есть их подножие, основание, эта шустрая возня там внизу.
— Слушай чего скажу, Алли. — Даррен качает головой. — Не нравится мне тут, братан. Вся эта страна. Никогда не нравилась, бля. Сплошные кугуты, овцеебы. Они, черт, слишком, бля, отсталые. Они до сих пор приносят своих детей в жертву богу солнца, и все такое, бля буду.
Алистер смеется.
— Да чесслово, братан, ей-бо не вру. Ты глянь хоть на Ленни Риса, у него в голове шариков не хватает; он отсюдова родом, и полный дебил. Я чё его хочу сказать, здесь слишком много озер, гор и лесов, это неправильно, бля. Здесь живут всякие чертовы ведьмы и все такое, бля. Жуть, что за место. У меня тут просто крышу рвет. Мне тута конкретно не нравится, братан. Хочу обратно в город. Чем скорее мы отсюда смоемся, тем лучше. Бля буду.
— Эй, стой. Сверни вон там.
— Это мы к твоей почте едем, верно?
— Угу. Ты ведь туда сначала хотел, так?
— Угу.
— Ну вот, туда и едем.
— Хорошо. Рад слышать.
— А я рад, что ты рад.
— Ох, иди в жопу.
Они въезжают в деревню.
— Это тут? Верно?
— Не. — Алистер мотает головой. — Следующая деревня.
— Откуда ты знаешь?
— Оттуда, что у меня в руках карта, бля.
— Да, но ты же тупой. Мы, наверно, ваще в какой-нибудь дребаной Шотландии.
— Я тебе говорю, что нам нужна следующая деревня, бля. На карте показано. И ваще я знаю, птушта я сюда пацаном на каникулы приезжал, к бабке, и все такое.
— К бабке?
— Угу. Она была из Уэльса.
— Она из Ирландии была, братан. Я же ее видел один раз, на той свадьбе, помнишь? Када еще большая драка была?
— То была мамка моего бати. А я щас говорю про мамку моей мамки.
— А-а. Так ты, значит, из кугутов? Это многое объясняет, Алли. Чертовски много объясняет.
— Не, я правду говорю. Она в прислугах жила, типа. Потом, как состарилась, уехала обратно в Уэльс. И ее мамка, до этого, ну, знаешь, у всяких богатеньких, типа. В Токи и все такое.
— В Токи? Там нету богатеньких, братан.
— Тада были. В тех больших домах раньше жило только по одной семье в каждом, ты не знал? Тада там не было никаких квартир на сдачу и ничего такого, Дар. Просто большие такие особняки, бля. Рабовладельцы, судовладельцы, все такое. Л8, это был шикарный район.
— И там твоя бабка работала?
— Угу.
— И она была валлийка?
— Угу. Говорила по-валлийски и все такое. Потому я и знаю, как читаются все эти названия. Она меня научила, типа.
— Ну чё я могу сказать — это чертовски многое объясняет, Алистер. Бля буду, братан, теперь мне много чё стало понятно.
Алистер пожимает плечами.
— Да мне плевать.
— Ты просто сопляк недоделанный.
— Не, мне просто плевать, чё то ты думаешь. Про мою бабку и все такое.
— Ой, какие мы нежные. Теперь будешь на меня дуться за то, что я это сказал?
Алистер опять пожимает плечами и молчит, Даррен раздраженно фыркает, и они въезжают в другую деревню, скорее — деревушку, — горстка старых каменных беленых домов и мелочная лавочка, она же почта. Обрамленная листом и корой деревушка построена среди леса, некогда большого. Тень, гавань, укрытие, тихая пристань и убежище.
— Вон там, Алли, гляди. Эту лавку мы и возьмем.
— Чё, прям щас?
— Да не щас, бля, дебил. На обратном пути.
— Да она ж маленькая. Там нихера нету.
Даррен сворачивает на крохотную стоянку, осененную ветвями, в тенистом сумраке цвет машины не разобрать — темный, и все. Просто неприметная старая машина, водитель решил отдохнуть в пути.
— Я ж те уже говорил, нет? Эти дома кругом стоят дофигища денег. Тут все дома престарелых для богатеньких, или же пансионаты всякие, где разные мудаки отдыхают. И ни одного банка на много миль в округе, так что они все пользуются этой одной-единственной дребаной почтой. Я те грю, там сейф должен просто лопаться. Мучо баблосо. И взять их — как нефиг делать, вишь? Там всех работников — одна старуха. Эти деньги так и просятся в руки, братан. Разбогатеем.
Даррен поворачивает ключ и глушит двигатель. Ветер, пение птиц. Слабенькая дробь дождя по крыше, тут и там. Они глядят на магазинчик через дорогу, Алистер переводит взгляд вдаль, туда, где зеленые склоны вздымаются к небу, наполняет взор видом холмов, переходящих в испещренную овцами гору, спеленатую дымкой у вершины, словно облако непостижимым образом всосало в себя землю, и получился такой вот огромный конус.
Даррен пихает Алистера локтем под ребро.
— Сходи на разведку, братан.
— Чё?
— Сходи погляди, грю. Купи чё-нить, да осмотри эту гребаную лавку, пока там будешь. Разведай позиции и все такое. Ты вроде по-любому собирался курево покупать.
— Она срисует мою рожу.
— Ну и чё?
— А то, что она меня потом узнает, ты чё, не понял? Когда пойдем на дело.
— Тада обернешь бошку чем-нить.
— Да, как будто так и надо, ага. Пойти за куревом, обернув башку каким-нибудь дребаным шарфом. Ну ты придумал тоже.
— Да не щас, идиот — потом. Потом замаскируешься.
— А, ясно. Окей.
— Ну ты и тупой, ей-бо. Дурней коровьей лепешки, скажешь, нет?
— Не.
— Ну так иди уже тогда.
Даррен пихает Алистера к двери.
— Тебе чё-нить надо?
— Не, ничё. Иди давай.
Пихает.
— Каких-нибудь конфет или чё…
— ДА ИДИ ЖЕ ТЫ, АЛИСТЕР, МАТЬ ТВОЮ!
Даррен открывает дверь со стороны Алистера, вышвыривает его из машины и захлопывает дверь. Наблюдает, как Алистер встает, отряхивает спортивный костюм, глядит направо и налево у края проезжей части, переходит дорогу и входит в магазинчик. Дважды звенит колокольчик — дверь открывается и закрывается, Даррен наблюдает через два слоя стекла — ветровое стекло машины и окно магазина — как старая дама, стоящая за прилавком, улыбается и что-то говорит Алистеру, он протягивает ей покупки, она берет их и пробивает в кассу. Потом Алистер делает бросок вперед, за прилавок, к ней, и дама начинает падать на пол.
— Блин! Этот дурной псих решил брать лавку прям щас! Черт!
Он бьет кулаком по приборной доске, впопыхах выскакивает из машины. Ударяется бедром о фару, шипит, переходит на бег трусцой, пробегает мимо капота, не глядя пересекает дорогу, бежит к магазину. Жирная, сытая муха лениво ползет по лобовому стеклу изнутри, сползает на приборную доску, где крутит крылышками, потирает лапками, будто злорадствуя, потом чистит фасетчатые глаза теми же самыми волосатыми конечностями, потом делает оборот на 360 градусов, будто ища чего-то, и медленно, удовлетворенно исчезает через вентиляционное отверстие на приборной доске. Мелкий вампир-обжора, унес кровавую добычу в норку. В поисках тьмы, где можно переварить, подальше от крупных хищников, свой хлеб насущный, добычу, куда-нибудь в темный уголок, пропитанный машинным маслом, в тайную дырку от болта. Остывающий двигатель потрескивает, тикает, бормочет, тихо гулькает, каждый едва слышный звук — словно удар молоточка, отсекает кусочек от тишины, придает ей форму.
Две фигуры в спортивных костюмах приближаются к машине. Одна несет пакет из оберточной бумаги, другая, побольше, гневно жестикулирует двумя большими руками — будто в кастетах, так густо пальцы унизаны перстнями. Голоса усиливаются по мере того, как увеличиваются фигуры, приближаются, нависают над капотом, влезают в машину раздельно — каждая со своей стороны.
— …в виду, я думал, ты хочешь подломать лавку прям щас, бля! Какого хрена ты там делал, братан?
— Старуха уронила сдачу, вот и все. Я ей просто помог деньги подобрать.
— Ну ладно, урод ты безмозглый. Козел недоделанный, вот ты кто.
Двигатель с ревом оживает.
— Чё это? Чё я вдруг козел?
— А то, что она теперь наши морды увидела, вот чё! А? Срисовала наши хари, бля, не понимаешь, что ли! Господа бога душу мать.
Даррен включает передачу и выруливает задом на дорогу, так быстро, как только позволяет старенький заезженный мотор.
— Ну хорошо, а зачем тебе понадобилось туда вламываться? Теперь уже только дурак не догадается, чего мы хотели, скажешь, нет?
— Иди в жопу, Алистер.
— Ты, кажется, сказал, что мы все равно маски наденем.
— Так нам теперь ничего другого и не остается, что, не так? Кретин ты дребаный, Алистер. Ей-богу. Все из-за тебя через жопу. Козел.
Алистер, не говоря ни слова, вынимает из бумажного пакета коробочку с помадкой и кладет себе на колени. Разглядывает ее — на крышке нарисован беленый коттедж на склоне холма, у озера, похожий на тот, в каком жила его бабка, а владелица лавочки, ее очки, ее акцент напомнили ему самое бабушку. Он открывает коробку, предлагает Даррену, тот шипит и мотает головой, так что Алистер забирает свое предложение обратно и ест помадку большими кусками, едва жуя, так что она превращается у него во рту в толстую сладкую пленку. Глазея из окна.
Мобильник разражается музыкой: «Ты не пойдешь одна»[9]. Даррен хватает телефон, бросает взгляд на дисплей и прикладывает трубку к уху.
— Да, Томми… не-а, еще пилить черти-скоко… а хрен его знает… не… угу, хорошо… слушай, ты Питера видал? Питера Клюва?.. Скажи, чтоб звякнул мне, как только сможет, а?… да, хорошо… угу… но проблемо… не, я щас выключу трубу, у меня батарейка садится… пусть оставит сообщение, бля… я тебе сам позвоню… угу… ну бывай, Томми.
Он выключает мобильник, бросает его через плечо на заднее сиденье.
— Чё…
— Заткнись, Алистер. И не разевай хлебало в ближайшие десять минут, а то получишь в харю.
Алистер погружается в молчание и некоторое время хранит его. Лишь мотор рокочет, напрягаясь, да в ушах слышен хлюп — Алистер обсасывает и пожирает помадку.
В поликлинике
Не знаю, почему так, но в етой поликлинике, что на Чёрч-стрит, в приемной вечно сидит куча годных женщин. Не в смысле годных к службе — если б они были в етом смысле годные, чего б им