— Может, задержался? — осторожно предположил я. — Дел у него, сами понимаете… Или забегался. Люди науки — они такие.
Я старался не выдать лишнего и потому говорил кратко, но следил за голосом, чтобы звучал помягче.
— Нет, — перебила она. — Он бы пришёл. Или передал через администратора гостиницы какую-то информацию. Я звонила в гостиницу, его и там не было. Он еще там, вы понимаете — на Чёрном озере…
Я молчал. А она продолжала — громко дыша в трубку, обдавая женским страхом за человека, которого едва знала. Хотя, похоже, тут я ошибаюсь — она в ученого уже влюбилась, еще по переписке. Сейчас таким никого не удивишь.
— Я разберусь. Съезжу на место, — пообещал я и, посмотрев на часы, продолжил: — Прямо сейчас мне некогда, но обещаю, что сегодня же проскочу туда и все проверю. Обойдемся пока без заявления, мы ему не родственники и заявлять не можем, ведь прошло слишком мало времени. Но уверяю вас, сегодня же я все проверю, только чуть позже.
— По… позже? — даже через трубку я ощутил, как Краснову охватил тихий ужас.
— Ну да… Вечером. Да хоть даже если и ночью придется. Я проверю, я же вам пообещал.
— Ночью не надо, Андрей Григорьевич, лучше тогда до утра подождите.
— Все будет нормально, план действий оставьте мне.
— Вы не поняли… Вода… она же должна снова потемнеть. По моим расчётам, скоро. Он… он там один…
— Успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь. Где именно он был, вы знаете?
— Не точно… Валентин говорил: северный берег, ближе к старому кордону. Где камыши и впадина — место с замуленным дном… вроде как, там… Я могу дать вам старую карту.
— Я примерно понял, где это, — успокоил я женщину, хотя понятия не имел, что там за камыши и впадина, но это можно будет у местных спросить по ходу дела, сейчас главное — панику не разводить. — Как только все выясню, позвоню вам на домашний. Ну или через музей вас найду.
— Спасибо, — прошептала она. — Звоните в любое время дня и ночи. Только… прошу вас, Андрей Григорьевич… не ездите туда ночью. Пожалуйста. Я вас очень прошу. Уже темнеет. Я… я знаю, как это звучит, но… лучше утром. Лучше при свете. Вода… она скоро…
— Надежда Ивановна, я не из пугливых, — сказал я, уже с некоторым трудом скрывая раздражение. — Байками меня не испугать.
— Это не байки… — прошептала она. — Люди пропадают как раз в эти дни. Именно ночью.
— Буду осторожен, — пообещал я. — До связи.
Я повесил трубку и выдохнул. В голове гулом отдавался её голос, дрожащий, натянутый, как леска. И страх в нём — не бабья тревожность, а настоящий. Тот, что приходит не от суеверий, а от чего-то реального. От чего? Разберемся… Никогда у меня не было подобных дел. где всё так запутано и неясно. Есть труп, есть убийство. есть маньяк — и я его ловлю. Вот на чём мы специализировались, а тут… чертовщина какая-то.
Благо, я не верю в мистику и прочую хрень. Но осадочек на душе остаётся. Когда я не могу понять своего противника, всегда такой осадочек. И кто он вообще — это противник? Ну не озеро же. Ха!..
Помощников брать я с собой на вечернюю вылазку не собирался. Лучший помощник у меня всегда с собой — девятимиллиметровый Макаров. А вот с кем из местных можно работать — пока неясно. Честные тут, конечно, есть, должны быть… но пока они для меня — тени. А к тени я спиной не поворачиваюсь.
— Что-то случилось? — спросил Лазовский. Голос у него спокойный, но во взгляде сквозило любопытство.
— Да ничего особенного, так… рабочие будни, — ответил я. — Давайте лучше поговорим о вас и вашем сыне. Услышал тут в коридоре, что заявление от вас не хотели принимать. Так?
Он кивнул, не отводя взгляда.
— Ну да… Но их понять можно… Не впервой. Гришка, бывает, уходит. А потом — сам возвращается. Но сейчас — другое, слишком долго его нет, ушел еще вчера вечером. Мать беспокоится. Я… тоже.
Он скользнул беспокойным взглядом по кабинету, вернулся ко мне.
— Часто уходит?
— Не так чтобы. Но если уж уходит — к утру возвращался всегда. А сейчас… уже пошёл второй вечер. Тишина. Вот я и пришёл, чтобы хоть зафиксировали. Хотя, если честно? — он чуть усмехнулся. — На наших я особых надежд не питаю. Но жена… вы ж понимаете. Надо было что-то сделать. Чтобы, так сказать, совесть была чиста.
— Понимаю. Но по правилам, Леонтий Прохорович, теперь к вам домой должна выехать группа. Осмотр места происшествия провести. Жилище — последнее место пребывания. Так положено.
— Домой? — он удивился и чуть поджал губы. — Обыск, что ли?
— Не обыск. Осмотр. Никто вас ни в чём не подозревает. Просто — протокол заполнить, но с понятыми, как положено. Я тоже приеду и все проконтролирую.
— Да? Сколько раз писал — никто и не думал приезжать. А теперь вот… — он посмотрел на меня и пожал плечами. — Ну, если теперь всё по-другому — поехали со мной, я на машине.
— Хорошо, — кивнул я. — Сейчас дежурному скажу: пусть поднимает дежурного следователя, криминалиста и оперативника. А мы с вами — уже и поедем.
— Да, конечно, — коротко сказал он и направился к выходу.
Я же задержался на секунду. Посмотрел на телефон. Он уже молчал, будто знал, что сказал достаточно. Но мне казалось, за молчанием этим кто-то прячется. И слушает. Твою маковку! Мне уже самому всякая чертовщина надумывается. Пора уже разобраться с тайнами этого городка.
Красный «Москвич-412» громко ворчал, пробираясь по окраине города. Лес начинался почти сразу за последними дворами. Мы свернули на широкую улицу, поросшую бурьяном. На ней — один-единственный дом.
— Приехали почти, — кивнул на строение Лазовский.
Огромный особняк. Я приподнял бровь. А вот это уже интересно: дом — массивный, кирпичный, с двумя подъёмами на крыльцо, с резными балками под крышей, явно построен в царские времена. Стеклянные витражи на верхнем этаже, облупившиеся лепные узоры — всё говорило, что строили его с размахом и вкусом. Но сейчас особняк обветрен и придавлен временем, живет несбывшимися мечтами о реставрации. Такую махину отремонтировать — нужна куча денег. Вряд ли это по карману семье Лазовских.
— Откуда в Нижнем Лесовске такая барская постройка? — когда машина подъезжала к дому, поинтересовался я будто из любопытства, почти как турист.
На самом деле для меня сейчас важна каждая деталь.
— До революции жил здесь промышленник. Поговаривали, что он занимался контрреволюционной деятельностью. Советская власть дом культурной и исторической ценностью не признала — жилище врага народа не может охраняться государством. И остался особняк простым зданием. Большим, да. Места тут, как считается, на три семьи. Но нам повезло — заселили одних.
— Повезло… — повторил я, присматриваясь к теням у боковых стен. — За привилегии и заслуги выделили жилплощадь с таким размахом?
— Какие уж тут привилегии, Андрей Григорьевич, — пожал плечами Лазовский. — Я — работник на фабрике, на «Красной нити». А супруга моя — воспитатель в детском доме. Люди обычные.
— Вы не похожи на обычного труженика, скорее, на руководителя, — хитро заметил я.
— Ну, да… ИТР-вец, главный технолог.
— Наверняка и достижения трудовые имеются? Ветерана труда получили?
Тот в ответ лишь кивнул. А я подумал, что и звание победителя соцсоревнований в его копилке наверняка имеется. Всё-таки статус, вот и дом такой дали. Ну еще и вспомнил разговор на турбазе, что семья Лазовских в городе уважаемая. Вот только Леонтий Прохорович — всё-таки не академик и не великий писатель, чтобы такие площади получать от государства.
Собеседник, видимо, уловил мой немой вопрос и пояснил:
— Да вы не думайте, мы люди простые. А дом? Ну просто никто больше не захотел в него заселяться.
— Вот как? Почему же?
— Озеро рядом, лес с плохой репутацией… Боязливый у нас народ. И потом — история с прошлым владельцем. После того, как вся его семья погибла в аварии, он сам… — Лазовский провёл пальцами по своему горлу и чуть вверх. — Повесился на балке в подвале. Вот люди и обходят стороной дом, суеверничают.
— А вы, значит, не верите во всё это?
— А во что тут верить? Люди умирают, Андрей Григорьевич, всегда так было: от болезни, от войны, от старости и ран. Смерть — это не мистика, это жизнь. А дом добрый нам достался. Правда, топить приходится много зимой, в холодное время мы часть комнат вообще закрываем, нам на четверых хватает и трети от его площади.
— У вас, значит, есть еще дети?
— Тоже сын… Игорь. Ну хоть он нормальный, — тихо скрежетнул зубами глава семейства.
Я не ответил. Мы стояли у старой калитки. За ней начинался двор, заросший лопухом, с облупившейся скамейкой у штакетника. Забор был не чета строению и смотрелся, как колченогая дворняжка рядом со старым породистым догом.
На втором этаже вспыхнул свет.
— Анна, наверное, зажгла. Проходите, Андрей Григорьевич.
Я шагнул внутрь.
Хозяйка встретила нас в широкой прихожей. Женщина невысокая, с тихой улыбкой и такими глазами, в которых сразу угадывалось — живёт по мужу. Таких, как она, в народе называли «мягкая подушка под жёсткое плечо». Она поздоровалась, даже, мне показалось, поклонилась еле заметно головой. Одёрнула фартук и виновато взглянула на мужа, как будто ждала от него команды.
— Это Андрей Григорьевич, проверяющий из Москвы по линии милиции, — представил меня хозяин, а вот супругу назвать не удосужился.
Та в ответ улыбнулась и проговорила еле слышно:
— Анна Васильевна, очень приятно…
— Накрой на стол, — бросил Леонтий Прохорович. — Чай поставь. Мы с Андреем Григорьевичем поговорим.
— А Гриша?.. — робко спросила она, поправляя соскользнувшую прядь.
— Заявление подано, ищут уже. Вот, Андрей Григорьевич как раз на контроле держит.
— Всё будет хорошо, — сказал я мягко, стараясь приободрить её. — Разберёмся, где он и почему пропадает. Но прежде — небольшая формальность. Сейчас сюда приедут сотрудники — осмотр проведут, но вы не волнуйтесь.
— Осмотр?.. — в глазах Анны Васильевны мелькнула тревога. — А… искать Гришу?