Он помолчал, собираясь с мыслями.
— В общем, так, товарищи… Задача — взять живым. Повторяю: живым. Стрелять только в случае реальной угрозы. Он нам очень нужен, — шеф похлопал по многочисленным томам уголовного дела. — Нам нужно понять, кто стоит за этим всем. Где он может скрываться? Думайте, товарищи, думайте… Мы не можем охватить весь город. Сил не хватает, нас всего-то трое. Светлана и Алексей не в счет, у них своя специфическая работа, а на местных надежды нет. Сами видели, что здесь творится, — он ожесточённо потер лоб. — Автовокзал перекрыт, станция под контролем. Так просто сесть на транспорт и уехать — не выйдет. С братом полоумным далеко он тоже не уйдёт, заметные они. Значит, прячется где-то здесь. В городе.
Я откинулся на спинку стула, кивнул:
— Никита Егорович… Я бы вернулся к тетради. Той самой, что принес отец Игоря. Где подозреваемый вёл записи по пропавшим. Думаю, это не просто дневник. В ней что-то есть такое… мне кажется, то, что мы упускаем. После его побега эта тетрадка должна исследоваться уже с другой точки зрения.
— Да ну её, — буркнул Федя, — я её уже раза три прочитал по распоряжению Никиты Егоровича. И что там такого может быть, Андрей? Ни конкретных адресов, ни фамилий, которых мы бы не знали. Ничего, за что можно было бы зацепиться и узнать, где прячется этот урод. Просто список. Просто описания их привычек и внешности. Ну и что нам это даст?
Горохов посмотрел на него и свел брови на переносице:
— Три раза? Значит, будет четвёртый. Прочитаешь до дыр. Наизусть. Может, на пятый заметишь, что пропустил с первого. Точно всё читал? Федор?
— Да точно, — фыркнул Погодин, — если не верите, сами посмотрите.
— Некогда, — буркнул Горохов. — У нас не литературный кружок. Я тебе это поручил штудировать, а ты читаешь, но не анализируешь.
— Да что там анализировать-то? — обиженно всплеснул руками Погодин. — Нет там ничего такого.
Горохов повернулся к Свете:
— Светлана Валерьевна, а ты смотрела эту тетрадь?
— Да, — кивнула она.
— И что скажешь?
Света постучала ноготками по столу, потом заговорила, по-научному размеренно и одновременно четко, как она умеет:
— Я заметила некую странность. Почерк одинаковый по всей тетради. Везде — торопливый, с одинаковым нажимом. Как будто писалось всё на одном дыхании. А по содержанию — это дневник, который вели много лет. Я не сразу поняла, что не так. Ведь даты разные, так? Несостыковка получается. Такое впечатление, что писали с чужого наброска. Под диктовку или с черновика.
— Получается, что писали не несколько лет, а буквально несколько дней, — своими словами пересказал я, уточняя.
Света кивнула.
— А вот это уже интересно… — пробормотал Горохов. — Если велся много лет, а написан, как будто за неделю, то что?
Я поднял голову:
— То, что это копия. Чистовой вариант, — повернулся я к Каткову, — Скажи, Алексей, ты проверял почерк?
— Да, — Катков поправил очки. — Сравнивал с записями из спортшколы, его анкетами. Почерк-то Игоря. Без сомнений.
— Почерк — это хорошо, — сказал я. — Но вот что получается, тетрадь — ненастоящая. Точнее, не оригинальная. Такое впечатление, что её заново переписали. Причём именно Игорь.
— Сейчас принесу, — бросил Катков и вышел в соседний кабинет.
Вернулся быстро, с с тетрадью. Разложил её перед нами.
Мы сгрудились над столом. Бумага была не пожелтевшая, как у старых листов, а страницы исписаны аккуратным, но нервным почерком.
— Смотрите! Вот! — указал Катков, — Дата изготовления. 1986 год. Новенькая совсем, два года как выпущена. А в записи — и правда ссылки на события десятилетней давности. Несколько случаев — ещё с семидесятых. Как она могла вестись «много лет», если ей — от силы два?
Я медленно кивнул:
— Вот и зацепка. Её переписали. Подготовили.
— Зачем? — не понял Федя. — На хрена ему это?
— Всё просто, — сказал я. — Для нас.
Все уставились на меня, и я дополнил:
— Ему нужно было попасть в КПЗ. Устроить побег братца. А тетрадь — это наживка. Всё срежиссировано: отец в припадке горя и раскаяния приносит «липу», мы тут же берём Игоря, он проникает внутрь, достаёт заточку — и дальше по плану.
Горохов сжал губы.
— Значит, отец в этом замешан тоже?
— Ещё как, — подтвердил я. — Леонтий Прохорович участвовал в этом плане сознательно. И, возможно, не он один.
— Мать? — уточнил Орлов.
— Анна Васильевна. Я пробивал её по детдому. Там даже хулиганы к её фамилии относятся, как к проклятию. Боятся. Сильно. А там такие ребята… так просто такие страхи не рождаются.
Погодин деловито покивал — это ведь он мне первоначально рассказал о том, как поставила себя тихоня Анна Васильевна у себя на работе. Как к ногтю прижала всех самых сложных и неподдающихся.
— Ну и семейка… — пробормотал Горохов. — Значит, ищем не одного беглеца, а четверых?
Пепелище мне ещё что-то расскажет, но и теперь я был уверен.
— Семью, — подтвердил я. — И это, кстати, нам даже на руку. Таким табором прятаться сложнее. А тут ещё Гришенька. Оставят след, засветятся. Где-то да промахнутся.
— Ну да, — буркнул Федя, — жилье на четверых найти, прокормиться, спрятаться — та еще проблема.
Горохов встал, поправил ворот рубашки, посмотрел на нас:
— Вот теперь всё ясно. Хорошая работа, Андрей Григорьевич. Работаем, товарищи. С этого момента — ищем не Игоря. Ищем всю эту чёртову династию. Будь она неладна. Они не сгорели в огне, а замели следы.
Глава 23
Утром я взял с собой Погодина, и мы выехали на место вчерашнего пожара. Пепелище еще дышало теплом, но влажным — после пожарных машин и ночного дождика. От дома остались только стены, черный кирпич смотрелся зловеще и чужеродно.
У самых развалин стояли два КАМАЗа. Рядом приткнулся небольшой экскаватор. Немного поодаль тарахтел ржавый, видавший виды бульдозер. Над всей техникой суетился коротышка в помятом пыльном пиджаке, в клетчатой рубашке с галстуком — то ли по инерции нацепил, то ли по глупости. Махал руками, будто отгонял комаров, и орал так, что было слышно через улицу:
— Вася, ну куда ты ковш суёшь, чёрт тебя дери⁈ С края бери и чуть выше, сказано же! Там ж фундамент, идиот! А ты, Кузьмич, чего лыбишься? Зенки пялишь? Опять с похмела? Я тебе вмиг прогул нарисую!
Я подошёл ближе, покашлял в кулак.
— Доброе утро. Майор Петров. Я буду руководить расчисткой завалов.
Мужик резко обернулся. Увидел меня и попытался съехидничать:
— Моя фамилия Котелков, и я, между прочим, от горисполкома. Вот, у меня предписание, всё по регламенту… Простите, товарищ Петров, но это мои остолопы, и руководить ими должен я.
— Да ради бога, руководите, а я вами управлять тогда буду.
— Но… Предписание же… — попробовал возразить коротышка, протягивая мне листок…
— Бумагу вашу посмотрим позже, — хмыкнул я. — А пока будете делать, как я скажу. Не по бумажке, а по уму. У нас тут не стройка, а следственные действия. Все ясно? Товарищ Котелков…
— Ну… руководите, — махнул он рукой и ретировался. — Раз я не нужон, пойду…
Бригадир свалил, а рабочие, видно, только этого и ждали. Один подмигнул мне, другой бодро сплюнул на ладони и полез в экскаватор. Работа закипела.
Бульдозер расчищал доступ, а экскаватор осторожно начал перебирать завалы. Ковш с глухим скрежетом вытаскивал обломки. Бульдозер тут же сгребал мусор в сторону, к грузовикам. Там уже копошился ковшовый погрузчик. КАМАЗы вывозили мусор и обломки. Прошёл почти час, когда ковш экскаватора на глубине ниже уровня фундамента вдруг зацепил что-то металлическое. Глухо брякнуло. Машинист выматерился и, не глуша мотор, выпрыгнул из кабины. Пошел смотреть, что там, а потом снова полез в кабину.
— Стой, — скомандовал я. — Убери ковш!
Мы с Федей подошли к тому месту, где зявкнуло. Из-под слоя сажи и золы проступала бетонная плита. В её центре — ржавая крышка из чугуна с кольцом. Люк, вмурованный в тело бетона. Очевидно, какой-то ход. Потайной. При обыске мы его не обнаружили, значит, он был скрыт под полом, который теперь сгорел. Я огляделся, прикидывая место. Еще, помнится, сверху ковер лежал в этом месте — здесь была гостиная.
Двое рабочих помогли приподнять крышку. Под ней открывался спуск — крутая лестница вниз. Темень и странная вонь. Но веяло снизу прохладой, огонь явно туда не добрался, и жар тоже. Я принес из машины фонарик и спустился первым. За мной — Погодин.
Внизу пахло не гарью. Там стоял другой запах — сырой, вялый, с кислятиной. Свет фонаря скользнул по ржавым металлическим лоткам. На них — аккуратно расставленные стеклянные банки, каждая — с мутной жидкостью. Внутри, в тумане и осадке, можно разглядеть плавающие округлые предметы.
— Что там? Андрюх? — с тревогой спросил Федя.
Я наклонился ближе.
— Твою ж! Тебе это лучше не видеть… Полезай наверх.
— Ха! Думаешь, я испугаюсь помидоров? — хорохорился Погодин. — Дай-ка глянуть.
— Там, Федь, сердца… Человеческие. В чем-то законсервированы.
Федя застыл позади — и побледнел, наверное, в темноте не видно.
— Это… сердца? — пробормотал опер. — Тех, что пропали? Мама дорогая… Но… а зачем они их хранили?
Я пожал плечами. Хрен знает… Осмотрим все, найдем разгадку.
А про себя подумал, что не зря я стал копать пепелище, не подвела чуйка… вот только не сердца я почуял, а нечто большее. Но не мог понять — что….
— Мда-а, — проговорил напарник. — Получается, что убийства — это было полбеды. Андрюха! А что если это культ? Психоз. Одержимость. Вот Света точно разберется. Смотри! Вон, глянь!
Федя показал в сторону. Там, на стенах были нацарапаны символы, латинские фразы. «Sanguis est vita». Надо записать, может, Катков переведёт. В дальнем углу — стопка старых бумаг. Я порылся — какие-то записи, родословное древо. «Лазовские». Ветви, даты, имена. Всё тянулось к одному центру. К какому-то символу, непонятному знаку, написанному уже будто не рукой, а лапой.