Но если главная причина развала государства и нерешения его стратегических проблем, в том числе национальной, — рыночность власти, то суверенизация как следствие рыночности власти и тем более сам институт национальных образований не могут считаться препятствием решению нашего вопроса. Поэтому надо не разрушать национальные образования только потому, что и в них буйствует общий рыночный беспредел, а обеспечить и в них защиту власти от оголтелой ее конвертации в деньги и собственность.
Разрушать национальные образования только потому, что во главе их — тоже рыночная власть, значит наказывать народы вместо этой власти, значит лишать их национального будущего, значит разрушать основу многонациональной страны. А еще это значит вызвать взрыв мощных национальных чувств, заставить уже народы защищать свои подлинные национальные интересы и при этом спровоцировать теснейший союз между народами и паразитирующими на них собственниками во власти на борьбу с федеральной властью. То есть, вместо помощи народам в освобождении их от рыночной власти получить слияние интересов сегодняшних антагонистов и — тиражирование Чечни.
Государству никогда нельзя забывать, что народы — его дети, его надежда и опора, его будущее. Как оно обойдется с ними сегодня, такое отношение к себе получит от них завтра. Народы объективно за сильное государство, способное их защитить, за порядок в государстве и — за единое государство, без которого им в одиночку не выжить. И никогда нельзя смешивать национальных рыночников во власти и сам народ, страдающий от этих рыночников.
Таким образом, жупел суверенизации, по внимательном рассмотрении, также не может служить причиной нерешения нашего вопроса.
Что еще стоит на нашем пути? Отсутствие у государства средств? — Но нерешение нашего вопроса обходится государству в десятки раз дороже. Страна должна внешним кредиторам? — Но, может быть, и здесь есть выход? Может быть, удастся совместить проблемы внешнего долга страны с проблемой ее внутреннего долга перед одним из ее репрессированных народов? Может быть, попробовать договориться и реструктурировать часть долга нашей страны, допустим, той же Германии, в инвестиции в решение проблемы российских немцев? Это ведь может оказаться выгодным и Германии — иначе принять и обустроить еще полтора миллиона российских немцев с членами их семей тоже ведь влетит на первых порах в копеечку.
В любом случае, если думать об интересах страны, то выход найдешь. Тем более в нашей проблеме — выгодной и перспективной для страны, способной привлечь поддержку извне как мало какая еще…
Господи! Сколько вариантов решения нашей проблемы мы уже предлагали! Какие аргументы "за" ни приводили! Какие "контраргументы" ни опровергали! Как скрупулезно ни учитывали постоянно меняющуюся конъюнктуру! "Нельзя" восстановить республику сразу — давайте поэтапно. "Нельзя" сейчас на Волге — давайте рассмотрим варианты. "Нельзя" в данный момент восстановить территориальную государственность — давайте пока государственность без территории. Для каждой "тяжелой" ситуации мы находили выходы и разрабатывали предложения. Потому что всегда понимаем: у страны, у власти есть трудности. И входим в положение. И стараемся помочь — сделать хотя бы то, что на данный момент возможно.
Но почему-то ответного понимания не видим. В ответ — ничего. Ни в 1965, ни в 1989, ни в 1991, ни по сегодняшний день.
Но не может же так быть, чтобы никогда, ничего невозможно было сделать за целых 60 лет! Ведь не полные же паралитики перманентно у власти в стране.
Ну, пусть при Хрущеве чувства справедливости хватило лишь на восстановление государственности пяти репрессированных народов, на шестой его уже не достало. Пусть при Брежневе еще сильны были у "государственных" деятелей личные негативные эмоции к немцам вообще — все же прошли через войну, и позитивных чувств удалось настимулировать лишь на 17 миллионов ГДР-овцев да на затяжные поцелуи с Хонеккером; на своих два миллиона их оказалось совсем тю-тю. Пусть при Ельцине вообще никаких положительных чувств ни к кому не было, буйствовала только низколобая страсть к власти, к собственности, к наживе, к разрушению собственного государства.
Ну, а сегодня? Что сегодня-то мешает? Есть другие проблемы? — А бывает, чтобы их не было? Наша проблема не самая актуальная? — Но жизнь отдельного человека тоже не самая актуальная проблема в стране, однако "скорая помощь" прибывает к нему сразу; а тут речь идет о жизни целого народа. И какой бы ни была проблема в государстве, если она есть, значит ее все равно надо решать. Ибо не решая менее важные, получишь из них более важные…
Мы не любим тех, по отношению к кому были несправедливы. Тот самый случай?..
или сокамерник?
Когда человеку плохо, все кругом плохо. И все виноваты. А когда плохо народу? Когда он столько лет не может ничего добиться? Даже выполнения принятых самой же властью нужных решений? Кто тогда виноват?
Ответ напрашивается как бы сам собой: геноцидный указ 1941 г. принимался на уровне руководства страны; все дискриминационные указы принимались на уровне руководства страны; и восстановление справедливости, реабилитация народа блокировались на уровне руководства страны, — значит, виновата страна. То есть Россия. По всем законам, по всем юридическим принципам, по всем общепризнанным правилам — виновата она. Россия нас несправедливо обвинила, Россия нас необоснованно выселила, Россия нас уничтожала в трудармии, дискриминировала после войны и до сих пор не решает нашей проблемы, выталкивая народ в эмиграцию. То есть мы для нее чужие. А значит, и она для нас не Родина, не мать, но мачеха… Все железно…
Однако не принимают почему-то эту железную логику ни голова, ни сердце. Что-то звучит в ней нечестное, хотя и все вроде "по закону". В чем же дело?
Наверно, трагедии и несправедливости, которые пережили российские немцы, обострили в них чувство справедливости по отношению к другим. (Помните Обращение к населению в Поволжье?) Они осторожны в обвинениях, им надо сначала выяснить причину того или иного отношения к ним.
И тут встает вопрос: а могло ли быть иначе с их проблемой? Не абстрактно, а в конкретной стране, в конкретных условиях, при конкретной власти, при конкретных правителях? Вряд ли нужно углубляться в анализ перечисленного, чтобы прийти к горькому выводу: не могло. И это не попытка оправдать несправедливость; это лишь удручающая констатация ее неизбежности.
И еще одна такая же констатация.
За эти десятилетия, при этих руководителях (особенно при Сталине и Ельцине) не только российские немцы пережили невиданные катастрофы, но и практически все другие народы страны, включая русский народ. И тоже не могли ничего добиться. Но ведь народы и есть государство. Значит, и СССР, и Россия, которыми эти руководители правили, в лице этих народов сами страдали вместе с нами, пусть и немного иначе. Конечно, нельзя полностью персонифицировать такое огромное, такое вселенское зло. Но еще более нельзя деперсонифицировать его, переложив полностью на страну, на ее народы. Это как с холокостом: преступление совершили одни, а расплачиваются десятилетиями другие.
Так кто же совершил преступление против нас, лишив наш народ государственности, сотен тысяч жизней, национального будущего и не решая более полувека наш вопрос? Россия? Но Сталин — это Россия? Берия — это Россия? Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев, Ельцин — это Россия? Это народы России? Кто вообще из руководителей нашей страны после революции был избран на честных выборах? Какая власть за последние 84 года пришла или удерживалась у нас у власти без насилия, без террора, без подлога и обмана? Можно ли считать такую власть — Россией? Или это лишь власть над Россией?
Для большей конкретики: можно ли считать, что кучка чиновников в одном каком-то российском министерстве, которым отданы в "суверенное пользование" наша проблема и наша Программа, вместе с понукающими ими алчными подрядчиками тормозящие и дискредитирующие решение нашей проблемы — это Россия?
Если это — Россия, тогда кем являются народы, не могущие, как и мы, прорвать заколдованный круг невнимания к их проблемам? Кем являются миллионы тех простых людей разной национальности, которые помогали нам выжить в Сибири и Казахстане — нам, немцам, обвиненным в сотрудничестве с немцами, с которыми воевали отцы и братья этих людей? Кем являются 160 миллионов российских граждан, не имеющих в своей стране нормальной жизни сегодня и никакой уверенности в дне завтрашнем? Кем являются те миллионы людей, с которыми мы два с половиной века дружно живем, вместе работаем, кто понимает и поддерживает нас и кто с плакатами стоит на наших съездах: "Немцы, не уезжайте!"
Если мы поймем, наконец, что Россия, замученная и не способная уже почти целый век освободиться от крестоносцев чужих ветхозаветно-свирепых религий, марксистского ли, "демократического" ли толка, — сама все эти годы пыталась из последних сил выжить, то понятия "руководство" и "Россия", "власть" и "Россия", а следовательно, и понятия "вина" и "Россия" вряд ли будут так уж полностью совпадать.
Отсюда, наверное, и объяснение необъяснимой связи российских немцев с Россией: для них она не палач, не тюремщик, а больше их сокамерник. И с ней, с подлинной Россией, они всегда найдут общий язык и взаимопонимание. И для них сегодня вопрос не столько в том, кто виноват в их трагедии и в нерешении их проблемы, сколько в том, как вместе решить их проблему. И еще в том, сможет ли В. Путин переломить, наконец, ситуацию в стране? Хватит ли у него сил, воли и сторонников, чтобы его голос стал не единственным опять для России, а единым голосом самой России? И хочет ли он этого? Или его тоже засосет власть как вожделенная самоцель, а не как данное судьбой последнее средство спасти свою страну и ее народы?
От ответа на эти вопросы зависит и будущее страны, и будущее российских немцев. И если мы сегодня еще раз говорим обо всем этом, то только потому, что еще раз — в который уже! — готовы поверить: будущее у России, и у нас как ее народа, возможно.