Мюллер подошел ближе, его взгляд стал жестче, а голос — угрожающе ниже.
— Но этого слишком мало. Нам нужен архив Сергея Витцке. И нужен как можно скорее! Этот мальчишка, Алексей, ваш бывший коллега, сидит на нем, как собака на сене. И вы, Клячин, должны его подтолкнуть в нужную сторону, вытащить из него всю информацию. Немедленно! Любыми средствами!
Клячин знал, что Мюллер всё ещё не верил в легенду мальчишки о побеге из СССР, но и доказать обратное не мог. Сам Николай Николаевич версию Алексея подтвердил. Естественно, в данном случае он не рассказал правды.
Да, парень поступил в секретную школу. Да, выяснил правду о родителях, потом начал разбираться с архивом, психанул и сбежал. Все именно так и было.
Именно поэтому Алексей и «работал» теперь на Гестапо, якобы вычисляя врагов Третьего рейха среди интеллигенции, в кино и так далее. Потому что в противовес сутью Мюллера имелись слова Клячина, который уверил фашиста, что конкретно в этом мальчишка не врет.
Служба на гестапо была лишь ширмой, удобной для Мюллера возможность держать Витцке под присмотром, пока сам Алексей ищет архив. Ну и конесно, в любом случае польза все равно будет. Если парень и правда вычислит попутно врагов Рейха, Мюллер только порадуется.
— Я делаю всё возможное, штандартенфюрер, — с деланым вздохом заверил Клячин. — Алексей очень осторожен, словно натасканная охотничья собака. Он по-прежнему утверждает, что его интересуют лишь драгоценности, которые, по его словам, отец хранил вместе с архивом. Он даже упомянул дворянские корни матери, чтобы объяснить интерес к «семейным ценностям». Хитрит, конечно, этот щенок. Я продолжаю давить, медленно, но верно, затягивая петлю.
Мюллер кивнул, его сознание, ограниченное логикой и прямолинейностью, не видело дальше собственной выгоды. И Мюллер, как любой хищник, всегда выбирал наиболее удобные версии, которые могли бы принести ему выгоду, не подозревая, что он лишь ест с руки того, кто его приручил.
— Мне нужно больше, Клячин. Срочно! Вы сказали, что отец Витцке был слишком хитер и создал дьявольски сложную схему доступа. Часы, эта чертова предательница Книппер… Что ещё⁈ Каковы остальные доказательства, по которым «представитель» будет опознан?
Клячин лишь развел руками, на его лице застыла непроницаемая маска неведения. Он знал, как выглядит ложь, и умело её подавал.
Мюллер внимательно изучал Клячина, пытаясь уловить хоть малейшую фальшь. Но лицо Клячина было непроницаемым.
В этот момент чекисту вдруг вспомнилась их первая встреча в Хельсинки — тот тщательно спланированный спектакль, инсценированное «покушение» на фашиста во время приема. Это была виртуозная игра, где каждая деталь, каждое движение продумано до совершенства.
Клячин, изображая советского агента, «пытался» выстрелить в Мюллера. Он, хладнокровный убийца и отличный стрелок, знал, что делает. Целясь не в Мюллера, а в пространство рядом с ним, он рассчитал траекторию пули так, чтобы она обязательно царапнула Алексея. Но мальчишка удивил чекиста. Он, ведумый то ли идиотским благородством то ли своими собственными просчетами, кинулся спасать Мюллера.
В любом случае, затея Клячина не просто воплотилась, она дала два результата. Первое — сложился прецедент «спасения» Мюллера Алексеем. Второе — люди Генриха начали «погоню» за Клячиным.
Второй момент, конечно, веселил Николая Николаевича безумно. Люди Мюллера быстро нашли «злодея», искренне списав это на свой профессионализм. Им даже в голову не пришло, что чекист просто-напросто «позволил» им себя обнаружить в одном из переулков. Начались допросы — жесткие, но предсказуемые. Клячин этого ждал, он к этому готовился.
Пытки были недолгими, расчетливыми, необходимыми лишь для «легенды». Николай Николаевич не собирался сдохнуть в руках гестаповцев. Цель была не в этом.
В нужный момент он сам начал говорить, «признаваясь» в том, что является чекистом, преследующим Витцке. Он «рассказал» об архиве, о драгоценностях, о «желании» Алексея разбогатеть, искусно вплетая полуправду в паутину лжи. Он подал это так, чтобы Мюллер, недалекий фанатик, которого Клячин именно таким и считал, несмотря на репутацию фашиста, поверил в его «перевербовку» и в то, что Николай Николаевич теперь — полностью подконтрольный инструмент.
Мюллер, слепой в своей самонадеянности, не знал, что всё это со стороны Клячина — грандиозная, тщательно продуманная многоходовая партия, где сам Генрих лишь марионетка. Мюллер, конечно же, был уверен, будто Николай Николаевич — сломленный, но ценный информатор, которого удалось перевербовать.
— Ваша задача, Клячин, — резко прервал Мюллер поток воспоминаний чекиста. — Завтра же вы должны встретиться с Витцке. Ненавязчиво, под любым предлогом. И выбить из него остальную информацию. Немедленно. Я хочу знать, что ещё нужно, чтобы попасть в этот проклятый архив! Вам всё понятно⁈
— Я вас услышал, штандартенфюрер, — ответил Клячин, глядя прямо в рыбьи глаза фашиста. На его лице не дрогнул ни единый мускул. — Будет сделано.
Конечно будет. Клячин мысленно усмехнулся. Но совсем не так, как рассчитывает фашист.
Глава 12Я начинаю очень опасную игру
На следующее утро я проснулся с чётким планом. Вернее не так. Проснулся я с огромным количеством информации в голове. Однако, пока лежал, уставившись в потолок, вся эта информация вдруг выстроилась в чёткую картину и я предельно ясно понял, что нужно делать.
Вчерашний разговор с Ольгой Чеховой, признания Марты, половину из которых я один черт продолжал считать если не ложью, то сильно перевёрнутой правдой, отсутствие Клячина, Магда Геббельс с ее тихим помешательством на Марке — все это окончательно убедило меня в нескольких вещах.
Первая — верить нельзя вообще никому. Пожалуй, кроме Марка и Ваньки. Если им не верить, то это можно просто сразу застрелиться. Вторая — мне нужна помощь. Чисто физическая — участие в том мероприятии, что я задумал.
Третья, самая главная — ситуацию с архивом нужно разрулить так, чтоб он не достался никому. Да, именно это решение пришло мне в голову. Потому что сегодня я собирался отправиться в банк и вскрыть, наконец, тайник отца.
Благодаря видению, долбанувшему вчера, стало ясно, как полностью собрать все элементы кода доступа. Часы — на мне, фраза из книги — есть, а теперь и с последним элементом я разобрался. Как только вернулся домой, сразу проскользнул в комнату, пользуясь тем, что Марта и Бернес спят, а затем принялся расшифровывать символы, изображённые маленьким Алёшей.
На то, чтоб понять закономерность и соотнести фразу с загогулинами, ушло около часа. Оказалось все предельно просто. Вернее сначала-то нет. Сначала я просто как дурак пялился на рисунок и повторял эту чертову поговорку по кругу. Думал, наверное, она сработает, как заклинание. Не сработала. Потому что мы не в сказке и я не мальчик с волшебной палочкой. Пришлось подойти к решению вопроса с другой стороны.
Еще немного подумал, потом исключительно наугад, отталкиваясь от внутренней чуйки, взял лист бумаги, просто чистый лист, положил его сверху на рисунок и подсветил лампой с тыльной стороны. Это позволило точь в точь скопировать символы, нарисованные Сергеем Витцке.
И вот что оказалось. Когда я посмотрел на них отдельно, не в контексте рисунка, стало понятно, что загогулины — это буквы. Реально буквы, но неправильные. Написанные мало того зеркально, так еще под каким-то кривым углом. Ну и алфавит, конечно, не русский.
Когда из тех букв, что получились, собрал нужную фразу, у меня осталось ровно пять символов, которые, условно говоря, были лишними. Но при этом каждая оставшаяся буква была первой в том или ином слове из поговорки. «Плохое начало к худому концу» — П, Н, К, Х, К.
Чисто теоретически это и есть буквенный код, который идёт в довесок, к часам и к шифру, оставленному отцом через Марту. Очень надеюсь, что я не ошибся.
Честно говоря, не долбани меня видение, в котором отец открытым текстом говорит маленькому Алеше эту поговорку, в жизни никогда не догадался бы, что куда лепить. Понятия не имею, как должен был расшифровать символы Судоплатов. Только если у них с отцом эта фраза про конец и начало служила неким ключом… Может, они именно так ее и использовали.
В любом случае, на данный момент код был у меня весь, в полном варианте, и затягивать с архивом я больше не видел смысла. Вопрос теперь в другом. Что делать с бумагами, когда они окажутся с моих руках? И вот тут я вдруг понял — ничего. Архив не должен пропасть ни к кому. Что бы там не было, какие бы страшные вещи не содержали документы, они должны быть уничтожены.
Как я пришел к такому выводу? Да потому что лежа в постели, гладя в белёный потолок спальни берлинского жилища фрау Книппер, я вдруг понял, до войны осталось два года. Всего лишь два! Смогу ли я как-то изменить ход событий? Ой, не факт… Прежняя уверенность, которая имелась в моей наивной голове, будто современный человек, знающий даты, имена и роль каждого, способен повлиять на предстоящую трагедию… Черт… Наверное она испарилась.
Все эти люди, с которыми я уже имел «честь» встретиться — Эско Риекки, Мюллер, Марта, фрау Геббельс, лже-Дельбрук…Я вдруг понял, они всего лишь винтики, шестеренки. Ни один из них не представляет вообще никакой значимости. Как и чертов фюрер. Все. Машина запущена. Пожалуй, ее вообще никто не сможет остановить.
Советский Союз выиграл войну огромной ценой. Да. Но выиграл! А что случится, если я допущу, чтоб архив попал к тем же чекистам? Вдруг это реально пошатнет положение того же Сталина? И что? Сейчас я точно знаю, что мы победим. Вдруг мое вмешательство изменит внутреполитическую ситуацию в Союзе? А это, в свою очередь, приведет к проигрышу… Не дай бог!
Фюрер — псих. У него такие цели и планы в башке, что он не остановится. Он все равно будет идти к своей фанатичной идее о величии нации. Так что столкновения не избежать. Это — вопрос времени.
Все, что я реально могу сделать — попытаться донести через Шипко Сталину о предстоящем нападении. Да, я помню по урокам истории, что ему и без меня доносили. Едва ли не точную дату называли. Но… Мое положение сейчас чуть более выгодное. Наверное. У меня есть Шипко. Он умный, хитрый и очень здравый, на самом де