Изучение переходных явлений культуры – одно из перспективных направлений современного гуманитарного знания. Достаточно пристальное внимание уделяет исследованию переходных процессов фольклористика, филология, искусствоведение; культурология рассматривает переходность в более широком контексте, выводящим к сфере маргинальности. Теорию переходности в плоскости обрядовой культуры разработал ещё в 1908 г. Арнольд ван Геннеп. К обрядам перехода ван Геннеп относил широкий круг разнородных явлений: это и обряды, связанные с пересечением пространственных границ, обряды жизненного цикла, календарные обряды. В структурном описании самого обряда перехода антрополог выделял центральную стадию – лиминальность («пороговость», промежуток), характеризующуюся утратой прежнего статуса с целью приобретения более значимой социальной роли.
Концепт переходности дополняется и уточняется в более поздних работах, которые относятся к разряду классических. Так, формируя свою концепцию карнавала, М. М. Бахтин отмечал, что именно в переходные эпохи обостряется потребность в празднике (Бахтин 1990). Если обобщить представления Ю. М. Лотмана о случайных факторах в истории культуры (Лотман 1992), Д. С. Лихачёва о первичных и вторичных стилях (Лихачёв 2001), Й. Хёйзенги о смешении стилей в переходные (кризисные) эпохи (Хёйзенга 1992), то следует сделать вывод о том, что в переходные культурные эпохи на первый план выдвигаются те явления, которые отличались маргинальностью, «вторичностью», меньшей зависимостью от чисто идеологического фактора. Аналогична точка зрения классиков формальной школы литературоведения Ю. Н. Тынянова и В. Б. Шкловского на логику литературной эволюции. В работах современного авторитетного культуролога Н. А. Хренова выделяются те черты переходных процессов, которые можно назвать типичными: переходным эпохам свойственна подражательность (Хренов 2005: 75–78), а сам переход – это резкий разрыв, скачок, мутация (Хренов 2002: 18).
Переходные процессы фактически не изучены на материале истории журналистики, между тем, это богатейший и в высшей степени репрезентативный материал. Особый интерес в данной связи вызывает явление, занимающее пограничное положение между собственно литературой и журналистикой, а именно: литературный альманах. Логика эволюции альманаха оказывается мутационной: явление то необычайно популярно, то фактически покидает систему периодических изданий. В истории развития этого типа издания есть свои фазы лиминальности, например 1840-е годы, – время кардинальной трансформации альманаха. В соответствии с данным обстоятельством в исследовательской литературе даже утвердилась мысль, высказанная ещё В. Г. Белинским, полагавшим, что альманах разных периодов – это не одно, а разные явления (Белинский 1955). Периоды наиболее существенно распространения альманаха соотносятся со следующими культурными эпохами: 20-е – самое начало 30-х гг. XIX века (пик романтизма), 40-е гг. XIX века (эпоха натурализма), первая треть XX века (культура модернизма и раннего соцреализма), время хрущевской «оттепели» (культура андеграунда) и, наконец, эпоха перестройки (культура постмодернизма). Данная корреляция заставляет предполагать зависимость альманаха от процесса становления ярко выраженных новаторских и в этом смысле – переходных формаций, условно говоря «вторичных» стилей, образуемых путём резкого перехода, скачка. Примечательно, что демаркационная линия, разделяющая альманах и журнал как издания определённых типов, проводится на основе учёта идеологического аспекта. В отличие от «толстого» журнала, альманах в меньшей степени подчинён решению идеологических задач, в нём слабее выражена социальная прагматика. Не случайно, что середина – вторая половина XIX века – время господства русского классического «толстого» журнала и реалистического направления («первичного» стиля) – отмечено мутационным спадом, невостребованностью альманаха.
Что касается такого принципиального параметра переходных эпох, как обострённая тяга к праздничному элементу, «весёлой правде о мире», по выражению М. М. Бахтина, то следует отметить, что и семантика и прагматика альманаха ориентированы на праздник. Праздничная концепция альманаха находит выражение в его оформлении, жанровом составе, тематике, композиционной организации, особых сроках выхода в свет. Классический альманах являлся, прежде всего, подарочной новогодней «карманной книжкой», изысканным «Календарём Муз». Праздничная приуроченность сохраняется в редуцированном виде и в сегодняшних альманахах, представленных, главным образом, в Интернет-версиях (это последнее обстоятельство свидетельствует о лиминальном характере явления на современном этапе).
Определённая переходность и неустойчивость заложена в структуре альманаха как комбинированного «собрания отрывков разных авторов», что проявляется в подвижности границы, отделяющей альманах от смежных типов издания, относительно свободных сроках издания – особой природы непериодичности (альманах – это продолжающееся издание), жанровой пестроте, «отрывочной» структурной организации.
Маркирующий альманах аспект переходности корреспондирует с общим переломным характером культурных эпох, порождающих данное явление. Очевидно, что переходные эпохи стимулируют развитие переходных по своей структуре образований, маргинальность которых заложена на уровне поэтики.
Библиография
1. Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. – М., 1965.
2. Белинский В. Г. Молоди́к на 1844 год, украинский литературный сборник // Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: в 13 т. Т. 8. – М., 1955.
3. Вацуро В. Э. «Северные цветы»: История альманаха Дельвига-Пушкина. – М., 1978.
4. Геннеп Арнольд ван. Обряды перехода: Систематическое изучение обрядов / пер. с фр. Ю. В. Ивановой, Л. В. Покровской. – М., 2002.
5. Лихачёв Д. С. Великие стили и стиль барокко // Лихачёв Д. С. Историческая поэтика русской литературы. Смех как мировоззрение и другие работы. – СПб., 2001.
6. Лотман Ю. М. О роли случайных факторов в истории культуры // Лотман Ю. М. Избр. статьи в трёх томах. Т. 1. – Таллинн, 1992.
7. Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. – М., 1977.
8. Хёйзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. – М., 1992.
9. Хренов Н. А. Опыт культурологической интерпретации переходных процессов // Искусство в ситуации смены циклов: Междисциплинарные аспекты исследования художественной культуры в переходных процессах / отв. ред. Н. А. Хренов. – М., 2002.
10. Хренов Н. А. «Человек играющий» в русской культуре. – СПб., 2005.
11. Шкловский В. Гамбургский счёт: Статьи – воспоминания – эссе (1914–1933). – М., 1990.
В. Н. Кондрашова (Козьмина). Когнитивный аспект создания комических коммуникативных неудач в британской литературе
Коммуникативные неудачи по-прежнему представляют большой интерес для лингвистов и их изучение многопланово. Под коммуникативной неудачей (КН) понимается «полное или частичное непонимание высказывания партнером коммуникации, т. е. неосуществление или неполное осуществление коммуникативного намерения говорящего» (Ермакова, Земская 1993: 33). Одним из аспектов исследования является коммуникативная неудача как источник комического эффекта. Смеховая реакция может быть незапланированным перлокутивным эффектом или, наоборот, запланированным, когда комические ситуации намеренно моделируются автором. Для лучшего понимания КН, безусловно, необходимо, чтобы прагматическому подходу сопутствовал когнитивный, а также изучение этой проблемы в аспекте межкультурной коммуникации. Когнитивный подход предполагает обращение к фреймам и сценариям, моделирующим знания о типичных ситуациях и позволяющим правильно интерпретировать содержание высказывания. В качестве объяснения механизма комического многие ученые приводят теорию наложения/столкновения двух фреймов (сценариев). «Комический эффект заставляет слушателя одновременно воспринимать какую-то ситуацию в двух (или более) последовательно расположенных, но логически не совместимых референциальных фреймах» (Знаменская 2004: 80). Эти слова можно отнести к комическим коммуникативным неудачам. В каждой коммуникативной культуре есть своя парадигма юмора, то есть свое представление о том, что может быть смешным и несмешным. Таким образом, исследование комических КН в британской литературе способствует лучшему пониманию английского юмора.
При анализе КН в статье будет использоваться понятие сценарий (скрипт в другой терминологии), представляющий собой набор ожиданий, что в рассматриваемой ситуации должно произойти дальше. Таким образом, это – знание того, как в определенных стереотипных ситуациях следует поступить и как поступят другие (Демьянков 1996). Участники коммуникации проигрывают в этих сценариях свои роли. Комический эффект при коммуникативных неудачах возникает в тех случаях, когда высказывания (или их интерпретация) не соответствуют ролевым ожиданиям. Цель настоящей статьи – исследовать столкновения сценариев, являющихся наиболее продуктивными для создания комического эффекта.
Некоторые сценарии могут быть обусловлены культурой страны и являются лакунарными как для неподготовленных представителей других наций, так и для детей.
The boy held out a cap containing several coppers and touched his hat respectfully. “Penny for the Guy, sir.”
“Thank you very much”, said Paddington, taking out a penny out of the cap. It's very kind of you”.
“Oh!” said the boy as Paddington turned to go. “Oh! You are supposed to give me a penny – not to take one yourself”. (M. Bond. P. 121)
Пэдингтон, изображенный в романе М. Бонда, по своему речевому поведению может рассматриваться и как ребенок, и как иностранец. Он не знает о пороховом заговоре 1605 и о традиции, связанной с именем одного из его организаторов (Гая Фокса). По этой традиции дети ходили с шапками и просили у прохожих монетки для Гая. Так как имя собственное Guy воспринимается Пэддингтоном как имя нарицательное guy, то он соотносит его с собой. Вследствие этого Пэддингтон неправильно понимает иллокутивную силу высказывания и воспринимает просьбу как предложение. Подобный тип КН характерен для межкультурной коммуникации.
Достаточно часто комические коммуникативные неудачи возникают в кабинетах врачей.
Eva said nothing as her mother peeled away several layers of cardigans, blouses, and vests. At last her chest was exposed. I laid my stethoscope over the heart, winked at her pleasantly, and said with a smile, «Big breaths.»
A look of interest at last illuminated the child's face. She glanced at me and grinned. “Yeah”, she said proudly, and I'm only sixteen”. (Gordon 1975: 65)
В вышеприведенном примере девочка-подросток неадекватно воспринимает иллокутивную силу высказывания. Просьбу врача глубоко дышать она воспринимает как комплимент ее бюсту. Коммуникативная неудача обусловлена частичным совпадением фонетического звучания слов breaths – breasts и, возможно, неверной интерпретаций невербального поведения врача, который ей подмигнул.
В следующем примере, наоборот, врач неправильно понимает пациентку.
“Now that the scan results are OK, would you say it’s safe to… you know…”
“Absolutely.” Mr Braine nods understandingly. “A lot of couples abstain from intercourse in early pregnancy – ”
“I didn’t mean sex!” I say in surprise. “I meant shopping.” (Kinsella P. 22)
Страстная любительница ходить по магазинам Бекки Блумфильд ожидает ребенка. Она разговаривает со своим гинекологом после УЗИ. Женщина испытывает замешательство, задавая интересующий ее вопрос, и делает паузу. Сценарий “прием у врача” предполагает определенный набор вопросов, наиболее часто задаваемых пациентами. Врач отвечает, предугадывая вопрос, так как полагает, что речь касается интимных отношений. Оказывается, что женщину интересует, можно ли начинать покупать вещи для ребенка.
Другим сценарием, часто используемым для моделирования коммуникативных неудач, является “прием на работу”. В обоих приводимых примерах коммуникативная неудача не осознается коммуникантами, лишь читатель обладает фоновыми знаниями и может понять, в чем заключается недоразумение.
В нижерассматриваемом примере собеседование проводит юрист по фамилии Эрскин-Браун. Он ошибочно считает, что сидящий перед ним Дэйв относится к сексуальным меньшинствам, и боится, что в случае отказа его упрекнут в дискриминации.
“I expect you want to know about my experience”.
“Good heavens, no!” quick as a fash, Claude answered.
“You don’t?”
“I take the view, Dave, that your experiences are entirely a matter between you and… well, whoever you've had the experiences with”. (J. Mortimer P. 204)
Интерпретация слова широкой семантики experience определяется контекстом и пресуппозициями коммуникантов. Сценарий “прием на работу” подразумевает вопросы, касающиеся предшествующего опыта работы. Вследствие ложной пресуппозиции Эрскин-Браун полагает, что собеседник собирается рассказать ему о своем сексуальном опыте и приходит в ужас, что приводит в недоумение собеседника.
Возможны ситуации, в которых коммуникант говорящий и адресат реализуют разные сценарии. Рассмотрим следующий диалог.
“What sort of hours did you work?” (…)
“All hours.” I shrug. “I’m used to working all day and into the night. Through the night sometimes”.
“You used to work through the night? Trish seems stupefed. On your own?”
“Me and the other staff. Whoever was needed”.
“So you come from a big set-up?”
“One of the biggest in London. I nod”. (Kinsella P.72–73)
Здесь хозяева предполагают, что пришедшая молодая женщина хочет получить место домработницы. Они не подозревают, что перед ними высококвалифицированный юрист, работающая в одной из самых крупных юридических фирм Лондона. В свою очередь, женщина воспринимает задаваемые ей вопросы не как, относящиеся к сценарию “прием на работу”, а как проявление вежливости, светскую беседу. Взаимному непониманию способствует использование слов широкой семантики set-up и staff, которым можно придать разное значение.
Замещение одного сценария другим в сознании одного из коммуникантов иногда способствует созданию скрытых сравнений.
“The building dates from 1879”, says Christoph, “and was designed by James Renwick”.
…“Shall we go in?” says Christoph at last.
“Absolutely!” I say joyfully, and hurry off towards the entrance. (S. Kinsella. P. 161)
Бекки Блумфильд, большая любительница магазинов, приезжает в Нью-Йорк. Экскурсовод рассказывает о церкви Св. Патрика, которая находится рядом с одним из крупнейших магазинов. Бекки же думает только о магазине. Услышав приглашение посетить здание, Бекки радостно соглашается и единственная бросается в магазин, а не в церковь, о которой только что шла речь. При наложении сценариев «посещение храма» и «посещение универмага» автор создает скрытое сравнение крупного магазина на Пятой авеню с храмом, и, таким образом, подчеркивает страстное увлечение молодой женщины покупками.
Адресат может неверно идентифицировать сценарий, о котором идет речь. Как мы это видим ниже, при интерпретации происходит наложение двух сценариев «обучение в университете» и «заключение в тюрьме».
“You see, we married so suddenly. When we married, Bill was in Yale”.
“Good God! What for?”
“Not jail, silly. Yale. The university”. (Wodehouse P. 66)
Малообразованному человеку, беседующему со своей женой, ничего не говорит название всемирно известного Йельского университета. Вместо названия Yale ему слышится более понятное и знакомое слово jail, несколько схожее по фонетическому звучанию.
Далее рассматривается диалог, в котором коммуникативная неудача возникает из-за использования полисемичного слова.
“He seems very pleasant”, agreed. Fran guardedly. “Where did you bump into him?”
Henrietta grinned. “In the stirrups actually”.
Fran looked confused. “I didn’t know you rode”.
“I don't mean that sort of stirrups”. (M. Haran P. 46)
Молодая женщина спрашивает, где ее подруга познакомилась с ее женихом. Наиболее разумной интерпретацией лаконичного ответа, содержащего полисемичное слово stirrups, является сценарий “верховая езда”. Однако на самом деле это был сценарий “прием у врача-гинеколога”.
Таким образом, как показало исследование, чаще всего комический эффект возникает при наложении двух сценариев, один из которых касается деловой/профессиональной коммуникации, а второй – межличностного/бытового общения. Это происходит в тех случаях, когда: 1) адресат неправильно понимает сценарий (№ 1, № 5); 2) речевое поведение или интерпретация не соответствует действительному сценарию (№ 2, № 3 № 4, № 6); 3) адресат ошибается в идентификации сценария, о котором идет речь (№ 7 и № 8) Для создания комических коммуникативных неудач чаще всего используются полисемичные слова, слова широкой семантики и слова, имеющие похожее фонетическое звучание.
Коммуникативные неудачи чаще возникают при общении между малознакомыми людьми, в формальных ситуациях. Именно внесение одним из коммуникантов в интерпретацию высказывания своего личностного смысла, не соответствующего сценарию, способствует возникновению комического эффекта. Смешными, как правило, являются коммуникативные неудачи, которые не осознаются собеседником сразу, а в некоторых случаях понятны только читателю. Подобные коммуникативные неудачи помогают автору дать более яркую характеристику персонажу.
Библиография
1. Bond M. Paddington's Adventures in England. – Л., 1978.
2. Gordon R. Doctor at Large. – Harmondsworth, 1975
3. Haran M. All That She Wants. – London, 1998
4. Kinsella S. (1) Shopoholic and Baby. – London, 2008.
5. Kinsella S. (2) Shopoholic Abroad. – London, 2005.
6. Kinsella S. (3) The Undomestic Goddess. – London, 2006.
7. Mortimer J. Rumpole and the Age of Miracles. – London. 1988.
8. Wodehouse P. G. Indiscretions of Archie. – Harmondsworth, 1977.
9. Демьянков В. З. Скрипт // Краткий словарь когнитивных терминов. – М., 1996.
10. Ермакова О. Н., Земская Е. А. К построению типологии коммуникативных неудач (на материале естественного русского диалога) // Русский язык и его функционирование: Коммуникативно-прагматический аспект. – М.: Наука, 1993.
11. Знаменская Т. А. Прием иронии в свете теории когнитивной грамматики // Языковая личность как предмет теоретической и прикладной лингвистики. – Тула, 2004.