одины, ни флага, для таких раствориться на просторах Союза — раз плюнуть. Кто-то спился и канул в небытие, кто-то махнул в другую область, кто-то сгинул в заброшенной хибаре. Не исключено, что через пару лет всплывут где-нибудь. Или не всплывут.
Вопрос в другом — почему этим заинтересовались в Москве?
— Ага, и за столько лет ни одного трупа? — заметила Света, глядя на телефонограмму.
— Именно, — кивнул Горохов. — Ни тел, ни следов. Просто исчезли — и всё.
Я постучал пальцами по столу.
— МВД РСФСР проверяло?
— Нет, — ответил он. — Никого туда не отправляли, сразу вот, видишь, с козырей решили зайти, нас снарядить. А это всё куда? Растуды в качель? — Горохов, процитировав Ильфа и Петрова, махнул рукой на папки с томами дела.
— Так что теперь? — наконец спросил Катков. — Здесь заканчиваем и сразу в этот… Верхний Лесовск?
— Нижний, — хмыкнул следователь. — Но, как говорится, хрен редьки не слаще…
Все окончательно поняли: лето накрылось. Работать придётся без остановки, и никакого тебе отпуска, никакого моря. Я снова представил ведомственный санаторий, белоснежные корпуса на фоне волн, и вздохнул, прощаясь с этими мечтами на пока. Ну, значит, не судьба.
— Слушайте, а давайте я туда смотаюсь первым? — предложил я. — Гляну, что к чему.
Горохов посмотрел на меня с лёгким удивлением. И одновременно с надеждой.
— А что? — продолжил я. — Оперативное сопровождение Федя здесь легко потянет, фигуранты по грузинскому делу у нас под арестом, никто никуда не денется. Документы под охраной, — я кивнул на дверь гостиничного номера, за которой дежурили наши московские постовые. — Так что я свободен. Могу раньше начать наводить оперативные позиции, прощупать почву. Может, информация вообще не подтвердится, и этот Лесовск тогда нам не сдался.
— Андрей Григорьевич дело говорит, — довольно крякнул Горохов, а коллеги, явно благодарные за шанс не мчаться в глушь, сломя голову, дружно закивали.
И только Света надула губки. Она не привыкла, что её муж отдельно от жены по командировкам мотается. Но спорить не стала — понимала, что под угрозой не только наша с ней поездка в Крым, а летний отпуск для всей нашей дружной команды.
— А! Андрей Григорьевич, ты поедешь туда, — шеф подскочил и стал ходить взад-вперед, утыкаясь то в гостиничный встроенный шкаф, то в свою кровать, а мы чуть посторонились к стеночке, знали, что от ходьбы у Никиты Егоровича полушария лучше работают, видимо, кровь от ног разгонялась и к голове шла усиленно. — Оформим на тебя командировку, как на проверяющего… Ага… Мол, нужно проверить информацию, то да сё… Отличная идея, товарищ майор! Хе…
— Сделаем, Никита Егорович, — подбодрил я шефа.
— Так… Выясни, действительно ли там есть, чем нам заняться. Если правда творится что-то неладное — звони, здесь закончим, приедем и разберёмся. Если нет — разруливай там всё на месте, пиши рапорт и подробную докладную да и возвращайся в Москву. Надеюсь, мы тоже скоро в столице будем.
Я задумчиво вздохнул, потёр переносицу.
— Никита Егорович, а если это реально серьёзно? В этом подлеске.
— Ты человек умный, Андрей Григорьевич. Лучший в своём деле. Потому тебя туда и отправляю. Если это пустяк — ты разберёшься быстрее, чем я бумагу с подписью составлю. Если там что-то серьёзное — мы подтянемся и дожмём как надо. Как раньше… Но надеюсь, что это письмо писала полоумная. Хоть и учительница, но полоумная.
А в моей голове уже начала складываться картина. Город на болотах, пропавшие люди, жалоба на имя Горбачёва, как крик души…
— А если это какая-то местная самодеятельность? — тихо сказала Света. — Может, местные власти что-то замалчивают.
— Ну так закроем дело и уедем, — пожал плечами Горохов. — Но чую я, что эта вся бодяга с Нижним Лесовском выеденного яйца не стоит.
Я усмехнулся.
— Чуйка у вас, Никита Егорович, как правило, не подводит.
Он криво улыбнулся.
— Ну так чего? Готов к поездке на край света?
Я поправил галстук.
— Как в пионерском лагере, Никита Егорович. Всегда готов.
Горохов смотрел на меня с одобрением.
— Вот и славно, — а потом еле слышно добавил: — Только вот лагерь этот тебе точно не покажется весёлым. Говорю же, дружок у меня там жил. Тоже нет в живых его уже, кстати.
Советские аэропорты были везде, даже в таких городишках, как Нижний Лесовск, где самолёты садились редко, а улетали ещё реже.
АН-2, он же «Аннушка», он же кукурузник, плюхнулся на узкую асфальтовую полосу, едва не подпрыгнув обратно в небо от удара. В салоне было трое пассажиров, и, когда машину перед посадкой знатно тряхнуло, сердце тоже ухнуло вниз вместе с воздушной ямой.
Но всё обошлось. Мы выбрались наружу, ловя ртом свежий воздух. Земля! Твёрдая, надёжная, родная…
Я вдохнул полной грудью, но вместе с ним в лёгкие тут же проникла тяжёлая смесь запахов — сырость болот, горячий асфальт и что-то сладковато-тухлое, словно где-то вдалеке тлела гнилушка.
Пройдя в здание крошечного аэропорта, я ещё раз оглянулся на взлётную полосу. Здесь мог сесть разве что Ил-14, да и тот, наверное, с трудом развернулся бы. Само здание — одноэтажное, низкое, с еще не облезшей штукатуркой. Внутри — зал ожидания с потертыми скамейками, стойка кассы с заляпанной вывеской «КАССА» и скучающий в углу автомат с газировкой. На стене плакат, на нём девушка в униформе и с подносом фруктов в руках и текст: «Летайте самолетами АЭРОФЛОТА».
Я улыбнулся, ведь иных самолетов гражданской авиации в СССР сейчас и не было… Потом машинально кинул монету в автомат, сделал пару глотков тёплой, слабо газированной воды и вышел на улицу.
Возле здания стояла чёрная «Волга», будто специально отдраенная к чьему-то приезду, с блестящими крыльями и тонированными задними стёклами. У капота — коренастый мужчина в светлом летнем костюме, с хитрым прищуром и глубокой залысиной. Лицо его, казалось, застывшее в лёгкой полуулыбке, дышало уверенностью. Глаза цепкие, оценивающие, но при этом доброжелательные — не тот случай, когда встречающий просто исполняет приказ. Он стоял расслабленно, но чувствовалось, что при необходимости может двигаться быстро, несмотря на возраст.
— Товарищ Петров? — голос его был спокойным, чуть насмешливым, будто он заранее знал, кто перед ним, но решил удостовериться для проформы.
Я шагнул ближе.
— Да.
— Гавриил Захарович Мещерский. Председатель Нижнелесовского горисполкома.
Я приподнял бровь.
— Сам глава города встречает командированного сотрудника милиции? За что же я такой чести удостоился?
Нет, я, конечно, предполагал, за что, но позволил себе немного слукавить. Посмотрим, что он скажет и как.
— А как же! — он усмехнулся. — Гость из Москвы — у нас редкость. А уж такой человек, как вы, товарищ майор, — это вообще событие. Знаем, знаем ваши подвиги, газеты читаем, телевизор смотрим.
— Мой прилет — событие?
— Конечно! Вас вон вся страна знает. Ваши дела, статьи в «Огоньке», передовицы в «Известиях»… Настоящий советский герой.
Я только задумчиво кивнул. Комплименты меня никогда не впечатляли, а вот намерение того или иного чиновника их делать — уже вопрос.
— Садитесь, пожалуйста, прошу, по дороге поговорим.
Я сел на заднее сиденье, рядом плюхнулся сам Мещерский. За рулём сидел водитель, молчаливый мужик с грубым лицом, закатанными рукавами и натруженными руками.
Машина плавно тронулась.
За окном проплывали обшарпанные пятиэтажки, магазины с потускневшими вывесками, деревянные домики с палисадниками, где вдоль заборов сушились простыни. На центральной площади возвышался памятник Ленину с вытянутой в светлое будущее рукой, а над городом торчали трубы завода.
— Город у вас небольшой, — заметил я.
— Ага, столицы из нас не выйдет. Но живём. Не жалуемся.
— И фабрики-заводы у вас, смотрю, есть?
— Конечно. Главный у нас — Нижнелесовский текстильный комбинат «Красная нить», — заговорил Мещерский, глядя вперёд, на дорогу. — Основан в тридцать втором, ещё при первой пятилетке.
— Что выпускает? — спросил я, будто не знал.
— Ну, войну работал на армию, потом шил форму для железнодорожников, милиции, фабричных. Сейчас выпускают ткани — ситец, бязь, мешковину, спецовку, постельное бельё.
— Замечательное предприятие, — кивнул я, раздумывая, как далеко зайдет чиновник, рассказывая про «Красную нить», я-то подготовился и прочитал о городе и предприятиях все, что смог быстро нарыть.
Конечно, на бумаге всё красиво. А на деле… дефицит сырья, перебои с хлопком, постоянные недостачи. Руководство комбината давно научилось выкручиваться. Накладные подделывают, браковку занижают, списанное сырьё уходит налево. Чёрный рынок живёт за счёт таких вот фабрик. Ну и деньги там, соответственно, водятся…
— Передовик! Орденоносное, понимаете ли, предприятие. Гордость области, можно сказать. Вон, ещё при Хрущёве фабрика Орден Трудового Красного Знамени получила — за выдающиеся успехи в развитии лёгкой промышленности. Потом, в семидесятых, ещё удостоились Ордена Дружбы народов — за работу на экспорт, поставки в братские страны. Между нами говоря, чисто для галочки, конечно, но звучит красиво.
Я усмехнулся и кивнул:
— Сейчас, наверное, нелегко?
— Наоборот. Новая эпоха, новые веяния…
Я скользнул по нему взглядом.
— Да? Это какие?
— А вы разве не в курсе? Обязательный госзаказ сократили на треть. Почти везде так. Теперь комбинат может работать на хозрасчёте и часть продукции реализовывать по рыночным ценам, — с довольным видом пояснил тот.
— То есть поднимать цены?
— Именно.
— Директор фабрики — кто? — спросил я будто бы из любопытства, на самом деле про директора я тоже кое-что узнал. Не совсем как из жизни замечательных людей.
— Даур Вахтангович Шамба, — ответил Мещерский. — Человек деятельный, честный… Он, кстати, сегодня проставляется. Неформальный банкет, так сказать, устраивает. И от его имени я уполномочен вас пригласить, Андрей Григорьевич.