– Да в Двинском-то и я уверен. Давно его знаю. Честный, прямой, работящий. И организатор умелый. Но помнишь, – с прищуром продолжил Сталин, – ты ведь мне его письмо год назад показывал? Мол, в связи с неурожаем было бы хорошо, если бы товарищ Сталин сам определил месячный уровень расхода по всем назначениям. Тогда все ведомства нашли бы способы к урезыванию своих необычайно возросших потребностей. И что? Товарищ Сталин определил. А теперь вот и пленум решил. Только наш многострадальный народ, народ-победитель, не мерами и решениями, не обещаниями и прогнозами, а хлебом питаться должен. И не по карточкам! Рабочий день снова стал восьмичасовым, отменили обязательные сверхурочные. Это хорошо! Однако ведь и зарплата стала меньше. Смешно думать, что все наши директивы правильны на все сто процентов. Каждый из нас уже убедился, что этого не бывает и не может быть. Проверка в том именно и состоит, чтобы проверять в огне практического опыта не только исполнение директив, но и правильность самих директив. Сейчас вот проведем денежную реформу. Деньги у тех, кто на войне и беде нажился, отберем. И потом из года в год будем снижать цены для людей. Задачи куда как непростые… Вот для того и едем. Сами все посмотрим и с людьми поговорим. А наш «главный» все зафиксирует.
И он с улыбкой кивнул на Поскребышева. «Главным» Сталин именовал его, когда находился в хорошем расположении духа. Поскребышеву оставалось только подтверждающе улыбнуться в ответ и с готовностью чуть ближе придвинуться на своем сиденье, чтобы на всякий случай ничего не упустить. Хозяин не любил говорить громко, а тут еще слегка мешал гул автомобильного мотора.
Поскребышев, слушая этот разговор, вспоминал, как четверть века назад был он предгубкомголод (так звучало название должности председателя Уфимского губернского комитета помощи голодающим), как отправлял по всей Башкирии продотряды, радовался каждому обозу.
К Борису Александровичу Двинскому, нынешнему министру заготовок, Сталин относился действительно хорошо. Тот тоже начинал у него в помощниках, в Особом секторе ЦК, которым заведует Поскребышев. Они даже выступили соавторами статьи в юбилейном сборнике, посвященном вождю. А перед войной он возглавил обком в Ростове-на-Дону и сумел энергично и четко организовать оборону города. Однако кто-то, да, собственно, Александр Николаевич знал кто, пытаясь выгородить себя, дал Сталину ложную информацию о положении дел. И в декабре 1941 года Поскребышев отправил Двинскому суровую шифротелеграмму от имени Сталина, в которой утверждалось, что ростовские военные и партийные организации оборону вели из рук вон плохо и преступно легко сдали город.
На что получил неожиданно смелый ответ: «Длинно рассказывать все детали, но факт тот, что одни части были смяты, другие уже в самом городе отступали, дрогнув. Город был окружен с трех сторон, по всем направлениям сил не хватало, наступление 37-й и 9-й армий страшно запаздывало, и у нас не было ни одного человека в резерве во время внутригородской обороны. Нависла угроза беспрепятственного открытия дороги на другой берег. Нынешний успех удался, так как враг был сильно истощен борьбой за Ростов и нам было чем ударить с юга. В самом Ростове дрались, и крепко дрались… Товарищ Сталин! В 65-ти километрах от Таганрога мы сдерживали врага в течение 43-х дней, и он был наказан. Тяжело слышать слова о позорной сдаче, когда удалось вернуть крупный город и выгнать врага».
Эти факты полностью подтвердились. Авторитет Двинского укрепился. А доносчик, бывший маршал Кулик, после бесславной сдачи Керчи был разжалован в генерал-майоры. Сталин поначалу высоко ценил Кулика. В славной Первой Конной армии под началом Буденного и Ворошилова Григорий Иванович командовал артиллерией. Вроде бы и в Испании был, и на Финской. В июле сорок первого простили ему даже то, что, боясь попасть в плен, переоделся в штатское, уничтожил все документы, включая партбилет, выбросил личное оружие. Но Кулик и в дальнейших боях себя особо не проявил, зато вот на «письменном» фронте отличался регулярно. Строчил и строчил донесения и жалобы. И этот ему не тот. И здесь его обошли.
Естественно, стали писать и на него. В результате вечно обиженного бывшего маршала и горе-героя в январе нынешнего года арестовали. Припомнили ему и предвоенный отказ принимать на вооружение «катюши», как «лишний суррогат артиллерии», и прекращение выпуска «сорокапяток», которые потом отличились в борьбе с танками врага, и бесплатный труд солдат на строительстве его личной дачи, и недовольные, вредные и аполитичные разговоры.
А Двинский свое дело действительно хорошо знает и действует четко и уверенно.
Впрочем, от сельского хозяйства Сталин почти без паузы переключился на другую тему:
– Хотел тебя спросить, как Артем в Англию съездил. Отчет – то его с Климовым я видел. Ну что, и впрямь так уж хороши английские моторы?
Микоян вскинул голову, оживился, расправил плечи. Было заметно, что разговор о командировке брата ему куда более приятен. Сталин ведь совсем недавно хвалил детище Артема Микояна – новые реактивные МиГи. А тут на переговорах с премьер-министром Вильсоном мы добились обещания о покупке нескольких их истребителей с реактивным двигателем. Для заключения сделки, а в основном для осмотра самого производства самолетов и двигателей, ездили в Лондон авиаконструктор Микоян и лучший специалист по двигателям Климов.
– Сами-то самолеты его точно не впечатлили, наши лучше, – уверенно повел речь Анастас Иванович. – А вот в области двигателей, говорит, мы действительно отстали. Причем суть даже не в самих двигателях. У нас нет стали, которая выдерживала бы нужную высокую температуру. Попытки наших металлургов добиться успеха пока ни к чему не приводят.
– Ну, это пока, только пока! – азартно поднял вверх указательный палец Сталин. – Наш с тобой общий друг, товарищ Тевосян, мне клятвенно пообещал, что лично возьмется за это дело и на заводе «Электросталь» за два-три месяца получит нужные кондиции. Я ему верю. Даже на время освободил от других дел. Так что передай Артему – пусть конструкторы уверенно работают и свои сроки строго выдерживают. Металлурги не подведут! Просто пока англичане у себя на острове учились сталь варить, мы кроме стали и чугуна еще и фашистов в котлах варили! И здесь уже им у нас учиться надо.
Сталин замолчал было, а затем снова заговорил чуть глухим голосом, будто в диалоге уже не с Микояном, а с собственными мыслями:
– Да, научный обмен нам нужен и сотрудничество очень нужно. Кто ж против? Но только равное, без всякого раболепия и низкопоклонства. А то некоторые наши ученые, писатели, режиссеры просто млеют от западных достижений, вовсю преувеличивают их. Будто мы варвары какие, порабощенные племена… Дань им готовы нести! А о собственных, наших, отечественных достижениях забывают. Это что, от незнания? Уничижения? Презрения? Ведут себя как лакеи или актеришки, годные только на роли «кушать подано» и «чего изволите?» Стыдно! И это передовые представители народа-победителя! А на победителя свой победитель всегда сыщется.
Чувствовалось, что Сталин уже не может спокойно сидеть на кресле, полностью развернулся к собеседникам и не дает покоя ногам. В таком настроении в кабинете он напряженно ходил паровозом из конца в конец, прямо за креслами сидящих за столом людей, и непрестанно дымил своей трубкой. И сейчас, несмотря на поздний, а точнее уже ранний час, его речь была полна энергии и волнения. Было заметно, что ему хотелось будто несколько приосвободиться от тяжести тягучих и назойливых мыслей:
– Вот скажите мне, откуда в интеллигенции эта вечная потребность в самоуничижении? Ну, хотите не отставать, так не почивайте на своих сушеных лаврах, работайте, ставьте высокие цели. Достигайте их! Наш советский строй, как никакой другой, позволяет это делать. А они написали по хорошему роману, сняли по хорошему фильму, наслушались аплодисментов, получили премии, понастроили себе дач и теперь, видишь ли, почивают в восторженной зависти иностранцам. А тем трудно понять, что гордость наших советских людей за свою Родину лишена всякой национальной ограниченности. Мы принимаем и ценим весь мировой опыт. Но вот вести решительную борьбу против попыток принижения заслуг нашего народа и его культуры в истории человечества, против антинаучных теорий об ученической роли русского народа в области науки и культуры необходимо. Последовательно и жестко! Во всей политической работе необходимо настойчиво подчеркивать, что сейчас нет другого народа, который имел бы такие великие заслуги перед человечеством, какие имеет советский народ. Нужно показывать, что советский народ, открывший новую эпоху в истории человечества – эпоху социалистического общества, спасший мировую цивилизацию от фашистских варваров, является выдающимся, передовым, творческим народом; что великие исторические подвиги нашего народа, построившего социализм, поставили советский народ во главе всех других народов в борьбе за прогресс, что наша социалистическая родина является путеводным маяком для всего человечества. У нас теперь завелось немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал Черчиллей, Трумэнов, Бирнсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ. Такие настроения я считаю опасными, так как они развивают в нас угодничество перед иностранными фигурами. С угодничеством перед иностранцами нужно вести жестокую борьбу…
А.Н. Поскребышев на гостевых трибунах во время первомайской демонстрации на Красной площади. 1935. [РГАКФД]
Народ, который не ценит себя, не верит в себя, в свое великое будущее, в свое предназначение, и впрямь станет недостойным этого великого будущего. Стыдно, стыдно нам угодничать и, будто оброк крепостной, подносить кому-то наши наработки, наши открытия, наши секреты. Это прямой шпионаж. И академика Парина очень правильно осудили. Да, конечно, у нас много талантливых людей. И мы их ценим! Но все исследования делаются на народные деньги. Зачем везти рукописи в Америку? Здесь кто-то запретил их публиковать? Или американцы, англичане к нам свои рукописи возят? Нет ведь… Совесть и честь надо иметь, честь… Думаю, вот эта форма общественного воздействия, товарищеских «судов чести», сыграет здесь большую роль, больше, чем любое другое наказание. Хорошее это слово «честь»!