Машина остановилась возле какого-то дома и я выбрался на улицу. Громко поблагодарил дамочку, сидевшую за рулем, она так же громко в очередной раз извинилась.
После встречи с Подкидышем решил пройтись по городу. Было о чем подумать в тишине. Время встречи с Ольгой у Бранденбургских ворот ещё не подошло, и я решил собраться с мыслями.
Берлин гудел, жил своей жизнью, а я шёл по этим улицам, пытаясь переварить всю обрушившуюся на меня информацию. Предупреждение от Шипко про Марту, эта история с неким Арлазаровым и Геббельсами, да ещё и то, что Клячин так и не явился. Чувство, что меня со всех сторон обложили, нарастало.
Каждая новая деталь, каждая новая встреча только запутывала клубок ещё сильнее. С одной стороны — Шипко, НКВД, мои «товарищи» Подкидыш и Бернес. С другой — Гестапо, Мюллер, Магда Геббельс. А теперь ещё британская разведка и чертов Клячин, который то ли свой, то ли чужой. И Марта… Но самое смешное, по итогу всем им нужно лишь одно — архив отца.
Я глубоко вздохнул, пытаясь прочистить мозги. Честно говоря, не особо помогло.
Не торопясь, дошёл до Бранденбургских ворот, выбрал местечко поскромнее, чтоб не бросаться никому в глаза и приготовился ждать.
А потом случилось непредвиденное. По крайней мере, я ничего подобного точно не ждал. Более того, конкретно сейчас это было несколько опасно.
В голове будто взорвался фейерверк. Сначала резкая боль полоснула прямо по сознанию, а потом резко и гулко навалилась темнота. Меня буквально «выключило» из жизни.
Следом прилетела яркая вспышка. Перед глазами появился рисунок из дневника маленького Алёши, тот самый, где написаны рукой отца странные символы.
— Алеша… — Голос Сергея Витцке прозвучал совсем близко. Будто он стоял рядом и говорил мне прямо в ухо.
Я поднял взгляд. На самом деле так и было. Реально стоял и реально говорил. Черт… Похоже это очередное воспоминание. Я — это дед, который сидит за столом, разглядывая рисунок. А рядом замер Сергей Витцке.
— Ты молодец, что начал вести дневник, сынок. Это правильно. Вот только имей в виду… Никому никогда не показывай этот рисунок. Кроме… Есть лишь один человек, способный его расшифровать. Мой старый товарищ. Мы служили вместе. Придёт момент, когда тебе, возможно, потребуется просить его об этом. Но кроме Павла больше никому. Договорились? И вот еще. Постарайся запомнить, если получится… Сейчас я покажу тебе кое-что. Одну фразу. Если соотнести символы с буквами, ты получится цифровой код. Его запоминать не надо. Это ни к чему. А вот фразу — необходимо знать наизусть.
По-моему, дед хотел что-то спросить или ответить, но ровно в тот момент, когда он собрался это сделать, меня выкинуло обратно, в реальность, в Берлин 1939 года. Единственное — вслед, гулким эхом до меня донеслось. «Плохое начало к худому концу…»
— Господин… Господин… Вы как себя чувствуете? Вам плохо?
Я бестолково уставился на молодую женщину, которая замерла рядом со мной, при этом поддерживая меня под руку.
— Что случилось? — Хрипло спросил я.
— Вы меня спрашиваете? Я не знаю. Просто шла мимо, смотрю, а вас вдруг качнуло, вы побледнели, закатили глаза и собрались упасть. Подскочила, подхватила вас, но вы уже пришли в себя.
— А-а-а-а-а… Да… Наверное, голова закружилась. Спасибо.
Я осторожно высвободил руку и сделал шаг назад. Земля еще качалась по ногам, во рту ощущался тошнотворный привкус непонятно чего, но тем не менее, недоверие к каждому незнакомому человеку было гораздо сильнее, чем слабость и дурное самочувствие.
— Алексей?
Я повернул голову и увидел Ольгу. Она подошла как-то совсем незаметно и теперь с удивлением смотрела на меня, на женщину стоявшую рядом и явно пыталась понять, в чем прикол. Потому что нормальный парни на свидание с одной дамой другую точно не приводят.
Выглядела Чехова, элегантно, как всегда. Наши взгляды встретились, в её глазах мелькнула лёгкая тревога, тут же сменившаяся привычной уверенностью.
— Все хорошо… Слегка закружилась голова. Вот, девушка помогла мне.
Ольга кивнула, давая понять, что всё в порядке, подхватила меня за руку и мы отошли в сторону от дамочки, решившей проявить сострадание к случайному человеку.
— Благодарю, что пришли, Ольга Константиновна, — начал я, стараясь говорить максимально спокойно, хотя сердце колотилось в груди, как сумасшедшее. Чертовы виденья! Почему нельзя приходить ночью, во снах, как было раньше? Такими темпами я в один из подобных моментов могу вообще отрубиться, упаст и разбить себе голову.
Ольга внимательно посмотрела на меня. Её взгляд был пронзительным, словно она пыталась заглянуть мне прямо в душу, вытянуть все мои секреты, или хотя бы разгадать, что там творится.
— Я готова слушать, Алексей. Ты можешь доверять мне.
Я глубоко вздохнул. Пора было рубить правду-матку, хотя бы частично. Иначе так и будем играть в кошки-мышки.
— Моя история… не совсем верна. Я не просто сбежавший разведчик. Я…
— Не надо. — Перебила меня актриса.
Выражение ее лица не изменилось ни на йоту. Ни удивления, ни шока там не было. Только понимание. Будто она давно уже всё знала, просто ждала, когда я сам это озвучу. Как будто я наконец-то признался в том, что всем и так давно известно.
— Я догадывалась, Алексей. Ты можешь не произносить это вслух. — спокойно ответила она. — Мне это было ясно с того момента, как Мюллер стал вами так… интересоваться. Слишком уж настойчиво.
Я кивнул. Значит, не зря ей доверяю. Пока что.
— А теперь моя очередь, — продолжила Ольга. — Я готова работать на…на вас. Мои возможности здесь весьма широки, а ваше появление… оно многое упрощает. Но вы не должны забывать: Мюллер играет в свою игру. Он не тот, кем кажется. Он ведёт двойную игру, Алексей. И его цели могут быть совершенно иными, чем те, что он вам озвучивает. Будьте осторожны. Он очень опасен. Как ядовитая змея.
Я слушал Ольгу внимательно Значит, мои подозрения были верны: Мюллер — волк в овечьей шкуре. А я попал в самое осиное гнездо.
— Ты один? — Спросила Чехова, намекая, наверное, есть ли в Берлине кто-то из моих коллег.
Я решил пока утаить информацию о Подкидыше. Не время, чтобы раскрывать все карты. Чем меньше людей знает, тем безопаснее для меня.
— Да, один. У меня к вам тоже есть вопросы, Ольга Сергеевна, — сказал я, глядя ей прямо в глаза. — Думаю, мы сможем быть полезны друг другу. А может, и спасти друг друга.
Ольга чуть заметно улыбнулась. Это была не просто улыбка, а своего рода подтверждение — игра началась, и мы теперь по одну сторону баррикад. Или мне так только кажется? В этом городе верить никому нельзя. Даже самому себе иногда.
Германия, Берлин, апрель 1939 года
В безупречно сидящем на нем темно-сером костюме, Николай Николаевич Клячин стоял возле окна респектабельного, пусть и не самого пафосного, номера в берлинской гостинице, наблюдая за тем, что происходит на улице. Естественно, дело было не только в желании любоваться улицами Берлина. Хотя, конечно, вид приятный, ничего не скажешь.
В большей мере Клячина интересовала парочка молодых людей, одетых в обычные повседневные костюмы. Один активно изображал заинтересованность афишей, висевшей на высокой круглой тумбе. Второй отирался возле бакалейного магазинчика. Оба они старались выглядеть максимально естественно. И, пожалуй, кто-нибудь другой в жизни не догадался бы, что эта парочка приятных с первого взгляда парней на самом деле сотрудники гестапо.
— Как дети… — Протянул Николай Николаевич вслух, продолжая наблюдать за своими соглядатаями.
Бедненькие… Они так искренне верят, что объект следки их не заметил… Так гордятся собой…
Впрочем, присутствие посторонних глаз, которые теперь постоянно сопровождали его, Клячина совсем не расстраивало. На данный момент он вполне был доволен тем, что имеет.
За долгие годы службы в НКВД, где ценилась лишь беспощадность и аскетизм, Клячин привык к иной жизни. Теперь же, наслаждаясь коньяком в дорогом бокале и видом на ночной Берлин, он с усмешкой признавался себе: да, ему нравится роскошь. Нравятся хорошие вещи, приличные места, нравится этот новый, опасный, но весьма комфортный образ жизни, который он сам себе создал. Кто бы мог подумать, что он, человек, родившийся в обычной, простой деревенской семье окажется тем ещё сибаритом в душе.
Клячин резко отдернул плотную штору, чтоб лучше видеть улицу. Один из парней, тот, что разглядывал афишу, сразу же метнулся за тумбу, якобы привлечённый чем-то интересным. На самом деле — постарался скрыться с глаз. Значит, он все время украдкой пялился на окно номера, где сейчас находится Николай Николаевич.
За стеклом расплывались под моросящим дождем вечерние огни Берлина, превращая уличные фонари в мутные, дрожащие ореолы. Да… Сегодня пошел первый весенний дождь. Запах мокрой листвы и влажного камня, острая свежесть которого проникала в едва приоткрытое окно, несли лишь одно напоминание: сейчас он в центре вражеской столицы, а не в Москве.
Николай Николаевич вдруг ощутил странное щемящее чувство в груди. Наверное, это была тоска по Родине. Вот только он прекрасно понимал, что обратной дороги нет. Да, ему предложили вариант, который дал возможность жить дальше. Предложили тот сценарий событий, благодаря которому Клячин сейчас имеет возможность дышать свежим берлинским воздухом. Но был ли он счастлив? Пожалуй, нет. Душа упорно рвалась обратно, в Москву.
Честно говоря, он до последнего не верил, что все разрешится благополучно. Конечно, не так, как хотелось, но все же.
И да, Николай Николаевич трижды похвалил себя за предусмотрительность. За то, что много лет скрупулёзно собирал все те мельчайшие детали, факты, доказательства, которые позволили ему предъявить ультиматум Бекетову.
Пожалуй товарища старшего майора государственной безопасности Клячин ненавидел так, как никогда и никого. Эта ненависть появилась не сразу. Она пришла с годами. Когда на протяжении почти десятилетия Николай Николаевич выполнял всю самую грязную, самую мерзкую работу, наблюдая при этом, как Бекетов жирует, пользуясь результатами, которые давал ему «верный пёс».