«Пожалуйста», – прошелестел в памяти голос Хай Савро, и улыбка Земолай погасла.
Сегодня вечером она сделала глупость. Зла была (она не хотела об этом думать), потому что (она не хотела об этом думать)…
Земолай жестко задавила мысли. В той стороне лежала паника, потому что в той стороне находилась Меха Водайя. Водайя – глава их секты и, как следствие, города-государства Радежды – постоянно сидела у Земолай в голове, предостерегая от крамолы, требуя большего, требуя лучшего.
Водайя не сама меха-дэва, но какая разница?
Земолай сосредоточилась на протирании сотен перьев. Тонкие и гибкие, они искусно соединялись проводами с полым каркасом – не из настоящей меди, но сплава с большей проводимостью, разработанного лучшими мастерами техно-дэва.
Земолай давно не молилась, но проявляла благочестие вот таким образом. Все свои тревоги, страхи, гнев и отчаяние она держала внутри и теперь выплескивала накопленную энергию, очищая каждое соединение, каждый проводок, каждую шестеренку. Полируя царапины и разглаживая вмятины. С головой нырнув в работу.
Тело было машиной, а машина была продолжением тела.
Меха-дэва смастерила их, а они взамен мастерили себя.
Прежде в мыслях об этом Земолай так далеко не заходила, но по мере того, как из организма вымывался привычный коктейль из стабилизаторов и стимуляторов, его место занимали сомнения. Ощущение кислятины в желудке усилилось, а тело затекло.
Наконец она закончила и забралась в постель, не потрудившись даже умыться.
Знакомая тяжесть распластала ее на спине, прохладные простыни нежили обнаженные порты, и Земолай собралась с духом, чтобы встретить надвигающийся сон. Она отчаянно мечтала уснуть, но в то же время боялась, ведь ночь промелькнет в мгновение ока, придется просыпаться и начинать всю эту карусель по новой.
В конце концов она заснула.
Пришли за ней в самый темный час перед рассветом, и это не должно было стать сюрпризом, но стало. Две пары рук – крылатой Хавы и крылатого Тескодоя – вздернули ее на ноги, словно проспавшего завтрак курсанта. Она покачнулась в их хватке, все еще чуть живая от усталости, но ей хватило присутствия духа спросить:
– Надолго?
– Пока не вернется Меха Водайя, – нахмурилась крылатая Хава.
Они вышли на балкон. Земолай взглянула на город, раскинувшийся внизу кольцом кукольных домиков. Сердце упало. Чтобы подняться на пятнадцатый этаж, потребовалось двадцать шесть лет. Как далеко назад отбросит ее эта ошибка?
Крылатые собрались стартовать, крепко сжимая руки Земолай – неуклюжий способ транспортировки арестанта, призванный вызвать у нее чувство стыда.
В голове прояснилось, и Земолай чуть не рассмеялась в голос. Вот для чего это все: чтоб стыдно стало. Прилюдная выволочка. Хай Савро поймали, и, защищаясь, он выдал ее имя. Надо просто объясниться и распутать это недоразумение.
Они так и не прыгнули.
Башня содрогнулась от мощного взрыва. Дерево треснуло, стекло разбилось. Один из складов расцвел огненным клубком, щекоча пятки жаром, а ноздри – дымом горящих трав. Крылатая Хава толкнула Земолай на пол, крича: «Замри, не двигайся!», а крылатый Тескодой взмыл в воздух, c переговорником в одной руке, парализатором в другой; еще десяток крылатых взлетели со своих балконов, и наверху воцарился такой же хаос, как и внизу…
И неприятности у Земолай оказались гораздо хуже, чем она думала.
Глава вторая
Рассмотрим парадокс ереси: это убеждения, противоположные общепринятой доктрине; убеждения, которые необходимо подавлять, дабы они сами не стали общепринятыми; и поэтому эти ереси увековечиваются – остаются ересями – уже благодаря самому факту их подавления.
Хай Савро взяли в котельной на пятом этаже и отправили под стражу на неопределенный срок в ожидании допроса и вынесения приговора.
Показания свидетелей собирали всю ночь.
Посудомойщик Савро, предположительно из округа Хай, пятнадцать лет прослуживший на кухне в центральной административной башне Кемьяна, завершал выполнение своих обязанностей под конец праздничного застолья, когда на кухню позвонили и вызвали его в рабочие казармы. Отдельный отчет подтвердил, что крылатая Земолай в это время проводила инспекцию. Они пробыли наедине не более пятнадцати минут.
После выхода из штабного помещения Хай Савро был замечен на нескольких этажах башни. На третьем он повернул на девяносто градусов против часовой стрелки растение в кадке. На четвертом нарисовал стеклографом крестик в правом нижнем углу восточного окна. А на пятом без разрешения проник в котельную и оставался там примерно двадцать минут, прежде чем дежурный по этажу Йевен зашел в помещение с проверкой.
Йевен немедленно отконвоировал Савро в следственный изолятор, где работника кухни вынудили объяснить свои действия. Идол. Милосердие крылатой Земолай. Шифрованные сообщения, оставленные с помощью растения в кадке и стеклографа (о чем, к сожалению, свидетели не успели сообщить до того, как предполагаемые получатели увидели послания).
Описывая задержание Савро, Йевен признал, что испытывает некоторую тревогу по поводу инцидента. Двадцати минут Хай Савро вполне хватило бы, чтобы расплавить идола и вернуться на кухню, но, войдя в помещение, Йевен обнаружил нарушителя сидящим перед открытой печью, при этом по лицу у него струился пот.
В руках Савро вертел медную фигурку, туда-сюда, туда-сюда, и не сделал ни малейшей попытки уничтожить ее, даже когда Йевен окликнул работника по имени.
Чтобы понять, что такое Радежда, необходимо обратиться к природе народа, проложившего себе дорогу в небеса.
Рассмотрим башню Кемьяна. Первые два уровня построены из камня – огромных блоков, кропотливо вытесанных в далеком карьере. Следующие пять уровней сложены из кирпича. Потом – из оштукатуренного дерева; дальше идут металл и стекло. Башню возводили серьезно, упорно, несмотря на расходы, нехватку ресурсов и рабочей силы. Если один метод терпел неудачу, перестраивались на ходу и продолжали работу – технологии всегда развивались, а цель была важнее красоты.
Все пять башен Радежды выросли так – уровень за уровнем, поколение за поколением целый город стремился вверх к тому дразнящему мерцанию в небе, за которым люди обнаружили крепко спящими своих пропавших богов.
Те, кто беспечно относится к своей вере, так себя не ведут. И вот Земолай оказалась заперта в подвале башни – не просто брошена на землю, но глубоко под нее – и оставалась в камере два дня, без крыльев и в тяжелой ломке от наркотиков, которые поддерживали ее в воздухе во время затяжного патрулирования.
Ни еды, ни воды, ни обстановки в камере не было. Земолай выбрала дальний угол и уселась на пол, спиной к стене из красного кирпича. Она мысленно считала часы, но, задремывая, теряла нить времени. Один раз пришлось справить нужду в противоположном углу камеры, но вскоре наступило обезвоживание, и проблема отпала сама собой.
Иногда она спала. Чаще – нет. Раз за разом прокручивала в уме события того вечера. Идол. Хай Савро. Почему она отпустила его? Он ведь даже не умолял! Мольбы она игнорировать умела. Рыдания она видела; как тянут руки к детям, любимым, родным, друзьям – тоже, но все равно волокла преступников прочь.
Вот в чем загвоздка. Перед слезами она бы устояла. Уверенность в собственной правоте помогала выносить и грязную брань, и чужую ярость. Но усталость на лице старого посудомойщика ее в конце концов надломила.
Земолай превратилась в сентиментальную старую дуру. А крылья для молодых.
К моменту возвращения Тескодоя Земолай уже была вся красная и на взводе. Кости болели, как у старой собаки, и она не смогла бы броситься на него, даже возникни у нее такой порыв.
Крылья у Тескодоя лежали высоко за спиной, вынуждая его пригибаться в дверях. Он заполнил собой тесное помещение, заставив узницу съежиться. Под землей крылья ни к чему. Здесь, внизу, они служили лишь для устрашения.
Земолай эту игру знала. Превозмогая боль, она перекатилась вперед на замученные колени и положила ладони на бедра. Они дрожали, но держали ее. Она знала, что Тескодой не преминет попенять ей на ненадлежащий вид во время допроса, и не собиралась доставлять ему удовольствие.
– Как давно ты знаешь Хай Савро? – спросил Тескодой.
Голос был мягкий, теплый. Как клинок на наковальне.
– Мы встречались только один раз.
– Что произошло на этой встрече?
Она коротко пересказала инцидент, сгорая от унижения, но уж лучше разложить все по полочкам сейчас, чем быть уличенной во лжи.
Даже короткая речь утомила ее, и она изо всех сил напрягала руки, чтобы не тряслись. Если ее признание и расстроило Тескодоя, виду он не подал. Они знали друг друга не один десяток лет, но Земолай так и не научилась читать у него по лицу.
– Когда ты заподозрила Хай Савро в подстрекательстве к мятежу?
– Я не заподозрила. Думала, что идол – это… дань ностальгии. Старая игрушка, от которой трудно избавиться.
– Ты знаешь закон, – сказал он. – Нет смысла его цитировать.
– Да, – согласилась она.
– Тогда почему ты его отпустила?
– Потому что…
Потому что с каждым вылетом на патрулирование тело болело немного сильнее. И каждый раз по возвращении приходилось уклоняться от жалостливого взгляда хирурга, когда она просила увеличить дозу лекарств.
Потому что Земолай хотела вернуться домой. Не на несколько дней между заданиями, не на неделю здесь или там, чтобы отоспаться, передохнуть от грязи и одиночества Келиорских гор перед повторной отправкой, – а навсегда, насовсем, на годы, сколько бы их ни оставалось до того, как у нее посыплются суставы.
Потому что она отправилась прямо в караулку и потребовала встречи с Меха Водайей, намереваясь просить ее – умолять! – о переводе в городской патруль, но дежурный ответил: «Нет. Голос тебя не вызывала». И Земолай выругалась, ох, как она выругалась, потому что было время, когда она не покидала Водайю ни на миг, а теперь ей аудиенции не добиться?!