– Мы пришли, чтобы вознести мольбу меха-дэве, – произнесла Водайя и медленно обошла древо по границе, где земля встречалась с кирпичом. – Мы пришли, взыскуя мудрости и суда.
Она исчезла из поля зрения Земолай, затем появилась снова.
– Мы пришли, чтобы покоряться ее велениям, проводить в жизнь ее заветы, защищать народ ее города-государства любыми доступными средствами.
В такт ее словам мерцание над божьим древом то разгоралось, то тускнело.
– Крылатая Земолай, ранее Пава Земолай, ранее Милар Земолай, обвиняется в нарушении седьмого завета. Она застала инакомыслящего, человека, выказывавшего ложную верность, за тайным богослужением и замыслила скрыть его преступление. Поступив так, она не смогла защитить свою башню.
Мерцание распухало и растягивалось, распухало и растягивалось, портал открывался, и с той стороны сочился чистый белый свет. Свет струился по обожженным ветвям, по стволу, по телу Земолай.
И тут ее охватила паника. Это был божественный свет, ясность небес, перед которой не скрыться никакой неправоте. Она чувствовала его, словно электричество в разъемах крыльев. Его вибрация проникала через импланты в глаза и суставы, сотрясала само дыхание в легких.
Голос Водайи потонул в реве, заполнившем слух Земолай, но она знала церемонию наизусть. Слова обвинения, призыва и силы. Водайя закричала, пробуждая меха-дэву, и меха-дэва зашевелилась. Когда портал распахнулся, это почувствовали все, хотя слишком яркий свет застил таившееся по ту сторону.
Водайя вскинула руки и произнесла последнее слово, призывая возмездие: имя меха-дэвы. Имя-крик, имя, бьющее по ушам, подобно миллиону взлетающих птиц; имя, разорвавшее барьер между мирами и пробудившее богиню от ее вечной дремы, пусть всего лишь на миг.
Ни один другой город в мире не мог похвастаться столь прямой связью с небесами. Нигде больше верующий человек не мог задать своему богу вопрос и получить ответ с подробными чертежами. Нигде больше верховенство закона не было явлено с такой ясностью и убежденностью.
Но окно смотрело в обе стороны.
Из портала появилась огромная рука, окутанная светом таким ярким, что очертания пальцев отпечатались у Земолай на обратной стороне век ожогом. Она слышала, как запищала и начала тлеть обугленная кора древа.
Кончик пальца коснулся головы Земолай, и мысли рассыпались. Остались только жар, страх и нарастающая вибрация, от которой стучали друг о друга кости. Земолай вцепилась в божье древо и закричала.
Она не видела ни собственного тела, ни того, что открывал всем наблюдателям божественный свет. Сияла ли она ясным светом, или ее сердце опутывали темные нити сомнения?
На миг ей показалось, что за стволом она видит Водайю и лицо ее исполнено кроткого умиления. Надежда пронзила Земолай молниеносной вспышкой уверенности: меха-дэва простит ее, ведь это всего лишь ошибка, мимолетный порыв. Мотивы Земолай всегда были чисты. Она всегда действовала именно так, как велено.
Но так же быстро надежда угасла, потому что рука богини обхватила крылья.
Металл дрожал, грохоча все сильнее и сильнее, пока Земолай не решила, что ее просто размолотят о дерево насмерть, и уже хотела, чтобы размолотило, лишь бы этот грохот прекратился…
А затем с жутким лязгом крылья отошли. Дребезжание стихло. Меха-дэва сжала кулак, и от мучительного скрежета металла о металл у Земолай едва не остановилось сердце.
Огромная туманная ладонь разжалась, явив собравшимся мятый спутанный клубок. Покореженные крылья рухнули на крышу, кирпичи крошились под их весом.
И Земолай перестала быть крылатой.
Когда рука божества сдернула ее с дерева, разорвав веревки, словно бумагу, ей было уже почти все равно. Тело Земолай, вновь охваченное этой болезненной, всесотрясающей энергией, замерло, как мышь в когтях ястреба. Рука божества подняла ее в воздух, развернув лицом к слепящему божественному свету. Земолай ожидала, что ее сейчас раздавят, и ей было уже все равно.
Но меха-дэва не убила ее. Она придумала наказание страшнее.
Сначала боль в плечах не выделялась на фоне боли, терзавшей все тело. Но там пекло, и жжение ползло глубже, забираясь в разъемы, нагревая металлические кольца внутри спины. Провода расплавились, потекли.
Меха-дэва калечила ее разъемы безвозвратно.
Когда Земолай уронили на крышу, она уже обезумела от боли. Она рухнула бесформенной кучей рядом с останками своих крыльев и лежала там, прижавшись щекой к кирпичам цвета неба и уставившись на некогда изящный изгиб сломанного пера.
Она смутно чувствовала, как рука божества отдаляется, а портал сжимается обратно в безобидное мерцание. Меха Водайя растворилась в нем, зато другие стражи сгрудились рядом. Мелькнуло перекошенное от ужаса лицо Митриоса.
Не было нужды казнить ее. Незачем сажать в тюрьму. Некогда-крылатая Земолай будет изгнана на землю, там она и умрет – ровно там, откуда начинала.
Глава третья
Он обезумел, бегал из комнаты в комнату с зажженным факелом, плакал. Сейчас его усмирили, но ущерб архивам нанесен огромный. Раздаются призывы восстановить, что можно, пока наша память еще свежа. Но меня не отпускает тревога – а что, если он прав? А что, если и правда лучше забыть?
Задолго до того, как грозная воительница крылатая Земолай впервые рассекла небо, жила-была простая школьница Милар Земолай, которую близкие звали Зеней.
Зеня была не по годам развитым ребенком (на меньшее ее родители не согласились бы). Она также питала склонность к проказам и вскоре после того, как ей исполнилось восемь, спрыгнула с моста Арио – Завет, прицепив на спину какие-то деревяшки и кусок бумаги.
Это был величайший момент в ее юной жизни.
В ночь перед той историей с мостом Зеня со своим младшим братом Никлаусом сидели на ковре в кабинете матери. Темноволосые и круглолицые погодки были неразлучны. Их родители вечно корпели над своими исследованиями, но если дети вели себя очень тихо и очень хорошо и до отхода ко сну еще оставалось время, им что-нибудь рассказывали.
Никлаус продирался сквозь потрепанную книгу по истории, а Зеня тем временем делала вид, будто занимается математикой. Между ними подрагивала тонкая нить напряжения, усиленная поглядыванием исподтишка на часы, так зловеще тикавшие на противоположной стене. Оба жаждали родительского внимания, и оба знали, как легко просьба уделить им больше времени может обернуться суровой нотацией о необходимости учиться развлекать себя самостоятельно.
Когда матушка откашлялась, они дружно захлопнули книги и повернулись к ней, и их нетерпение рассмешило Натилю.
– Простите, дети, вечер снова затянулся? – спросила она. – Идите-ка сюда, и я расскажу вам, над чем работаю.
Зеня первой шмыгнула за огромный стол, вглядываясь в знакомый вихрь материнского почерка на трех аккуратных стопках кремовой бумаги.
– Новая книга? – спросила она.
Натиля улыбнулась:
– Дополнение к тому Лемена. Я дошла до последнего боя святой Радежды.
– Гигантская птица! – воскликнул Никлаус, просунув голову сестре под руку.
– Да, – сухо сказала Натиля. – Гигантская птица.
Она встала, всколыхнув запах чернил и забытого чая, и указала на фреску, украшавшую стену над ее столом. Это была схематичная карта Радежды: вдали – обозначенные густыми мазками охры Келиорские горы, а на переднем плане – надежно укрытый их сенью город, пестреющий всеми цветами, какие рождала земля.
Натиля взяла лист бумаги и зачитала:
– «Пятеро божеств почивали долгие годы, каждое на своих небесах, но однажды они пробудились и в бодрствовании своем даровали человечеству замечательные технологии. Каждый из них нашептывал секреты своим избранным, ибо ведомо им, что величайшим признаком человечности является наша постоянная борьба за совершенство…»
Зеня погладила кончиками пальцев крошечную фигурку на вершине самой высокой из изображенных на фреске гор – красно-серебряную полоску с протянутыми к небу руками.
– «Наши предки понимали величие этих благословений, – читала Натиля. – Они стремились сохранить их в тайне от воинственных народов по ту сторону гор, но знание существует для распространения, и оно распространялось. Жители Равастана жестоко завидовали юному поселению и обрушились на него. Именно святая Радежда собрала всех вместе – воинов и пахарей, техников и книжников, работников, – чтобы защитить этот грандиозный эксперимент: город, выстроенный, чтобы достичь небес.
Над алым пятнышком будущей святой парило крылатое чудище в коричнево-серых тонах: огромный рух – последний из племени горных птиц и величайшая надежда врагов на прорыв обороны города. Он схватил святую Радежду во время ее страстного выступления перед войском прямо перед битвой у Трех Врат. Уже в воздухе она одолела тварь, но затем упала и разбилась насмерть.
Война была выиграна, святая погибла, и Радежда официально стала городом-государством.
– Защищать этот город – наш долг, – читала Натиля. – Наша общая задача – оберегать доверенные нам знания, совершенствоваться и физически, и интеллектуально в стремлении к нашим идеалам».
Никлаус, как всегда, зачарованно разглядывал группку книжников с охапками свитков, стоящую рядом с частично отстроенной башней Желан. Но Зеню мантии не привлекали. Она уставилась на верхнюю часть фрески, которую столько раз рассматривала длинными одинокими вечерами, пока требовалось сидеть молча и не мешать маме работать. Скупые штрихи сверкающей меди – крылатых, яростно и неудержимо летящих через границу.
Вот так и зародилась у Зени та безумная идея.
На следующий день она завербовала Никлауса под предлогом совместной экспедиции по изучению дерновых крыш округа Завет – мол, по ботанике задали.
– Не нравятся мне эти цифры, – сказал маленький Никлаус, щурясь на диаграммы, обведенные сестрой в учебнике по математике.
– Все дело в пропорциях! – настаивала Зеня. – Мы увеличим масштаб.