин номер телефона своего студенческого друга Зонова, который вчера позвонил Ольге и просил ее, чтоб Дмитрий срочно связался с ним.
Трубку, сняла секретарша. Она попросила минутку подождать — начальник ее разговаривал по другому телефону. Долгой показалась Дмитрию эта; минута. Но вот наконец в трубке зазвучал знакомый голос. То, чего Шадрин больше всего боялся, не случилось. Зонов не зазнался, не заважничал, как некоторые другие, с кем Шадрин когда-то сидел рядом на лекциях и на семинарах. Тот же раскатистый и неудержимый, звонкий смех и искренние восклицания: «Сколько лет — сколько зим!..», «Где ты сейчас, старина?!.», «Давай бери такси и — аллюр три креста!..»
Как и в студенческие годы, Зонов безобидной уральской скороговоркой шутливо выругался в трубку и сказал, что у него к Шадрину есть разговор далеко не телефонный.
Через час Шадрин уже был в просторном вестибюле Министерства высшего образования. Не успел он подойти к вахтеру, как увидел Зонова, сбегавшего по широкой лестнице навстречу. И хотя Зонову в солидном положении руководящего работника неприлично было на глазах у почтенных, серьезных коллег и подчиненных по-ребячьи выражать свой искренний восторг, он все таки не выдержал и, загородив дорогу идущей сзади него солидной женщине, широко раскинул руки.
— Наконец-то!.. А я уж думал, что ты забронзовел!.. — Крепко сжимая в своих руках плечи Шадрина, Зонов улыбался все той же открытой, юношеской улыбкой, какой она была шесть лет назад, в первый год студенческой жизни. — Идем!.. — Он потянул Дмитрия за руку, стараясь поскорее скрыться с глаз снующих взад и вперед инспекторов и посетителей.
Раскрывая дверь своего кабинета и пропуская перед собой Дмитрия, Зонов многозначительно бросил секретарше:
— У меня минут на двадцать будет небольшое совещание. Побереги нас от звонков.
Секретарша понимающе улыбнулась своему молодому начальнику, который, как показалось Шадрину, был всего года на два, на три старше секретарши, и, пристально смерив Дмитрия почтительным взглядом, села на свое место.
Только теперь Шадрин понял, что изменилось в Зонове. Он заметно раздобрел, порозовел в лице и приобрел тот солидный и степенный вид ответственного работника, по которому можно было судить, что служба у него идет успешно.
В бытность студентом Зонов не износил ни одного хорошего костюма. Как и Шадрин, он с горем пополам пробивался на стипендию да на случайных копеечных приработках в массовках на «Мосфильме», разгружал осенью вагоны с картошкой и арбузами, последние два года подрабатывал в Госстрахе..
Вспомнив один курьезный случай с Зоновым, Шадрин рассмеялся.
— Что смеешься? — спросил Зонов, приглаживая ладонью густые темные волосы.
— Вспомнил, как ты однажды набрел на квартиру народного артиста Барханова. Здорово ты напугал суеверного старика, когда предложил ему на случай неожиданной смерти застраховать жизнь.
Теперь смеялся Зонов. В его памяти живо всплыл первый день работы в Госстрахе и поглупевшее, испуганное лицо человека, который никак не мог понять, почему он может случайно умереть. Зонов же, узнав в пожилом мужчине известного артиста Барханова, тоже растерялся и, словно оправдываясь, неуверенно бормотал: «Ну, знаете… Всякое может случиться… Под трамвай можете попасть, когда на работу едете… А шпана?.. Вы знаете, сколько ее развелось? Всякие бывают случаи. А то и… чего доброго — разрывчик сердца… В наш-то век стрессов… Умирают часто! Особенно артисты и писатели. Вот, к примеру, недавно скоропостижно скончался комик Перепелкин!»
Такой напор агента Госстраха еще больше насторожил и испугал артиста. Он молча открыл дверь и, взглядом показав Зонову на выход, учтиво извинился и объяснил, что человек он хоть и не очень старый, но суеверный и скоропостижно умирать пока не собирается, а если застрахует жизнь, то, зная свой мнительный характер, все время будет ходить и думать о смерти.
Как только за Зоновым захлопнулась дверь, он понял, что наговорил глупостей, что агитировать нужно было бы тоньше, не пугать кладбищем. Вниз по ступенькам он почти сбежал, преодолевая каждый лестничный пролет за три-четыре прыжка. А вечером, в общежитии, рассказал товарищам о своей неудачной встрече со знаменитым артистом.
— Я и сейчас как увижу его по телевизору или услышу голос по радио, так вспоминаю эту историю, — сказал Шадрин.
— Это еще что! Были случаи похлеще. Однажды некая важная особа чуть ли не напустила на меня овчарку. Насилу ноги унес, — сквозь смех проговорил Зонов. — Оказывается, накануне, примерно за неделю до моего прихода, ее квартиру обокрали. С тех пор старухе в каждом незнакомом посетителе стал мерещиться вор. Это был мой последний день работы агентом Госстраха. Отремонтировал порванные псом штаны и дал себе зарок: ни с Госстрахом, ни со знаменитостями больше не иметь дела.