Гриша надулся, засопел и нехотя поплёлся прочь.
А Васька привёл нас к стене дома, выходящей на пустырь, и показал большую дыру между двумя кирпичами. Это пространство, случайно при строительстве не заполненное раствором, и было Васькиным тайником. Надёжное место, ничего не скажешь!
Мы сложили конверт вдвое и засунули в дыру. Потом тщательно заложили её мелкими камушками.
И тут я заметил, что за нами из-за угла подсматривает Гриша.
Я погрозил ему кулаком, и он тотчас исчез.
— Кому ты это? — спросили меня ребята, озираясь по сторонам.
Я промолчал.
Бойкот объявлен и отменён
Не откладывая дела в долгий ящик, я отправился к дяде Стёпе. Может, думаю, денег накопилось достаточно и пришёл конец нашим мучениям? И вообще пора кончать всю эту канитель. Нужно возместить убытки, нанесённые школе, а потом пойти всем вместе к Геннадию Максимилиановичу, отдать письмо и рассказать всё, как есть. Это куда лучше, чем врать на каждом шагу и вечно дрожать от страха.
Прихожу к дяде Стёпе и не успеваю слова вымолвить, как он говорит:
— А этот ваш… толстый такой, он что, ангинку прихватил?
— Васька-то? — спрашиваю. — Не-ет, он у нас никогда не болеет.
— Он чегой-то деньги вторую неделю не бросает в окошко. Твои да Серёгины я часто подбираю, а этот словно в воду канул…
Я задумался.
Потом меня вдруг осенило:
— Ах ты, виолончель толстомордая! Ну, погоди!
Я мигом разыскал Серёжку и всё ему рассказал.
— То-то он от меня бегает, — сказал Серёжка. — Я ему: «Вася, Вася», а он: «Спешу, мне нужно на виолончели заниматься!»
В это время к нам подошёл Гриша. Узнав, в чём дело, он сказал:
— А мне Васька говорил, чтобы я никому не ябедничал, как он ест мороженое. Он и мне отламывал по кусочку. По ма-аленькому.
Сообщение Гриши вызвало у нас новый приступ негодования.
Обсудив всё как следует, мы решили выследить Ваську и поймать его на месте преступления.
Мы установили посты у ближайших лотков с мороженым и, танцуя от холода, посылали друг другу устные депеши.
Связным был Гриша. Он бегал от меня к Серёжке, а от Серёжки снова ко мне.
И вдруг, когда мы окончательно посинели от холода, Гриша сообщил на мой пост:
— Я видел Ваську! Он там, в парадном. Ест мороженое…
Уж не знаю, как Васька умудрился обвести нас вокруг пальца, только молодец Гриша. Если бы не он, мы бы потерями ещё немало времени. Всё-таки и от Гриши иногда бывает толк!
Через минуту Васька был пойман.
Он вытирал о пальто липкие пальцы. Серёжка схватил его за рукав:
— Попался, обжора, предатель!
— Чего пристал? — вскрикнул Васька.
Он сразу понял, какая опасность ему угрожает, поэтому вёл себя особенно нахально.. Но нас не проведёшь!
— А ну, покажи язык, — потребовал я.
— На, смотри!
Васька показал мне кукиш и, вырвавшись, бросился наутёк.
Мы его догнали в конце переулка и повалили в сугроб.
Я и Серёжка уселись на него верхом и чувствовали себя, как на вулкане.
— Покажи язык, тебе говорят! — вновь потребовал я.
— Чего пристали? — жалобно воскликнул Васька и плотно захлопнул рот.
Тогда я расстегнул ему пальто и принялся щекотать.
Сначала Васька терпел. А потом стал хохотать.
Серёжка заглянул ему в рот.
— Конечно, — сказал он. — Весь язык инеем покрылся.
— Шоколадным? — спросил я, глотая слюнки.
Мне вдруг до смерти захотелось мороженого.
— Нет, — ответил Серёжка. — Тринадцатикопеечным, сливочным.
— А ну его, — сказал я, — пойдёмте, ребята. Руки ещё об него марать…
Вконец расстроенные, мы в этот день не отдали дяде Стёпе очередного взноса, а купили себе по брикету пломбира и долго обсуждали подлое Васькино поведение.
Грише, за особые заслуги, каждый из нас отломил по кусочку. Он с удовольствием съел мороженое, потом погрустнел, повздыхал и сказал:
— А за что вы Ваську прогнали?
— Пойди, он тебе сам расскажет, — посоветовали мы Грише.
Ваське был объявлен бойкот.
На следующий день мы опять говорили о Ваське и ели мороженое, но, когда это должно было повториться ещё раз, я твёрдо сказал:
— Хватит. Так мы никогда не соберём денег. А Геннадий Максимилианович уже напал на Женькин след.
Мы разыскали дядю Стёпу, а он ошарашил нас новым сообщением:
— Ну, голу́бы, молодец этот ваш… тьфу! — всё забываю! Ну, толстый: сразу три рубля принёс. Ещё немножко поднатужьтесь, звери-кролики, и дело с концом!
Потрясённые, мы долго ходили по пятам за Васькой и пытались заговорить с ним. Но он гордо отмалчивался. Наконец не выдержал:
— Вы думаете что — у меня совести нет? Когда я ел мороженое, у меня, может, слёзы текли из глаз…
— Откуда ты деньги взял? — спросил я.
— У меня теперь нет кошки… — страдальческим голосом сказал Васька.
— Неужели продал? — воскликнул я, хорошо знавший Васькину кошку по имени Рельса. — Она же у вас мышей боялась и вся облезлая была.
Васька покачал головой:
— Не продавал я её. Отец мне в прошлом году аквариум купил и рыбок шесть штук — помните, это ещё было в старом доме? Ну вот… А рыбки были не простые, а дорогие. Я их выловил, положил в банку с водой и отнёс в зоомагазин. На Арбат ездил — вот куда! Там рыбки редко бывают в продаже. У меня их сразу купили и ещё спасибо сказали.
— А Рельса обиделась и сбежала из дому? — спросил Серёжка.
Васька не нашёл нужным отвечать на глупые шутки. Он продолжал:
— Пришёл с работы отец и говорит: «Куда, пакостник, рыбок подевал?» А я говорю: «Стал менять воду, а Рельса их съела». Отец рассердился и унёс Рельсу обратно в депо…
— На перевоспитание?
— Не знаю. Только с тех пор я её не видел.
— Жалко Рельсу?
— Жалко, — вздохнул Васька. — Бывало, так исцарапает руки, что я по три дня не мог к виолончели прикоснуться…
— Ничего, Васька, — сказали мы ему. — Зато теперь ещё немного — и Женька попадёт в музыкальную школу. Это тоже кое-что значит!
— А я тебе котёнка поймаю, — сказал Гриша, который всё время жался к Ваське. — Тебе какого: серенького или в полосочку?
— Знаете что, ребята! — воскликнул я. — Давайте всё расскажем Женьке. Чего он зря мучается?
— Нет, — ответил Васька. —Так неинтересно. Лучше подождём, пока он выучится на дирижёра, потом как-нибудь скажем: «А ну, Женька, верни должок, что-то мороженого захотелось!» Вот удивится!
«Орлёнок»
А Женька тоже зря времени не терял. Он раздобыл большой лист ватмана, разрезал его пополам, потом склеил две половинки в длину и разложил на подоконнике. Поставил рядом пузырёк с чернилами, взял в руки кисточку и принялся рисовать.
— Ба! — воскликнул я. —Да это же клавиатура!
— А для чего? — спрашивает Женька и отвечает сам себе: — Куплю самоучитель и буду тренироваться!
— Самому трудно научиться, — говорю. — Попроси Лену Мухину: она научит.
— Правильно!
Мы пошли к музыкальной школе. И словно угадали: навстречу выбегает Лена.
— Вот хорошо! — воскликнул Женька.
— Ой, мальчики, ничего хорошего нет!
И она рассказала, что через полчаса в клубе домоуправления начнётся концерт, за который она отвечает. А исполнитель «Орлёнка» заболел. Татьяна Васильевна на уроке, Геннадия Максимилиановича нет, спросить не у кого, заменить некем…
— Что делать? Ума не приложу! Без «Орлёнка» ну никак нельзя!
Я вдруг вспомнил письмо директрисы Людмилы Николаевны, посмотрел на Женьку и сказал:
— Пусть он споёт. Он может.
— Я?! Вы с ума сошли! Я сроду нигде не выступал.
— Это совсем не страшно, честное слово! — воскликнула Лена. — Женя, будь другом, выручай. Знаешь как нужна песня!
Сначала Женька колебался. Потом согласился.
А Лена вдруг хлопнула себя ладонью по лбу:
— Нет, ничего не получится. Совсем забыла; программу концерта ведёт Кузя.
— Опять этот Кузя! — воскликнул Женька.
В нём пробудился дух противоречия. Другой на его месте сразу бы отказался от этой затеи. А Женька лишь сощурил глаза.
— Мы его устраним, — сказал он.
— Устраним?
— Да. Я покупаю билет в кино. Вы говорите ему, что идёт советско-итальянско-французско-японский фильм — дети до шестнадцати лет не допускаются! — под названием… Под названием… «Кровавая дорога».
— Такого фильма нет, — сказал я.
— И не было, — подтвердил Женька. — А ты слушай дальше и не перебивай. За пять минут до начала сеанса вы обменяете билет на право вести программу концерта. И дело в шляпе!
— А ещё через пять минут, — сказал я, — Кузя прибежит обратно и поднимет такой шум!
Женька рассмеялся:
— Прибежит, не досмотрев кино? Такого не бывает.
— Женя, — сказала Лена, — ты настоящий психолог!
— Ага, — согласился Женька. — Готовься, Федя, вести программу концерта вместо Кузи.
— Нет, Женька, — сказал я. — Ты не психолог, а настоящий псих. Я ведь не умею объявлять. На сцене я двух слов не смогу связать. Я…
— Трус ты, вот кто, — ответил Женька. — Может, ты, Лена, после вступительного слова проведёшь концерт? Этот — хуже девчонки.
Ах, так?!
Я поправил на носу очки и возмущённо сказал:
— Нет, программу буду вести я! Посмотрим, кто хуже девчонки: я или она!
У Женьки слово с делом не расходится. Слетав в кинотеатр, он передал мне билет в кино.
Мы с Леной пошли в клуб домоуправления, куда уже собиралась публика, разыскали Кузю и отозвали его в сторонку.
— Слушай, Кузя, — говорю. — У нас в кинотеатре идет советско-итальянско-французско-японский фильм — дети до шестнадцати не допускаются! — «Кровавая дорога»…
— Ну-у?! — вскричал Кузя. — А вчера там другая картина шла.
— Так то вчера, — говорю, радуясь, что «клюнуло». — А сегодня — это не вчера. Правда, Лена?.. Вот у меня и билетик есть, видишь? На восемнадцать сорок пять.
— Эх, везёт же дуракам! — сказал Кузя, глядя на билет как зачарованный.