Великая Богиня – это воплощение Женской Самости, раскрывающейся как в истории человечества, так и в индивидуальной истории каждой женщины.
Матерь песен, Матерь всякого семени родила нас в начале начал. Она – Мать всех человеческих рас, всех племен. Она – Мать грома, и рек, и деревьев, и зерна. Она – единственная наша Мать, она лишь одна – Мать всех вещей. Она одна.
Около 2300 года до н. э. верховный жрец Шумера составил хвалебный гимн Богу. Это восхваление всемогущего божества, «Превознесение Инанны», исполненное поразительной силы и страсти, вошло в историю как первое известное миру стихотворение. Но вот на что стоит обратить внимание: и первый жрец-поэт, и первый воспетый им Бог… были женщинами!
Да: в начале начал, когда человечество явилось на свет из доисторической тьмы, Бог был женщиной[41]. И какой! Шумеры, обитатели нынешнего Ирака, воспевали ее в гимнах, полных бесстрашного эротизма – возносили хвалы ее густым волосам, «медовому лону», вульве, «подобной кораблю небес», и всем природным богатствам, которые она «изливает из своего чрева» так щедро, что каждую травку следует почитать, как лобковые волосы «Госпожи». Однако Высшее Существо дарило не только плотские утехи. Не менее восхвалялся и почитался ее воинственный гнев: для первой в истории жрицы-поэтессы Энхедуанны ее Госпожа была «драконом, уничтожающим огнем и потопом», «наполняющим кровью реки». Сама Энхедуанна, дочь Саргона I, тоже некоторое время стояла у власти. Однако истинный ее авторитет заключался в роли главной «лунной прислужницы Госпожи». Ибо Энхедуанна, поэтесса, жрица и пророчица Инанны, стала голосом божества, служение и поклонение которому были стары, как само время, и охватывали весь мир – Великой Матери[42].
Власть и центральная роль этого первого Бога-женщины – одна из самых тщательно охраняемых тайн в истории. Сегодня мы помним множество богинь с разными именами – Исида, Юнона, Деметра – и давно забыли о том, что пять тысяч лет назад было известно каждой школьнице: какое бы имя, какой бы облик ни принимал Бог – он был един, и имя ему было Женщина. Римский юрист и поэт Луций Апулей, описывая «Богиню», обратившуюся к нему в видении, старательно собрал весь компендиум штампов своего времени:
– Я – природа, всеобщая мать, повелительница стихий, первое дитя времени, властительница всего духовного, царица мертвых… Меня почитают во многих обликах, знают под бесчисленными именами, свершают в мою честь всевозможные ритуалы – однако мне поклоняется вся земля[43].
Последующие эпохи отметали рассказы о поклонении Богине как мифические или сводили их к отдельным «культам». Но с тех пор, как сэр Артур Эванс, на рубеже веков открывший утерянную минойскую цивилизацию, заявил, что бесчисленные найденные им фигурки богинь представляют «одну и ту же Великую Мать… поклонение которой, под разными именами и титулами, совершалось в большей части Малой Азии и за ее пределами», современные ученые признали «как факт мирового значения» то, что «в основе всех мифологий находится Великая Богиня, “Изначальная Мать, не знавшая Супруга”»[44].
Этот феномен не ограничен ни местом, ни временем. Комментаторы подчеркивают распространенность и значимость культа Великой Богини-Матери как существеннейшего элемента жизни человечества, начиная с самого его рассвета. Родившись где-то в южнорусских степях, почитание Великой Матери распространилось оттуда в Средиземноморье, в долину Инда, в Азию вплоть до Китая, в Африку и Австралию. Еще более поражает его историческая продолжительность:
• 25 000 – 15 000 лет до н. э.: так называемые «палеолитические Венеры» из камня и слоновой кости, найденные как в Европе, так и в нильском иле, «показывают, что Великая Мать… ворвалась в мир мужчин и завоевала его почти мгновенно»[45].
• 12 000 – 9 000 лет до н. э.: в Дольни-Вестонице, Чехословакия, и в Шанидаре, Ирак, совершаются церемониальные погребения тел, покрытых красной охрой – ритуал, обычно связанный с поклонением Б огине.
• 7000 лет до н. э.: первые святилища Богини-Матери в Иерихоне.
• 6000 лет до н. э.: в деревенском поселении Чатал-Хююк в Турции, на площади всего в тридцать два акра, расположено не менее сорока святилищ Богини в ее трех воплощениях: девы, матери и старухи.
• 5000 лет до н. э.: статуэтка из поселка Хаджилар, Турция, изображает Богиню, занимающуюся любовью.
• 4000 лет до н. э.: первая известная нам надпись – в храме Богини, которой поклонялись под именем Царицы Небес в Эрехе (современный Урук) в Шумере.
• 3000 лет до н. э.: Богиня появляется повсюду – во всем известном мире мы встречаем ее статуи, святилища и посвященные ей тексты.
• 200 лет до н. э.: кельтские племена отправляют своих жрецов Богини на великое священное празднество Кибелы в Анатолии.
• 200 год н. э.: в Траллах (Западная Анатолия) женщина по имени Аурелия Эмилия воздвигает в храме Богини стелу с надписью, гласящей, что верно исполнила свое сексуальное служение (священное совокупление во славу Богини), как и мать ее, и бабка, и все предки по женской линии.
• 500 год н. э.: христианские императоры насильственно искореняют почитание Богини и закрывают последние из ее храмов.
Как видим, священный статус женственности сохранялся не менее 25 000 лет; некоторые комментаторы отодвигают его возникновение еще дальше в прошлое, на 40 или 50 тысяч лет назад. В сущности, на этой стадии человеческой истории вообще не было времени, когда женщина не была бы особенной, таящей в себе магию[46].
По мере того как борьба за существование постепенно ослабевала и на смену ей приходила куда более сложная борьба за осмысление жизни, женщина стала и центром, и орудием первых попыток древнего человека мыслить символически. Французский археолог Андре Леруа-Гуран разрешил загадку древней пещерной живописи, ставившей в тупик антропологов из более пуританских культур, когда понял, что повторяющийся загадочный символ «двойной глаз» – не что иное, как изображение вульвы. Схожим образом в замечательной каменной резьбе из Англь-сюр-л’Англен, изображающей человека и животное, женские образы представлены подчеркнуто абстрактно, в форме треугольников, причем заметно выделен треугольник, указывающий на сексуальную сторону женского тела[47].
Как женщина получила этот особый статус? Одним из его источников, несомненно, стала менструация, таинственно связанная с лунным циклом, и сама по себе загадочная – регулярное не смертельное, но и неисцелимое кровотечение. Другим источником стала уникальная и тесная связь женщины с природой: когда собирательство уступило место огородничеству, женщины укрепили свою роль основных подательниц пищи. Но истинный ключ к разгадке в другом. Древнейшие женские изображения с огромными грудями и животами указывают нам, куда смотреть – на тайну родов. До того, как люди поняли суть репродуктивного процесса, дети просто рождались у женщин. Люди не видели связи родов с совокуплением (австралийские аборигены и по сей день верят, что духи детей обитают на деревьях или в воде и просто входят в первую попавшуюся женщину, когда хотят появиться на свет). Получалось, что мужчины не принимают участия в смене поколений. Лишь женщины способны создавать новую жизнь – и женщины пользовались соответствующим почитанием: в них воплотилась власть над природой и силы самой природы[48].
Так сложилась вера, что женщина – существо не человеческое, а божественное, наделенное самой священной и значительной властью в мире; так родилось поклонение Великой Матери. Рождение новой жизни из тела женщины люди уподобили рождению посевов из тела земли, и так с самого начала женское и земное плодородие сплелись в едином понятии женского божества, куда более сложном и влиятельном, чем принято считать сегодня. Самое древнее воплощение Богини – мать: но множество местных и национальных вариаций этого довольно однозначного, казалось бы, архетипа свидетельствуют о мощности и неукротимости «Бого-Матери нашей страны», как именуют ее тибетцы, о его отказе подчиняться стереотипной сентиментализации. Например, в Индии Мата-Деви – традиционная мать: на изображениях ее огромные груди питают молоком все человечество. Но в других мифах о творении, в таких далеких друг от друга странах, как Ассирия и Полинезия, Великая Мать порождает не человечество, состоящее из отдельных людей, а некое огромное единое «мировое яйцо». А в Греции, в священнейшей кульминации таинственных Элевсинских мистерий, Богиня (или ее земная заместительница) каждый год «рожала» пучок колосьев: вот открытая связь между плодородием женщины и природы, архетипической «Матери-Земли».
Однако в некоторых версиях Великой Богини ее почитатели стремились подчеркнуть: какой бы древней она ни была, сам принцип женственности ей предшествовал. Так Гея, греческая Мать-Земля, появилась на свет из первичной вагины, бездны, заключающей в себе все знания и все ощущения; а Иштар вавилонян и есть эта космическая матка в блистающем одеянии из звезд. Историческое смягчение или цензурирование материнской роли Богини затемнило эту чисто функциональную природу ее материнства: так, Имир, бог ветра (т. е. дыхания жизни) из норвежской мифологии, выходит «из п. ды Всеобщей Матери Гиннунгагап». И парадоксально, что отрицание этих «бесстыдных» физических реалий ведет к отрицанию и метафизической высоты, ключевого элемента божественности Великой Матери: «Я чревата всякой силой, – говорит о себе богиня Вак в индуистском ведическом гимне. – Я обитаю в водах морских, распространяюсь оттуда во все живое, касаюсь небес своим венцом; как вихрь, мчусь я сквозь все творение». А на стене храма «Святой» Нут в Египте было выбито еще более сильное заявление: «Я та, что есть, что будет, что была. Наготы моей не открывал ни один человек, и солнце – плод чрева моего»[49].
Кроме того, чрезмерное внимание к доброй матери, рождающей и кормящей, отрицает ее опасную, темную, разрушительную противоположность – злую мать. Однако ранние цивилизации очень ясно ощущали тесную связь божественной женщины со смертью и подчеркивали: Богиня, что приводит человека в мир – та же, что, когда настанет срок, милостиво (или не очень милостиво) его из мира выпроводит. В Ирландии около 1000 года до н. э. зловещая триада богинь, три Морриган, бродили по полям битв, собирали отрубленные головы и являлись тем, кому настало время умирать. В других культурах Богиня загоняет мертвых в подземный мир, как пастушья собака загоняет стадо; греки называли умерших «народом Деметры».
В самом темном своем воплощении злая мать не просто ждет смерти человека, но приказывает ему умереть. Так, персидская Ампуса, как верили ее почитатели, облетает мир в кровавом пузыре, выискивая, кого бы убить. Ее жажду крови можно удовлетворить лишь жертвоприношениями. Около 1500 года до н. э. в Таршиене на Мальте служители семифутовой каменной богини с безобразно раздутым чревом подносили ей кровь жертв в глубоких сосудах, символизирующих божественную вагину. Яркое описание злой матери, одержимой жаждой крови, мы встречаем в индуистском рассказе о видении «Черной Матери», Кали-Ма:
Вот она – Кали-Ма, Темная Мать! Она ослепительно черна. Руки и ноги ее распростерты, в обеих руках обоюдоострые мечи, орудия потрошения, и человеческие головы. Руки ее покрыты кровью, в пылающих глазах – алые зрачки; кроваво-красный язык ее вытянут над огромными заостренными грудями и спускается до небольшого округлого живота. Ее йони велика и выпукла. Спутанные волосы слиплись от крови. Сверкают зубы, подобные звериным клыкам. На шее у нее гирлянда из черепов; серьги у нее в виде мертвецов; пояс – сплетение ядовитых змей[50].
Нам, привычным к стереотипному взгляду на материнство как воплощение безграничной любви и всепрощения, на первый взгляд кажется сложным примирить этот ужасающий образ злой матери с матерью доброй. Но в изначальной фигуре Богини между ее «светлой» и «темной» стороной нет противоречия: дело в том, что исходным принципом ее существования является не материнство, а сексуальность. Именно своей изначальной сексуальной активностью она создает жизнь: но в сексе она требует себе всего мужчину, само его существо, быть может, требует даже его смерти. И здесь истинная природа Богини и ее действий пала жертвой стеснительности и ханжества позднейших веков. Если о ней вообще упоминают, то лишь робко лепечут что-то о ритуалах и тотемах «плодородия», как будто Великая Богиня выполняет свои сексуальные обязательства из одного лишь альтруизма или чувства долга, чтобы не оставлять людей без пищи. Пора исправить это историческое заблуждение. Плодоношение растений и животных – лишь побочный продукт личной сексуальной активности Богини. Ее тело принадлежит лишь ей самой; она наслаждается всеми его проявлениями; и, как подчеркивают ранние сообщения о ней – когда занимается сексом, то, как любое вменяемое живое существо, делает это по собственному желанию и ради самой себя.
Однако она не одинока. В каждой культуре у Богини множество возлюбленных. И это демонстрирует нам еще одну слабость позднейшего понимания ее роли как Великой Матери. Для детей в патриархальном обществе «мать» – всегда «жена»: Мать – это женщина, которая замужем за Отцом. Это накладывает на идею хорошей матери новые ограничения. Она не может даже выбрать себе мужчину – ее саму выбирает Отец. Отсюда неразрешимый парадокс Богини для поборников позднейшей морали: всегда не замужем – и никогда не целомудренна. У эскимосов она носит титул: «Та, у которой никогда не будет мужа». И речь здесь не только о сексуальной свободе. Как источник и сила жизни, Великая Мать существует не во времени и не имеет конца. Мужчины же, напротив, приходят и уходят; их задача лишь в том, чтобы служить божественному «чреву» или «вульве» – именно такое имя носит Богиня в большинстве культур[51].
Однако любовник Богини был не просто, как может показаться, грубо функциональной фигурой. В некоторых репрезентациях божественной сексуальности подчеркивается ее мощь и ужас: на вавилонских могильных плитах из ритуально демонстрируемой вульвы Богини вылетают скорпионы, а в шумерском эпосе о Гильгамеше, относящемся к III тысячелетию до н. э., богиня Иштар, которой помешали удовлетворить свою страсть, угрожает снести ворота, сравнять с землей дома, «мертвых поднять из могил, чтобы пожрали живых»[52]. Но куда более часты нежные, почти трогательные поэтические хвалы сексуальным талантам возлюбленного и красоте его тела, какие мы встречаем, например, в этой песни Инанны, сложенной более 4000 лет назад, но и по сей день свежей, словно утро в объятиях любимого:
Брат мой привел меня в дом свой,
Уложил на благоуханную медовую постель,
Драгоценный мой лег на сердце мое,
Брат мой сделал это пятьдесят раз,
Один за другим, лаская языком[53].
А дальше на север, в легендарной Ниневии, неизвестный поэт описывает, как богиня Иштар по-матерински воркует, укладывая в постель ассирийского царя Ашшурбанапала:
Лицо мое укрывает твое лицо,
Как мать склоняется над плодом чрева своего.
Положу тебя, как драгоценное украшение, меж грудей моих,
Всю ночь буду укрывать тебя,
Весь день буду одевать тебя,
Не страшись ничего, о мой малютка, мое дитя[54].
Брат? Малютка? Кто же были эти возлюбленные Богини, и почему их так называют? Ответ на этот вопрос ведет нас к самому ясному указанию на неоспоримую власть Богини, какое только можно найти в исторических свидетельствах.
Дело в том, что изначально Великая Мать обладала предельной властью – властью самодержавной правительницы, властью над жизнью и смертью. Там, где женщина – божественная царица, царь должен умереть. И мифологически, и исторически необузданная чувственность Великой Богини и ее кровожадность соединяются в архаической, но неоспоримой практике убийства царя. «Царь» – в сущности, лишь почетный титул для мужчины, избранного, чтобы спать с Божественной Царицей, воспроизводя ту изначальную драму, которую историки и антропологи описывают как «священный брак», где мужчина «является божественным принцем-консортом» Богини. Однако можно ли представить себе что-то более противоположное этим вялым, анахронистическим попыткам облагородить и возвысить роль мужчины в этой процедуре, чем дикая, неописуемая логика этого ритуала? Ведь если всякая жизнь исходит от женщины, через нее протекает и к ней возвращается, то высшая надежда мужчины – в том, чтобы избежать участи всего живого и связать себя с божеством, пусть и ценой возвращения в землю.
Если говорить о мифологии, ритуальное жертвоприношение юного «царя» засвидетельствовано в тысячах различных версий этой истории. В них всегда бессмертная мать принимает смертного любовника не для того, чтобы зачать от него ребенка (хотя у них часто рождаются дети), а лишь ради удовлетворения и прославления своей женственности. Всегда это женщина постарше – и юный, но недолговечный мужчина: Иштар и Таммуз, Венера и Адонис, Кибела и Аттис, Исида и Осирис. В истории Деметры еще более заметен функциональный мотив этого сюжета: отважный Иасион «возлежит» с богиней посевов на пшеничном поле, в борозде, и сразу после этого его поражает молния. Возлюбленный богини всегда стоит ниже ее: он смертен – она бессмертна, он юн – она вечна и не имеет возраста, он безвластен – она всесильна, он даже физически «мельче» ее: все эти черты сочетаются в частом именовании любовника Богини ее «младшим братом» или «сыном». И всегда, всегда он умирает! Судьба возлюбленных Великой Богини не была ни для кого тайной – вот почему Гильгамеш отвечает на приказ «славной Иштар» такой отповедью: «Кого из своих возлюбленных любила ты вечно? Какой твой пастух ублажал тебя все время?.. И если мы с тобой станем возлюбленными, не послужу ли я тебе так же, как те, кого любила ты когда-то?»[55]
В исторических источниках встречается много различных версий убийства царя. Богиня Анаит из Ниневии ежегодно требовала себе в любовники/жертвы прекраснейшего из юношей: одетый в красное, с лабрисом богини на поясе, увешанный золотыми украшениями и умащенный благовониями, проводил он день и ночь в оргии со жрицами богини под пурпурным балдахином, на глазах у всего народа – а затем ложился на кровать из самой драгоценной древесины, вокруг него воскуряли благовония, укрывали его покрывалом, расшитым золотом, и поджигали. «Мать забирает его к себе!» – пели почитатели богини[56]. В Ирландии главная жрица Великой Богини Луны убивала избранного мужчину своими руками – обезглавливала над серебряным кубком «возрождения» и собирала туда его кровь. На одном из таких сосудов, «ютландском котелке», хранящемся ныне в Копенгагенском музее, графически изображена сама богиня в ключевой момент ритуала[57].
Эти ритуальные убийства «царственных супругов» продолжались до сравнительно недавних времен. До XIX века королевства банту в Африке знали только королев – ни принцев, ни консортов: правительницы выбирали себе любовников из числа простых людей или рабов, после использования пытали их и обезглавливали. Последняя королева ашанти, согласно гневным сообщениям британской колониальной администрации Золотого Берега, регулярно ликвидировала по несколько десятков «мужей»: ей нравилось то и дело уничтожать весь свой гарем и начинать с чистого листа. Даже там, в Африке, где утвердилось мужское правление, королева, как отмечает Фрэзер, имела право приговаривать короля к смерти и определять время казни. Однако в других культурах постепенно развились заместительные жертвоприношения: сперва вместо жизни молодой мужчина начал жертвовать мужественностью в ритуальной кастрации, церемонии, широко практиковавшейся по всей Малой Азии (отметим, впрочем, что ацтеки в Центральной Америке не выбирали между тем и этим – до конца своей цивилизации они делали и то, и другое); затем вместо мужчин начали приносить в жертву детей, животных, даже куклы мужчин, как те «манекены», что западные весталки каждую весну топили в Тибре[58].
Однако обычным мужчинам не приходилось особенно опасаться Богини или поклонения ей. В культурах, где высшее божество – женщина, женщины находятся в центре общественного внимания: именно от них общество черпает свои структуры, ритмы, даже цвета. Так, например, особая магия женской сексуальности, от таинственных менструаций до дара создавать новую жизнь, выражается в повсеместной во время распространенности культа Богини практике красить некоторые особенно почитаемые погребения красной охрой. Яркий красный цвет во многих религиях ассоциируется с кровью из женских гениталий, а на связь между красной охрой и кровью ясно указывает ее второе название «гематит». Таким образом, с помощью красной охры почитатели Богини символически выражали надежду на перерождение своих мертвых через мощную субстанцию менструальной крови и родов. Как буквальную, так и символическую ценность женской менструальной крови, этого «лунного дара Богини», демонстрирует древнегреческий обычай окроплять ею семена при ежегодном посеве, как «лучшим удобрением»[59].
Такое открытое почитание женских природных ритмов и ежемесячных кровотечений составляет странный контраст с той аурой тайны, стыда и «проклятия», которая окружила менструацию в более поздние времена. Но когда Бог был женщиной, все женщины и всё женское имели более высокий статус, сохранившийся до наших дней лишь в очень немногих странах мира. Где господствовала Богиня, там женщины были хозяйками. Значит ли это, что было время, когда женщины правили мужчинами – когда естественной и неоспоримой формой правления был матриархат?
«Век цариц»: есть ли за настойчивыми мифами о женщинах, правивших мужчинами, какая-то историческая правда? Подходы к этому вопросу немало замутнены историками, настойчиво ищущими такие общества, где женщины обладали абсолютной властью, а мужчины, как неизбежное следствие, находились на положении униженных рабов – в сущности, «зеркало» любого патриархата. Неудивительно, что поиски такого «патриархата наоборот» никаких конкретных результатов не дают. Еще одно сбивающее с толку убеждение, возникшее у ученых в XIX веке – что матриархат когда-то был универсальной ступенью развития человечества: мол, человеческое общество освободилось от промискуитета, присущего животным, когда женщинам удалось победить своих похотливых мужчин и установить собственную власть. В созданном тогда общественном порядке женщины обладали первенством на всех уровнях, от человеческого до божественного, а исключенные из цивилизации мужчины, грубые и брутальные, рыскали где-то на границах «гинократий», замышляя свирепую месть. Ибо матриархат оставался лишь одной из ступеней восхождения человечества к цивилизации. В конечном итоге (на взгляд мужчины-историка, вполне логичном) мужчины сумели свергнуть матриархат и установить патриархат, высшую стадию развития цивилизации, ее прекраснейший цветок[60].
Едва ли стоило ожидать, что феминистские историки примут все это в миссионерской позиции. Еще в 1949 году Симона де Бовуар бросила этой теории громкий вызов:
Золотой век женщины – не более чем миф… Мать-Земля, Богиня не была для мужчины таким же существом, как он сам; власть ее исходила из-за пределов человеческого мира, и сама она была не от мира сего. Общество всегда было мужским; политическая власть всегда была в руках у мужчин[61].
Современный ортодоксальный феминизм отрицает идею изначального правления женщин, подчеркивая, что миф о женщинах у власти – всего лишь удобное орудие для оправдания господства мужчин.
Однако по самой природе вещей матриархат и не мог быть системой политического правления, такой же, как та, что была позже разработана мужчинами: ведь патриархат развился постепенно и вырос из неизвестных прежде идеологических корней. Нет смысла и искать единую универсальную систему в мире, разные общества которого чрезвычайно различались по уровню развития: создание каменных или железных орудий, изобретение гончарного круга или соседской общины в одном обществе могло произойти на 30 000 лет раньше, чем в другом. Возвращаясь к неоспоримой массе свидетельств как о Богине, так и о тех социальных системах, осью и движущей силой которых она была, мы видим, что намного разумнее понимать «матриархат» как форму общественной организации, в центре которой стоит женщина, однако по сути приветствующей равенство, в которой не считается неестественным или ненормальным, когда женщина обладает властью или занимается любыми общественными делами наравне с мужчинами. Если исходить из этого определения, то в четыре тысячелетия, прошедшие между возникновением цивилизации и явлением Единого Бога (будь то Будда, Христос или Аллах), матриархат преобладал повсюду, и даже в обществах, где власть явно находилась в руках мужчин, имелись серьезные матриархальные черты – свободы, впоследствии утраченные и так и не возвращенные множеству женщин в «цивилизованном» мире, известном нам сейчас.
В чем состояли эти свободы? Вот каким бескомпромиссным призывом начинается надпись на постаменте гигантской статуи египетского фараона Рамзеса II (XIII век до н. э.): «Слушай, что говорит Богиня-Жена, Царственная Мать, Повелительница Мира!»[62]
Женщины считались воплощениями Богини на земле, ее представительницами или потомками, а между священной и светской властью почти не делалось различий: и греческий историк Геродот, описывая вполне реальное правление совершенно земной царицы Шаммурамат (Семирамиды), которая сорок два года правила Ассирией, провела по всему Вавилону оросительные каналы и отправляла войска даже в Индию, называет ее то «дочерью Богини», то самой «Богиней». Это показывает, что власть Богини была наследственной и передавалась по прямой линии, от матери к дочери. Мужчина становился царем, лишь женившись на источнике власти; собственного права на власть он не имел. Так, фараон Тутмос I из XVIII династии египетских монархов после смерти жены принужден был уступить трон своей юной дочери Хатшепсут, хотя у него было еще двое сыновей. Передача «царской крови» и наследование по женской линии сохранилось в культурах многих народов: так, у индейцев-натчезов, живущих на берегу Мексиканского залива, верховным жрецом Великого Солнца становится лишь сын старейшей женщины в племени, Белой Женщины. Когда она умирает, Белой Женщиной становится ее дочь, и далее престол наследует ее сын: таким образом, царский титул передается по женской линии и всегда остается в женском роду. Эта традиция еще держалась в Японии во времена царства Вэй (220–264 гг. н. э.), когда смерть царицы-жрицы Химико привела к жестокой гражданской войне, окончившейся лишь коронацией ее старшей дочери.
Власть царицы была особенно велика в Египте, где на протяжении тысячелетий она была правительницей, богиней, женой бога, верховной жрицей и предметом поклонения – все в одном! Хатшепсут, которая, как и Шаммурамат, сама водила в бой свои войска, притязала и на мужскую власть и прерогативы, и носила соответствующие титулы, сохранившиеся и через 800 лет после ее смерти: «Царица севера и юга, Сын Солнца, золотой Гор, податель лет, Богиня рассветов, повелительница мира, госпожа обеих стран, желание всех сердец, могущественная женщина»[63]. Однако частое появление «цариц» – не царских жен, но самостоятельных правительниц – ни в коей мере не ограничивалось египетскими династиями. Женское правление у британских кельтов было столь обычным делом, что пленные кельтские воины, в 50 году н. э. триумфально приведенные пред очи римского императора Клавдия, самого императора словно не заметили, а вместо него изъявили повиновение и воздали почести императрице Агриппине. Но, пожалуй, самая любопытная «царица» – Девора, предводительница израильтян, жившая около 1200 года до н. э.: в четвертой и пятой главах Книги Судей она открыто и очевидно командует мужчинами-вождями племени, чья зависимость от нее столь очевидна, что их полководец Варак без нее даже не выходит на поле битвы. Вообще ранняя иудейская история изобилует отважными и могущественными женщинами:
Принцесса иудеев? Юдифь, спасшая свой народ: обольстила вражеского полководца, напоила до бесчувствия, затем вместе со служанкой (имя которой в историю не вошло) отсекла ему голову, положила в корзинку для еды и убежала назад, в иудейский лагерь. Голову евреи повесили высоко над воротами, так что вражеские воины, пойдя на приступ, немедля увидали окровавленную голову своего командира – развернулись и бросились бежать изо всех своих гойских сил! Своей служанке Юдифь даровала свободу, и все женщины плясали в ее честь. Вот это принцесса иудейская![64]
Однако женская власть и женские привилегии принадлежали в те времена не только царицам и царевнам. Со всех сторон сыплются на нас свидетельства, что, «когда охоту сменило сельское хозяйство… и общество облачилось в одеяния матриархата», все женщины «достигли высокого общественного и экономического статуса»[65] и получили определенные базовые права.
Женщины владели и распоряжались деньгами и имуществом
В Спарте две трети всей земли принадлежало женщинам. Арабские женщины владели стадами, которые их мужья просто пасли, а у индейцев мономини зафиксированы случаи, когда женщины имели в личной собственности от 1200 до 1500 лодок из ивовой коры. Согласно поразительно эгалитарному Кодексу Хаммурапи, принятому в Вавилоне около 1700 года до н. э., приданое женщины получает не муж, а она сама; вместе с землей или любой другой собственностью оно остается в ее владении до конца жизни, а после смерти отходит ее детям. В Египте женщина обладала такой финансовой независимостью от мужа, что, если он занимал у нее деньги, она могла даже взимать с него проценты![66]
Как Кодекс Хаммурапи, так и другие более или менее современные ему своды законов решительно отметают позднейшее представление о жене как «движимом имуществе» мужа. В Вавилоне, если мужчина «унижал» жену, она могла обвинить его в жестокости и формально подать на развод. После развода дети оставались с женщиной, а отец был обязан платить на них алименты. Греческий историк Диодор приводит египетский брачный контракт, в котором муж дает будущей жене такие обещания:
Я склоняюсь перед твоими правами жены. С этого дня никогда не возражу тебе ни единым словом. Я признаю тебя перед всеми как свою жену, хоть и не имею права называть тебя своей, ибо я всего лишь муж и супруг твой. Только ты имеешь право меня покинуть… Куда бы ты не захотела идти, я не вправе перечить твоему желанию. Я отдаю тебе… [дальше идет перечисление имущества жениха][67].
Еще более яркое указание на заботу и долготерпение, которых могла ждать от мужа египетская жена, мы встречаем в «Речениях Пта-Хотепа» – быть может, старейшей книге в мире, чей возраст составляет более пяти тысяч лет:
Если ты мудр, оставайся дома, люби жену свою и не спорь с ней.
Корми ее, украшай и ублажай.
Исполняй все ее желания, будь внимателен к тому, что занимает ее ум.
Ибо это единственный способ убедить ее остаться с тобой.
Если начнешь с ней враждовать, тебя ждет падение[68].
Женщины обладали физической свободой
Уважение к женщинам в браке отражает ту независимость, которой они часто пользовались до брака. Девушки Древней Греции в раннеклассический период вели свободную жизнь на открытом воздухе, занимались гимнастикой и атлетическими упражнениями, развивавшими в них как силу и ловкость, так и красоту. На Крите избранные молодые женщины обучались искусству тореро и принимали участие в ритуальных прыжках через голову быка; ионийские женщины с копьями и сетями участвовали в охоте на кабанов. На тысячах аттических ваз («греческих урн» Китса), дошедших до нас сквозь медленные молчаливые столетия, мы видим дев, что бегают, пляшут, плавают или скачут верхом нагими. В Спарте эта свобода молодых незамужних женщин была так заметна, что стала притчей во языцех в других греческих городах. Среди прочих возмущался даже Еврипид:
Дочери Спарты не сидят дома!
Они смешиваются с юношами в борцовских состязаниях,
Сбрасывают с себя одежду, обнажают бедра.
Позор, да и только!
Силу и ловкость женщины тренировали не только для забавы, как показывает история римской героини Клелии. Взятая в заложницы этрусским царем Ларсом Порсеной во время его нападения на Рим в VI веке до н. э., она бежала, украв коня, переплыла Тибр и невредимой вернулась в Рим. Римляне поспешно вернули ее обратно, однако храбрость Клелии получила заслуженную награду: Ларс Порсена был так впечатлен ее отвагой, что в знак восхищения освободил и ее, и остальных заложников[69].
Женские отряды и полки сражались наравне с мужскими
Занятия спортом, позволявшие женщинам закалять тело, и повседневная привычка к наготе имели широкие последствия и помимо отдельных личных подвигов. По всему Древнему миру имеются разрозненные, но многочисленные свидетельства о воительницах, с оружием в руках сражавшихся на передовой – занятие, которое нынешняя расхожая мудрость считает исключительно мужским. Царицы сами водили в бой свои войска, и не формально, как церемониальные фигуры, а как эффективные военные вожди: так, Томирис, скифская царица-воительница, правительница племени массагетов на территории нынешнего Ирана, разбила орды Кира Великого, вторгшегося на ее землю, и убила в бою самого царя, мстя ему за смерть в битве своего сына. Случалось правительницам возглавлять и морские битвы, как египетской царице Клеопатре в битве при Акции, когда необычный для нее нервный срыв стоил ей победы, империи, возлюбленного Антония и самой жизни. Особенно почитались царицы-воительницы в кельтской Британии, где у великой богини всегда имелся выраженный воинственный аспект. Дохристианские хроники сообщают нам о множестве женщин-военных вождей, подобных королеве Медб (Мэйв), которая сама водила в бой свои войска и, враждуя с королевой Финдмор, в сражении при Дун-Собхайре (Dun Sobhairche) в графстве Антрим своими руками пленила пятьдесят вражеских воительниц[70].
Кельтские воительницы вошли в легенды благодаря своей мощи и ярости. Пораженный римский историк Дион Кассий так описывает появление на поле боя Боудикки, царицы иценов: «С копьем в руках, огромная телом и устрашающая видом»[71]. Такая же воинственность была характерна и для ее сестер по оружию: еще один римский хронист, видевший кельтских женщин в деле, предупреждал соотечественников, что и целому отряду римских солдат не устоять перед одним галлом, если он позовет на помощь жену: «вздувая шею, скаля зубы и размахивая огромными ручищами, она раздает удары и пинки, словно пускает снаряды из катапульты»[72].
Рассказы о воительницах упорнее всего держались в Средиземноморье и на Ближнем Востоке; с древнейших времен письменные и устные источники этих мест сообщали о существовании племени воинственных женщин, оставшихся в истории под именем амазонок. Отсутствие каких-либо «надежных» исторических данных (например, археологических остатков города или надписей, повествующих о славных победах) привело к тому, что эти рассказы трактуются исключительно как миф или легенда, «не более чем обычные байки путешественников о далеких странах, где все наоборот», – так отмахивается от этого сюжета Оксфордский классический словарь. Историки-феминисты ХХ века также не спешат принимать историю амазонок, видя в ней чересчур удобное свидетельство в пользу неизбежности мужского господства – ведь во всех этих историях амазонок рано или поздно побеждают и насилуют/женятся на них герои вроде Тесея. Еще одна проблема коренится в очевидно фантастической и неверной этимологии слова «амазонка», якобы от греческого «а» (без) и «мазос» (грудь). Сейчас известно, что это лингвистическая фантазия, не имеющая никаких оснований и в анатомии – у многих ли женщин правая грудь так велика, чтобы не давала отвести руку? – так что и сама идея племени женщин, отрезавших себе груди, чтобы лучше сражаться, оказалась дискредитирована.
Но полностью отметать возможность существования амазонок значит вместе с водой выплескивать и ребенка. Письменные источники, от баек путешественников до трудов вполне надежных во всем прочем историков, слишком многочисленны и хорошо согласуются друг с другом, чтобы их игнорировать; право, потомкам не стоило бы так легкомысленно отмахиваться от того, чему такие разные авторы, как Плиний, Страбон, Геродот, Эсхил, Диодор и Плутарх уделяли серьезное внимание и считали истиной. Кроме того, миф и легенду об амазонках поддерживают многочисленные ритуалы, жертвоприношения, игровые сражения и церемонии позднейших веков, происхождение которых общество уверенно приписывало амазонкам и видело в них отражение эпизодов их исторического прошлого[73].
Как и в случае с более широким вопросом о матриархате, с которым тесно связано представление о самоуправляющемся племени воинственных женщин, ответ лежит в синтезе мифов и легенд с неопровержимыми событиями «реальной» истории. Женщины действительно сражались, как во главе армии, так и в ее рядах; женщины участвовали в войнах; и не случайно важнейшим символом Великой Богини по всему Средиземноморью и Малой Азии был лабрис – двусторонний боевой топор. Кроме того, имеются бесчисленные аутентичные свидетельства: например, греческая воительница и поэтесса Телесилла в V веке до н. э., во время осады Аргоса, своими гимнами и воинскими песнями пробудила боевой дух в горожанках. Аргосские амазонки взялись за оружие, совершили успешную вылазку и после продолжительного боя отогнали врага, а затем посвятили Телесилле храм Афродиты; она же сложила победный гимн в честь Великой Матери богов[74]. Поставим рядом многочисленные схожие свидетельства об «амазонках» в разное время и в разных местах – и станет ясно: как и в случае с матриархатом, речь идет не о каком-то одном племени, но об общей исторической реальности, в которой женщины сражались наравне с мужчинами.
Женщины притязали на полную свободу
Физическая независимость, проявлявшаяся в занятиях спортом и войной, свидетельствует и о более глубокой свободе – той, к которой последующие эпохи были всего нетерпимее, так что у нас она даже не имеет адекватного названия. Обычаи менялись от страны к стране, от культуры к культуре; но очевидно, что при рождении цивилизации женщины в целом пользовались куда большей свободой от ограничений «скромности» или даже целомудрия, чем в любую последующую эпоху. Например, многие общества совершенно не стеснялись женской наготы – и речь не только о нагом теле юной спортсменки или гимнастки. Взрослые женщины также регулярно раздевались на публике в культовых целях, практикуя в обнаженном виде важные церемонии и ритуалы, как юмористического, так и серьезного характера. Свидетельства аттических ваз, датируемых IX–VIII вв. до н. э., неоднократно показывают, как за погребальной процессией афинского гражданина идут обнаженные плакальщицы, а с ними обычно и сама вдова.
Рука об руку с физической свободой шли и ключевые сексуальные свободы такого рода, какого можно ожидать от матриархального общества. Там, где женщины правят, женщины проявляют инициативу и в любовных делах: из двадцати любовно-эротических песен, дошедших до нас из Египта XIII века до н. э., шестнадцать принадлежат женщинам. Одна из них без всякого стыда сообщает: «Я влезла в окно, нашла брата моего в постели – и сердце мое преисполнилось радости». Другая еще более откровенна: «Мой милый, мой красавец! Я умираю от желания стать твоей супругой и хозяйкой всего, что у тебя есть!»[75] Из других частей света до нас дошли не столь цветистые, более приземленные обычаи. Когда Юлия Августа, жена римского императора Севера, стала расспрашивать пленную шотландку о сексуальной свободе, которой, по рассказам, пользовались британские женщины, та ответила ей таким упреком: «Мы исполняем требования природы куда лучше, чем вы, римлянки, ибо открыто сожительствуем с лучшим из мужчин, в то время как вы втайне позволяете себя растлевать самому порочному»[76]. И это «исполнение требований природы» относилось не только к людям, как показывает Элиза Боулдинг:
Свобода, с которой кельтские женщины пользовались сексом, очевидна из рассказов о королеве Медб, которая предложила «дружбу чресел» хозяину быка в обмен на сдачу животного в аренду [для покрытия ее коров]. «Дружбу чресел» предлагала она и за помощь в рейдах и битвах. Судя по всему, все стороны, включая и ее мужа, считали такую сделку вполне благоразумной[77].
Не менее благоразумными, судя по всему, считались те права и обязанности, на которые женщины претендовали не ради собственного удовольствия, а во славу Великой Богини. Они были обширны и разнообразны: от ритуального обнажения до гораздо более темных мистерий, рассказ о которых грозил предательнице смертью. Даже на самом базовом уровне служение Богине, по-видимому, требовало наготы или полуобнаженности: на пещерной росписи из муниципалитета Когуль близ Лериды в Каталонии мы видим, как девять женщин с тяжелыми отвисшими грудями, в одних лишь шапках и колоколообразных юбках, исполняют ритуальный танец плодородия вокруг маленькой мужской фигурки с непропорционально крупным пенисом. Плиний также рассказывает, что женщины в древней Британии совершали свои ритуалы, раздевшись и выкрасив себя коричневой краской[78]. Ключевым элементом поклонения Богине был священный, часто оргиастический танец, стандартной практикой – употребление опьяняющих веществ или галлюциногенов: Богиня требовала полного самозабвения.
В некоторых культурах Богиня требовала и сексуального служения, которое, совершенно не понятое позднейшими историками, как следствие, получило в дальнейшем откровенно неверный ярлык. Вот как описывал этот ритуал Геродот в V веке до н. э.:
Но худший из вавилонских обычаев – тот, что принуждает каждую женщину в стране раз в жизни воссесть в Храме Любви и совершить соитие с каким-нибудь незнакомцем. Мужчины проходят мимо и выбирают, а женщина не может отказаться: отказ считается грехом. После совокупления она становится святой в глазах богини и возвращается к себе домой[79].
Везде на Ближнем Востоке или в Средней Азии, где историки встречают эту практику, ее неизменно именуют «ритуальной проституцией». Поистине, невозможно сильнее унизить истинную функцию кадишту, священных женщин Богини! Ибо в акте любви мужчины почитали в лице этой женщины саму Богиню, восхваляли ее дар секса, столь мощный, святой и драгоценный, что в благодарность за него стоит возводить храмы и воздавать поклонение. Совокупление с незнакомцем было чистейшим выражением воли Богини и не несло на себе никакой печати позора. Напротив: этих святых женщин неизменно именовали «священными», «непорочными» или, как в шумерском Уреке, ну-гиг – «незапятнанными»[80].
Эта антиисторическая проекция позднейших предрассудков («секс = грех, секс вне брака = проституция») противоречит историческим источникам, подтверждающим высокий статус этих женщин. Например, Кодекс Хаммурапи тщательно разграничивает пять разрядов храмовых женщин и защищает их право служить Богине так же, как служили их матери. Он также проводит четкое различие между священными женщинами и светскими проститутками; ведь в самой фразе «ритуальная проституция» заключено любопытное предположение, что обычной проституции в те времена не существовало.
Разумеется, она существовала; и характерная для всех эпох меркантильность «девушки, живущей от себя» ярко проявляется в дошедшем до нас анекдоте об одной из самых знаменитых египетских куртизанок, Архидике. Слава о ее сексуальном искусстве была столь велика, что мужчины губили себя ради ее благосклонности. Один искатель, отвергнутый, поскольку не мог заплатить требуемую цену, вернулся домой, лег спать и увидел сон о том, как занимается любовью с Архидикой. Узнав об этом, разъяренная Архидика привлекла его к суду, заявив, что он все же насладился ею и должен уплатить положенную цену. Суд признал законность этого требования, однако, после долгих обсуждений, включил в решение такой пункт: поскольку клиенту всего лишь снилось, что он наслаждается Архидикой, пусть он во сне ей и заплатит![81]
Поэтессы, жрицы, царицы, матери, влюбленные, спортсменки, воительницы и алчные куртизанки – отдельные женщины, чьи имена впервые звучат в истории человечества, являют собой впечатляющее зрелище. Никто еще не внушал им, что женщины физически слабы, эмоционально нестабильны или не тверды умом, так что они вошли, например, в анналы минойского Крита как купчихи, ремесленницы, мореплавательницы, крестьянки, колесничие, охотницы и служительницы Богини, явно не ведая об открытии более «цивилизованных» обществ, что женщины якобы «от природы неспособны» ко всем этим ролям. Женщины оставили о себе память на всех уровнях, во всех родах занятий: от блестящей Аспазии, куртизанки, ученой и политика, подруги Перикла в Афинах V века до н. э., до ее современницы Артемисии, первой известной нам женщины-капитана корабля, чье командование флотом в битве при Саламине было столь гибельным для греков, что афиняне объявили огромную награду за ее голову. К несчастью, Артемисия выжила в Греко-персидских войнах лишь для того, чтобы умереть от любви – броситься в море с утеса, когда ее отверг некий юноша.
Все это были реальные женщины, абсолютно живые даже в миг смерти – женщины, хорошо знавшие свою силу. Их сильные стороны признавались и утверждались множеством общественных обычаев и законных прав, о которых рассказывают многочисленные исторические свидетельства: правом на физическую и сексуальную свободу, доступ к власти, образованию, полноценное гражданство, правом распоряжаться своим состоянием и имуществом, правом на развод, на опекунство над детьми и совершение финансовых сделок.
Ценность, которую придают женщине законы и обычаи тех времен, восходит к особому женскому статусу; а он, в свою очередь, исходит напрямую из восприятия женщины как воплощения Великой Богини. Разумеется, у каждой страны, племени, города и даже деревни была своя версия «Госпожи»: однако эта фигура универсальна. Своим почитателям она казалась вечной:
Я Исида, повелительница всех земель. Я установила законы для всех, назначила то, чего никто не может изменить… Я та, кого среди женщин именуют божественной: я отделила землю от неба, сделала ясными пути звезд, предписала путь солнцу и луне… Я свела вместе мужчин и женщин… То, что я предписала как закон, ни одному мужчине не разрушить[82].
Что побудило мужчину принять этот вызов? Или сперва следует спросить: какова была роль мужчины в изначальной драме поклонения Великой Матери? Временный любовник, жертвенный царь, легко заменяемое орудие. Женщина была всем, он – ничем. Не слишком ли это? В огромной и все расширяющейся вселенной человеческого сознания необходимо было какое-то место, какое-то значение и для мужчины. Однако, когда борьба за осмысление жизни вошла в свою следующую стадию, люди сочли, что единственный выход – перевернуть существующее вероучение вверх тормашками. Мужская гордость восстала, бросила вызов женской власти и начала войну полов, разделившую человечество на грядущие тысячелетия; мужчина принялся утверждать свою мужественность через смерть и разрушение всего, что делало женщину Великой Матерью, Богиней, воительницей, возлюбленной и царицей.