— Ладно, — проговорил он, глядя куда-то мимо. — Если будет что — дам знать.
Я встал. Пожал руку и пошёл к выходу.
Уже на крыльце, подумал: «Тертый калач этот Бобырев, а в отделе при москвичах, то есть при нас, играл роль недалекого начальничка. Интересно, заглотил он наживку с Шамбой? Или играет в свою игру?»
Пока не знаю. Но что-то в его глазах уже не совпадало с тоном речи. И это — первый звоночек.
Я привычно вгляделся в темноту. Теперь мой следующий ход…
Глава 24
Я знал: за порогом кончается разговор — начинается охота. Этот человек непрост. И один он давно не работает. Бдительности терять сейчас никак нельзя.
Подойдя к «Волге», я завёл двигатель, неторопливо проехал до конца улицы, свернул за угол, сделал круг. Встал в тени — в проулке, под старой елью.
Вернулся пешком к дому начальника милиции, встал за соседским деревом и принялся ждать. Через час ворота распахнулись. Чёрная «Волга» мягко выехала со двора. За рулём — подполковник Бобырев. Клюнул, гад.
Я подождал, когда он отъедет подальше. И сам побежал к проулку, там, где заранее был припаркован «Москвич» — 412-й, серый, с облезлой краской, самый обыкновенный, чтобы не бросался в глаза. Сел в приготовленный автомобиль и тронулся следом. Держал дистанцию, плотно не прижимался. На улицах было пусто — дело к вечеру.
Чем дальше ехали, тем темнее становилось. На шоссе, ведущем к Чёрному озеру, я выключил фары, двигался в полутьме, следя за огоньками «Волги». Машина Бобырева тем временем шла уверенно, без остановок. Город кончился, пошло редколесье.
Когда уже видна была развилка — та самая, которая вела к турбазе, где я побывал в свой первый день, — я свернул в лес, бросил машину в кустах, даже специально загнал в чащу, почти посадил на брюхо. Заглушил, вылез. Остальное — пешком.
Лес тёмный, глухой. Туман стелется между стволами. С озера тянет сыростью. Дуновение ветра донесло звук — как будто кто-то тяжело вздохнул среди деревьев. Показалось, наверное.
Я крался к турбазе. Вот и знакомая поляна. Слева топилась баня — из трубы шёл дым. В беседке — тусклый свет, на проводе свисала одинокая лампа. Другое освещение на турбазе сегодня не включали, будто маскировались.
За столом трое: Шамба, Мещерский, Бобырёв. На столе бутылки, закуска. Три «Волги» припаркованы рядом, на территории.
Я подобрался ближе, затаился за кустами, напротив беседки. Слышимость этим влажным вечером была хорошая. Да и мужики разговаривали, не особо понижая голос.
— Москвич-то оказался не промах, — сказал Бобырёв, наливая в рюмки. — Раскопал Грунскую, сучонок.
— Да похрен, — отмахнулся Мещерский. — Что девка? Она ничего не видела. Твои родичи должны были её давно прибрать. А вместо этого — в подвал её сунули, держали. Зачем так рисковать? В озеро ее надо было, и дело с концом. Оплошали, конечно…
— Меня это тоже давно бесит, — буркнул Шамба. — Мы деньги зарабатываем, не маленькие, а они в жертвы играют. Из-за них вся схема под угрозой. Ты бы разобрался с ними, Хозяин.
Бобырёв резко хлопнул ладонью по столу. Бутылка дрогнула.
— Помалкивай, пока цел. Забыли, кто вас из задницы вытащил? Кто заработок дал? ПС-63 — это мои каналы и моя заслуга. Без меня вы бы всё слили в сортир, даже не поняв, на чём сидите.
Повисла тишина, но ненадолго.
— Может быть, — даже слышно было, как Шамба скривился. — Но я так-то тоже рисковал. Ткань гнал за границу, а как бы ты вещество отправил? С каждым рейсом — риск. А ну как примут груз?
— Ну не приняли же? — зло хмыкнул Хозяин.
— А Лазовские? — вступил Мещерский. — Они же всех валят. Не, ну я понимаю, ревизора того, и инспектора, и бухгалтера нашего — Кулагина. Но остальных зачем? Ну к чему нам тут столько трупов?
— Потому что иначе нельзя, — сказал Бобырёв. — В общей свалке никто не поймёт, что их что-то связывало. Что они нам мешали. А если бы убрали только Кулагина и ревизора — сразу подумали бы, что да почему, на след бы вышли. А так — эти растворились среди без вести пропавших.
— Лазовские сами-то сейчас где? — спросил Шамба.
— Там, где и должны быть. Не суйся. Да, они не в себе. Но верные. Отец сына сдал, потому что так надо было, чтоб тот в КПЗ очутился и брата вытащил. Вот это — кровь. Вот это — семья. Не то что вы, убогие.
— Полегче, Игнатич, — защищался Шамба. — Мы делали всё, как ты сказал. Без проколов, пока этот москвич не приехал. Будь он неладен. Убирать его надо, Бес не справился. Окочурился Беспалый.
— Это и хорошо, что окочурился, — медленно кивнул Хозяин. — Сдать нас не успел.
— А вот родственнички твои могут сдать… может, избавиться от них? — Мещерский заёрзал. — Таких родичей и врагу не пожелаешь.
Я вспомнил, как он всё размахивал руками и шумел, когда встречал меня и вёз сюда, на их «поляну». Вот и теперь Мещерский не утерпел, сказал, чего не стоило говорить вслух.
— Заткнись… — глухо сказал Бобырёв. — Помалкивайте. И я их не сдам. Сейчас паспорта им делаю, и затеряются на просторах Союза. А чуть стихнет, и вовсе в Болгарию их переправлю.
Я стоял в темноте и слышал каждое слово. Теперь я знал, кто тянет за нитки. Что здесь за кукловод.
— Но какого чёрта они убивают сейчас? — Мещерский уже не мог сдерживаться, привстал, наклонился ближе к столу. — Когда мы всех любопытных убрали. Это же не по твоей указке, Виктор Игнатьевич? Или я чего-то не понимаю?
Я чуть высунулся из-за кустов — мне хотелось не только слышать, но и видеть, как они тут решают судьбы людей. Я хочу знать о них всё, прежде чем брать.
Бобырёв не сразу ответил. Медленно поднял глаза, глянул на председателя горисполкома исподлобья. В зрачках плясали отблески лампы. Помолчал, налил себе, выпил залпом. Вытер рот тыльной стороной ладони.
— Не по моей, — голос у него стал глухим. — Есть у них своя… тяга. Потребность. Это… семейное. Наследственное. Но тебе туда лучше не соваться. Ни тебе, ни тебе, — он перевёл взгляд на Шамбу, и тот даже вскинул руку, мол, чур. — Вы всё равно не поймёте.
— Да уж, психиатр бы пригодился, — пробормотал Мещерский, криво усмехнувшись. — Ненадежные они, ой, ненадежные.
Кажется, он ещё не понял, как сильно задел Хозяина. Бобырёв же резко наклонился вперёд. Тень от его фигуры легла на стол, голос стих до шёпота, но в нём чувствовалась сталь:
— Ваша задача — выполнять приказы. Без вопросов. Без самодеятельности. Сидите тихо. Не отсвечивайте. И молитесь, чтобы я успел всё зачистить, пока кто-то из вас не наломал дров. Москвич приходил сегодня, — продолжил он. — По вашу душу. Имён не называл, но глаза у него были такие, будто уже всех засадил. А вы у него на карандаше. И в следующий раз просто так не придет, а с постановлением на арест явится.
Оба его собеседника переглянулись. Настороженно. Понимали — жареным пахнет.
— Значит, так… — продолжил Бобырев. — С москвичом я разберусь. В области у меня всё схвачено, в главке есть свои, прокурор — понятливый. Но если кто-то заговорит… — он постучал указательным пальцем по столу, отчеканивая каждое слово, — я вас сам прикончу. Без помощников.
Он налил ещё. Пододвинул рюмку к Мещерскому.
— А Лазовские… — добавил. — Они вырежут вам сердца. Без вопросов. У них это, кхе-кхе, поставлено на поток. Много лет. И, между прочим, на нас всех они работали. Ни одна собака на озеро не совалась, ни туристы, ни ученые. Боялись! Ещё как, а все благодаря Лазовским. Это они такую репутацию сделали нашей местной достопримечательности. А ты мне про психиатра, Гаврюша.
Мещерский сглотнул, взял рюмку. Руки его чуть дрожали.
— Ладно… Хозяин… Я же просто… Спросил. Для ясности.
— Вот и молчи. Ясность тебе не на пользу, — жёстко бросил Бобырёв. — Думать — моя работа.
Из темноты подступал сырой запах леса и озёрной гнили. Я стоял, не шелохнувшись, слившись с кустом, чувствуя, как жилка пульсирует в виске. Всё. Маски сброшены. Теперь их можно брать. Я расстегнул кобуру и потянулся за пистолетом, собираясь тихо обойти кусты и накрыть всю банду. А в это время за столом продолжался разговор.
— А ты, Даур Вахтангович, собирайся, — повелительно проговорил Хозяин. — Завтра же сматывай удочки. Уезжай из города, а потом и вообще, из страны дёргай. Заработал ты немало, хватит начать новую жизнь где-нибудь за бугром. Ты под прицелом, может, и груз взяли, просто как наживку используют, откуда мы знать можем. Через тебя, — он снова ткнул в него пальцем, — хотят на остальных выйти, нутром чую.
А Хозяин оказался очень прозорлив. Пистолет я уже вытащил и стал бесшумно, медленно обходить кусты, направляясь к беседке.
— Чего молчишь, Шамба? — буркнул подполковник. — Понял меня?
Директор фабрики опустил рюмку, хмуро уставился на лампу под потолком, о которую бился беззащитный мотылёк.
— Нет, Виктор Игнатьевич… Такие дела мне не по сердцу. Я, значит, как уличный воришка, должен бежать? У меня тут всё, отец с матерью похоронены. Род мой здесь. Я не шакал какой-нибудь, чтоб хвост поджать — и за границу. Уйти, как собака? Мне эти земли, как кровь. Я тут вырос. Я тут каждого по имени знаю. А ты мне — валить… Нет. Не поеду. Ни за что.
Он по столу не стучал, но сказал всё это очень твёрдо.
— Это не просьба, — процедил Бобырёв сквозь зубы свой ответ. — Это приказ.
И добавил:
— Хочешь жить — исчезни. Утром. Чтобы духу твоего здесь не было.
— Не поеду, — упрямо отрезал Шамба, но в голосе уже прозвучала нотка страха. — Что ты там себе надумал, Хозяин, я тебя уважаю, но не мальчик я, чтобы мной помыкали.
— Не мальчик… — Бобырёв поднялся, навис над ним. — А вот ведёшь себя, как тупой пацаненок. Ты, Даур Вахтангович, много заработал. Куда хочешь можешь уехать, на кой черт тебе Нижний Лесовск? Москвич копает под «Красную Нить», под тебя лично. Если тебя возьмут, на нас выйдут. Не догоняешь?
Шамба отвернулся, стиснул зубы. Возразить не смел, но и подчиняться не хотел. Мещерский лишь глазами хлопал да, втянув голову в плечи, наблюдал за происходящим.