Но почему он получал гонорар Жоржа Деларма? Что делал старик с этим гонораром? Этого никто не знал.
Пото продолжал жить так, как он жил раньше. С утра уходил на работу с кистями и ведрами, вымазанный красками с головы до ног, улыбаясь своей бессмысленной улыбкой. Поздним вечером он возвращался домой и принимался за свой скудный ужин, приготовленный его соседкой по квартире — горластой m-me Фракас. Так шло изо дня в день.
По воскресениям m-r Пото напивался и пьяный спал до следующего утра.
Все эти сведения мы почерпнули тоже из парижских газет, очень точных во всем, что касается какой-либо сенсации.
В настоящее время, когда подготавливается к выпуску 601 тысяча романа, никаких новых данных об авторе его не поступало, а потому мы принуждены ограничиться только теми сведениями, какие были нами приведены выше.
Пишет ли еще что-нибудь Жорж Деларм, или «Кто смеется последним» — единственное его произведение, собирается ли он всецело посвятить себя литературе, или известный нам роман — случайная обмолвка человека, увлеченного иною деятельностью, является ли инкогнито автора остроумно придуманным рекламным трюком (в котором, быть может, замешан сам издатель), или таинственность поведения Деларма вызвана иными, более серьезными причинами характера конспиративно-политического, даже уголовного — судить трудно, но, во всяком случае, мы можем с уверенностью сказать, что предлагаемый нами его труд, несомненно, заслуживает должного внимания. Он оригинален по замыслу, остроумен по содержанию, увлекателен по фабуле, а главное — беспощаден в анализе современного французского буржуазного общества, где, скрытые под личиной непреложности морали, закономерности существующего порядка, — расцветают пышным цветом пороки и гниль разлагающегося класса.
Автор резок и прям в своих приговорах, герой его несколько демагогичен, но полон подкупающей смелости и здорового оптимизма.
Азарт — этот нерв современности, — борьба азарта благородного и низменного — вот основа романа, его душа.
Роман делится автором на три эпизода трех суток, представляющих из себя некое замкнутое звено единой цепи. А ввиду того, что фигура самого автора, благодаря своей таинственности, тоже представляет известный интерес для читающей публики, мы берем на себя обязательство — все новые сведения, получаемые нами о Жорже Деларме, тотчас же сообщить читателю, если это разрешат нам технические условия, в виде особого приложения к книге или даже к тому или иному эпизоду романа. Таким образом читатель постепенно ознакомится как с самим произведением, так и с биографией автора этого произведения.
Льстим себя надеждой, что и с тем и с другим читатели ознакомятся до конца, и приносим нашу искреннюю признательность глубокоуважаемому издателю, m-r Фаскелле, за представленную нам возможность расширить настоящее издание помещением тех биографических данных об авторе, каковые будут находиться в наших руках.
Антуан Плюмдоре
Париж, 1923 г., 11 ноября
АВТОР — ФРАНЦУЗСКОЙ АКАДЕМИИ
Блистательные собратья!
Вам — достойным преемникам великой культуры нашей страны, Вам — глубокомысленным блюстителям ее традиций, Вам — пастырям законов языка и канонов стиля, Вам — непререкаемым ценителям прекрасного, навеки окаменевшего, подобно архитектуре «Notre Dame», Вам — безупречным математикам человеческого духа, Вам — закройщикам его одежд, Вам — праведным судьям ошибок в синтаксисе и в нравственности, Вам — доблестным рыцарям прекрасной Дамы, именуемой Свободой, Вам — стражам у врат славы и респектабельности, Вам — твердо знающим, что земля вертится вокруг оси неизменно в одну и ту же сторону, что после осени приходит зима, а отнюдь не обратно, что только лишенная невинности девушка может родить, а пользоваться благами жизни имеет право только тот, кто угнетает других, что лавры даются лишь академикам и кухаркам, что правительство существует для того, чтобы добрый буржуа мог спокойно переварить свой обед, что логика так же необходима и непререкаема, как ночной колпак, а дважды два, — всегда и неизменно, во веки веков, — равно четырем, Вам — очаровательные парнасцы — посвящаю эту легкомысленную книгу, где, наперекор рассудку, все поставлено вверх тормашками и где торжественно, громко, во всеуслышание автор, не стесняясь своей глупости, заявляет, что — 2 х 2 = 5.
Приятных сновидений!
Жорж Деларм
1 мая 1923 г., Париж
ПЕРВЫЕ СУТКИМАРСЕЛЬСКИЙ СКЕТЧ
ГЛАВА ПЕРВАЯ — ГДЕ ДАН ОДИН НЕИЗВЕСТНЫЙ
6 ноября в 10 часов утра в Марсельский порт вошел трехтрубный, большой нагрузки товаро-пассажирский пароход «Гельголанд» под шведским флагом.
Пришвартовавшись у пристани № 16, он начал не спеша выгружать пассажиров, после чего должен был отойти к товарным складам.
Дежурный филер[1] Патату, окинув наметанным глазом суетящуюся группу пассажиров, тотчас же определил социальное положение каждого из них. Никто из этих скромных буржуа, двух-трех шведов-коммерсантов да нескольких рыбачьих финских семей — не могли его заинтересовать, и только один, несколько необычного вида субъект, несомнен-но — иностранец, остановил на себе внимание Патату.
— А ну-ка, Патату, определи, кто это может быть, — меланхолично задал себе вопрос филер, скуки ради усвоивший привычку говорить с самим собой. — Социальное положение? Полагаю — интеллигент. Профессия?.. Гм… я бы сказал — монтер, судя по его мешку… Национальность? — нечто весьма странное — помесь англичанина с малайцем… Во всяком случае, птица стреляная, видать по всему. Не мешает, старина, полюбопытствовать, что станет он делать дальше…
Тем временем неизвестный, не нанимая носильщика, держа в руке небольшой легковесный дорожный баул из непромокаемого, кофейного цвета брезента, медленно, шагом фланирующего человека прошел вдоль набережной мимо доков, внимательно оглядывая верфи, подъемные краны, фоксами снующие катера, аспидных от угольной пыли портовых рабочих, истерически взвизгивающих чаек. Миновав ряд параллельных друг другу улиц, подымающихся от набережной вверх, широкой перспективой к центру города, вновь прибывший все так же, не ускоряя шага, сошел по каменным ступеням отлогой лестницы в низменную часть порта, в рыбный квартал, беспорядочно загроможденный каменными ящиками амбаров, пакгаузов, элеваторов, рыбных складов, сушилен.
Здесь, протянувшись тараканьими щупальцами между просмоленных и просоленных домов, населенных матросами и рыбачьими артелями, между жалких, изъеденных ветром, похожих на искрошенные гнилые зубы лачуг, — скрещиваясь, переплетаясь, валясь друг на друга, ползли затхлые, тухлые, липкие переулки. Незнакомец без всякой видимой причины остановился, положил на каменные заплеванные плиты свой баул, удовлетворенно потер руки, ладонь о ладонь, хрустя суставами худых, жилистых пальцев, еще раз глянул на движущееся, хрипящее, дымное месиво кораблей, лодок, катеров, парусных рыбачьих шхун, пловучих мостов, — смачно плюнул в жирную, расходящуюся радужными кругами воду, снова подхватил свой багаж и, нырнув в переулок, решительным шагом направился к бару «Поющая скумбрия».
В баре приезжий учтиво поклонился хозяину, сел за первый от двери налево столик, протянул ноги, брезент свой кинул под стул, высморкался и отчетливой резкой скороговоркой, в которой легко было узнать иностранца, несмотря на правильное произношение, потребовал кружку портера, ломоть сыра и яблоко.
Лицо посетителя было широко, скуластые щеки, видимо, выбритые дня три тому назад, поблекли, скорее всего — от усталости, крупный рот складывался в неизменную, чуть лукавую усмешку, карие глаза сидели глубоко, но смотрели открыто, внимательно и спокойно, вся приземистая, тяжеловесная фигура приезжего, облаченная в мышиного цвета драповое, поношенное, но вполне приличное пальто, тоже не проявляла ни малейших признаков беспокойства, не внушала никаких подозрений.
Филер выпил у стойки кружку пива, взялся было за газету, зевнул, заскучал, посмотрел на часы — и со спокойной совестью удалился, предоставив иностранцу полную свободу коротать оставшееся до ночи время, как ему заблагорассудится.
— Не угоняться же мне за всякой сволочью, — рассуждал бравый малый — и был тысячу раз прав.
В Марсель съезжались со всех концов света люди разных национальностей, и в конечном итоге все они были чем-нибудь подозрительны.
— Там, где навоз, там и черви, — вполне резонно изрек Патату, раздумывая, куда бы еще направить свои стопы.
Но не успел он принять решения, как мимо него с воплями пробежала женщина, а за нею здоровенный матрос с бутылкой, высоко поднятой над головой.
— Отдай мне мой кошелек, — орал он рокочущим голосом, точно хотел покрыть грохот бури, — ты все равно не уйдешь от меня, потаскушка!
В некотором отдалении, поддерживая друг друга и занимая всю ширину переулка, шествовало еще несколько матросов и солдат колониальных войск.
Патату забыл неизвестного, спрятал в карман философию и, по врожденному вкусу к приключениям, стал действовать.
— Держите ее, — крикнул он, пускаясь наперерез бегущей, — держите воровку!
Он опередил матроса, готовый схватить преследуемую за юбку, когда внезапно женщина остановилась, почти упав в его объятия.
— Спасите, — задыхаясь, прохрипела она, — это шантаж… я не воровка… Я заработала эти деньги… они хотят у меня их отнять. Все семеро… по очереди… за удовольствие, по десять су каждый… Это дешевле бананов… Потом они стали пить… им не хватило расплатиться с хозяйкой, — тогда они заявили, что я украла у них деньги… Видит бог — это правда.
Но матрос с бутылкой уже стоял рядом. Он рокотал, как из бочки.
— Эту шлюху нужно проучить как следует. Она увязалась за нами, чтобы мы ее угостили, строила рожи, лезла целоваться и незаметно свистнула кошелек. Я тебя вздерну на pee, размалеванная рожа.
— Хорошо, — сказал Патату, для большей внушительности напружив грудь, — мы это разберем в комиссариате. Не угодно ли следовать за мной?