На свежую борозду слетелись грачи. Один, крупный, важный, с толстым блестящим клювом, широко и косолапо переступая, подошел близко и, вертя маленькой приплюснутой головой, с любопытством разглядывал глазами-бусинками людей.
— Я вас не пойму, Михаил Михайлович, — сказала девушка с обидой и спугнула грача. — Вы отказываетесь у нас работать, или у вас другие соображения насчет леса?
— Нам и этот хорош, — буркнул Недогонов и встал. — Шило на мыло переводить…
Прямо над головами, посвистывая крыльями, пронеслась стайка чирков. Недогонов и Александра Николаевна проводили их взглядом.
Недогонов кивнул на болото, куда сели утки:
— А с этими как быть? Не обдумали в разработке? Со всей нашей дикой живностью, а?
Александра Николаевна надула губы.
— Живность ваша останется, не беспокойтесь. Еще больше разведется.
— Каким же манером?
— Не язвите. А если временно поубавится зайцев и грачей, то ради настоящего леса, я уверена, никто об этом жалеть не будет.
Недогонов внимательно и оценивающе посмотрел на Александру Николаевну. «Неужели и вправду ей отдали на откуп это дело?» — недоумевал он.
— Запомните одно, Александра Николаевна, — спокойно и холодно сказал Недогонов. — Если вы начнете корчевать ягодные кустарники и кислицы, то я подожгу ваш лесхоз.
Александра Николаевна деланно рассмеялась, не понимая, в шутку или всерьез это сказано.
— С лесом дело решенное, Михаил Михайлович. Облуправление утвердило мой план. Лесхозу отпущены средства, техника. Буквально на днях начинаем раскорчевку.
Недогонов долго молчал. Обдумывал.
— Тогда, Александра Николаевна, я объявляю вам войну. Без утайки говорю: буду мешать вам.
— И я вам скажу: сделаю все, чтобы заложить новый лес.
— Посмотрим! — весело и зло сказал Недогонов.
— Посмотрим! — ответила Александра Николаевна.
Недогонов действительно объявил войну лесхозу. Сначала он обивал пороги сельсовета и правления местного колхоза, но единомышленников не нашел. Тогда стал теребить районные власти. И тоже безрезультатно.
А лесхоз стал потихоньку окапываться. Десятки гектаров в пойме и на песках уже засадили новыми деревьями. Начали корчевать терновники. Кое-где распахали целинные участки степи с вековым бурьяном, с кочками жесткого, как проволока, типчака. Недогонов нашел там и сохранил как улики остатки гнездовий стрепетов, сов, куропаток, степных орлов. Он возил их в область, в управления лесничества и охотничьих хозяйств. Там выслушивали, соглашались, обещали поддержку. Но время шло, лесхоз набирал силу, а Недогонов отчаивался.
Тогда он принялся писать. Сколько бессонных ночей он просидел над тетрадками! Сколько передумал за эти ночи! Поначалу в его письмах преобладали эмоции, он не скупился на угрозы, призывал к совести, рисовал мрачные картины опустошенной степи, ссылался на потомков: «Они нам припомнят каждого зайца, каждый куст бузины!», «Это нам даром не пройдет! Спохватимся, да поздно будет!» и т. д.
Потом он стал подробно излагать свой план сохранения пойменного леса, пустырей с зарослями бурьянов, лопухов, крапивы и ежевичника, особенно же — плодоносящих кустарников: шиповника, боярышника, маслины, терновника, дикой вишни, тутовника, дичков яблонь и груш. «Если все это взять в руки, то через четыре-пять лет зверье и птица будут кишмя кишеть, — писал Недогонов. — И в этих краях можно будет создать заповедник». Он подробно написал, каких зверей и птиц можно развести, в каких количествах и какая от этого будет польза, во что это обойдется местному колхозу и какая будет экономическая выгода.
План свой Недогонов переписал в двух толстых тетрадках, показал его председателю колхоза. Тот полистал без особого, впрочем, интереса и, одобрительно крякнув, сказал:
— Действуй, Миша!
И Миша начал действовать. Он обошел добрый десяток областных организаций и ведомств, съездил к известному селекционеру-академику, депутату Верховного Совета. Депутат обещал обратиться в правительство, а для начала подготовил на основе плана статью в областную газету. Статья под названием «Не насиловать природу» была напечатана и наделала в Лебяжьей Косе много шуму.
Лесхоз во главе с Александрой Николаевной объявил Недогонова врагом прогресса и ретроградом, поклонником дедовской старины. На него стали жаловаться, пытались даже в суд подавать. Но и у Недогонова появились единомышленники.
Депутат сделал запрос в одно из министерств, и оттуда прислали в область письмо с просьбой рассмотреть вопрос о целесообразности создания в Лебяжьей Косе охотничьего хозяйства. После неоднократных разбирательств, обсуждений, комиссий, проверок на местах Недогонова вызвали в область, дали ему печать, открыли счет в банке, выделили мотоцикл с коляской и сказали:
— Ты утвержден директором Лебяжинского охотничьего хозяйства. Посмотрим, что там сделаешь. Спрашивать будем по всей строгости.
Так началась история Лебяжинского охотничьего хозяйства.
И еще одно событие произошло в тот год: Михаил Михайлович и Александра Николаевна поженились.
Долго тянулся низкорослый лес из дубняка, черноклена, кустарников. На дороге, несмотря на сухую погоду, попадались лужи, то и дело выскакивали зайцы. Я стал считать и насчитал около тридцати. Угли там и сям торчали из травы. Зайцы смело перебегали дорогу, садились на задние лапки, с любопытством рассматривая гостей. Фазаны, крупные, красивые птицы, в оперении с металлическим отливом, почти не боялись машины.
На повороте, где открывалась большая, с высокой травой поляна, мы увидели, как степной орел когтил зайца. Он камнем упал в траву, и оттуда послышался отчаянный заячий крик. Орел несколько раз взмахнул широчайшими дугообразными крыльями и скрылся в траве. По пути в самой чащобе я увидел голубя-вяхиря, сизоворонку и молодых удодов.
Машина петляла по лесным узким дорогам, наверное, с полчаса и наконец выехала на ровное место — на берег реки. В этом месте река была довольно широкая, с желтеющими круговинами камыша по всему пологому берегу. На пригорке, на самом высоком месте, среди высокой приречной ольхи, приземистые и неприметные, разбросаны постройки: длинный флигель, крытый под черепицу, длинные узкие сараи, сеновал, омшаник, баз. По широкому двору там и сям стояли очесанные копны соломы, две арбы, пароконный плуг, повозка, разный сельскохозяйственный инвентарь. Чуть в стороне, метрах в ста, стоял финский домик — домик охотника.
— Тут и живет Фомин. Это его владенья, — почему-то загадочно улыбаясь, сказал шофер.
К нам подошла женщина в туго повязанном по самые глаза платке, в больших резиновых сапогах. Она даже не взглянула на нас, отомкнула домик и сказала шоферу:
— Постель я приготовила. А ужин, как отделаюсь, принесу.
Шофер уехал.
Начало темнеть. Я зашел в домик, поставил портфель и огляделся. Помещение напоминало комнату приезжих в райцентре. Чисто выбеленные стены, простые кровати, стол, несколько стульев, потрескавшаяся печка, самодельный умывальник в углу. Я посидел и вышел во двор. Между домиком и флигелем Фомина была неглубокая балка с редкими тополями, вербами и ольхой по самому дну. Оттуда я услышал какие-то странные, хлюпающие звуки и спустился посмотреть. Дно балки было широко огорожено металлической сеткой. Земля вся в норах, корни деревьев подрыты, между деревьями быстро перебегали небольшие черные зверьки. Нутрии. Их было, наверное, не меньше двух сотен — целая ферма.
— Гражданин! — услышал я за спиной голос. — Не пугайте животных, я им только корм раздала.
Передо мной стояла хозяйка с двумя пустыми ведрами на руке, в халате с засученными рукавами. От ее взгляда мне стало неловко, и я ушел.
Было тихо, закат был ясен, воздух чист и свеж. Где-то за лесом слышался шум состава и низкий трубный гудок электровоза. Прямо надо мной стайками пролетали утки, свистя крыльями, садились в камыши. Вечер опускался мягкий, полный лесных звуков. Ухнула выпь, и тотчас ей ответила другая. Жутко закричал сыч. Всполохнулись, застрекотали сороки. Заворковали голуби. Раздался резкий сухой хруст сучьев: к речке вышел огромный горбатый лось и стал пить. Уже почти совсем стемнело. Взошла Венера, и нестерпимо колюч был ее блеск в беззвездном небе.
Во дворе у Фомина заржала лошадь. Приехал хозяин. Я пошел навстречу. Из-за сеновала выскочили две огромные лохматые дворняги и, нагнув головы, молча кинулись ко мне. Я едва успел заскочить в домик и захлопнуть дверь. Вслед рванулся хриплый, захлебывающийся лай, собаки грызли и царапали когтями дверь. Жарко запахло псиной.
Я стал искать выключатель, ничего не видя в темноте. Приглядевшись, нашел на стене керосиновую лампу и спички на подоконнике. Снял стекло, зажег фитиль. Свет заколыхался, по стенам пробежали голубоватые тени. Руки у меня дрожали. Я встал и начал ходить по комнатушке взад-вперед, успокаивая себя. Под полом зашуршало, что-то темное и быстрое пробежало из угла в угол. Из-под пола заскрипел сверчок.
Из коридора, лениво потягиваясь, зашел огромный рыжий кот, начал ластиться, мурлыкать. Я взял его на руки и стал гладить. Вдруг показалось, чье-то лицо мелькнуло за окном: маленькие круглые глаза, большой нос, усы. Лицо приблизилось к стеклу и тотчас отпрянуло, послышались негромкие голоса.
Я вышел в коридор, прислушался. Было тихо. Я вернулся, прикрутил лампу и сел подальше от окна. Внимание привлекло ружье, висящее на стене. Я снял его, переломил — патронник был пуст. «Почему Недогонов послал меня ночевать сюда? — думал я. — Дом у него большой, уж на одного-то место бы нашлось. Что за человек этот Фомин? И эта женщина?..»
Не знаю, сколько времени я сидел так, погрузившись в раздумье. В дверь постучали, я молчал. Стук повторился крепче и настойчивее. Я подошел к двери и предательски робким голосом спросил:
— Кто?
— Открывай, — послышался сиплый и равнодушный бас, — ужин принесли.
На пороге стоял Фомин и уже знакомая женщина, его жена. Фомин был в егерской фуражке, брезентовой куртке и сапогах. Женщина держала в руках кастрюльку, чайник и еще узелок.