Гитлер, дослушав отчет Мюллера до конца, медленно повернулся. Его взгляд был пронзительным, изучающим.
— «Кажется»? — переспросил он, делая ударение на слове. — Вы сказали, «кажется поверил». Это не самая удачная формулировка оберштурмбаннфюрер. Вы знаете, насколько нам интересен этот человек. Насколько нам интересно все, что он познал в своей этой секретной школе. Но еще более важно заполучить архив Сергея Витцке. Так ответьте мне, вы не уверены в нём, Мюллер?
Генрих стоически выдержал взгляд фюрера. В его работе не было места абсолютной уверенности, только степеням вероятности. Но, пожалуй, так лучше не отвечать. Лучше подать информацию в чуть более мягком виде.
— Мой фюрер, в нашем деле полная уверенность — роскошь. Витцке молод. Он прошел советскую школу, даже если и утверждает, что разочаровался в ней. И да, должен признать, я по-прежнему испытываю сомнения. В поведении Витцке есть некоторая… гладкость. Слишком быстрая адаптация к предложенным обстоятельствам. Он умен, это очевидно. Возможно, даже слишком умен для простого парня, из детского дома, попавшего в секретную школу разведчиком. При этом чрезвычайно самоуверен для беглеца, ищущего защиты. Мой опыт полицейской работы, еще со времен Веймарской республики, научил меня обращать внимание на такие нюансы. Люди, пережившие настоящий страх и предательство, обычно ведут себя иначе — более сломленно, или, наоборот, более агрессивно. Его же реакции… выверенные.
Гитлер прошелся по кабинету.
— Но объективно, он обладает знаниями? Архив, о котором мы столько говорили в последнее время, действительно существует и содержит ценную информацию?
— Относительно архива он по-прежнему не знает, что мы в курсе. Я ненавязчиво затронут тему появления в Берлине господина Риекки и Витцке сослался на драгоценности, упомянув дворянские корни матери. Наш человек, который принес информацию об архиве, утверждает, что отец Алексея был параноидально осторожен и вокруг тайника создал сложную схему. Доподлинно известно, что это — один из банков, расположенных в Берлине. Мы в курсе, какой именно. Но чтоб добраться до архива, требуется несколько доказательств, по которым будет опознан представитель. К сожалению, человеку, который теперь работает на нас, известно лишь о часах. Их я видел. Они находятся на руке Алексея. Однако пока что мы не можем задавать ему вопросы прямо. Да, есть вероятность, что под пытками он разоткровенничается. Но я, пожалуй, соглашусь с наличием провалов в памяти, которые имеются у молодого Витцке. Думаю, все именно так, как рассказал наш новый агент. Соответственно, раньше времени мы не можем открыть все карты, потому как от этого просто не будет толку. Витцке должен сначала сам разобраться с тайником отца, а тогда уж подключимся и мы. Есть надежда, мой фюрер, что проживание в доме фрау Книппер в данном вопросе пойдет ему на пользу.
— Хм…– Фюрер задумчиво потёр указательным пальцем бровь. — Насчёт фрау Книппер…
— Здесь я тоже использовал оговорённую ранее легенду. Поручил Витцке следить за этой женщиной, сославшись на ее связи с потенциальными заговорщиками. Однако, уверен, достаточно скоро фрау Марта выдаст Алексею, что вместе со своим мужем она долгое время являлась агентом английской разведки. Именно по этой причине она и ее супруг пытались установить контакт с Сергеем Витцке в пользу Великобритании.
— Да уж… — Гитлер удрученно покачал головой. — Столько лет прошло… И только сейчас мы узнаем, что этот Сергей являлся на самом деле советским шпионом. Фрау Книппер… Тоже неприятный сюрприз. Кто бы мог подумать… Ее сын был предан нашему делу. И теперь такой поворот.
— Да, мой фюрер, однако, к счастью, наш новый агент появился как нельзя кстати. Благодаря ему мы узнали об архиве.
— Согласен. Что он говорит о самом Алексее Витцке? Не может ли это быть хитрой игрой со стороны НКВД.
— Нет, мой фюрер. Наш человек уверяет, будто Алексей и правда бежал из Советского Союза, обхитрив свое руководство. Он мечтает найти архив и бриллианты. Думаю, документы станут предметом то́рга. Он передаст их тому, кто предложит наилучшую цену. Но мы, конечно, поступим иначе. Как только молодой Витцке окажется у цели, заберём все, что нам нужно. С завтрашнего дня он поступает к своей службе на благо Германии. Я озвучил ему задание, велев максимально глубоко втереться в круги нашей… с позволения сказать, интеллигенции. Те радиопередачи, которые в последнее время стало больше… Я чувствую, в этом замешаны люди, которые занимают далеко не последние места. Мы должны быть очень бдительны, мой фюрер. На кону слишком многое. Поэтому я не отпускаю свои сомнения насчет Алексея Витцке, несмотря на заверения господина Риекки и нашего нового агента о том, что этот молодой человек предельно честен в своих намерениях. Осторожность и выверенность каждого действия — вот наш девиз. Особенно сейчас.
Фюрер выразительно хмыкнул, подошёл к окну и замер там, глядя куда-то вдаль.
— «Особенно сейчас»… — повторил он задумчиво. — Да… Рейхсфюрер Гиммлер докладывал мне об увеличении числа неидентифицированных радиопередач в окрестностях Берлина. Короткие, хорошо зашифрованные. Англичане? Или эти проклятые большевики уже протянули свои щупальца так близко? Нам нужны лучшие умы, Мюллер. Если Витцке — тот, за кого себя выдает, он должен немедленно приступить к работе. Проверьте его под самым строгим контролем. Дайте ему реальную задачу, но такую, чтобы любая утечка не имела катастрофических последствий.
— Будет исполнено, мой фюрер. Мы планируем интегрировать его в ситуацию, которая станет для него и проверкой, и первым реальным вкладом.
— Польша… — Гитлер снова повернулся к карте. Его палец лег на территорию к востоку от Германии. — Первый грандиозный шаг не за горами. К этому времени наша система безопасности и контрразведки должна работать как идеальный механизм. Никаких сюрпризов, никаких «слепых зон». Каждая радиограмма, каждый подозрительный сигнал должен быть проанализирован. Любая шпионская сеть — вскрыта и уничтожена. Судьба Рейха решается сейчас. Скажите мне, что насчёт провокации?
— Мой фюрер, предварительная дата — 31 августа. Переодетые в польскую военную форму немецкие заключенные-уголовники совершат вооруженное нападение на нашу радиостанцию в приграничном городе Глейвиц. С этой радиостанции, якобы захваченной поляками, прозвучит обращение на польском языке, которое призовёт поляков «объединяться и бить немцев». Уголовники, по исполнению своего задания, будут уничтожены. Их тела мы продемонстрируем «на месте преступления» представителям прессы и другим официальным лицам. А значит, уже на следующий день можно будет приступать к активным действиям.
— Отличный план. — Гитлер коротко кивнул. — Еще более отлично будет, если архив Сергея Витцке мы получим до начала операции. Это позволит нам влиять на определенных людей в Советском Союзе. И вы понимаете, оберштурмбаннфюрер, насколько важен данный момент.
— Мы делаем все возможное, мой фюрер. — Генрих вытянулся в струнку, задрав подбородок, — И даже больше. Что касается Витцке, я лично прослежу за его работой и поведением. Любое отклонение будет зафиксировано.
Гитлер удовлетворенно хмыкнул.
— Хорошо, Мюллер. Вы знаете свое дело. Свободны. И помните — бдительность, тотальная бдительность. Ах, да… У меня для вас имеется новость. Вы получили повышение. С сегодняшнего дня звание штандартенфюрера СС — ваше. Но, конечно, рейхсфюрер Гиммлер вам об этом сообщит лично. Так что, будьте добры, изобразите удивление, когда услышите от него.
— Я счастлив, мой фюррер! — Высказался Генрих, вложив в эту фразу все свои эмоции.
Выйдя из кабинета Гитлера, Генрих Мюллер на мгновение задержался в коридоре.
Образ Алексея Витцке снова возник перед его мысленным взором.
Слишком гладко. Слишком правильно. Что-то в этом молодом человеке продолжало его настораживать, некое внутреннее чутье, отточенное годами ловли преступников и врагов государства, шептало, что история молодого чекиста все же имеет двойное дно. Вот только какое? И Риекки, и новый агент, который теперь работал на Гестапо, уверяют, будто сомнений в правдивости побега Витцке быть не может. Все именно так. Тогда в чем дело? Что не дает Генриху покоя?
Эта «гладкость» напомнила ему другие времена, другой город — Мюнхен. Тогда, в начале двадцатых, он, молодой следователь политического отдела баварской полиции, впервые столкнулся с феноменом Адольфа Гитлера.
Это не была формальная встреча. Мюллер присутствовал на одном из его ранних выступлений в переполненной пивной — не по заданию, а из профессионального любопытства, пытаясь понять природу новой, агрессивной силы, что бурлила в послевоенной Германии.
Мюллер помнил свои тогдашние впечатления: невысокий человек, поначалу говоривший сбивчиво, почти неуверенно. Но потом он словно поймав невидимую волну. Голос его креп, обретал металл и гипнотическую силу.
Он не столько убеждал логикой, сколько заражал эмоцией, почти животной страстью. Мюллер, привыкший к сухим фактам и протоколам, тогда отметил про себя: этот человек не просто говорит, он колдует. И это колдовство, эта тщательно выстроенная аура фанатичной убежденности, казалась ему тогда столь же выверенной и потенциально опасной, как и нынешняя, почти неестественная покладистость молодого Витцке.
Он видел, как слушатели, от ремесленников до отставных офицеров, впадали в транс, ловя каждое слово молодого Гитлера. Уже тогда Мюллер понял, что имеет дело не с обычным уличным агитатором. Этот человек обладал пугающей способностью формировать реальность под себя, заставляя других верить в то, во что он хотел, чтобы они верили. И эта способность была куда опаснее грубой силы.
Интуиция редко подводила шефа Гестапо. Он медленно направился в свой кабинет, обдумывая детали плана по интеграции и одновременной проверке «ценного приобретения» в лице Алексея Витцке. Воспоминание о том давнем мюнхенском вечере лишь укрепило его в мысли, что с этим парнем нужно держать ухо востро. За каждой его маской может скрываться что угодно. И работа оберштурмбаннфюрера… ах, нет… уже штандартенфюрера — сорвать эту маску, какой бы она ни была.