— Я понимаю, ты шутишь, — сказал папа. — Только мне-то не до шуток.
— Выбери путь, который лучше, — сказал я.
— Они оба хороши. Совершенно одинаковые. Мы считали.
— О! Придумал! — сказал я. — Конечно, если они совершенно одинаковые, эти пути.
— Что? Что? Говори скорее!
— Киньте монетку, — сказал я.
Он вздохнул и сказал:
— Это не по науке. Я съел у тебя всю котлету. Ну, я пошел спать.
И он ушел из кухни.
Я погасил свет и еще немного посидел в темноте, глядя на дождь за окном, потом тоже пошел досыпать.
Папа не спал. Я заглянул в щелочку их с мамой комнаты: горела настольная лампа, папа сидел в пижаме за столом со своей специальной линейкой в руке, и что-то бормотал, и стукал этой линейкой себя по носу.
— Громов, — сказала учительница по географии, и все, кто сидел впереди меня, обернулись и стали смотреть на меня, да и те, кто сзади, я думаю, тоже. Но я почему-то не шевельнулся.
— Ну, Громов. Что же ты? — снова сказала учительница, и только тогда я встал, хлопнув крышкой парты.
— Здесь! — сказал я.
В классе зашумели, а кто-то хихикнул, потому что смешно было говорить «здесь», — просто меня вызывали отвечать урок.
Но я никуда не шел, а стоял на месте.
— Ты можешь отвечать урок? — спросила учительница. — Хотя это не обязательно, потому что ты новенький, да еще опоздал к началу учебного года.
— Могу, — сказал я. — Урок я выучил.
— Ты учти, что это не обязательно, — сказала она, — раз ты позже всех пришел в этом году в школу. Потом ты новенький и еще не привык, ведь правда? Ну, ладно, садись. Я тебя в другой раз вызову. Готовься к урокам как можно серьезнее. Садись.
Я сел, и она вызвала кого-то другого, я даже не обратил внимания, кого именно, потому что совсем сбился с толку. Учительница спросила меня, могу ли я отвечать, а когда я сказал, что могу, она велела мне сесть. Честно, мне не объяснить почему, но я ужасно разволновался от всего этого. Даже мысли какие-то невероятные полезли в голову — взять и убежать сейчас куда-нибудь, в поле или на залив.
Вдруг кто-то плюхнулся рядом со мной на парту. Я же говорю — я совсем отключился, это моего соседа вызывали отвечать, он ушел, ответил, вернулся, а я и не заметил ничего. Он сидел совсем красный и отдувался.
— Сколько? — вдруг спросил я. Совершенно для себя неожиданно.
— Трояк, — сказал он.
Тут у меня упала авторучка, и я полез под парту и уже там, под партой, услышал, как все кричат:
— Громов! Громов!
— Где же он? — услышал я голос учительницы.
— Он под партой! Он под партой!
— Вылезай, Громов! Вылезай!
Я вылез из-под парты и встал руки по швам.
Она спросила:
— Зачем ты полез под парту?
— У меня авторучка упала, — сказал я.
— Ну, это не страшно. Я хотела спросить — ты приехал из Сибири, да?
— Да, — сказал я.
— А из какого города?
Я назвал. Она поморщилась и сказала:
— Я, кажется, слышала про этот город.
— Это очень маленький городок, — сказал я. — Его никто почти не знает.
— Да-да, — сказала она. — Очень маленький, но я слышала.
— А там у вас твист танцуют? — спросил кто-то. — А шейк?
— Что? Что такое?! — сказала учительница.
Кто-то захохотал басом.
Она сказала:
— Ты когда-нибудь расскажешь нам про Сибирь? Когда будем проходить по программе.
— Ладно, — сказал я. — Только я плохо умею.
— Надо говорить не «ладно», а «хорошо», — сказала она. — Сколько у тебя было по русскому?
— Не помню, — сказал я.
Глупо, но я на самом деле не помнил.
— Вот это да! — громко сказал кто-то, и все зашумели.
— Странно, — сказала она. — Ну, хорошо, садись. Продолжаем урок.
Никак у меня не получалось внимательно слушать. И так весь день, все уроки. На каждой переменке я убегал вниз, на первый этаж, где учились малыши, и ходил там один: там ведь никто меня не знал и вполне могли подумать, что я назначен у малышей дежурным.
После уроков кто-то сказал:
— Новенький! Новенький! Ты не забудь!
— Что не забудь? — спросил я.
— Ты что, ничего не слышал?
— Нет, ничего.
— Вот это да! Послезавтра в нашем классе День здоровья, а завтра ты дежуришь по классу с Олей Рыбкиной. В школу приди пораньше.
Вон что, оказывается! Ничего себе отключился! Просто ноль внимания на то, что говорят вокруг. Ну что ж, дежурным так дежурным. Привыкать-то надо.
— Ну, как? — спросила мама. — Как в школе?
— Ничего, — сказал я. — Нормально.
— Я рада, я рада, — сказала она незнакомым почему-то голосом. Она, неизвестно зачем, растопырила руки и не пускала меня в комнату, а подталкивала в кухню.
— Что? Что? — говорил я, не понимая.
— Ты уже подружился с кем-нибудь в школе? — опять спросила она, так что мне тошно стало.
— Почти что да, — сказал я. — Совсем еще нет, но уже как бы подружился.
— Он там, — сказала она. — В той комнате. — И она вздохнула.
— Кто «он»?
— Мальчик.
— Какой мальчик?
— Он пришел с тобой подружиться.
— Какой мальчик?! — почти крикнул я.
— Он из нашего дома. Только он не из твоей школы. — Она говорила быстро. — Он из английской школы. Я познакомилась во дворе с его мамой. Я сказала, что мы только что приехали и ты новенький, и еще ни с кем не подружился. — Она говорила очень быстро.
— Он сам захотел прийти? — спросил я.
— Да. Или нет. Не знаю. Она предложила вас познакомить, и я согласилась... Она сказала, что я ей нравлюсь, и я ей сказала то же самое...
— Зачем мне этот мальчик? — сказал я, вдруг до боли закусив губу. — Я никогда его не видел. Может, я не хочу с ним дружить. Я его не знаю. И он меня не знает. Может, и он не хочет.
— Боже мой, — сказала мама. — Боже мой! Об этом я и не подумала. Я просто хотела, чтобы было лучше. Я сделала не так, да?
Мне вдруг стало ее ужасно жалко.
— Ерунда, — забормотал я. — Ничего страшного. Не выгонять же его теперь.
— Да, конечно, — обрадованно сказала она.
— Где он, этот мальчик? Раз уж он пришел — пусть.
— Он в комнате, иди, — сказала мама и погладила меня по голове. Даже в глазах темно стало от всего этого.
Я вошел в комнату. Мальчик в белом пушистом свитере сидел на стуле и смотрел в потолок.
Мы оба молчали, а он смотрел в потолок.
— Здравствуй, — сказал я потом.
— Привет, — сказал он.
Я сел, а он встал, и мы долго молчали.
— Ду ю спик инглиш? — спросил он.
— Ноу, ай доунт, — сказал я. — Да ты садись.
— Почему? — спросил он.
— Что «почему»?
— Почему ты сказал, что не говоришь по-английски? Тем более, что ты правильно понял мой вопрос и ответил вполне грамотно.
— Я его не знаю, английский язык, — сказал я.
— А почему? У вас в школе что — немецкий или французский? Но ты все равно правильно ответил, грамотно.
— Нет, в школе у нас английский.
— Так почему ты не знаешь?
— У меня тройка, — сказал я.
Я подумал вдруг, что мама сейчас стоит за дверью и старается услышать, о чем мы говорим.
— Мне моя велела к вам заскочить, — сказал он. — Потому что тебе нужна помощь. Он, говорит, новичок в нашем городе, у него, говорит, трудности. Какие именно?
Ничего я не мог с собой поделать. Я и так-то не глядел на него, а тут вообще отвернулся и молчал, наверное, целую вечность. Конечно, хамство было молчать так долго, если человек пришел к тебе в гости, но я ничего не мог с собой поделать, ничего...
Вдруг, сам не понимаю, как это вышло, я повернулся и посмотрел ему прямо в глаза. Прямо в глаза! Как я сумел? Нет, это не я сумел, не специально, просто что-то меня заставило.
Он вдруг стал что-то громко насвистывать, глядя мимо меня, и потом сказал:
— Ну, привет. Я пошел, — сказал он.
— Привет, — сказал я.
— Забегай поболтать.
— Я тут скоро по горло занят буду, — сказал я, краснея. Я опять старался не смотреть на него, когда закрывал за ним дверь. Честно, я почувствовал вдруг, что жутко устал.
— Почему он так быстро? — спросила мама. — Ты его обидел?
— Вот еще!
— Может, он тебя?
— Нет-нет, — сказал я.
— Он так быстро ушел, — сказала мама, вздохнув.
— Ему нужно выучить сегодня пятьсот новых английских слов, — сказал я.
— Боже мой! — воскликнула мама. — Что делают с детьми! Он хороший мальчик?
— Просто прекрасный!
— И ты с ним подружился, не так ли?
— Почти. Сразу ведь невозможно.
— Да-да, — сказала она. — Конечно. Я только очень хочу, чтобы ты не расстраивался, что сразу подружиться невозможно.
Когда она это сказала, со мной вдруг что-то случилось: я вдруг запрыгал, забегал по квартире. «Что с тобой? Что с тобой?!» — кричала мама. «Ничего, ничего, я сейчас, я скоро!» — кричал я. «Что же с тобой?!» — кричала она. «Ерунда! — кричал я. — Я сейчас!» — и выскочил, хлопнув дверью, из квартиры на лестницу с белым листком бумаги в руке. Я даже не помню, откуда он у меня в руке взялся.
Я помчался по лестнице наверх, на самый верх, на восьмой этаж, и только там остановился и отдышался. Сердце у меня прыгало, как ненормальное. Я открыл окно, и мне в лицо подул ветер, и небо было голубое-голубое и огромное, и я стоял высоко над землей один, люди были совсем маленькие внизу, а ветер был теплый, и я, торопясь, сложил из белой бумаги птичку, и размахнулся, и кинул ее из окна в воздух.
Она не заковыляла в воздухе, не свалилась головой вниз, нет, она полетела плавными широкими кругами, медленно приближаясь к земле.
Вдруг я увидел внизу Зику, совсем маленькую сверху, и еще какую-то девчонку — тоже очень маленькую; они шли, держась за руки и размахивая портфелями. Мне эта девчонка показалась знакомой, но я тут же подумал, что это ерунда, ведь у меня же нет знакомых, и как раз в этот момент не Зика, а эта девчонка увидела мою птичку и стала прыгать и хохотать, глядя, как птичка все приближалась к ней, все ниже и ниже, делая круги все меньше и меньше...