Я кое в чём разбираюсь…
Юрий Анатольевич был строгим учителем. Я занимался много, хотя порою, вроде Васьки, бранил свой фагот. Во всяком случае, я понял — научиться чему-нибудь по-настоящему не так-то просто. Вот в августе, когда мы только-только переехали в новый дом — ещё даже Женька не переселился, — я решил стать пожарником. Думаю, надо брать сразу быка за рога — главное, не бояться высоты. И начал тренироваться: забрался с нашего балкона по пожарной лестнице до уровня седьмого этажа, глянул вниз и только тут понял, что погибаю.
Я так вопил, что дядя Стёпа, бросившийся мне на помощь, чуть не оглох и едва отодрал меня от железных прутьев.
Словом, чтобы стать хорошим специалистом — прав Васькин учитель! — нужны любовь, терпение и труд. И ещё — знания.
Женька со мной согласен. Профессия дирижёра очень трудная. Это тебе не по пожарным лестницам лазить. Если дирижёр — генерал музыкального войска, то разве он может быть неграмотным? Как же он поведёт свою армию в бой и выиграет сражение? Когда я спросил об этом Юрия Анатольевича, он согласился со мной и сказал, что дирижёр должен видеть дальше, слышать лучше, знать больше, чем все остальные оркестранты, вместе взятые. А иначе пусть лучше и дирижёрскую палочку в руки не берёт, всё равно ничего не получится!
Конечно, Юрий Анатольевич прав. Вот Геннадий Максимилианович собирается дать мне в руки тучку грозовую, то есть, я хочу сказать, партию для фагота. Я ещё и не подозреваю, что это такое, что мне предстоит играть и что будут играть другие инструменты, скажем, какая-нибудь вторая скрипка на самом последнем пульте. А он всё знает заранее, даже за несколько месяцев вперёд!
Ну, что там говорить? Учиться надо — это факт!
Я, например, без году неделя, как учусь в музыкальной школе, а уже кое в чём разбираюсь. Вы думаете, что всякая музыка доходит сразу? Ничего подобного. Чтобы научиться её понимать, нужно много раз подряд слушать одно и то же. Не мешает также узнать, что про неё люди говорят. Почитать о ней в разных книжках. Потом ещё и ещё раз послушать, пока каждый звук не станет для тебя добрым знакомым. Тогда и расстаться с этой музыкой не захочешь. Так и будет тянуть послушать ещё разочек. Это уж точно!
Ну конечно, бывает музыка, которая сразу доходит. И мудрить-то тут нечего. Я вот однажды услышал на школьном концерте коротенькую пьеску под названием «Бурре» композитора Моцарта. Она мне так понравилась, что я стал тут же узнавать: а для чего написал её Моцарт? И узнал, что это очень старинный французский танец. Мне представилось, что исполняет танец какой-то маленький грустный человечек. И вовсе не хочется ему танцевать. Но его заставили. Вот он волей-неволей танцует.
Я даже на фаготе пытался сыграть этот танец.
Одним словом, если нравится — значит, доходит!
Но если не нравится, сразу говорить, что музыка плохая, тоже нельзя. Сначала надо разобраться, что к чему, а потом уже судить…
Словом, я теперь кое в чём разбираюсь, не то что раньше.
Вчера говорю Женьке:
— Знаешь, Жень, что такое нотный стан, диез или бемоль?
А он хлопает ушами. Разве это дирижёр?
Сегодня я ему:
— Представляешь, оказывается, кроме скрипичного ключа, есть ещё и басовый!
Женька таращит глаза и опять ровным счётом ничего не понимает. Конечно, где ему всё это знать, если он, кроме ключей от квартиры, никаких других и не видел.
Я окончательно задрал нос и говорю:
— Знаешь ли ты, что такое амбушюр?
Женька разозлился и заявил, что плевать он хотел на мой амбу… как это? Он, мол, скоро такое узнает, чего мне и во сне не приснится!
И Женька сказал мне по секрету, что будто где-то по соседству есть ещё одна музыкальная школа. И завтра же он поедет поступать в ту школу… Какая, мол, разница? Лишь бы стать дирижёром!
— Возьми и меня с собой, ладно? — попросил я.
Мы отправляемся на поиски
Женька охотно согласился, и мы после уроков отправились на поиски той, другой музыкальной школы.
— Далеко она? — спросил я.
— Совсем недалеко.
Женька вытащил из кармана бумажку с адресом:
— Это мне в справочном дали. Тут всё подробно написано.
Мы промчались две остановки на метро. Прокатились немного на автобусе. Проехались на троллейбусе и пересели на трамвай.
Когда мы добрались до цели, мне захотелось есть.
У Женьки в портфеле нашёлся бутерброд с сыром, который мы разделили поровну и мигом уничтожили.
К директору школы нас пропустили сразу.
А директором здесь была директриса.
Она выслушала нас, узнала, где мы живём, и очень удивилась:
— Да что вы, ребята, ездить в такую даль! У вас же под боком прекрасная новая школа. И Геннадий Максимилианович чудесный человек. Вы у него были?
— Были, — сказал Женька. — То есть был Федя… Его приняли в школу, а меня… Ещё не проверяли…
— Хочешь, я позвоню Геннадию Максимилиановичу и попрошу, чтобы он тебя прослушал?
— Нет! — вырвалось у Женьки.
— Почему?
— Там дикий конкурс, — соврал я и покраснел. Директриса испытующе посмотрела на Женьку.
Женька повернул голову к окну и сделал вид, что заинтересован происходящим на улице. Но уши у него горели словно после хорошей трёпки.
Директриса вдруг улыбнулась. Может, она поняла, что дело тут нечисто? Во всяком случае, она и виду не подала, а спокойно сказала:
— Тебя как зовут… Женя? Поверь, Женя, ездить тебе сюда не имеет смысла. Сил не хватит, и никакой учёбы не получится. А прослушать я тебя с удовольствием прослушаю…
Директриса увела Женьку в один из классов, а меня попросила подождать.
Женька вернулся не скоро.
А когда вернулся, я его просто не узнал, такой он был мрачный.
— Что случилось? — спросил я.
— Не приняли… — нехотя ответил Женька.
Всю обратную дорогу он молчал. Потом вдруг полез за пазуху и вытащил конверт:
— Видишь: Людмила Николаевна велела передать Геннадию Максимилиановичу.
— Какая Людмила Николаевна?
— Директриса.
Женька посмотрел конверт на свет:
— Я всё думаю, что там написано…
— Может, Жень, она догадалась, что мы что-то натворили, и написала об этом Геннадию Максимилиановичу?
— То-то и оно, — вздохнул Женька. — Я тоже подумал: может, она догадалась…
Добравшись домой, мы собрали ребят и стали сообща гадать о содержании письма.
Каждый по очереди вертел конверт в руках и рассматривал на свет. И каждый читал вслух надпись:
ГЕННАДИЮ МАКСИМИЛИАНОВИЧУ
(лично)
Даже Грише позволили немного подержать письмо.
— Чего зря время терять, — сказал Васька. — Давайте вскроем конверт.
— Ещё чего! — ответил Женька. — Тут же написано: «Лично».
— А чего особенного? Ничего особенного. Письмо написано про тебя. Мы только прочтём и передадим лично Геннадию Максимилиановичу.
— Как же прочтём, если конверт запечатан?
— Очень просто. Вы что, никогда не видели, как в кино распечатывают секретные донесения? Подержат над паром — и готово дело! Пошли ко мне, у нас сейчас дома никого нет.
Женька заколебался, но любопытство взяло верх, и он последовал за Васькой.
Письмо в надёжном месте
Чайник кипел вовсю. Васька, обжигая пальцы, вертел над паром конверт и приговаривал:
— Сейчас откроется как миленький…
Конверт немного набух и покоробился.
Васька сказал:
— Пора! — и стал тянуть за уголок.
Бумага легко подалась. Но только лишь сантиметра на два-три. Дальше дело не пошло, хоть Васька и пыхтел словно паровоз.
— Ножиком попробуй, — сказал Серёжка. — Сразу отклеится.
Васька взял в руки кухонный нож, просунул его в образовавшуюся щель и резанул.
— Ай! — воскликнул Женька, но было уже поздно. Нож, минуя места склейки, разрезал конверт до самого верха и ещё дальше, вдоль изгиба. — Что ты наделал?!
— В кино всегда отклеивается, — растерянно сказал Васька.
— «В кино, в кино»! — передразнил Женька и отобрал у него письмо.
— Теперь всё равно, — сказал Серёжка, сгорая от нетерпения. — Раз уж так получилось, давайте прочтём.
— Женька! — взмолился я. — Лучше отдать письмо, пока не поздно!
— И правда, — согласился Женька. — Отнесите его Геннадию Максимилиановичу.
Женька подклеил уголок, прогладил конверт тёплым утюгом, и мы пошли в школу — я, Серёжка и Васька. За нами, как всегда, увязался Гриша.
У самой школы Серёжка остановился и говорит:
— Покажи-ка мне, Федя, письмо.
Серёжка взял у меня конверт, повертел его в руках и пробормотал:
— Что же там написано?
— Не смей, Серёжка! — только и успел воскликнуть я.
Серёжка отбежал в сторону и через надрез, сделанный Васькой, без особого труда вытащил из конверта небольшой листок.
Вот что там было написано:
Уважаемый Геннадий Максимилианович!
Я прослушала у себя Женю Тюнева. Он пел мне «Орлёнка», и я, признаюсь, получила большое удовольствие. Рекомендую его и даже ходатайствую. Мальчик он, безусловно, музыкально одарённый. Только ведёт себя странно. Почему он обратился в нашу школу? Очень прошу — разберитесь и обязательно позвоните мне потом.
— Видали? — победоносно сказал Серёжка. — Хорошо, что мы не отнесли письмо Геннадию Максимилиановичу. Он сразу бы отыскал Женьку. Давайте его пока спрячем…
— Это плохое письмо? — спросил у меня Гриша.
— Хорошее, — ответил я.
— Геннадий Максимилианович примет Женьку, если прочтёт его?
— Теперь-то уж примет. Обязательно примет, — рассеянно сказал я и подумал, что Серёжка прав: письмо надо спрятать на несколько дней, а потом передать его Геннадию Максимилиановичу вместе с деньгами за стекло. Так лучше: семь бед — один ответ!
— У меня есть тайник… — сказал Васька и оглянулся на Гришу. — Ты, Гриша, уходи отсюда. Нечего тебе здесь делать…