Лыков ехал и думал: вот она, русская реальность… Вокруг грабят и убивают людей, а полицмейстеру нечем себя занять, кроме как ставить палки в колеса начальнику сыскного отделения. Надо, конечно, поглядеть, что за фрукт этот Пришельцев. Не сам ли он дает поводы к склокам. Но в Петербурге перед отъездом статский советник посмотрел отчет из Екатеринодара за минувший, 1910 год. Раскрыто грабежей простых – 100 %, вооруженных – 100 %, убийств – 100 %, мошенничеств с подлогами и вымогательствами – 100 %, растрат – 100 %. Феноменальные показатели, большинству отделений они и не снились. Само собой, есть и упущения: из краж со взломом раскрыто лишь 13 %. Черт бы с ними, главное, что убийцы и грабители все изловлены. Но вот коллежский асессор встал не туда при визите министра, и значит, нужно его публично оскорбить.
Наконец они приехали. Здание городского управления полиции выглядело неказисто: в полтора этажа, обшарпанное и окрашено в какой-то грязно-бурый цвет. На крыльце маялся чинуша с газетой в руках. Оказалось, это секретарь управления, а газету он держал неспроста: в ней фотография Лыкова, которая должна была помочь опознать гостя.
Алексей Николаевич попал в газеты не в первый раз. Теперь поводом послужило его участие в разгроме остатков шайки Савицкого. Самого атамана застрелили еще два года назад под Гомелем, но некоторые из его подручных сумели скрыться. За бандитами числилось более сорока убийств. Военный суд в Чернигове приговорил четырех главных виновных к смерти, восьмерых – к бессрочной каторге. Народ облегченно вздохнул, как вдруг спустя время в Киеве опознали некоего Курилло. Головорез спокойно работал официантом в ресторане Соловцова! Киевское сыскное передало дело Департаменту полиции, и Лыков с Азвестопуло поймали еще пятерых забытых следствием членов знаменитой шайки.
Статский советник вошел в кабинет полицмейстера. Тот встретил его стоя навытяжку:
– Ваше высокородие…
– Здравствуйте, Дмитрий Семенович. А меня звать Алексей Николаевич. Давайте попьем чаю и поговорим.
Захаров оказался бесцветным человеком с глазами как две заслонки. Увидав приветливое обращение гостя, есаул еще более насторожился. Лыков с полчаса, как мог доброжелательно, рассказывал ему о своем поручении. Они согласовали обязанности, выпили по три стакана чаю. Наконец командированный осторожно спросил:
– Главным помощником мне будет ведь Пришельцев?
– Точно так. На мне целый город, ответственность, то да се. Верите: ночей не сплю, все о службе думаю. У нас ведь как: нынче атаман, а завтра яман. Приходится крутить, как цыган солнцем[15]. А Пришельцев…
– Что он за человек?
– Ему лишь бы отчет гладкий был. К службе совершенно равнодушен. Взятки золотыми часами берет… А начальник области не препятствует. Дисциплины никакой: мне, полицмейстеру, отказывает в рапорте!
– Но если глядеть в отчеты, то раскрываемость у него на высоте.
Захаров вспыхнул:
– Это еще надо проверить его отчеты! Пришельцев хорош очки втирать. А банду «Степных дьяволов» второй год изловить не может.
– Я вас понял, Дмитрий Семенович, спасибо за откровенность. Буду согласовывать с вами каждый свой шаг. Но коллежский асессор по должности обязан быть мне ближайшим помощником.
– Так пусть и покажет себя. Увидите: опростоволосится. Скорее груши на вербе вырастут, чем Пришельцев поймает Вариводу.
– Вы не знаете, когда начальник сыскной вернется в город? – сменил разговор питерец. – Мне с ним хотелось бы увидеться уже сегодня, хоть за полночь.
– Алексей Николаевич, – вкрадчиво заговорил есаул, – у вас ведь в кармане Высочайшее повеление. Вы здесь все можете. Верно?
– Ну…
– Вот и воспользуйтесь правами. Присмотритесь к этому прощелыге, и непременно увидите, что я прав. Тогда и… снять его, шахрая[16], с должности. А?
– Дознание покажет, каков на самом деле ваш подчиненный. И все же, как мне его увидеть?
– Я распоряжусь, чтобы он вас ждал. Сейчас коллежский асессор в Ейском отделе, но к вечеру обязан вернуться. Мне, конечно, он докладывать не будет, а сразу пойдет к Бабычу. Любит к начальству шастать, усердие показывать.
– Но ведь именно Михаил Павлович послал его в отдел. Поэтому и доклад ему.
Полицмейстер смутился:
– Да, однако ведь и я ему начальник. И тоже желаю знать про дознание.
В разговоре возникла заминка.
– Не хотите ли еще чаю? Или есть коньяк.
– Нет, спасибо. Я пойду.
– Позвольте вас сопроводить, – вскочил есаул. – Покажу все эти… достопримечательности. Город у нас красивый.
– У вас дел выше головы. Я сам, не беспокойтесь.
– А где остановились, Алексей Николаевич?
– В «Центральной».
По лицу Захарова пробежала непонятная гримаса:
– Так-то конечно… с такими прогонами… по чину пятого класса, да еще по Высочайшему повелению…[17]
– Не в ту гостиницу поселился?
– Нет, что вы. Но там номер десять рублей в день!
– Куда деваться? – развел руками сыщик. – Все говорят: нефтяная горячка. И потому дерут втридорога.
– Ох, разбойники хуже Полюндры…
Лыков простился с полицмейстером и вышел в приемную. Корж тут же вскочил: ловкий, подтянутый.
– Куда теперь, Алексей Николаич? До возвращения Пришельцева еще часа три.
– А давайте по городу пройдемся. Люблю новые места узнавать. Захаров сейчас предлагал себя в чичероны, но я отказался. Пиво в Екатеринодаре есть хорошее?
– Так точно! Завода Ирзы, «Новая Бавария» называется. У них собственный артезианский колодец, в котором лучшая в городе вода; они ею даже торгуют. Пиво первоклассное.
– Хочу его распробовать. Еще я из пролетки видел раковарню. Хорошее заведение, мне такие лишь в Ростове встречались. В Кубани разве тоже раки водятся? Говорят, она мутная.
– Это известка ее мутит, а так ничего. А раков ловят в притоках да в горных речках. Ну, идемте. Что еще желаете увидеть, кроме раковарни?
– Красивые улицы с интересными домами.
– Ну, лучшую вы уже смотрели. Пойдемте остальные глядеть. Пива или чего покрепче отведаем. А там и Александр Петрович вернется.
Глава 4Город Екатеринодар, март 1911 года
Скромное поселение заложили на Кубани в 1793 году. Сначала это был укрепленный лагерь, затем – военная крепость. Требовалось освоить земли, пожалованные Екатериной Второй Черноморскому казачьему войску за ратные подвиги в очередной Русско-турецкой войне[18]. Согласно грамоте, казаки получили в вечное пользование территорию по правому берегу реки от Таманского полуострова на западе до Усть-Лабинского укрепления на востоке. Закубанские горцы не обрадовались соседям, и разгорелась многолетняя резня. Долгое время основные события кавказского противостояния происходили в Чечне и Дагестане, да на Черноморской линии. Но и здесь черкесы скучать казакам не давали… Лишь в 1860 году город стал административным центром вновь образованной Кубанской области, и люди смогли перевести дух. В том же году появилось Кубанское казачье войско. Его создали из Черноморского войска, влив в него дополнительно первые шесть бригад, пеший батальон и две конные батареи Кавказского Линейного казачьего войска. А затем реформы продолжились. Полувековое покорение Кавказа наконец-то завершилось, началась мирная жизнь.
Тогда уже крепость доживала последние дни. Правильнее было бы назвать ее земляным укреплением с редутами по углам. Кирпичных строений было мало, преобладали турлучные[19]. Крепость заняла так называемый Карасунский кут – болотистое место между Кубанью и протокой Карасун, соединяющей Старую Кубань с нынешней. Соответственно и весь город оказался зажат между рекой и протокой и мог расти только на север. Он состоял тогда из нескольких десятков очень грязных улиц. К северо-востоку от крепости располагалась казачья станица Екатеринодарская. Черту города на севере обозначал земляной оборонительный вал с пятью проездными воротами. Заправляли всем военные.
В 1867 году Александр Второй дал Екатеринодару сильный толчок, переведя его на общее управление. Казаки, решившие остаться, переписались в мещане. Зато появились так называемые иногородние: предприимчивые люди другого образа жизни. Многие из них были с деньгами, они открыли лавки, магазины, заполнили базары. Заработали заводы и фабрики, резко выросли торговые и промышленные обороты. В 1887 году одна из станций Владикавказской железной дороги – Тихорецкая – соединилась с Екатеринодаром, а еще через год линия была доведена до Новороссийска. Это очень оживило город, привлекло в него новые капиталы. Кубань судоходна от впадения в нее Лабы и до самого устья, до Азовского моря. Таким образом вчерашняя земляная крепость сделалась важным транспортным узлом.
Прежний «мокрый угол», где каждое лето царствовала малярия, стал хорошеть. Город раскинулся в низине, а окраины его находились на возвышении. Центр из-за этого оказался болотистым, и много сил пришлось потратить на его дренаж. Карасун в нескольких местах перекрыли проездами, построили дамбу, и полноводный прежде поток превратился в цепь озер. Улицы стали мостить, воду сбрасывать в Кубань, глинобитные дома заменять кирпичными.
Сейчас Екатеринодар представлял собой южный город со стотысячным населением, бойкий и живой. По-прежнему зажатый с трех сторон, он разрастался на север. Южная его часть, самая старая, называлась в народе «панской». Тут располагались Атаманский дворец, памятник Екатерине Великой, несколько красивых особняков, казенные здания – Окружный суд, областное правление, почтово-телеграфная контора. На месте упраздненной крепости стояла войсковая больница. От нее шла на север главная улица – Красная, Невский проспект кубанской столицы. Справа и слева от нее тянулись длинные продольные улицы, горожане называли их боковыми. Самыми престижными из них были Бурсаковская и Рашпилевская. Поскольку городской треугольник от реки расширялся, на востоке добавлялись улицы Борзиковская и Котляревская, а на западе Посполитакинская, Медведовская и Гривенская. Эти восемь продольных улиц пересекали двадцать поперечных, создавая сетку кварталов. В восточной части бывшая казачья станица сделалась Дмитриевкой, выше нее расположилась Покровка. Улочки на окраинах были застроены скромно, торговля шла незамысловатая, грязи по колено… Еще восточнее пролегла железная дорога, а за ее полотном широко раскинулась Дубинка, главная головная боль городской управы. За Дубинкой город переходил в Сады. Сто двадцать два фруктовых сада сплошной полосой тянулись на семь верст до казачьей станицы Пашковской, создавая летом отличные условия для жизни бездомных.