Ожидания не обманули Голодина. Если б охранники кандидата знали такое словосочетание – «опрокинутое лицо», то, увидев своего шефа, вышедшего в вестибюль, они бы подумали, что у шефа выражение лица совершенно соответствует этому словосочетанию. Плюс ко всему в глазах Андрея Андреевича застыл один немой, но кричащий вопрос: «Что это было?»
Капустин, выглядевший тоже не лучшим образом, шел по правую сторону от кандидата. Директор института семенил по левую и что-то шептал про какой-то чай.
Выйдя на середину вестибюля, Андрей Андреевич с отвращением посмотрел на здешние пальмы, потому что смотреть на людей он вообще был сейчас не в состоянии, и развел слегка руки в стороны для того, чтобы на него смогли надеть пальто.
У крыльца в добавление ко всем прочим приятным моментам этого мероприятия собрался небольшой пикет. Плохо одетые, но, видимо, искренние в своих убеждениях молодые люди держали плакаты с плохо написанным текстом, залепляемым волнами мятущегося снегопада. Проходя сквозь эту жалкую стену, Голодин жестом надрывного артистизма послал им почему-то воздушный поцелуй. Из каких глубин его богатой натуры вырвался этот порыв, объяснить было трудно, но зато он был зафиксирован телекамерой, выскочившей откуда-то верхом на плече худоногого оператора. Что за камера, кто позвал – осталось неизвестным.
Минут пять ехали молча.
Капустин время от времени отвечал на поступающие звонки. Коротко, четко, почти сердито. Потом достал из кармана серебряную фляжку с коньяком и протянул шефу.
– Слушай, – сказал тот, отстраняя ее. – Это, ты говоришь, «дружественная» аудитория?
– Н-ну да.
– А как бы повела себя враждебная? Капустин вздохнул.
– Только не надо говорить мне всякой этой ерунды!
– Какой, Андрей Андреевич?
– Что первый блин комом и такое всякое.
– Ладно, о блинах ни слова.
– Ты мне лучше про Эдика объясни. Что, шахматист лучше меня просчитал этот ход? Знал, что ехать в эту чайную не надо?
– Не думаю, что так.
– А как, Кирюша? Этот гад в белом фраке гордо не приехал, а я как идиот рассказываю гогочущей толпе про татарские мусорные баки!
– На самом деле это было лучшее место во всей беседе. А что касается Оскарова, объяснение тут, думаю, другое. Ничего он не просчитывал, просто по природе своей любит мутить воду. Да, в Вашингтоне он дал, я уверен, обещание работать на вас, но по дороге обратно его начало выворачивать. У нас же все смотрят в генералы.
– Но на кой хрен мне такой союзник, если он такое выкидывает с первого шага?
– Андрей Андреевич, да я с самого начала был не рад. Эдик – человек увлекающийся, до страсти обожает куда-нибудь влезть и все там поставить с ног на голову. То он шахматный мир перевернул, а не так давно решил, что шахматного ему мало, и решил вообще все взорвать к чертовой матери.
– Что взорвать?
– Новая хронология – слыхали? Пара профессоров-астрономов доказывают, что мы неправильно время считаем, что…
– А, это? Знаю, знаю. Я как дошел до места, где говорится, что Куликовская битва была на Таганке в 1812 году, так и плюнул.
– Он и в вашу партию, и во всю эту предвыборную кутерьму влез, чтобы создать еще большую кутерьму.
– Пошел он к черту!
Капустин хотел было спрятать фляжку с коньяком, но Андрей Андреевич забрал ее себе, отщелкнул пробку и стал посасывать.
– Но есть и другие новости, помимо неприятных.
– Приятные? Говори!
– Я не сказал приятные, я сказал – другие.
– Все равно, шпарь. Лишь бы перебить эту институтскую кислятину в голове.
– Стало известно, кто выдвигается от Кремля. Голодин аж подпрыгнул до мягкого потолка.
– Кто?! Нестер? Или Лапоть?
– Нет. Не Нестеров и не Лаптев.
Физиономия кандидата заполыхала от нахлынувшего волнения и коньяка.
– Не морочь, давай, лепи.
– Оба.
– Что значит… Как оба?!
– Кремль решил поддержать две кандидатуры – и Нестерова, и Лаптева.
Откинувшись на сиденье, Андрей Андреевич некоторое время молчал.
– Проверено?
– Да, уже сегодня вечером будет в новостях.
– Тогда объясни. Это же изменение всей тактики. Они не рассчитывают все сделать в первом туре?
Капустин пожал плечами.
– Я еще подробно не анализировал эту новость, да потом, надо еще получить всю аранжирующую информацию, факты эти сами по себе головаты. Одно несомненно: тактика у них будет не та, к которой мы готовились.
– Так это удар по нам?!
– Не обязательно. Очень может быть, что они сменили свою бывшую тактику на худшую. Но не станем спешить. Понаблюдаем, как говорят лекари. Возможно, они собираются устроить «свой» второй тур, не надеясь на твердую победу в первом.
Андрей Андреевич опорожнил фляжку.
– Есть и еще, – сказал Капустин.
– Не надо еще.
– Я не о коньяке, а о новостях.
– Да?
– Алла Михайловна дала согласие.
– Серьезно?
– Абсолютно. Мы не будем ее особо загружать, главное – она готова немного попозировать ради поддержания образа нормальной антисоветской семьи.
– Спасибо. Ты все-таки гений, Кирюша… Вот в чем я сомневался так уж сомневался! Чтобы Алка…
– Не я.
– Что не я?
– С Аллой Михайловной говорила Нина.
Андрей Андреевич замолчал, тяжело задышал. Отвернулся к окну.
– Ты не гений, Кирюша, ты – гад!
– Это было ее решение.
– Но твоя инициатива.
– Я просто не скрыл от нее некоторые факты. Последовало продолжительное молчание. Машина врывалась в осажденную снегопадом Москву.
– Но я же однозначно тебе говорил: я не хочу, чтобы Нина влезала в эту помойку.
– Зато она хочет. То есть не в помойку влезть, а вам помочь. Для нее это естественно, она многое умеет, и ее даже обидит то, что вы будете держать ее в стороне. Вон, даже Алла Михайловна прониклась важностью ситуации, а вы хотите, чтобы дочь оставалась равнодушна и спокойна, когда отец ведет такую…
– Ну не хочется мне, Кирюша, не хочется. На сердце тяжело, как подумаю обо все этом, о ее участии. Ладно, сделала она то, что ты ей подсунул, уговорила мать – и хватит. Не играй больше на моих и ее нервах. Понял?
– Понял.
– Это приказ.
– Понял, что приказ.
Глава двадцать вторая«У старого охотника»
г. Калинов
В нескольких километров от страшноватых промышленных окраин Калинова, в распадке меж двумя холмами, окруженный заснеженными елями, каждая из которых могла бы с успехом сыграть роль кремлевской, стоял небольшой деревянный дворец – загородная резиденция Сергея Яновича Винглинского. Домик, в общем-то купленный по случаю и, как казалось тогда, без особой надобности, в складывающемся на сегодня узоре обстоятельств сделался важным объектом.
Уже в пятый, что ли, раз владелец огромной нефтегазовой империи наведывался сюда, ибо именно в Калинове чувствовался ему один из важнейших узлов общей системы событий. Едва посетив строительство отгрузочного терминала под Выборгом, он летел почему-то в Калинов. Только-только поучаствовав в приемке нитки нефтепровода, проложенного по дну Обской губы, он опять несся сюда же.
Хорошо, что главный управленец этого хозяйства, хромоногий Олег Мефодьевич, был человек простой, никогда не позволявший себе задумываться о высших материях, иначе голова его могла бы пойти кругом от попыток расшифровать траекторию тайных маршрутов и замыслов господина олигарха.
В этот раз шеф явился вдвоем с меланхоличным толстяком Либавой, если не считать, конечно, обычной охраны. И было заметно, что чувствует он себя прескверно. На вопрос: истопить ли баньку? – ничего не ответил. Олегу Мефодьевичу пришлось заглядывать в глаза Либаве, а у того глаза по выразительности – как плошки. Решил на свой страх – топить.
Сергей Янович походил по первому этажу, не снимая плаща, оттопыривая правую ноздрю и чуть прищурив правый глаз. Такое выражение лица обычно свидетельствовало о самом что ни на есть отвратительном состоянии духа.
Сел в кресле в малом кабинете, разбросав ноги по медвежьей шкуре.
Олег Мефодьевич понял, что с вопросом о том, надо ли готовить к подаче снегоходы – одно из любимых развлечений Сергея Яновича, придется погодить. Впрочем, ничто не мешает пока их подготовить.
Олигарх сидел в кабинете один – Либава пристроился в прихожей на секретарском месте.
Пожалуй, никто из тех, кому интересна была внутренняя жизнь господина Винглинского и его планы на ближайшее политическое будущее, не догадался бы, что олигарх приехал в «эту уральскую дыру» просто потому, что не знал, куда ему поехать. Семейство в полном составе развлекалось в Италии, московская квартира почему-то казалась отвратительной и небезопасной, равно как и оба подмосковных дома (невроз, батенька), и никакого более важного мероприятия, чем инспекция подготовки к выборам калиновского мэра, под рукою не оказалось.
– Ну что, Сергей Янович, я обзвоню их? – поинтересовался по внутренней связи Либава.
– Да, – сказал Винглинский, и ему показалось, что Либава не верит тому, что шеф хочет заниматься тем, ради чего приехал сюда. Нет, это уже перебор. Какое имеет значение, что думает этот боров в дорогом костюме? Нервы ни к черту. Устал. Устал бояться.
Винглинского слегка передернуло. Вот ключевое слово – бояться. Ничего не удается поделать, все время крепнет ощущение сгущающихся над головою тяжелых туч. Вроде бы нет пока никаких очевидных, однозначно угрожающих сигналов, но что-то шепчет по ночам: уезжай!
Вообще не стоило ввязываться в эту аферу с изобретателями. Остатки прежнего азарта и счастливой рискованности – как-нибудь да выедем! А ведь что-то подсказывало: времена совсем, совсем не те на дворе, о прежних манерах надо бы забывать. Сергей Янович почти с содроганием ждал новых известий из Штатов, куда укатил один из Лапузиных с парадными лекциями и обещанием немедленно воздвигнуть – только дайте площадку и деньги – новую установку по производству сверхтоплива. В сто раз лучше той, которая осталась у более скромного брата в Калинове и которую он настрого запретил транспортировать за рубеж из соображений то ли обостренного патриотизма, то ли научной честности. Сергей Янович с самого начала считал бородачей обманщиками, но стоило ему подойти к грани, когда надо кричать: «Пошли вон!», всякий раз изобретатели выдавали какой-то новый кусок научной абракадабры, какой-то новый технический финт, и вспыхивала слабая мысль: «А вдруг?» Ведь все права на установку Лапузиных и на их изыскания он купил-перекупил и перед судом любой страны выглядел бы добросовестным приобретателем. А если калиновские дикие профессора правы, то это ведь и в самом деле – новый золотой век!