— Ладно, — вдруг резко сменил тон Бобырёв. Голос его стал мягким, почти дружеским. — Погорячился я, Даурчик. Извини. Просто… нервы. Этот Петров — как огромная заноза. Всё чует, всё видит, вот даже сейчас мне кажется, что он где-то рядом. Кхе-кхе…
Мещерский даже рассмеялся на это. Я не стал опускать голову за куст, так и стоял неподвижно — так, чтобы мне было их хорошо видно. Я знал, они меня не видят.
Шаг, еще шаг…
— Давай лучше выпьем. Спокойно посидим и обсудим, как быть дальше, — всё тем же страшно дружелюбным тоном договорил Бобырёв.
Он достал из-под стола новую бутылку коньяка, открыл, разлил по рюмкам. Сначала чокнулся с Мещерским. Потом — с Шамбой. Но сам не пил, будто ждал чего-то или додумывал мысль.
Шамба поднёс рюмку к губам, запрокинул голову, прикрыл глаза. В этот самый миг Бобырёв потянулся к столу, взял охотничий нож с костяной рукоятью.
Замах. Удар!
Без звука, коротко, жёстко он вогнал клинок в грудь Шамбы.
Рюмка выскользнула из пальцев, ударилась о дощатый пол, разбилась. Шамба завалился на бок, рухнул замертво с лавки, словно мешок. Без стонов.
Вот только что директор фабрики был жив, боялся чего-то, хотел или не хотел. Но теперь он лежал у ног Хозяина, и глаза его закрыты.
— Ты что⁈ — вскрикнул Мещерский, отпрянув и побледнев. — Ты с ума сошёл⁈
Бобырёв вытер нож о скатерть — не спеша, аккуратно. Положил на лавку рядом с собой.
— Сам виноват, — он хмыкнул. — Сказал ему — уезжай. Не верю я носатым, особенно когда запахло жареным. А теперь слушай ты.
Он поднял ледяной и тяжелый взгляд на Мещерского:
— Прибери здесь все. Тело в багажник — и в озеро. Кровь замой, потом хлоркой посыпь. В подсобке найдёшь тряпки, ведро. Сделаешь — поедешь домой. Не сделаешь — сам ляжешь рядом. Я выразился ясно?
Мещерский молча закивал, глядя расширенными от ужаса глазами на неподвижное тело Шамбы, под которым расплывалась багровая лужа.
— Действуй, — бросил Бобырёв и налил себе новую рюмку. В этот раз — до краёв. Опрокинул в себя, крякнул и закусил долькой лимона как ни в чем не бывало.
Но прожевать не успел.
— Стоять. Милиция! — сказал я жёстко, выходя из тени с пистолетом в вытянутой руке.
Беседка будто сжалась. Мещерский дёрнулся, схватился за сердце, словно уже получил пулю. Бобырёв резко обернулся. В руке — рюмка с остатками коньяка.
— Руки за голову, — скомандовал я. — Выходим и встаем мордой к стене. Без глупостей.
В воздухе повисла пауза. Ветер с озера гнал на поляну туман, и всё вокруг казалось зыбким.
Бобырёв медленно встал, будто просто не мог быстрее. И вдруг, схватившись за край стола, дернул его вверх. Бросил. Тяжёлая деревяга полетела на меня. Я только отшатнулся, но на миг потерял обзор. Этого хватило.
Он уже схватил нож, метнул. Я ушел в сторону, но ждал, не стрелял на поражение — этот гад мне нужен живым. Клинок с глухим стуком вонзился в ствол дерева за спиной. Там, где я только что стоял.
Бах!
Я выстрелил — в доски у ног Бобырева. Но он уже схватил бутылку, резким и точным движением разбил о скамью, и в руке его оказалась «розочка».
— Брось, сука! — пригрозил я.
Но тот не послушал, ринулся на меня — будто думал, что я струхну и не стану палить. Или терять ему было нечего?
Бах!
Пуля ударила в бедро. Он дёрнулся, вскрикнул сквозь зубы, рухнул на пол. Кровь пошла быстро, растекаясь по штанине. Он пытался встать, но не смог. Только лицо перекосилось от злобы и боли.
Я подошёл, ногой отбросил стекляшку. Оглянулся. Мещерского нигде не было видно.
Выскочил из беседки. Впереди, на краю поляны, белая «Волга» резко разворачивалась, выкидывая из-под колёс куски дерна. Фары резанули светом по деревьям.
Я вскинул пистолет. До машины — метров десять. Отчетливо виден силуэт водителя, и я целился ему в спину. Но стрелять не стал, перевел ствол на колеса. Молча. Спокойно.
Плавно потянул спуск. Перед самым выстрелом увел ствол чуть в сторону, чтобы не повредить покрышки.
Бах! Бах!
Две пули легли рядом с задними колесами. Машина рванула сильнее, петляя по территории турбазы.
Когда «Волга» почти проскочила ограждение, я дал ещё один выстрел — прицелился точно в створку ворот впереди машины, чтобы придать ускорение Мещерскому. У страха глаза велики. Металл звякнул, сыпанул искр. Автомобиль вздрогнул, но не остановился. Помчался еще быстрее, вырулив уже на проселок.
— Беги, Форрест, — сказал я тихо. — Беги.
Опустил руку. Пошёл обратно.
Бобырёв лежал, сцепив пальцы на ране. Дышал тяжело. Глаза злые, как у зверя в капкане. Я убрал пистолет в кобуру, грубо заломал начальнику милиции руки за спину, надел наручники, сцепив кисти за спиной. Обыскал его тщательно. Пустой. Усадил его на лавку.
После стянул с него брючный ремень и нацепил петлю выше раны — перетянул крепко, чтобы остановить кровь. Он застонал.
— Где Лазовские? — я наклонился к нему.
Молчание.
Я ещё сильнее затянул ремень. Он дёрнулся, закусил губу, зашипел.
— Где они?
— Пошёл ты… — прохрипел Бобырёв.
— Ты ведь знаешь, что я найду. Вопрос — с тобой или без тебя.
Он смотрел вбок. Кажется, ещё немного, и зарычит. Но потом, впервые, опустил глаза.
И молчал.
— Говори… или я ослаблю ремень. Твоя жизнь в моих руках — я это сделаю и буду смотреть, как ты истекаешь кровью… как подыхаешь…
Бах!
Выстрел прогремел совсем неожиданно. Оглушительно. Смертельно.
Стреляли совсем рядом. Я обернулся, на ходу выхватывая пистолет из кобуры. Но краем глаза уже видел, как Хозяин валится с лавки с простреленным виском.
Глава 25
Я резко развернулся на звук выстрела, вскинул пистолет почти автоматически — на звук. Но там, куда смотрел ствол, никого не было. Что за черт? Ни тени, ни шороха. Будто выстрелил сам воздух. Или призрак. И уничтожил Хозяина.
Но нет.
Металлический звук под ногами выдал всё: по доскам беседки покатилась гильза, я услышал, как она зазвенела и замерла у ножки стола. Я перевёл взгляд вниз — и в тот момент понял, откуда прозвучал выстрел.
Шамба.
Он лежал на боку, грудь искололта, кровь тёмными пятнами пропитывала рубашку. Одна рука откинута, но в другой — он всё ещё сжимал пистолет. Пальцы дрожали, будто в них до сих пор не утихал импульс выстрела.
— Сдохни, пёс… — прохрипел он, с трудом приподнимая голову, глядя на неподвижного Бобырёва, а после скривился в улыбке: — Пригодился-таки ствол…. Сука, сам же его мне подарил и сам сдох от него. Вот так судьба… а-а….
В его голосе было всё: боль, гнев, изнеможение и даже некий предсмертный восторг. Упоение тем, что он сумел, добрался, забрал себе последнее слово в разговоре с Хозяином, который длился слишком долго.
Глаза Бобырёва были распахнуты. Мёртвые, остекленевшие, они уставились в потолок беседки. Кровь из головы подполковника стекала на пол, впитывалась в доски, сливаясь тонкой алой струйкой с другой лужей — той, что растекалась под Шамбой. Две жизни — два ручья, встретившиеся в одной точке.
Шамба ещё был жив. Он с трудом перевел взгляд на меня, попытался что-то сказать, но будто подавился воздухом, в горле сперло. Только губы шевелились, а глаза уже потухали.
Я присел рядом, осторожно выдернул пистолет из его пальцев. Тот глухо стукнулся о доски. Шамба сглотнул, напрягся, выдавил:
— Проверь…
— Что? — я осторожно тронул его за плечо. — Что проверить?
Голос его едва шептал. Я склонился ближе, весь превратился в слух.
— Проверь… бункер…
Его зрачки дрогнули в последний раз. Затем расширились, застекленели. Взгляд остановился. Тело обмякло с последним вздохом.
Я ощутил, как рука под моей ладонью стала тяжёлым грузом, как будто ушло напряжение, исчезло всё. И кожа на лице мертвеца будто мигом потемнела и одновременно поблекла. А из ран больше не вытекала кровь. Потому что сердце остановилось.
Шамба умер. Теперь уже точно.
А мне оставалось только одно: понять, что за «бункер» он имел в виду и что я там должен проверить.
Я стоял и смотрел какое-то время на тела, будто ждал от них подвоха. Но мертвецы не воскресли.
И все-таки какой живучий оказался Даур Вахтангович! Даже умирая, сумел отомстить. Выстрел был точный. Смертельный. Как будто всю ненависть, всю боль он вложил в одно-единственное нажатие на спусковой крючок.
Я смотрел на его лицо, застывшее в смертельной гримасе — и не чувствовал жалости. Скорее — облегчение. Моя последующая работа будет проще. Мёртвый Шамба — минус один обвиняемый. Бобырёв — минус два. Хорошо, что всё так вышло, ведь с подполковником пришлось бы разговаривать долго и нудно. Он всю кухню знает, так просто не возьмешь. Давить. Писать. Протоколировать. Собирать улики по крошкам. Выстраивать тактику обвинения, упираться в формальности, проводить экспертизы, искать свидетелей. И всё это под противодействием областных «доброжелателей», что не один год выгораживали Виктора Игнатьевича и сами замараны.
Теперь всё. Конец фильма. Никто за мёртвого вписываться не будет. Наоборот — сольют. Сбросят со счетов. Повесят всех собак.
Я наклонился, поднял пистолет Шамбы, чтобы тот окончалтельно не утонул в крови. Кровь на рукоятке уже чуть загустела. Аккуратно, не оставляя отпечатков, я взял его за спусковую скобу и положил на лавку. Добрая машинка — потертый старый ТТ времен войны. Явно нелегальный, иначе как бы он оказался у директора фабрики, да еще и подаренный начальником милиции. Подполковник где-то намутил левый ствол и отдал подельнику, на свою голову. Теперь вот сам лежит с простреленной башкой. Туда тебе и дорога, Хозяин… Честно говоря, самому хотелось всадить ему пулю. За убийство Марфы, похищение Груни, покушение на меня. За всех, кто сгинул в черных водах. Ну и за все зло, о котором я пока и не знаю.
Я вышел к машине. Открыл багажник, достал оттуда радиостанцию. Полевой блок, старый, но вполне рабочий. Поднял стол, выставив его возле беседки. Водрузил сверху радиостанцию, подключил питание, вытянул антенну. Щёлкнул тумблером — прибор загудел.