И Акуля вышла на улицу, а мать, вздохнув, взошла в избу, села на лавку и взглянула на полку, на которой стояла куколка-скелетец, одетая ангелом.
Белое платьице и крылышки закоптились и стали серыми, личико куклы тоже потемнело. Акуля очень любила своего ангелочка и берегла его, и мать это знала. Она взяла куколку, стряхнула с нее пыль и копоть и, поставив на место, пошла и легла на печь. Ей что-то было так тяжело на душе, что она и заснуть не могла.
Через час пришла Акуля. Она вся тряслась, лицо ее было бледно, и она, бросив скамейку, сейчас же вскочила па печь и легла рядом с матерью.
- Мамушка, мне дюже холодно,— сказала она, стуча зубами.
- То-то, дитятко, говорила я тебе не ходи кататься; дай чайку тебе заварю.
И Акулина мать, которую звали Марфой, слезла с печи, вышла в сени, поставила маленький, весь дырявый самоварчик, достала из шкапчика бумажный небольшой сверток, вынула из него крошечную щепотку чая и заварила его, когда вскипел самовар. Она сунула Акуле кусочек сахару и стала поить ее чаем. Но Акуля и пить не могла. Голова ее горела. Только голубые глаза ее блестели, маленькие красные руки тряслись и не могли держать блюдца. Вскоре она заснула, жар делался все сильнее. Иногда она вскакивала и кричала:
- Боюсь, боюсь, меня кто-то хватает...
К утру она затихла и потеряла сознание. Так Акуля больше и не опомнилась. Из барского дома приходил доктор ее лечить, но все-таки к вечеру другого дня Акуля умерла.
Марфа, горько плача, одела свою любимую дочку в белую рубашечку и розовый сарафан, накрыла личико белой кисеей и зажгла восковую свечу.
Тихий свет падал на ангельское милое личико Акули, а куколка-ангелок стояла над ее головой на полочке.
- Возьми свою игрушечку, - сказала Марфа, - с собой в могилку. - И, сняв ангелочка с полки, положила рядом с Акулей.
Акулю похоронили вместе с ее любимой куколкой, и осталась на свете одна ее бедная, горюющая мать.
В этом году Пасха была поздняя и весна захватила и великий пост. Ручьи широкими потоками от таявшего снега бежали во все стороны с горы деревни Красные Поля. Ребята бросали в воду щепки и палочки и с веселыми криками бежали за ними. Лихой и умный Федька Фоканов сделал настоящую лодку, выдолбив ножом чурку; он поставил в нее две палочки, которые вдолбил в дно, и навязал на них в виде флагов красные кумачные лоскутки, которые выпросил у матери.
Когда Федька вынес лодочку, все ребята, его окружили с любопытством и восторгом.
- Ну, пускай лодку в реку, - кричал один.
- Уплывет, не уловишь, - кричал другой.
- Небось... - подбодряли Федьку.
Лодочку пустили, она быстро поплыла по ручью, и ребята побежали за ней. Но вот бугорок, лодочка за что-то зацепилась и остановилась. Федька схватил ее.
- Постой, ребята, то-то смеху будет, - сказал он и побежал назад, прямо в свою избу. Через несколько минут он вышел с куколкой-офицером, одетым в красный мундир, без руки. Он посадил офицера в лодочку и ниткой привязал его к палочкам с красными флагами.
- Вот хорошо-то! Ну, безрукий офицер, ступай опять по морю на войну! - говорил дворовый Митька с красивым тонким лицом и черными глазами.
- Сражаться нечем, руку с саблей потерял, - заметил Власка.
- Одной рукой бить будет, - шутили ребята.
Лодочку спустили в лужу, и поток еще быстрее понес ее, так как куколка-офицер прибавила тяжести. Кривясь и подпрыгивая неслась лодочка все скорее, и ребята уже не могли ее догнать. Сбежав с горы, поток воды лился под мост, потом все дальше, в ручей, из ручья в реку... Красный мундир и красные лоскутки едва были видны, потом пропали совсем... и прощай, лодочка, прощай, офицер!.. Куда унесло их, в большую ли реку, или кто-нибудь поймал лодочку с куклой, так и осталось навсегда неизвестно.
- Прощай, офицер! Вернись с войны! - шутили ребята, но все грустно и тихо пошли вверх на гору, в свою деревню.
______
- Бай, бай, - слышался тонкий голосок из избы хромой Агафьи, и вслед за тем раздался крик новорожденного ребенка. Ребята прислушивались с удивлением и остановились у окна, вглядываясь в окна.
- Ишь ты, откуда это ребенок тут взялся? - сказал один из старших мальчиков, дворовый Митька, и вошел в избу.
- Машка, а Машка, - окликнул он маленькую 6-летнюю девочку. - Ты что там делаешь?
Куколку качаю, спать кладу, - отвечала девочка, показывая скелетца, одетого в чепчик, рубашечку и фуфайку, как маленький ребенок.
- А чтой-то у вас ребенок кричит?
- У мамушки в ночь девочка родилась... Мамушка свою, а я свою девку качаю, - прибавила девочка, завертывая куколку в тряпки.
- Бай, бай... - запела опять девочка Маша, качая куколку и влезая с ней на лавку.
- О-ох, чего избу студите, — заворчала больная Агафья.
- У хромой Агафьи девка родилась! - торжественно объявил Митька, выходя из избы и объявляя новость ребятам.
Стало темнеть, усталые ребята разошлись по избам; по улице деревни проехали с колокольчиками чьи-то парные сани. Еще поздней, поужинав, стали везде тушить огни, и только кое-где, там , где были больные или грудные младенцы, тускло светились еще огоньки сквозь замерзшие к ночи окна.
На шестой неделе поста собралась бедная вдова Ивановна с огорченной матерью Акули и с сыном Мишкой на богомолье во Мценск, где, как рассказывали ей, есть икона Николая Чудотворца, которая будто приплыла в город Мценск по реке на камни. Дома она оставила бабку Наталью, поручив ей посмотреть за ее другими двумя детьми и за коровой.
Собрали бабы свои котомки, насушили сухарей черных, взяли немного медных денег и отправились рано утром под Вербную субботу в путь.
Дороги еще не просохли, утренники были свежие, но солнце светило так весело; прилетевшие птицы пели и возились в кустах, отыскивая удобные местечки, чтобы вить свои гнезда.
Когда Ивановна вышла с Акулиной матерью Марфой из избы и, перекрестившись, прошла несколько шагов, сын ее Мишка вдруг вернулся в избу и, поискав что-то, запрятал вещь за пазуху.
- Ты что это ворочался, Мишка? - спросила мать. - Или забыл что?
- Ничаво... - коротко ответил Мишка, ощупывая за пазухой свою любимую куколку, одетую царем.
И вот идут Ивановна, Марфа и Мишка день, другой. По деревням им подадут иногда кто хлебца, кто копеечку, кто еще что-нибудь. Устанут они с Мишкой, лягут где-нибудь в избушке и спят себе так сладко без забот и без горя. Идут молиться, ну и легко на душе. Когда Мишка заскучает, он достанет куколку-царя и играет с ним: посадит верхом на палочку, и царь будто едет верхом. А то посадит его рядышком с собой и угощает хлебом, сухарем или еще чем.
Побывали богомолки с Мишкой в городе Мценске; были в великолепном большом соборе, приложились к иконе св. Николая чудотворца, поставили перед ним две тоненькие восковые свечи, вынули у обедни за здравие просвирку. Какая-то богомолка взялась указать им камень, на котором по реке приплыла будто икона св. Николая чудотворца. Сходили и туда, посмотрели камень и, переночевав где-то в сарае постоялого двора, стали собираться домой.
Мишка никогда не бывал в городе, и очень всему удивлялся: и лавкам, в которых продавались всякие хорошие вещи и кушанья; и извозчикам на пролетках; и церквам, и нарядным людям. Но ноги у него болели, лапти растрепались, и ему захотелось домой.
И вот идут они опять большой дорогой с матерью и Марфой в обратный путь. Сухари и хлеб поели, денег не осталось ничего.
Марфа с ними простилась и сказала, что зайдет к сестре в деревню по пути.
- Как-то мы с тобой, сынок, домой доберемся, - говорила вздыхая Ивановна, глядя на уставшего Мишку.
Мишка был голоден и мрачен. Ноги болели; с утра он съел небольшой кусочек хлеба, и оставалось его вовсе маленький ломоть.
Пришли они к ночи в деревню. Ивановна робко попросилась ночевать в крайнюю избу. Ее пустили.
- А уж хлебушка не прогневайся, у самих мало, весь подобрался к весне, -сказала хозяйка, убирая со стола. - Небось у вас есть с собой.
Ивановна промолчала и, подав Мишке остальной ломотик, хотела лечь спать. Но Мишка отломил половину и дал матери.
- Ох, родимый ты мой, сам голоден, а с матерью делится.
Ивановна перекрестилась и стала жевать хлеб сухими устами. Потом она встала, спросила, где вода, выпила кружку, подала сыну и легла на лавку, зевая и крестя свой рот.
Рассвело. Петухи перекликались по всей деревне; народ шел с ведрами под гору к колодцу за водой. Ивановна встала, разбудила Мишку и стала собираться в путь. До дому оставалось еще верст 25, и ни денег, ни хлеба больше у них не было.
Поблагодарив хозяйку за ночлег, и так, не евши, побрели домой. Жаль было Ивановне своего сына, да и Мишка скучал, когда глядел на утомившуюся, голодную мать.
Шли, шли, устали и сели у моста на большой дороге. Мишка разулся, достал свою куколку-царя и посадил рядом с собой.
Зазвенели бубенцы и колокольчики, подъехал барский экипаж. Черная маленькая собачка, с хорошеньким ошейником залаяла на Ивановну и Мишку, но, увидав куклу, удивленно посмотрела и понюхала ее.
- Подайте, господа милостивые, - решилась попросить Ивановна сидящего в коляске барина.
- Чего нищенствуете! - с досадой сказал барин, проезжая шагом по мосту, и ничего не дал Ивановне.
- Папа, стой, - вдруг крикнул из коляски хорошенький, нарядный мальчик в синем матросском костюме, внимание которого обратила на себя собачка, понюхавшая куклу. - Я хочу посмотреть, какую куклу нюхал Джек. Посмотри, папа, она сидит рядом с мальчиком.
- Ну, вот еще, где ты увидал куклу? Некогда стоять.
Но мальчик в матросском костюме уже рвался из коляски и хотел спрыгнуть. Кучер остановил лошадей, и нарядный мальчик подошел к Мишке.
- Откуда у тебя царь? - спросил он.
- Господа наши на елке мне подарили.
- Ну покажи, дай мне в руки.
- Виктор, что же ты, иди скорей, - кричал отец нарядному мальчику из коляски.
- Сейчас, папа! Какой хороший царь, - любовался мальчик, разглядывая куколку. - Продай мне за десять копеек. У меня только и есть один гривенник.