— За вами? — багровея и подмигивая глазом, точно от нервного тика, спросил матрос.
— Да, прошу вас. Я полицейский агент.
— Ладно, — рявкнул один, — и мы с вами. За компанию веселей, не правда ли? — И, пройдя несколько шагов, добавил, обращаясь к товарищам: — Теперь ему легко будет нырнуть в воду.
— Даже не снимая сапог, — со смехом отвечал другой.
ГЛАВА ВТОРАЯ — ГЕРОЙ КОТОРОЙВСЕМ ИЗВЕСТЕН
Того же 6 ноября в Париже шел дождь. Впрочем, сказать шел — нельзя. Он низвергался, обрушивался водяной лавиной, как из гидравлического пресса. Дома сплющивались, люди опрокидывались в грязь, лошади плыли. Но недремлющее правосудие вершило свой праведный суд.
На скамье подсудимых сидел Этьен Виньело — рисовальщик, карикатурист, известный всему Парижу — Этьен, по прозванию «левша». Полиция нравов привлекла его к суду за распространение альбома с «развратными изображениями». Альбом этот, под общим заглавием «Вот человек», содержал в себе серию блестяще выполненных рисунков-сатир на современное общество и его нравы. Темы их были рискованны, но правдивы.
— Я не могу отрицать, что Этьен Виньело талантлив, — патетически восклицал прокурор, — но он посвятил себя изображению разврата. Художественное произведение, оскорбляющее чувство нравственности нормального человека, — развратно. Так гласит закон. Суд должен считаться с его точными указаниями. Остается лишь установить, был ли оскорблен в моральном отношении нормально чувствующий человек…
Прокурор сделал жест в сторону председателя суда.
Председатель — сухой, с чрезмерно длинной талией человек — скромно опустил глаза. Он считал себя нормально чувствующим человеком, — он был оскорблен.
Этьен Виньело, — молодой бельгиец с грубоватыми чертами лица деревенского парня, с широкими мускулистыми плечами, обтянутыми синей рабочей блузой, с коротко остриженной головой, — скучающим взглядом серых, охотничьих, прищуренных глаз скользил по переполненному залу.
Зал напоминал клумбу: так много в нем было дамских шляпок.
— Уяснили ли вы себе, что ваши рисунки могут оскорбить чувства других людей? — спросил председатель, перелистывая лежащий перед ним альбом.
Член суда из-под руки, прищурясь близорукими глазами, старался разглядеть рисунок.
Этьен Виньело встал.
— Да, господин председатель, — отвечал он, — я вполне себе уяснил это и очень рад, если могу вызвать отвращение. Такова моя цель. К тому же, господин прокурор, вы должны сознаться, что женщин, изображенных в моем сборнике, нельзя назвать красивыми. Своему произведению я придаю большое воспитательное значение, если позволено будет мне так выразиться, — оно не скрывает правды, но показывает ее без прикрас.
— Однако, — возразил председатель, — вот перед нами рисунок под названием «Гость». Позвольте вас спросить, почему мы обязаны представлять себе гостя в таком непристойном виде?
Этьен Виньело отвечал вопросом:
— А вы были, господин председатель, когда-нибудь в публичном доме?
— Что?
Председатель вытянул шею, члены суда уткнули носы в папки, по залу прокатился сдержанный смех.
— Переходим к следующей картине, — деревянно отчеканил председатель — так, точно говорил свое обычное: «Переходим к следующему пункту». — Перед нами рисунок под названием «Дома». Не сообщите ли вы нам, почему нужно изображать интимную домашнюю жизнь? Вы не женаты, господин Виньело?
— Нет, — отвечал Виньело добродушно, — но я знаю, как это делается.
Новый взрыв смеха заглушил слова председателя.
— Ваши ответы не могут удовлетворить суд, — наставительно, сдерживая себя от приступа раздражения, перебил председатель. — Прошу отвечать точнее. Итак, переходим к следующему рисунку. Перед нами «Восторг». Рисунок был бы прекрасен, если бы была нарисована голова. Почему вы нарисовали лишь нижние части тела? Это тоже относится к «восторгам»?
Грохот смеха опят потряс стены суда.
Председатель задребезжал колокольчиком.
— Такова жизнь, — покорно отвечал художник.
Дело слушанием продолжалось. Анри Рапайль, — блестящий критик и журналист, сотрудник «Набата», вызванный в качестве эксперта, — воскликнул, ожесточенно теребя свою спутанную рыжую бороду:
— Нет ничего легче, как доказать невиновность Этьена Виньело, поставившего себе целью указывать на вырождение тела, души и любви как на последствие мещанской нравственности. Виньело следует сравнивать не с порнографами, а с Ювеналами всех времен. Нужно прекратить преследование Виньело — нашего славного сатирика, а обратить должное внимание на картинки издателей эротической макулатуры, выставленные во всех витринах художественных магазинов и служащие украшением квартир холостяков…
В это время дождь умерил свои порывы, клочок неба, видный из окна пятого этажа квартиры m-r Нуазье — профессора-египтолога, прояснился, точно стекло, протертое тряпкой.
М-me Нуазье, в длинной, плотно охватывающей ее крепкую, гибкую фигуру тунике, изнеможенно опустилась на стул.
— Вы довольны мною, m-r де Бизар?
Ее партнер, — бледный юноша с подкрашенными, плотно сжатыми губами, с четким профилем римского патриция времен упадка, в элегантном утреннем костюме подчеркнуто модного покроя, — приподнял свои покатые дегенеративные плечи и склонил голову с гладко зачесанными назад по-американски, лакированными волосами.
— Ваши успехи исключительны. С третьего урока вы танцуете, как истая профессионалка.
Тапер остановил разбежавшиеся пальцы. Из-за горба, вскочившего ему на плечи, подобно жокею, сжавшемуся в комочек на крупе лошади, тапер внимательно посмотрел на своего компаньона.
Стрелка старинных часов на камине показывала без пяти двенадцать. Пора было забежать в бар — позавтракать и выпить традиционные пол-литра бордо.
Тапер ясно слышал рулады в своем желудке.
— Вы мне льстите, — встряхивая белокурой головкой, отвечала m-me Нуазье, — меня не следует очень хвалить — это кружит мне голову. Во всяком случае, вы должны обещать, что первым кавалером моим в дансинге — будете вы.
— Это не только моя обязанность перед талантливой ученицей, но и огромное наслаждение…
Он, в свой черед, взглянул на часы.
— Однако, мне нужно раскланяться.
Она протянула ему руку — он нагнулся к ней.
— Потом мы поедем с вами ужинать, хорошо? — шепнула она ему на ухо. — Позвольте мне похитить вас на время у ваших поклонниц.
— Мы поговорим об этом после, — ответил он сдержанно, — это будет зависеть…
— Вздор, вздор, никаких отговорок. В этот вечер вы будете моим гостем. Идет?
Она поднялась и, закинув ему за шею руку, всем корпусом прильнув к нему, заставила его сделать несколько па фокстрота.
— Вы будете моим гостем, — повторила она настойчиво, — вы мне покажете все ваши уголки, всех ваших знаменитостей.
На пороге появилась горничная.
— Мадам…
— Что вам, Люси?
— Телеграмма.
— Телеграмма?
И пока m-me Нуазье распечатывала телеграфный бланк, де Бизар, кивнув таперу, поспешно распрощался с хозяйкой и, сопровождаемый горбуном, спустился на улицу.
Дождь едва накрапывал. Де Бизар постучал тростью о мокрую панель, достал папироску и закурил; черты лица его обмякли, приняли неприятное, кислое выражение человека, которому до смерти надоело все и вся.
— Вы идете завтракать, Карло?
— Да, если вы позволите, m-r.
— Ступайте. Вы мне не нужны до двух часов. В два — приходите к Ресвелькам. Там у нас занятия до четырех. По правде говоря, мне надоели эти тощие сестры Ресвельк. Они топочут, как дромадеры.
— Но зато наш гонорар у них значительно превышает остальные, — скромно заметил горбун.
— Еще бы, черт возьми. В конечном итоге, нувориши[2] затем и существуют, чтобы их доили. Однако, не смею вас задерживать, Карло. Пейте ваши пол-литра. А я немного пройдусь. Эй, малый!
Этот возглас обращен был к бегущему навстречу мальчишке с толстой кипой свежих дневных газет.
— «Ла Пресс!» «Ла Пресс!» — кричал газетчик тем особенным механическим скрипучим голосом, каким только и могут кричать газетчики. — Дело знаменитого художника Этьена Виньело!
— Дай-ка мне ее сюда. — Де Бизар перехватил трость под руку и взял еще липкий, пахнущий типографской краской газетный лист. — Ба, — протянул он. — Карло! Как тебе это нравится? Они оштрафовали Левшу на пятьсот франков за порнографию. Как это тебе нравится?
Но горбун не отвечал. Его и след простыл.
Де Бизар скомкал газету и, улыбаясь и посвистывая, пошел вдоль улицы мерной, эластичной походкой профессионального танцовщика.
Встречные дамы оглядывались на него, замедляя шаги. Какой-то молодой человек, с претензией на шик, остановился, разиня рот, с завистью провожая взглядом стройную фигуру.
Ну, кто мог не знать в лицо самого знаменитого в Париже человека, короля фокстрота, обольстительного любовника, чьи победы, дорого оплачиваемые жертвами, считались сотнями, аристократа с головы до ног — Проспера де Бизара!
Часы в гостиной m-me Нуазье пробили полдень.
Жанина Нуазье подняла с полу скомканную бумажку, разгладила ее на коленях, тупо глядя на скачущие перед глазами буквы, и произнесла сразу ставшими жесткими губами:
— Он…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ — В КОТОРОЙ ОТСУТСТВУЕТ ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ
А с шести часов утра следующего дня в Марселе разыгрались те, всем известные события, о которых так много и долго писали в газетах Европы и Америки и которые явились как бы сигналом к ряду весьма многозначительных явлений.
Гавань спала.
Несмотря на резкие гудки с верфей и доков, гавань не желала проснуться. Подъемные краны независимо смотрели в небо, вагонетки застыли в немом созерцании, ощеренные прожорливые пасти люков не смыкались, тщетно ожидая обильную пищу; тяжелые тела океанских судов неподвижными поплавками замерли на поверхности празднично посветлевших вод. В рыбном квартале приземистые каменные ящики амбаров, сушилен, лабазов угрюмо хранили свои рыбные богатства под деспотической охраной тяжелых замков, в то время как все бары