Милка погрозила, что уйдёт, но, хотя Сева её не удерживал, осталась на месте. Оба замолчали.
Ни ветерка, птицы спят. Просто удивительно, до чего тихо. Потом вдалеке заржала лошадь, а у самых ног промчалась курица, запоздавшая на ночлег. И опять всё тихо!
— Ты меня ещё не знаешь. Я правда страшно интересуюсь животными, — сказала Милка.
Сева не ответил. Он давно не был в таком лесу. Хотелось спокойно сидеть и прислушиваться.
Вдруг он вскочил. Где-то поблизости завыла собака. Оглушительно громко, с необыкновенным отчаянием. Это было так мучительно слушать, что Сева втянул голову в плечи и хотел закрыть уши, но сжал кулаки и подступил к Милке.
— Кто это, где? По глазам вижу — знаешь, говори!
Вой прекратился. Милка опустила голову и медленно сказала:
— В сарае… собаки заперты… голодные…
Он метнулся к дорожке. Милка ловко вцепилась в его ремень, и Сева волочил её за собой, а девочка тормозила ногами, и подмётки хрустели по песку.
— Не смей подходить, они громадные, как телята. Овчарки злющие, загрызут! — задыхаясь, говорила Милка.
Он оттолкнул её и кинулся к сараю. Железный засов на большом висячем замке. Сева подёргал. Закрыт, ключа нет. В сарае поднялась возня, рычание.
— Ох, забыла! Утром хозяин замок повесил покрепче, — с облегчением сказала Милка. — Теперь будем спать спокойно.
Но в этот вечер Милке удалось заснуть не так скоро. Сева долго бушевал из-за овчарок. Скормил им свою буханку хлеба и все батоны, пакет сахару. Запихивал в щель сарая. Пробовал открыть замок, но ничего не вышло; порывался бежать в лес разыскивать хозяина, чтобы взять у него ключ и выпустить собак.
А потом замучил тётю Клаву и Милку расспросами. И вот что они рассказали.
Жена лесника уже месяц как уехала гостить к сыну на целину. С тех пор хозяина почти не видно. Забежит разок в два-три дня, оставит корм для кур, польёт грядки и опять скроется — не то у своих друзей в колхозе, не то в лесу. А самое главное — собаки вовсе не его, и боится он их не меньше Милки и её матери.
Привезли овчарок двое ленинградцев. Сняли комнату в доме лесника и проводили здесь отпуск. Им было удобно в глухом месте. Можно спокойно, не мешая дачникам, учить своих питомцев.
А неделю тому назад один из ленинградцев, студент, отправился в город за продуктами. Обещал вернуться назавтра и уехал на своём мотоцикле, да так и пропал. Второй ленинградец — работник угрозыска — после отъезда товарища получил телеграмму, сказал, что его срочно требуют в Москву. На другой день утром накормил собак, запер в сарае и уехал. Конечно, он был спокоен, думая, что днём вернётся студент — всё будет в порядке. И вот теперь ни того ни другого нет. Те двое виноваты, а не тётя Клава с дочкой и не лесник, так что напрасно.
Сева бушевал и, толком не слушая, что ему говорят, решил, что это собаки хозяина.
Солнце только встало, но в кухне, полной чада, уже возилась Милка. Нечёсаные волосы торчали дыбом над заспанным лицом, нарядное платье заменили трусы и майка, длинный передник путался в босых ногах. Чёрный котёл дымился на плите, а Милочка, поднимаясь на цыпочки, мешала в котле поварёшкой и ворчала, отшвыривая ногой картофельные очистки, разбросанные по полу.
На столе валялся растерзанный рюкзак, и Сева в одних брюках с яростью вскрывал тупым ножом банку мясных консервов, изредка поглядывая на Милку. Уж очень она смахивает на ведьму. Молодую, конечно, начинающую. Варит зелье и учится бормотать заклинания.
— Скоро откроешь? Макароны переварятся, — сказала она вежливо. Не стоит его раздражать, опять рассвирепеет.
— Ничего не сделается, подождут макароны. Или отодвинь котёл.
Милка взяла тряпку и беспомощно затопталась у плиты.
— И этого не можешь? Эх ты, зоолог! Давай тряпку, защитник животных!
Пока Сева отодвигал котёл, Милка всхлипывала.
— И нечего реветь. Ах, я так люблю кошечек! — передразнил её Сева. — Нет, не могу на тебя смотреть! Три замечательных пса погибают у неё под боком, а она слюнтяйничает с козой.
— А что я могла сделать? Мама не позволяет близко подходить к сараю. Говорит, могут взбеситься.
— Сама бешеная.
— Уж если так, то ты бешеный! Что мы могли? Немножко их кормили. Мама в ту щёлку бросает хлеб, кашу. У нас у самих мало. Ходили в колхоз, купили им свинину, картошку, да много не принесёшь, а на троих…
— Воду давали?
— Как же. Мама подсунула лист железа, края загнуты, и выливала потихоньку. Лакают, слышно.
— Бешеные не лакают. Ты же к сараю не подходишь. Издали слушала!
— Нечего придираться!
— Да… Валентины Терешковой из тебя не получится. Зато пай-девочка, послушная, к собакам не подходит, раз не велят. Удобно.
— Хотел выпустить их? Голова у тебя где? Чужие собаки слушаться не будут, всех перекусают, порвут кур и удерут в лес. Потеряются, а овчарки страшно ценные, породистые. Кто ответит перед хозяевами? Соображать надо, а не беситься.
«Дурёхе не додуматься самой. Слова матери повторяет, — подумал Сева. — Вообще-то, конечно, так». И уже мягче спросил:
— Какого цвета?
— Что какого цвета?
— Не про твой нос спрашиваю. Собаки.
— A-а. Красивые ужасно! У студента чёрная-пречёрная на спине, сбоку посветлее, а на животе и груди немножко белого. Грудь такая широкая, хвост пушистый, прямо до земли. Хозяина слушается, тот скажет «рядом», и пёс шагу вперёд не сделает, как военный, марширует.
— А остальные?
— Те серые. Помельче, но тоже прекрасные!
Недаром Сева был сыном кровельщика — залез на крышу сарая, ловко отвернул кусок толя. Осторожно отбил молотком доску, заглянул вниз. В полутьме горели собачьи глаза, слышалось частое дыхание. Жутковато, по правде сказать.
Понемногу зрение привыкло, и Сева начал различать псов. Действительно, хороши, особенно самый большой. Пасть огромная, клыки белеют. Такой цапнет — не поздоровится.
— Чего застрял! — крикнула снизу Милка. — Не понимаю, для чего выдумал с этой крышей…
— Ладно, не твоего ума дело. — Он достал из-за пазухи моток верёвки, спустил конец на землю. Милка привязала ведро, до половины наполненное похлёбкой. Похлёбка тёплая, вкусно пахнет мясными консервами. Сева лёг на живот и осторожно потащил ведро на крышу. Операция прошла нормально. Собаки почуяли запах еды и, заинтересованные, ждали, что будет дальше. Конечно, нетерпеливые овчарки расплескали часть ведра, но Сева с удовольствием слушал чавкание, повизгивание, ворчание. Он заставил Милку принести добавку. Ведро снова съездило вверх-вниз. Собаки уже поняли, в чём дело, и на этот раз не проливали похлёбку зря. Потом, сытые и успокоенные, улеглись, а Сева долго любовался на них сверху. Наконец он зачинил крышу и спустился. Милка спросила:
— Всё-таки не понимаю. Зачем было городить с крышей? Почему не накормить через щель?
Сева нахмурился и сделал вид, что занят: сматывает верёвку. Ответ не придумывался. Разве Милка поймёт, до чего ему хотелось посмотреть на псов, да и вообще им удобнее из ведра, чем по капле таскать из узкой щели. Милка не дождалась ответа и заговорила:
— Застанет ли мама ветеринара в колхозе?
— Зря пошла, — сказал Сева. — Что они могут посоветовать? Хозяева нужны.
— Ну, один, старший, в Москве. Понятно. А куда девался этот Фёдор.
— Какой Фёдор?
— Хозяин той чёрной собаки. Студент.
— Фёдор, Фёдор… А как фамилия?
— Терещенко. А что?
Нет, не может быть, просто совпадение. Сева не забыл встречи с Фёдором Терещенко. Хотя тот был в штатском, но, наверное, милиционер, а не студент. А почему бы не студент? Ведь ему лет… И приехал из леса, разговор был… И собирался наутро опять… Нет, не он. Фёдор отличный человек, такой не бросит собак. Даже думать нечего. Но всё же на всякий случай Сева спросил:
— Он такой высокий, здоровый?
— Да.
— Волосы тёмные, немного вьются, черноглазый… ну, смотрит весело так… Засмеётся, — видно ямку на правой щеке.
— Он твой знакомый? — удивилась Милка. — Нечего сказать, чудных друзей заводишь! Бросают животных, веселятся в городе. Красиво!
— Давай потише, на себя посмотри.
— Я бы свою собаку не бросила, не смоталась потихоньку.
— Знаешь что? Закрой рот, слушать противно. — Сева опустил голову и почесал за ухом. — Поеду в город Фёдора искать, что-то случилось нехорошее с ним… Деньги на дорогу есть, одеяло, чемодан оставлю. Налегке отмахаю дорогу до станции. Когда поезд?
— Заблудишься как миленький.
— Ах да, ужасно! Языка у меня нет, дорогу спросить не могу и сам не шёл сюда. Прилетел на вертолёте.
— Много заметил под ливнем! А кого спрашивать? Белок да рысей? Только у самой станции посёлок.
Он отмахнулся и пошёл в дом. Милка — сзади, всё уговаривая остаться. Сева вытряхнул из рюкзака продукты и сказал:
— Будешь кормить собак, пока не вернусь. С крыши куда тебе, по-старому, в щель. А как отчество Фёдора?
— Вот так приятель, не знает! — фыркнула Милка. Не докладывать же о встрече в милиции.
— Нечего ехидничать. Говори как человек.
— Не знаю. Его все Фёдор да Фёдор.
— Значит, в адресном столе не узнать. Хотя теперь можно смело идти к инспектору в милицию. Адрес скажут запросто, раз такое дело. Только бы оказался жив… Мало что могло быть. Вдруг история с проигрывателем кончилась плохо? Фёдор нашёл вора, а тот напал, да ещё с другими бандитами, а Фёдор один против всех, затащили куда-нибудь…
— Как же я одна? — спросила Милка.
Сева отогнал мрачные мысли и начал одеваться в дорогу.
— Кошмар! Собаки коллективно с медведями и волками слопают.
— Ну и катись, пожалуйста! Скорей! — всхлипнула Милка.
Тут Сева впервые подумал, что она уж не такая трусиха. Вначале-то приехала в полный дом: лесник с женой, двое мужчин с умными, сильными овчарками. Конечно, бояться нечего. И вдруг оказалась вдвоём с матерью в глухом лесу, слушает по ночам вой одичалых собак.