и.
Он мигом подскочил и отстегнул от корпуса радиостанции трубку-гарнитуру, клацнул кнопкой, прижал к губам и заговорил, не глядя на меня:
— Двенадцатый, двенадцатый, приём… — дежурный уткнулся в рацию, как в молитвенник. — Двенадцатый, ответь Чертополоху.
В динамике — шипение, хриплый щелчок. Тишина. Потом ещё один щелчок, как от старой зажигалки.
— Приём… — голос дежурного стал тонким.
— Ну что там? — я прищурился, хотя ответ уже знал
— Тишина… — дежурный сглотнул. — Но — это, он скоро будет… Надо подождать.
Я уже чувствовал, как внутри поднимается негодование. Молча шагнул к нему, выдернул трубку из рук. Сам позвал неуловимого двенадцатого. Прислушался. Только шипение, щелчки, мёртвый эфир.
— Бардак… — процедил я. — А если убийство? А у тебя водитель разгуливает неизвестно где. Не поздновато для ужина?
Дежурный развёл руками, глядя в пол.
— Да отъехал он, Андрей Григорьевич… Минут на сорок. Обещал — скоро вернётся.
— У меня нет сорока минут. Мне ехать надо. Давай машину. Пусть без водителя. Сам справлюсь.
— Так… — он замялся, глядя в сторону. — У нас одна… Вторая — на ремонте. А эта… на ней водитель уехал. Она одна и есть. Все смены на ней. А у начальства «Волга» — в боксе. Под ключом. Без распоряжения никак…
Я медленно развернулся к нему:
— Как — одна?
— Ну… Вот так… Одна.
Я подошёл к дежурному вплотную, чуть наклонился к нему и сказал негромко, но так, чтобы каждое слово врезалось в уши, как удар резиновой дубинки:
— Слушай сюда. У меня особые полномочия. Хочешь — проверяй. Хочешь — не проверяй. Но если ты мне не поможешь сейчас, через полчаса я подниму по тревоге весь отдел. И поверь, ты первым будешь писать объяснительную, почему дежурный проспал возможное ЧП на озере, где, возможно, гибнут люди. Ты меня понял?
Он сглотнул и медленно кивнул.
— Да, да… Я понял… — дежурный сейчас напоминал кролика, взгляд его растерянно заметался по стене, но вдруг на чем-то сфокусировался, став более осмысленным. — Есть мотоцикл… «Урал». С коляской. ГАИшный, у нас на подхвате стоит. Ключи — вот висят.
Я подошёл к крюку с пучком ключей, взял нужный — маленький и плоский на веревочке. Когда-то, в юности, я уже имел дело с такой техникой, как-нибудь справлюсь.
— Пойдёт, — кивнул я.
— Только… только вы осторожнее, товарищ майор, — пробормотал дежурный. — Говорят, туда лучше ночью не ездить.
Я усмехнулся.
— Говорят, что в озере черти сидят.
Он замолчал, будто хотел что-то сказать, но передумал. Я посмотрел на часы — время за полночь.
«Урал» стоял в тени гаражей, пыльный, видно было, что им давно никто не пользовался… Надеюсь, хотя бы заведется. Я открыл кран бензобака, повернул ключ зажигания. Потянул на себя рычажок воздушной заслонки, проверил нейтраль. Один вдох — и резкий удар ногой по кикстартеру. Рык, щелчок — не завёлся. Второй удар — и двигатель с хрипом ожил, заурчал. Я убрал заслонку, дал мотору немного прогреться. Из трубы вырвалось облако сизого дыма, как будто воскрешали спящего дракона. Сцепление тугое, руль широкий. Поехали! Я тронулся с места, и улица заскрипела под колёсами.
Мотоцикл пробивался сквозь ночную пустоту. Фары «Урала» выхватывали из темноты деревянные дома, торчащие на перекрестках одинокие деревья и клумбы с пересохшими от летней жары стеблями.
Проехал квартал — и вдруг впереди, с воем сирены, мимо пронесся пожарный ЗИЛ. Где-то в ночи горел дом.
Я хмыкнул, не сбавляя скорости.
— Тихо у них, значит, в городе… — сказал вслух, перекрывая шум двигателя. — Тишь да благодать… а дома горят.
А в груди сжалось что-то нехорошее. Интуиция давала собственную пульсацию, как жилка в виске: что бы ни пылало — это не случайно. И я повернул обратно, за ЗИЛом. Нужно проверить, что там горит.
Впереди, у перекрёстка, пожарная машина резко свернула влево — знакомый маршрут. Я крутанул руль, прибавил газу. Сердце сжалось: с каждой секундой становилось яснее — горит именно её дом.
Огненное зарево било в небо, окрашивая ночной небосвод в медно-кровавый цвет. Искры сыпались столпом, танцуя в воздухе. Чёрный дым медленно стелился по крыше, заворачиваясь в спирали, словно змея.
Я затормозил у обочины, бросил мотоцикл, и через несколько шагов врезался в толпу. Крики, хлопанье вёдер, суета. Кто-то тащил воду от колонки, кто-то лопатой ковырял землю. Кто-то просто стоял — молча, наблюдая за суетой и пожаром. А дом уже вспыхнул весь, сразу, будто кто-то окатил его горючим. Почему же дом Марфы так споро воспламенился?
Машина только-только остановилась. Пожарные медленно — слишком медленно — начали стягивать рукава. Один, видно, старший, усатый, с чёрным налётом сажи на лице, мрачно сказал:
— Бесполезно. Тут нашей бочкой не обойдёшься. Главное — не дать соседним домам загореться. Остальное уже поздно.
Я подскочил:
— Вы что, спите⁈ Там человек был!
— Кто сказал? — нахмурился он.
— Я час назад разговаривал с хозяйкой. Старуха. Здесь жила.
Не дожидаясь ответа, я схватил ведро у колонки, плеснул на себя, сорвал с верёвки наволочку от подушки, обмотал ею голову и бросился к крыльцу. Позади закричал пожарный:
— Эй! Ты чего⁈ Там жара адская! Не лезь — сгоришь!
Я влетел во двор, уже был у двери. Спустил рукав рубахи на ладонь, дёрнул нагревшуюся от пламени ручку — закрыто. Заклинило? Дёрнул еще — глухо. Нет, не просто заклинило — под дверью что-то подставлено. Или брусок, или клин, не вижу. Кто-то специально её подпер.
Дёрнул ещё. Ручка осталась в руке — облезлая, раскалённая. И тут — глухой хлопок. Лопнуло оконное стекло. Жар ударил в лицо. Я отпрянул.
«Её убили…» — пронеслось в голове. «Специально. Сразу после нашего разговора».
На крыльце — след. Чёткий отпечаток грубого сапога. Насечки, пятка. Свежий. Я опустился ниже, вгляделся… И тут ударила струя воды — прямиком в меня. Окатило холодом. Струя ударила и по следу, не прошло и секунды — смыла его.
— Эй! — крикнул усатый. — Не сгори!
Пожарные специально окатили меня водой, но не знали, что уничтожили улику. Поздно. Всё, что только могло — исчезло, а остальное сгорит дотла.
Я вытер лицо, отошел от раскаленного дома. Во рту горький пепел, а на душе — мерзкое ощущение, что я не успел. Там, где в нормальных условиях приехали бы эксперты, собрали бы улики, провели исследование, здесь — только пепел и дым. Никаких зацепок, никаких выводов. Только догадки.
Я развернулся, подошёл к старшему расчета, вытирая с лица пепел и остатки воды:
— Это поджог. Я проверил — дверь была заклинена.
Пожарный — коренастый, весь в саже, с опухшим от жара лицом — шумно сглотнул, потер ладонью усы и глянул на меня с усталой обречённостью:
— Ну, и как ты это докажешь? Там уже всё сгорело. Только твои слова останутся. А мало ли кто, что скажет…
Я молча достал удостоверение, показал:
— МВД СССР. Надеюсь, теперь достаточно моих слов?
Он расправил плечи, кивнул:
— Ладно. Тогда следака вызовем.
Я снова посмотрел на дом. Балки внутри уже осели, потолок осыпался, пламя лизало стены с двух сторон. Ещё недавно здесь жила женщина, которая хранила тайны. Теперь — только обугленные брёвна, пепел и молчание. Дом явно облили горючим, не мог он от простой свечи или искры так быстро вспыхнуть… или мог? Теперь уже не определишь.
Я обвел взглядом немногочисленную толпу, которая успела собраться у дома Марфы. Женщины в халатах, мужик с котомкой, какой-то подросток. Все испуганно мотают головами, жмутся к забору. Тут взгляд зацепился за фигуру на краю толпы. В тени стоял мужик лет за сорок — крепкий, жилистый, с широкими плечами. Волосы тёмные, коротко остриженные, лицо жёсткое, нос перебит, губы узкие. Из-под закатанных рукавов армейской рубахи торчали синие наколки.
Папироса медленно тлела в уголке рта, а сам он наблюдал за пожаром с интересом — не страхом, не тревогой — с этаким спокойным вниманием.
Я подошёл ближе:
— Гражданин. Предъявите ваши документы.
Он слегка усмехнулся, не сдвигаясь с места.
— А вы кто будете?
— Милиция, — я достал ксиву и показал греб, не раскрывая корочек.
Он мельком взглянул и пожал плечами:
— Документов нема, гражданин начальник. Ночью, сами понимаете, не таскаю. А в чём дело?
— Что вы здесь делаете?
— Да я тут рядом живу, чё. Ниче не делаю. Просто вышел.…
— Имя, фамилия, — наседал я.
— Иван Иванович Беспалый. Хата моя тут поблизости, на Тракторной шесть. Вон там, за старым гастрономом.
— Знаете его? — спросил я тетку, что слушала наш разговор.
Она была в ночнушке до пят и фуфайке поверх нее, явно из близлежащего дома.
— Ванька, это, Бес, — кивнула тётя. — Не врёт, с нашего околотка.
Я занёс в память: Беспалый Иван Иванович. Примерно 45 лет. Проживает: ул. Тракторная, 6. Ранее судим.
— Так что тут делаешь, Беспалый? — снова я повернулся к бывшему сидельцу.
Он выпустил дым, прищурился.
— Шум увидел, зарево — вот и вышел. Марфу жалко… Бабка-то была, как есть, правильная. К чаю звала, травы сушёные давала от хворей. Между нами говоря, я в ее шарлатанство не верил. Говорил ей — фуфло всё это, но она по-своему жила, душевная была, по-людски. А теперь вот…
— Никого не видел? — спросил я, вглядываясь ему в глаза. — Ни до пожара, ни после? Никого подозрительного?
Он повёл плечами.
— Да нет, никого. Дым валил в харю, глаза резал, темень… Сам только недавно выбежал. Кто там шастал или нет — не скажу. Не видел, начальник.
— Ладно, — кивнул я, разглядывая его обувь. Он был в рваных калошах, а не в сапогах или грубых ботинках, след от которых я видел на крыльце. — Вспомнишь что — приходи в отдел. Спросишь майора Петрова.
— Ну, если вспомню, — буркнул он, будто нехотя, но без вызова.
Я вернулся к «Уралу». Завёл. Двигатель рыкнул, выпустил сизый дым из трубы. Мотоцикл дрогнул, будто чуял — путь предстоит нехороший.