Первый офицер. Невозможно ставить на одну доску уничтожение народа и разрушение семьи. В первом случае есть какое-то научное обоснование: наукой доказано, что евреи — вредная нация. Никакая наука, однако, никогда не сможет доказать, что вредна и семья.
Курт. Верно. Но мы сейчас как раз проводим культурный эксперимент, господа, который носит ярко выраженный научный характер. Вам не просто скажут, господа, что семья вредна. Вам научно объяснят, что семья не существует. И вот именно поэтому такой предрассудок как понятие семья — вот он действительно вреден.
Хорст. Курт, все это, по-моему, излишне. Кончай с этими объяснениями и переходи к «Эдипу-царю».
Курт. Итак, что же представляет собой в свете только что изложенных идей «Эдип-царь»? Это, господа, не трагедия семьи вообще, а трагедия некоей конкретной семьи — древней семьи. Той древности, к которой относятся греки, а также ассирийцы, вавилоняне, римляне, готы, шумеры и естественно, евреи.
Первый офицер. А арийцы не относятся?
Курт. Арийцы не были древним народом. Они были изначальным народом, первым, от которого все пошло.
Первый офицер. Я хотел бы, чтобы партайгеноссе комендант объяснил мне, какая разница между древним народом и изначальным.
Курт. Изначальный народ был чистым, а древний, напротив, испорченным.
Первый офицер. Греки были испорченным народом! Впервые такое слышу!
Курт. Все в «Эдип-царе» нечисто и ложно. Все у арийцев было чистым и светлым. И сейчас, господа, трагедия Софокла, которую мы собираемся исполнять, как раз и покажет вам, как мы можем освободиться от этой испорченности и вернуться к истоку.
Третий офицер. Поясните, каким образом.
Курт. А вот каким. Начнем с того, что трагедию будут исполнять заключенные.
Первый офицер. Это мы уже знаем. И разрешите выразить энергичный протест: евреи в лагерях должны работать, а не развлекаться театральными представлениями.
Курт. Евреи в лагерях должны не только работать, но когда нужно, и служить для научных или каких-либо других экспериментов, проводимых на благо человечества. В случае с «Эдипом» евреи, которые исполняют трагедию, выбраны не случайно. Эти евреи составляют одну семью. Отец этой семьи будет играть роль Лаия, мать — Иокасту, сын — царя Эдипа.
Первый офицер. Не понимаю, зачем все это. А в чем же эксперимент?
Курт. Семья, которая исполнит трагедию «Эдил-царь», из того же города, что и я. Я хорошо знаю ее и могу гарантировать, что это действительно настоящая семья, то есть подлинные отец, мать и сын. Больше того, до выхода закона о расовой принадлежности, сын был профессиональным актером и играл в нашем городском театре. Не раз приходилось ему исполнять и роль царя Эдипа в трагедии Софокла, так что по крайней мере в том, что касается главного героя, мы можем рассчитывать на хорошее знание текста, а также на приличную игру.
Первый офицер. Выходит, мы собрались тут для того, чтобы посмотреть плохую игру какого-то еврейского актёра. Я снова спрашиваю, а в чем же заключается эксперимент?
Курт. Эксперимент заключается в том, что это исполнение будет прожито.
Третий офицер. Позвольте, партайгеноссе Курт, но что это значит — прожито?
Курт. Прожито. То есть не будет обычного расхождения между «быть» и «казаться», между представлением на сцене и реальностью, какое имеет место в каждом театральном спектакле. А будет полное отождествление актера с ролью.
Третий офицер. Я всего лишь скромный офицер. И этот язык мне непонятен. Что все это значит?
Курт. Но это же ясно. Исполнители проживут свои роли. Это значит, что Эдип действительно будет отцеубийцей и мужем своей матери. Лаий будет действительно убит своим сыном. Иокаста действительно будет иметь половые сношения со своим собственным сыном.
Третий офицер. Вы, партайгеноссе Курт, хотели бы заставить меня поверить, что не только нашли семью для исполнения роли в трагедии Софокла, но и семью, которая оказалась в точно таком же положении, как и семья Эдипа. Слишком много совпадений, я бы сказал.
Курт. Нет, я не ограничился тем, что нашел семью. Я сделал так, что сын убил своего отца и стал любовником своей матери.
Первый офицер Партайгеноссе это сделал?
Курт. Да.
Третий офицер. Но Эдип, если не ошибаюсь, не знал, что совершил отцеубийство и кровосмешение. Более того, именно это неведение и составляет основу трагедии. Но ваш актер ведь не может этого не знать. Так в чем же трагедия?
Курт. Мой актер этого не знает. Точно так же, как в трагедии Софокла.
Третий офицер. Было бы очень любопытно понять, каким образом вам удалось это.
Курт. Именно это и составляет суть трагедии, которую вы сейчас увидите. Разве только, господа, я хотел бы подчеркнуть некоторое различие между трагедией Софокла и моей. О первом отличии я уже говорил: трагедия будет не просто исполнена, но и прожита. Второе отличие в том, что в трагедии будет присутствовать персонаж, которого у Софокла нет. Это — Рок.
Третий офицер. Что еще за Рок? Объясните, пожалуйста.
Курт. Рок — это таинственная сила, от которой зависит жизнь и смерть людей.
Третий офицер. Как может какая-то сила стать действующим лицом? Кроме того, если она таинственна, то ее невозможно персонифицировать, придать ей какой-либо облик.
Курт. Все, что угодно, может быть действующим липом. Германия, например, это таинственная сила, у которой нет лица. И все же ее нередко изображают в виде человека со шлемом, латами и мечом и белокурыми волосами до плеч.
Третий офицер. Но зачем нужен этот персонаж — Рок?
Курт. Наш спектакль должен быть поучительным. Персонаж Рок поможет объяснить его смысл.
Третий офицер. И кто же будет играть эту роль?
Курт. Эту роль буду играть я. Никто кроме меня не смог бы быть Роком.
Третий офицер. Почему же именно вы, партайгеноссе?
Курт. Объясню. Как я уже сказал, трагедия будет не только исполнена, но и прожита. Эдип действительно убьет своего отца, станет любовником своей матери. Точно так же, изображая Рока, я не только сыграю свою роль на сцене, но и проживу ее. Буду, так сказать, дважды Роком.
Третий офицер. Дважды Роком. Поясните, партайгеноссе Курт.
Курт. Я буду Роком условным, поскольку я играю роль. Но я буду также Роком реальным, поскольку я комендант лагеря, то есть представляю для заключенных как раз ту самую таинственную силу, от которой зависит их жизнь и смерть.
Первый офицер. Партайгеноссе комендант забывает, что прежде всего он немецкий офицер, давший клятву верности фюреру.
Курт. Но что может быть таинственнее клятвы? Клятву не объясняют. Она есть — и все. И я не обязан отчитываться перед заключенными, что за клятву я дал. Так что для них я действительно таинственная сила. И теперь, господа, я попрошу вас выслушать меня внимательно.
Третий офицер. Но мы только и делаем, что внимательно слушаем вас. Просьба по меньшей мере излишняя.
Курт. Воспитательное значение эксперимента состоит в том, чтобы показать несуществование, нереальность условного Рока и подлинность, реальное существование жизненного Рока. Костюмы, которые надеты на мне один поверх другого, господа, как раз и символизируют эту разницу двух Роков. Костюм условного Рока — это кое-как накинутая грязная, рваная простыня, облезлый парик. А костюм реального Рока — это форма штурмбанфюрера СС в отличном состоянии с наливками, знаками отличия, орденами.
Третий офицер. Но почему условный Рок нереален? Почему жизненный Рок реален? Я хотел бы получить объяснение.
Курт. Потому что условный Рок окажется неспособным сделать так, чтобы Эдип ослепил себя, и Иокаста покончила с собой, то есть он окажется неспособным сделать так, чтобы трагедия «Эдил-царь» была поистине трагедией. И тут греческий Рок отступает, уступая место Року немецкому. Немецкий Рок пожелал устроить спектакль, он сделал так, чтобы еврейская семья сыграла бы и прожила трагедию, и в конце концов он вернет семью в лагерь, чтобы она была уничтожена. Кто же не убедится тогда в том, что современный Рок это совсем не греческий Рок, а Рок немецкий?
Третий офицер. Даже допуская, что все это так, есть еще одна особенность, которая не убеждает меня в этом эксперименте.
Курт. Какая?
Третий офицер. Как можно изобразить на сцене убийство отца и кровосмешение. Я не говорю об актерах-евреях. Они способны и на то, и на другое. Я думаю о зрителях. Разве поучительно показывать сына, который убивает своего отца, который обнимает свою мать, как любовницу? Я считаю, что нет. Кровь и предсмертные муки умирающего в первом случае. Нагота и похоть во втором. Все это грубые, жестокие, откровенные вещи, которые не могут не заглушить в сознании зрителя смысл трагедии. Спектакль, который в силу используемых приемов вызовет у зрителей жестокие и мрачные ощущения, не может быть поучительным. Римляне на своих открытых аренах действительно заставляли Икара падать с высоты и разбиваться. Но у них не было намерений поучать, воспитывать. Воспитывать можно словами, но не делами. Прошу партайгеноссе Курта ответить на это мое возражение.
Курт. Возражение на первый взгляд может показаться серьезным. И потому заслуживает ответа. Да, конечно, слова могли бы оказать больше воспитательного воздействия, чем сыгранный спектакль, но при одном условии.
Третий офицер. При каком?
Курт. Если бы в Германии все еще была Веймарская республика.
Третий офицер. Извините меня, партайгеноссе, я наверное недостаточно умен, но я не понимаю.
Курт. В Веймарской республике воспитание основывалось на слове, то есть на разуме. Но в нашем нацистском рейхе воспитывают делами. В Веймарской республике именно потому, что воспитание основывалось на слове, можно было при желании изменять, исправлять, направлять само воспитание — по мере того, как возникала в этом необходимость. Но в нашем рейхе воспитывать — означает в корне изменять людей, раз и навсегда, не оставляя никакой возможности исправить что-либо или переделать. О причинах всего этого нетрудно догадаться. В Веймарской республике старались создать граждан для несуществующего рейха. Но в Третьем Рейхе фюрер желает видеть людей, пригодных для цивилизации, которой суждено существовать тысячелетия. Вот почему, господа, наше воспитание — это воспитание огнем и мечом, потому что это воспитание должно, так сказать, войти в кровь, сформировать вторую натуру.