Да, Клячин знал о том, что его называли именно так. Верный пёс Бекетова… Но… В какой-то момент все изменилось. Пожалуй, когда началась история с мальчишкой. Именно она, эта история, дала Клячину возможность начать свою игру.
Конеретно сейчас Николай Николаевич должен был ужинать у фрау Книппер, изображая добродушного старого друга отца Алексея — Николая Старицкого. Должен был, но не пришёл. И не собирался. Эта жалкая роль была лишь ширмой, которую он мог отбросить в любой момент и она его немного раздражала. Однако, фрау Книппер нужна, а значит, придется разыгрывать перед ней хоть друга, хоть свата, хоть брата. Клячин прекрасно знал, что одна из частей «ключа» находится у немки.
Да, Витцке на допросе держался долго. Даже неплохо держался. Но сломать можно любого. Сергей не был исключением. Правда, надо отдать должное, он ухитрился избежать того финала, к которому все шло. Витцке просто сам прервал свою же жизнь. Оставив Бекетова с носом. Все, что товарищ старший майор смог выяснить — это имя Марты Книппер и связь между тайником и сыном Сергея. Вот теперь и приходится плясать перед пацаном. Но только не сегодня.
Клячин криво усмехнулся, глядя на свое отражение в темном стекле. Пусть Алексей Витцке поломает голову, почему «друг семьи» вдруг испарился. Чем сильнее парнишка будет метаться, тем податливее станет. Натянутые, как струны старого рояля, его нервы уже ждали своей симфонии, которую Клячин собирался сыграть лично. Он наслаждался этой властью, чувствуя себя дирижером, чья палочка замерла в воздухе перед грандиозным, беспощадным крещендо.
Клячин отпил из бокала янтарной жидкости, чувствуя, как горькое тепло разливается по языку, выжигая остатки сентиментальности. Причина его отсутствия на ужине была куда более весомой, чем нежелание изображать «друга семьи» для немки.
Сегодня он встречался с Мюллером. С самим Генрихом Мюллером, оберштурмбаннфюрером СС, а теперь, как недавно стало известно, уже штандартенфюрером. Что ж, продвижение по службе этого немецкого цербера лишь увеличивало его ценность как инструмента.
Именно Клячин, много лет являвшийся сотрудником НКВД, мастер интриг и провокаций, был тем самым «таинственным осведомителем Гестапо», о котором с придыханием говорил Мюллер. Это он с расчетливой щедростью «раскрыл» немцам информацию о тайнике Сергея Витцке, о манящих драгоценностях, которые там хранятся. И, что самое главное, об архиве.
О том самом архиве, который мог перевернуть весь политический расклад, взорвать мировое равновесие. Этот архив, кладезь компромата и секретов, являлся главной, сокровенной целью, его трофеем, ради которого он готов был пройти по трупам и пожертвовать судьбами людей. Всех. Но, конечно, не своей.
Их последняя встреча с Мюллером прошла максимально сухо и по-деловому, как всегда между хищниками: никаких лишних сантиментов, лишь холодный, расчетливый поединок умов. Мюллер, словно голодная акула, вытягивал из него информацию. Каждое слово, каждый намёк тщательно взвешивались.
Клячин, прекрасно понимая это, подавал свою «наживку» дозировано, маленькими, манящими порциями. Он не собирался дать этому фашистскому зверю насытиться до конца. «Голодная гиена куда послушнее», — с усмешкой думал он, наблюдая за хищным блеском в глазах Мюллера. — «И легче сядет на поводок».
Именно Николай Николаевич рассказал Мюллеру, как Сергей Витцке, в приступе отчаянного страха, перед тем как его вызвали в Москву на верную смерть, состряпал эту чертову историю с тайником. Не просто спрятал архив, а создал целую схему, в которой была важна каждая деталь. Уберешь одну — и все. Хрен тебе, а не документы. Но главный элемент, конечно, это мальчишка. Без него можно даже не пытаться.
Во время допроса Витцке выдал лишь крупицу правды: место хранения — один из банков Берлина. Но Сергей был хитер, даже в тот момент. Он не назвал способ доступа, только сказал о «ключе» — о Марте Книппер и часах. А потом с булькающим смехом заявил, что даже зная эту информацию, никому до архива не добраться.
На данный момент Клячин умело притворялся, что его интересуют лишь драгоценности. В конце концов, он же «сбежал» из СССР якобы ради личной выгоды, а не из-за каких-то там высоких идеологических соображений. Пусть Мюллер, этот ограниченный немецкий офицер, привыкший мерить людей материальными ценностями, тешит себя удобной, примитивной легендой. Клячин прекрасно понимал: архив был куда ценнее любых, самых крупных камней. И он, как хищник, уже видел свою добычу.
Николай Николаевич тщательно скрывал от Мюллера, что за Алексеем он следил не последние месяцы, а гораздо дольше — с момента, когда понял, что сын Сергея Витцке и есть тот самый главный элемент. Вернее, когда это понял Бекетов. Сам Клячин всего лишь пошел по следу, который ему, неведая того, подсказал товарищ старший майор государственной безопасности.
Тогда он уже просчитал каждый шаг, каждое действие. Для Мюллера легенда выглядила иначе.
Якобы, когда Алексей оказался в Берлине, Клячин последовал за ним, словно тень, не отрывая глаз от своей главной цели. Ни Мюллер, ни Шипко, ни сам Алексей, ни уж тем более Берия, который искренне верит, что опальный чекист рьяно выполняет его приказ, рассчитывая тем самым выкупить свою жизнь, не должны были даже подозревать, что Клячин действует исключительно в своих интересах.
Он играл за себя, за свои безграничные амбиции. Он был единственным игроком на этой доске, кто видел не просто фигуры, а целые комбинации, просчитывая ходы на десятки шагов вперёд, как опытный гроссмейстер, ведущий партию со слепыми.
Вот только Мюллер был не так прост, он чуял подвох, хоть и не мог его определить. Что ж, тем интереснее. Клячин хищно улыбнулся. Хороший игрок. Тем слаще будет победа, тем ярче засияет его собственное мастерство на фоне его поражения.
Клячину вспомнилась вдруг фраза Мюллера, которую он сказал во время их последней встречи — про «гладкость» и «неестественную покладистость» молодого Витцке. Пожалуй, чекист считал слова фашиста попаданием в десятку.
Алексей действительно слишком легко адаптировался, слишком быстро принимал правила. Клячин, как никто другой, чувствовал это. Потому что Алексей сам играл. Это несомненно и однозначно.
Только вот никто, кроме Николая Николаевича, похоже, не понимал, насколько сложную, многослойную партию ведёт этот парень. Клячин, матерый оперативник НКВД, видевший насквозь сотни людей, наблюдал за Алексеем, как за редким, незнакомым видом. Его способности к адаптации, его глубокая, скрытая игра вызывали не просто удивление, но и странное, почти научное любопытство.
В этом парне было нечто особенное, нечто, выделяющее его из любой толпы. Клячин, хоть и не мог пока сформулировать свои ощущения, чувствовал в Алексее не просто инструмент, а потенциального союзника в своей грязной, кровавой игре, или, по крайней мере, достойного соперника в этой грандиозной шахматной партии, где на кону стояло слишком много.
Именно поэтому Клячин не явился сегодня к фрау Книппер. У него был свой, гораздо более сложный сценарий, где каждая фигура, будь то Мюллер или Алексей, должны оставаться лишь пешкой. Николай Николаевич не собирался раскрывать карты раньше времени.
Пусть остальные барахтаются в своих интригах, пытаясь паутины. Он же, словно главный паук в центре гигантской сети, будет ждать нужного часа, когда мухи запутаются достаточно крепко. А потом… потом он возьмёт все. И архив. И драгоценности. Возможно, даже перевернет шахматную доску этой большой, опасной партии по-своему, изменив ход событий полностью.
Внезапно в дверь постучали. Внезапно не потому что Клячин этого не ждал. Наоборот. Он как раз отсчитывал минуты до встречи. Просто размышления о молодом Витцке затянули чекиста в слишком глубокий омут.
Николай Николаевич подошел к двери, повернул ключ и резко ее открыл.
На пороге стоял штандартенфюрер СС Генрих Мюллер. Лицо его выглядело недовольным.
— Какого черта вы закрываетесь, Клячин? Знали же, что я приду. Из-за этого мне пришлось маячить в коридоре. Разве не понятно, что наша встреча носит секретный характер.
— Думаете, вас знает каждый в этом городе? — Усмехнулся Николай Николаевич. — Возможно. Однако не каждый способен узнать, особенно когда вы в повседневной одежде.
Чекист кивком указал на Мюллера, который сейчас выглядел как обычный немец, решивший прогуляться вечером.
Генрих молча отодвинул Николая Николаевича в сторону и вошел в номер.
— Мой фюрер недавно повысил меня в звании, Клячин, — без предисловий, с нотками высокомерия и самодовольства произнес он, впиваясь взглядом в лицо собеседника. — И не в последнюю очередь благодаря вашим донесениям.
Клячин в ответ лишь слегка склонил голову, изображая почтительную благодарность. Ни удивления, ни тем более радости не читалось в его невозмутимом взгляде.
— Я безмерно рад служить делу великой Германии, штандартенфюрер, — с фальшивым почтением ответил Клячин, отсалютовав бокалом.
Мюллер подошел ближе, его взгляд стал жестче, а голос — угрожающе ниже.
— Но этого слишком мало. Нам нужен архив Сергея Витцке. И нужен как можно скорее! Этот мальчишка, Алексей, ваш бывший коллега, сидит на нем, как собака на сене. И вы, Клячин, должны его подтолкнуть в нужную сторону, вытащить из него всю информацию. Немедленно! Любыми средствами!
Клячин знал, что Мюллер всё ещё не верил в легенду мальчишки о побеге из СССР, но и доказать обратное не мог. Сам Николай Николаевич версию Алексея подтвердил. Естественно, в данном случае он не рассказал правды.
Да, парень поступил в секретную школу. Да, выяснил правду о родителях, потом начал разбираться с архивом, психанул и сбежал. Все именно так и было.
Именно поэтому Алексей и «работал» теперь на Гестапо, якобы вычисляя врагов Третьего рейха среди интеллигенции, в кино и так далее. Потому что в противовес сутью Мюллера имелись слова Клячина, который уверил фашиста, что конкретно в этом мальчишка не врет.