Я оказался в уютной берлинской квартире, которую сразу узнал. Эта квартира выглядела воплощением немецкой добротности и уюта: высокие потолки с лепниной, широкие окна, завешанные плотными бархатными шторами, которые пропускали лишь золотистые полосы солнечного света. Мебель из темного дерева, тяжелые резные стулья, книжные шкафы, забитые томами в кожаных переплетах, и большой, мягкий диван, утопающий в подушках. Пахло старой бумагой, воском для полировки мебели и немного свежим кофе. Здесь мы жили с отцом и матерью, когда Сергей Витцке служил в Германии. Из гостиной доносились приглушенные голоса, прерываемые редким звоном посуды.
Дверь распахнулась, из комнаты вышел отец. Его взгляд был немного усталым, как, впрочем, и весь вид, словно он только что пахал целину. Следом за ним появились фрау Марта и её муж. Эта парочка наоборот выглядела взволнованными и серьезными, будто только что узнали нечто крайне важное.
— Все ли в порядке, Сергей? — Спросил Генрих Книппер, — Мы слышали, что обстановка в Советском Союзе накаляется. Новые указы… Могут начаться облавы на… некоторых людей.
— Все в порядке. Насколько это возможно, Генрих, — кивнул отец, его взгляд стал тяжелым и сосредоточенным. — Я сделал все, что мог. Теперь самое главное — это безопасность. Ваша и… — Он запнулся, бросив быстрый взгляд в мою сторону. Судя по всему, я, а точнее дед, в этот момент что-то собирал из конструктора на полу, увлеченный своим миром кубиков и шестеренок. — … и тех, кто мне дорог. Времена меняются, Генрих. К сожалению, не в лучшую сторону. Нужно быть готовым к худшему.
Отец подошел к небольшому столику, взял с него толстую книгу в кожаном переплете. Она выглядела как обычный том стихов или прозы, но я сразу почувствовал, здесь кроется что-то важное.
— Возьмите, Марта, — произнес отец, протягивая книгу немке. Его взгляд снова метнулся ко мне, задержавшись на секунду,. — Вам… на память.
— Сергей, вы уверены? Это… опасно, — спросила немка, осторожно принимая книгу из отцовских рук. Будто он ей не томик Гёте протягивает, а гремучую змею, только что выползшую из Ада. Кстати, да. Я успел прочесть золотое тиснение на обложке. Это действительно был Гёте. — Если что-то случится, вас могут обвинить в пособничестве… и даже предательстве, сами понимаете. Это не просто риск, это безумие.
— Именно поэтому я доверяю её вам, Марта. В качестве подтверждения серьезности своих намерений. Я служу Родине, ее интересы превыше всего остального. Внутри… вы найдете кое-что. Если когда-нибудь… если с нами, со мной и Мариной что-то случится… постарайтесь, пожалуйста, разыскать Алексея. Я понимаю, что прошу практически о невозможном в свете обстоятельств, но… В качестве гарантии, имейте в виду, остальная часть шифра будет у него. Не принимайте на свой счёт, я просто не верю никому, кроме самых близких. Страница тридцать семь, третья строка сверху. Каждое пятое слово. Помни. Мост. Переправа. Старые корни. Новый путь.
Отец произнес эти фразы, словно заклинание, в его глазах читалась невероятная усталость и какая-то отчаянная надежда. Фрау Марта крепко сжала книгу, её пальцы побелели от напряжения, словно она держала не томик Гёте, а последний кусочек надежды в этом сходящем с ума мире.
— Я поняла, Сергей, — ответила Марта, её голос еле заметно дрогнул, — Будьте осторожны. Обещайте, что мы еще встретимся. Что все это закончится, и мы снова сможем пить кофе на террасе. И…знайте, вы приняли верное решение. будьте осторожны.
— И вы тоже. Думаю за нашу договоренность вас тоже по головке не погладят.— Сказал отец, его голос был полон скрытой тоски, словно он уже знал, что этой встречи не будет.
Как только чета Книпперов удалилась, я снова посмотрел на Сергея. Он стоял посреди комнаты, глядя на закрытую дверь, словно прощаясь не только с ними, но и с чем-то гораздо большим. Его плечи опустились, я почувствовал горечь и безысходность. Он был как шахматист, который только что сделал свой последний, отчаянный ход, зная, что партия проиграна, но пытаясь хотя бы минимизировать ущерб.
— Алексей! Алексе! Господи, что с тобой?
Вспышка… Резкая боль…
— Алексей! Черт…да что ж это такое⁈
Я моргнул, пытаясь избавиться от мутной пелены, которая снова вдруг накрыла меня с головой, а в следующую секунду понял, что снова оказался на берлинской улице, рядом с фрау Мартой, которая без лишних церемоний весьма ощутимо шлепнула меня по лицу. Похоже, предыдущая боль — итог ее действий. Эта чудесная женщина не нашла ничего лучше, как лупить меня по физиономии, словно я — девица, которая потеряла сознание от вида мыши.
Я резко выдохнул. Ощущение было такое, словно выскочил из давящей глубины моря на поверхность. Очень похоже. Голова все еще кружилась, а перед глазами плыли цветные пятна. Марта стояла рядом, её лицо было бледным, но в глазах мелькало что-то похожее на панику.
— Алексей! Что с тобой? — голос немки звучал испуганно. Она шагнула ближе, а затем подхватила меня по локоть.
Потрясающая логика. Сначала бьёт по роже, а потом беспокоится, не рухну ли я на землю.
— Все в порядке, — пробормотал я, пытаясь прийти в себя.
Сердце колотилось как сумасшедшее. Это было не просто воспоминание деда, это было ключевое воспоминание, которое появилось как нельзя вовремя. Слова Сергея Витцке, его напутствие Марте, шифр… Я понял, что это означает. Книга — часть кода.
Мост. Переправа. Старые корни. Новый путь.
Ну папенька… ну, затейник… То есть ему было мало одних только часов с рисунком. Он еще и код… Ах, ты, черт… код… Мне же об этом и говорил Лже-Дельбрук! Точно!
Я думал, что кодовая фраза спрятана в рисунке, но нет… Выходит, искать нужно совсем в другом месте. И, кстати…Получается, что насчет головоломки, придуманной отцом, Лже-Дельбрук не врал. Теперь возникает новый вопрос…Откуда он это знает? Ведь если управляющий банком был подставной, разве может он ни с того, ни с сего быть в курсе таких деталей?
Вот оно все и совпало. Часы, рисунок с шифром, кодовая фраза. Одного не могу понять… На кой черт Сергей Витцке связался с семейством Книппер… Кто они такие, вообще? И почему он так им доверял, если «не верил никому»?
В любом случае, ответить на этот вопрос он уже не сможет по причине собственной смерти, а ждать, пока меня долбанет очередное прозрение — нет уж, увольте. Поэтому я сделаю то, что, наверное, станет самым лучшим решением проблемы. Немного прижму непосредственную участницу тех событий.
Я посмотрел на фрау Марту. Теперь я знал о ней немного больше, но этого мало. Так что…будем работать с тем, что есть ради лучшего результата.
— Дорогая фрау Книппер…— Произнес я наимелейшим голосом, на который только был способен. — А давайте-ка мы с вами кое-что обсудим…
Германия, Берлин, апрель 1939 года
Роскошная квартира на Уферштрассе казалась Ольге Константиновне Чеховой золотой клеткой, и это ощущение, обычно фоновое, сегодня сгустилось до какого-то бесконечного, невыносимого приступа удушья.
Воздух, пропитанный ароматом дорогих духов и увядающих в вазе роз, казался тяжелым, как бархатный занавес перед началом провального спектакля. Уже четвертый день Алексей не давал о себе знать. И уже четвертый день — тишина в ответ на осторожные вопросы Ольги, заданные Мюллеру.
— Эта тишина звенела громче любого самого страшного крика… — Произнесла Ольга вслух, затем покачала головой и усмехнулась своим же словам.
Надо же, придумала ерунду… Тишина громче крика… Нет, однозначно, эта любовь к трагическим зарисовкам у нее осталось после Миши. Того самого Миши — супруга, подарившего ей фамилию, от которой она не отказалась даже после предложения фюрера вернуться к исконно немецким корням.
Ольга подошла к окну и замерла возле него, глядя сквозь стекло на размеренную жизнь Берлина.
Какая ирония, однако. Она сбежала из одной бури, чтобы попасть в эпицентр другой, куда более изощренной и смертоносной. Память, услужливая и жестокая, подсунула ей картины из прошлого.
На самом деле, эти картины не были ужасными. Отнюдь. Ольга не ощутила каких-то неимоверных страданий после прихода к власти большевиков. Наоборот, можно сказать, ей вполне повезло, благодаря родственникам и фамилии мужа. Но в том и жестокость.
Многие, бежавшие из России соотечественники, тем самым спасли свою жизнь. Однако даже они не смогли избавиться от неизбывной тоски, которая появляется с годами из-за разлуки с Родиной. Так чего уж говорить про Ольгу? Ее воспоминания о России были полны приятных моментов, бередивших душу до слез.
Даже отъезд из страны удался ей на зависть легко. Просто в 1920 году ее тетя — боготворимая в Стране Советов актриса Ольга Леонардовна Книппер-Чехова — обратилась с просьбой к наркому просвещения Луначарскому. И тот, большой мастер на небольшие добрые дела, согласовал с кем надо отъезд тогда еще безвестной актрисы Оленьки за границу, всего на полтора месяца.
Но эти полтора месяца растянулись на всю оставшуюся жизнь.
Россия, охваченная пламенем революции и переменами, которые сотрясали страну, осталась позади. Ольга, талантливая женщина с громкой фамилией, выбрала другую жизнь.
И кстати, надо признать, Ольге во многом просто фантастически везло. К примеру, неважный на первых порах немецкий не помешал ей сниматься в кино — оно ведь было немым.
Фрау Ольга нравилась режиссерам работоспособностью, умением быстро сходиться и ладить со всеми — от кинозвезд до гримерш. А еще она поражала их фанатичной приверженностью театральным методам Константина Сергеевича Станиславского, носителями которых были и тетя, и бывший муж.
И пошло, и поехало! Фильм за фильмом методично превращал Ольгу Константиновну в любимицу Германии. А когда кино заговорило, выяснилось, что русская немка сумела избавиться от дурного произношения. Между прочим, для актера — случай редчайший.
Кроме того, Ольга буквально вгрызалась в роли, вживалась в образы, строила свою карьеру кирпичик за кирпичиком на чужой земле, пока не стала той самой «die Tschechowa». Любимой актрисой фюрера.