— Она похожа на японку, — сказала мне мама, когда мы приехали и были представлены Мими.
Не знаю, с чего она так решила. Лично мне кажется, что Мими выглядит просто очень странно. Не считая того, что она неприлично молода. По-моему, ей не больше двадцати, хотя, возможно, дело в ее волосах, выкрашенных в оранжевый цвет, или в проколотом носе. Я слышала, что она училась на парикмахера-стилиста и теперь работает в модном салоне «Красный слон». Хотя мама слышала другое:
Мими в салоне доверяют только мыть клиентам головы и подметать состриженные волосы.
Бао-Бао сменил стиль и вообще очень изменился со дня нашей последней встречи. Волосы зачесаны назад и залиты гелем. Костюм из ткани, напоминающей акулью кожу, переливается всеми цветами радуги. А под ним простая черная футболка.
Каждый раз, когда кузен представлял гостям Мими, я позволяла себе поглазеть на серьгу в ее носу. Интересно, что происходит, когда девушка подхватывает насморк.
Бао-Бао поднимает бокал:
— Как поживает моя любимая кузина? Хорошо выглядишь. Мне нравится стрижка. Короткая. Симпатично. Мими, что ты думаешь о прическе Перл? Правда неплохо?
У него забавная привычка раздавать комплименты, словно поощрительные призы на вечеринках: по штуке каждому. Не исключаю, что, не знай я о нем так много, он мог бы мне даже понравиться.
— Привет, Фил, братишка! — кричит Бао-Бао, наливая еще шампанского. — Вижу, ты набрал пару фунтов. Жизнь явно хороша. Может, ты уже готов к той новой системе, о которой я тебе рассказывал? Вот где отдача децибелами за каждый доллар!
Бао-Бао продает стереосистемы и телевизоры в «Хороших парнях». Он так искусен в мастерстве убеждения, что после беседы с ним глаза и уши покупателей оказываются способны распознать разницу между стандартной моделью и ее обновленной версией на пятьсот долларов дороже. Фил как-то сказал, что если Бао-Бао воодушевится, то сможет продавать Библии шиитам.
Позади нас за столом для «взрослых» сидит мужчина по имени Лу Фон, он же дядюшка Лу. Он поворачивается и поднимает пластиковый стаканчик с имбирным элем.
— Как удобно для Мими! — говорит он. — Ей всего лишь надо добавить к своей фамилии букву «К», и она получит мужа! Поменять «Вань» на «Квон», поняли? — Дядюшка Лу громче всех смеется над собственной шуткой. Потом разворачивается к соседям по столу, чтобы повторить ее уже для них. Рядом с ним сидит его жена, Эдна. Эти люди много лет ходят в ту же церковь, но их не связывают близкие отношения ни с Квонами, ни с моей семьей. Кажется, их пригласили потому, что Эдна Фон отвечает за заказ цветов для святилища, и она всегда покупает их в «Дин Хо». Разумеется, с двадцатипроцентной скидкой.
Тетушка Хелен — за тем же столом. Ради торжественного случая на ней атласное нежно-розовое китайское платье, которое явно тесно и уже украшено жирными пятнами на коленях и выпирающем животе. Всякий раз, когда тетушка протягивает руку, чтобы подлить себе чаю, ткань угрожающе натягивается под мышками, и я пытаюсь угадать, какой из швов лопнет первым. Ее жидкие волосы были недавно подвергнуты химической завивке — видимо, в угоду заблуждению, что это придаст им объем. В результате волосы выглядят пересушенными и не скрывают кожи головы.
Прямо напротив тетушки Хелен сидит мама в новом синем платье, которое она сшила своими руками. Мало того, она сама придумала фасон, заявив, что ей «не нужны выкройки». Платье получилось простого А-образного силуэта с пышными, как у принцессы, рукавами, что придает почти болезненную худобу и без того сухощавой маминой фигуре.
— Какой красивый шелк! — восхищается Эяиа Фон.
— Полиэстер, — с гордостью информирует ее мама. — Можно стирать в машинке.
Клео соскальзывает со своего стула и забирается на руки к маме.
— Ха-бу, — говорит она, — я хочу есть палочками.
Мама прокручивает «ленивую Сюзанну»[2] и опускает палочки в блюдо с закусками.
— Это медуза, — поясняет она и подносит дрожащую ленточку ко рту Клео.
Я наблюдаю, как моя девочка широко раскрывает рот, как птенец, и мама опускает в него угощение.
Клео жует и улыбается.
— Видишь, тебе понравилось! — радуется ее бабушка. — Когда твоя мама была маленькой, она утверждала, что на вкус это напоминает резину!
— Не надо мне это говорить! — вдруг взвизгивает Клео и начинает реветь. Наполовину прожеванный кусочек медузы свисает с оттопыренной губы.
— Не плачь, не плачь, — воркует тетушка Хелен с другого края стола. — Вот, смотри, здесь ароматная говядина, а? Объедение! На вкус как гамбургер из «Макдоналдса». Попробуй, тебе понравится.
И Клео, все еще безудержно всхлипывая, тянется за ломтиком говядины и запихивает его в рот. Губы мамы сжимаются в тонкую линию. Она отводит взгляд.
В этот момент мне становится жаль ее, преданную собственной памятью и моим детским увлечением вкусом резины. Я размышляю о способности ребенка причинить матери невыразимую боль самыми немыслимыми способами.
Вечер заканчивается хуже, чем я ожидала. В течение всего ужина я наблюдала, как мама и тетушка Хелен действуют друг другу на нервы. Они спорили на китайском, не пересолена ли свинина, не пережарена ли курятина, не многовато ли водного каштана положили в блюдо под названием «Счастливая семья», чтобы замаскировать нехватку в нем гребешка. Фил пытался вести вежливую беседу с моим кузеном Фрэнком, который курит не переставая. Эту привычку Фил ненавидит со всей присущей ему страстью. Люди, без особых оснований считающиеся старыми друзьями семьи, произносили тосты в честь невесты и жениха, которым явно предстояло развестись не позже чем через два года. На моем лице застыла одеревенелая улыбка, пока Мэри и Дуг пытались разговаривать со мной так, словно мы по-прежнему не разлей вода.
Чаще, чем на всех остальных, я бросаю взгляды на маму, сидящую за соседним столом. Мне кажется, ее переполняет одиночество. Я остро ощущаю его и думаю о непреодолимой пропасти, которая нас разделяет и лишает способности делиться самым важным в жизни. Как до такого дошло?
Внезапно все это — и цветочные украшения на пластиковых столешницах, и мамины воспоминания о моем детстве, и вся семья — становится каким-то ненастоящим, превращается в декорацию, вызывающую пронзительную грусть. Все эти бессмысленные позы и старые обиды, все болезненные тайны — зачем только мы их храним? Мне остро не хватает воздуха и хочется бежать куда глаза глядят.
На мое плечо опускается рука. Тетушка Хелен.
— Не очень устала? — шепотом спрашивает она.
В ответ я качаю головой.
— Тогда пойдем, поможешь мне разрезать торт. Иначе мне придется платить за это ресторану.
Конечно, мне интересно, о чем она собирается посекретничать.
На кухне тетушка Хелен разрезает роскошный белый торт на маленькие квадратики и раскладывает их на бумажные тарелки. Слизав с пальцев взбитые сливки, она кладет свалившуюся клубнику на место.
— Лучший торт во всем Сан-Франциско! — объявляет тетушка. — Мэри заказала его в пекарне «Сунн Чи» на Клемент-стрит. Знаешь это место?
Я снова качаю головой, продолжая раскладывать по тарелкам вилки.
— Ну, может, ты тогда знаешь кое-что другое? — произносит тетушка Хелен неожиданно жестко. — О моей болезни?
Перестав резать пирог, она поднимает на меня глаза и ждет реакции. Я удивлена внезапной переменой тона и искренне недоумеваю: о чем идет речь?
— Неважно, — язвительно бросает она и возвращается к пирогу. — Я и так все знаю.
И вот так, на кухне, тетушка Хелен рассказывает, что два месяца назад ей пришлось обратиться к врачу. В один из дождливых дней она упала с крыльца и ушиблась головой о перила. Моя мать, которая как раз оказалась рядом, отвезла ее в больницу. На рентгене не обнаружили ни переломов, ни гематом, как и у тетушки Ду. Однако снимок выявил маленькое затемнение в черепе, и врачи продолжили обследование.
— Так я обо всем узнала, — торжественно объявила тетушка Хелен, постукивая пальцем по голове. — Господь коснулся меня своим пальцем вот тут и сказал: «Тебе пора!» У меня опухоль мозга.
Я резко втягиваю в себя воздух, и тетушка быстро добавляет:
— Ну, конечно, доктора провели еще пару исследований, чтобы все выяснить наверняка. И сообщили мне, что она доброкачественная, — последнее слово она проговорила с интонацией человека, выигравшего в лотерею. — Что она не страшная и удалять ее не надо.
Я вздыхаю, и она продолжает:
— Твоя мать сказала: «Тебе повезло, с тобой все в порядке». Мои дети, дядюшка Генри — все мне говорят, что я проживу сто лет. Но ты-то как думаешь, что они имеют в виду на самом деле?
Я опять качаю головой.
— Ну, смотри: почему это Бао-Бао внезапно решил жениться? И почему Мэри говорит, что летит домой, и везет с собой всю семью? Говорит: давайте соберем родню? Почему Фрэнк подстригся сразу, как только я его об этом попросила? — Тетушка торжествующе улыбается. — Даже твоя мать… Вот сегодня она сказала мне в магазине: «Иди, ты же готовишь банкет в честь помолвки сына». Пообещала, что сама сделает все венки. Что ты качаешь головой? Это чистая правда!
Ее лицо становится серьезным.
— Вот я и сказала себе: эй, что за перемены? Что это все ко мне такие добрые? Так внезапно? И дети мои стали вдруг меня уважать! С чего бы это? Они все знают. Все знают, что я умираю. Они не говорят, но я думаю, что мой конец уже близок.
Я расставляю тарелки на подносе.
— Ах, тетушка Хелен, я уверена, что с вашим здоровьем все в порядке. Если доктора сказали, что опухоль доброкачественная, значит…
Она останавливает меня, подняв руку:
— Не надо со мной осторожничать. Я не боюсь.
Я не юная девушка. Мне почти семьдесят три.
— Я не осторожничаю, — пытаюсь протестовать я. — Вы не умрете.
— Ну ладно, все пытаются скрыть от меня эту правду. Хотят быть добрыми со мной перед смертью.
Я тоже могу делать вид, что ничего не знаю.