Мы сыграли симфонию с таким увлечением, как никогда.
Слушатели аплодировали и кричали «браво!». Совсем как тогда, осенью, в Кремлёвском театре. А скрипачи, виолончелисты и контрабасисты постукивали смычками по корпусу своих инструментов. Теперь я знал, что это означает — так оркестранты аплодируют своему дирижёру и благодарят публику за внимание.
А наш дирижёр, убежав, долго не появлялся, хотя слушатели настойчиво требовали его выхода. Краем глаза я видел, как Лена Мухина и ещё кто-то пытались вытолкнуть Женьку на сцену, а он вцепился руками в косяк двери — и ни в какую.
Наконец появился Геннадий Максимилианович, что-то сказал Женьке, и тот, под дружный взрыв аплодисментов, вышел на край сцены и поклонился.
Концерт был окончен, о чём со сцены объявил ведущий. Но его никто не услышал, потому что оркестранты уже покинули свои места и попрыгали прямо со сцены в зал. А слушатели устремились им навстречу и стали обнимать своих ненаглядных детей, словно не видели их вечность.
Когда мы были уже на улице — я, Женька, Васька, Костя, Петя, Лена, Серёжка и, конечно, Гриша, — Женька сказал:
— Ребята, а завтра у меня день рождения, приходите все!
И тут я увидел в сторонке Кузю-барабанщика. Он смотрел на нас, но подойти не решался.
Я отозвал Женьку в сторонку:
— У меня к тебе огромная просьба — только ни о чём сейчас не расспрашивай. Я тебе всё потом объясню, договорились?
— Валяй, обещаю.
— Пригласи Кузю.
— Да ты что?!
— Женька, ты же обещал!
— Ладно… Но ты всё-таки, Федя, чокнутый!
Заключение
Теперь мы с мамой часто говорим о музыке. А ещё чаще играем вместе.
Музыка для этой цели выбирается попроще и полегче, потому что мы ещё не очень-то владеем инструментами.
Когда проходит первая репетиция нашего дуэта, папа удаляется на кухню и терпеливо сидит там, пока не смолкают звуки. Но зато потом, когда мы сыграемся, папа слушает нас и даже улыбается.
А однажды мама повела меня в Дом учёных. На концерт.
Мама оставила меня в зале и исчезла.
Потом я её увидел в оркестре. Она помахала мне кларнетом и подмигнула.
Я знал, что у мамы очень короткая партия — не больше четырёх строчек. Впрочем, об этом знал не только я, но и весь наш дом от первого до десятого этажа: мама очень старательно разучивала свою партию.
Я пересел поближе и ещё раз убедился в том, что оркестр на самом деле состоит из учёных.
В том, что они учёные, я не сомневался. Особенно насчёт одного из них. У него была огромная седая борода.
Бородач оказался концертмейстером оркестра — так называют самого первого скрипача, который сидит по левую руку дирижёра.
У нас в оркестре место концертмейстера занимает Петя Люлькин.
Правда, оркестром Дома учёных руководил не какой-нибудь мальчишка, а солидный дядя. Он медленно пробирался к дирижёрской подставке. Белая манишка, чёрный фрак и походка вперевалочку делали его похожим на пингвина.
Взобравшись на подставку, он повернулся лицом к оркестру. Манишка исчезла. И сходство с пингвином — тоже.
Моё внимание вновь переключилось на бороду. Я сидел и, вместо того чтобы слушать, всё время следил за концертмейстером. «Интересно, — думал я, — куда он кладёт бороду во время игры — на скрипку или под неё?»
Но сколько я ни смотрел, так всё равно ничего толком не разглядел. Мне казалось, что смычок ходит не по струнам, а прямо по бороде. Но этого же не может быть!
Когда оркестр закончил своё выступление, я побежал разыскивать маму.
Я ей сказал:
— Мама, ты здорово играла, лучше всех!
И она чмокнула меня в щёку.
Тут к нам подошёл бородатый концертмейстер и церемонно поцеловал мамину руку.
— Ну, как вам понравилось наше выступление? — спросил он. — По-моему, очень недурно, а?
— Очень и очень мило, — ответила мама.
— Мы играли корректно, музыкально и чрезвычайно эмоционально, как вы считаете?
— О, да!
И меня удивило, что они радуются как дети и даже бессовестно нахваливают себя.
— Не правда ли? — продолжал учёный. — Особенно вот это место: «Ра-рай-ра-рай-ра-ра-ра-ра!»
— И вот это: «Ту-ра-ра-ра-ра-ту-ра-ра!» — откликнулась мама.
— Ай да мы! — рассмеялся бородач и вдруг обратился ко мне: — А вам, уважаемый, что больше всего понравилось? Какие мысли пробудил в вашей голове несравненный Пётр Ильич Чайковский?
Я растерялся и помимо своей воли брякнул:
— А куда вы кладёте бороду во время игры: на скрипку или под неё?
— Гм… Фм… — пробурчал учёный. — Ей-богу, не знаю!
А мама ещё долгое время хохотала до слёз и рассказывала папе, что бедный учёный с тех пор не знал, куда девать свою бороду.
Она ему мешала и на скрипке, и под ней. Он промучился около недели, а потом наконец рассердился и сбрил её!
Ну, я больше не стану рассказывать ни про учёных, ни про их бороды. Скажу только, что я твёрдо решил играть в их оркестре. А если из меня не получится учёный и я буду работать где-нибудь в другом месте, то и там можно собрать оркестр. Неужели мне не удастся подобрать подходящих ребят вроде маминых учёных?
А пока я бросаю писать.
Что будет со всеми нами? Трудно сказать. Может быть, некоторые из нас так полюбят музыку, что захотят стать музыкантами? Кто знает! А сейчас мы изо всех сил готовимся к контрольным урокам и переводным экзаменам. Ни о чём другом пока думать не приходится.