Молодой неряшливый парень. Лет двадцать — двадцать пять. Лицо… пустое, будто у манекена, и испуганное одновременно. В глазах — ужас, как у собаки, которую били слишком часто. Он боялся меня. Боялся моего голоса. А кочерга в моих руках, признаться, выглядела убедительно.
На плече у него и вправду топор: ржавый, тяжёлый, с тупым лезвием.
— Да это ж Гришка! — вдруг воскликнул водитель, с облегчением засмеявшись. — Гришка Лазовский, дурачок местный. Он у нас по лесу бродит. Любит по ночам шастать. Гриня, ну ты даешь! Вот ты орать…
А я стоял и смотрел на топор. Дурачок — не дурачок, а штука в руке его опасная.
— Гавриил Захарыч! — крикнул шофёр, оборачиваясь. — Всё нормально, это Гришка опять на свой маршрут пошёл!
Из беседки донеслось оживлённое обсуждение. Смех, вздохи облегчения, перешёптывания:
— Гришка, ну ты и перепугал…
— Да я думал, всё, леший!
— Тьфу, дурак он, а не леший.
Напряжение спало. Кто-то засмеялся громче других, кто-то чокнулся в воздухе рюмками — за то, что всё обошлось.
А я стоял. Смотрел на Гришку. И что-то внутри не отпускало. Потому что этот взгляд… Так не смотрят просто дурачки. Так смотрят те, кто видел то, что другим лучше не знать.
— Ты чего орал? — спокойно спросил я у местного слабоумного.
Гришка что-то промычал в ответ, явно неосмысленно, но, уловив мой ровный тон, понял, что бить его кочергой я не собираюсь. Даже улыбнулся, поправил на плече свой ржавый топор и, не говоря больше ни слова, юркнул в чащу, исчез, будто растворился в темноте. Ну а я повернулся к столу.
— А вы смелый, Андрей Григорьевич, — восхищённо воскликнул Мещерский, протягивая мне рюмку, доверху наполненную. — Напугал нас этот Гришка!
— А чего он, простите, по лесу-то с топором бродит? — спросил я, принимая рюмку, но пить не торопясь.
— Кто ж его знает, — отозвался уже начальник милиции. — Уже не первый год замечаем его в лесу. Так-то он безобидный. Жалко парня. Семья-то приличная, Лазовские. Уважаемые люди у нас. Но… вот дал бог им сына.
— И что, насколько он слаб умом? — уточнил я.
Ответил мне сухонький мужичок в очках, носивший аккуратно подстриженные усы и щеточку бородки. По его ответу я понял: медик. Ну, а учитывая, какой контингент здесь собрался, можно предположить, что главврач, не меньше.
— У него классическая олигофрения. Стойкая умственная отсталость врождённого характера, — вещал «профессор». — Либо генетика дала, так сказать, сбой, либо внутриутробная патология. Судя по всему, степень умеренная. Развитие — как у ребёнка лет шести-восьми.
— Восьми? — переспросил я. — А разговаривать не умеет.
— Наш Гриша Лазовский умом не блещет, но говорить может, — заверила медицина, похрустывая грибочком. — Речь, конечно, бедная, логика примитивная. Но имеется.
— Ему бы подлечиться. Орал так, будто режут.
— Больные с подобным диагнозом, бывает, издают такие вот истошные вопли. Но, уверяю вас, Андрей Григорьевич, Лазовский-младший совсем не опасен, но и самостоятельной жизни не ведёт. Его семья о нем заботится.
— Так заботятся, что ночью в лес с топором отпускают?
Я покачал головой, а про себя подумал — странное место этот Нижний Лесовск. Люди пропадают, озеро темнеет ни с того, ни с сего, дурачок с топором по ночам шастает. И никто, вроде, не удивлён. Всё как будто в порядке вещей.
Окружающие, заметив мою настороженность, стали наперебой уверять:
— Да он добрейший парнишка, Андрей Григорьевич.
— С ребятишками в войнушку играет.
— На речке червей копает, рыбачкам помогает.
— Только бы дали удочку подержать да леща вытащить. На всё готов.
Тем временем застолье продолжалось. Тосты шли один за другим. Каждый считал своим долгом мне подлить, будто сговорились: споить москвича любой ценой. Я вежливо принимал, но больше налегал на закуску — жирную баранину, соленья, сёмгу, чтобы не окосеть. Пару раз и вовсе незаметно вылил рюмку под стол — в траву, как в воду.
Нет, трезвым оставаться не собирался, но голова должна быть относительно ясной. А вся эта чрезмерная местная радушность… слишком она уж настойчивая. И это меня слегка настораживало.
— Ну что! — хлопнул по столу Шамба. — Предлагаю в баньку! Дрова берёзовые, венички эвкалиптовые — с родины мне передали! Это вам не пихтой париться!
За столом зашевелились, загудели. Кто-то уже откровенно был не в кондиции и, махнув рукой, отказался. Мне, как почётному гостю, предложили идти первым. Мол, остальные подтянутся. Шамба лично вручил мне аккуратно свёрнутый вафельный халат, полотенце и мягкие, новенькие тапки.
— Для особых гостей, — подмигнул он. — Не для всех, но для вас — обязательно банный комплект найдется.
— А кто-то ещё пойдёт? — спросил я, бросив взгляд на весело гомонящую компанию.
Те хитро переглянулись, кто-то хмыкнул, кто-то отшутился. Я улыбнулся в ответ — как человек, которому будто бы внимание приятно, но доверять не спешит.
— Ну что ж, пойду, — сказал я, удовлетворенно хмыкнув.
В компании пьяных голых мужиков париться не люблю. А вот одному — самое то.
Баня стояла чуть в стороне, у опушки. Снаружи — добротное срубовое строение, пахнущее свежим деревом, дымком и лесной влагой. Внутри — тепло, полумрак, лампочка под сизым абажуром, легкий пар в воздухе.
Парилка — широкая, с мощной железной печкой из паровозной стали, наглухо забитой камнями. Полок — чистый, свежий. На нем уже расстелена белая простынка. В комнате отдыха — медвежья шкура, широкая деревянная лавка, стол со скатеркой, самовар электрический мельхиоровым пузом сверкает, низенький чайник с заваркой — из его носика тянуло мятой и еще какими-то травами. Всё в лучшем виде в ожидании дорогих гостей.
Оно и хорошо, всё-таки надо выдохнуть после лесного приключения. Я быстренько разделся, вошёл в парилку. Сел на горячий полок, немного попотел. Погрелся. Без фанатизма — пьянка и баня не очень совместимы, если не хочешь вреда для здоровья, знал я это хорошо. Но разогнать хмель слегка — не повредит.
Долго сидеть не стал, скоро вышел в комнату отдыха. И — замер. На лавке, укутанная в белоснежную простыню, сидела девушка.
Красивая. Молодая. Лицо — ясное, светлое. Волосы тёмные, чуть влажные. И улыбка — не дурашливая, не заигрывающая, а тихая, уверенная. И ее совершенно не смутил мой обнаженный вид.
— Здравствуйте, Андрей Григорьевич, — сказала она, будто знала, кто я, но судя по интонации, всё же видела меня впервые.
Я стоял, босой, с полотенцем в руках, которым забыл даже прикрыться, а в голове стучало: «Откуда я тебя знаю? Кто ты?»
И тут я вспомнил её…
Глава 4
Это была Лиза. Елизавета Грунская. Глаза — живые, дерзкие, и что-то в них было… зрелое не по годам. В руках — бокал с вином. На столе открытая бутылка.
— Андрей Григорьевич, — проговорила она, и голос её был будто из другого времени. — Не скучно вам париться в одиночестве?
Я не ответил сразу. Стоял, глядя на неё, как на привидение. Ведь я её прекрасно знал. Не по паспорту и не по рассказам. Я знал её из другой жизни. В девяностых её звали Груней. Мамка, хозяйка борделя в моем родном городе, попав туда еще в девяностые уже бывалой проституткой. Но за непробиваемым образом развязной и разбитной шалавы и уличными ухватками тогда скрывалась женщина с крепкими мозгами и нервами. Она помогала мне. Сливала данные на бандитов, торговцев наркотой, докладывала о всех сомнительных клиентах борделя, у кого нелады с законом. Была со мной на связи, как агент. Работала тонко, ни одного прокола, будто мстила криминальному миру за свою сломанную жизнь. А потом…
Потом бандосы её вычислили. И убили в начале нулевых, когда в городе ещё были группировки. Просто однажды её выловили из реки: в пальто, без обуви, горло перерезано.
Я узнал, кто это сделал, и нашёл ублюдков. Одного пристрелил лично при задержании, двоих засадил. Но Груню, конечно, это не вернуло.
И вот теперь она сидит передо мной. Живая, молодая, совсем не увядшая. На самом краю судьбы, с которого она однажды свернула не туда.
— Лиза… — выдохнул я.
— Вы меня знаете? — девушка сначала удивилась, а потом заулыбалась. — А, ну да… Меня все знают.
— Что ты тут делаешь? — задал я вопрос, который так и рвался с губ, хотя и не имел смысла.
Понятно было, что она ответит. И Лиза игриво промурлыкала, склонив голову набок:
— Отдыхаю.
— Так, а другого места отдыха не нашлось? — изобразил я недовольство, настраиваясь всё-таки изображать, будто впервый раз ее вижу.
— Простите… Вам разве не приятно общество такой симпатичной дамы?
— Я здесь не за этим, — в этот раз проговорил я более мягко, чтобы совсем не отпугнуть.
— Жаль… Но я выполняю просьбу хороших людей. Сказали, вы серьёзный человек. Майор из Москвы. Заслуживаете культурного сопровождения, так сказать. Вот я и пришла. Я должна показать наше гостеприимство.
Она завела волосы за ухо и посмотрела на меня искоса.
— Гостеприимство? — прищурился я, уже обмотавшись полотенцем и усевшись на лавку напротив, между нами был только стол.
— Не бойся, — она рассмеялась, перейдя на «ты», — я не кусаюсь. Пока. Хотя… если ты будешь милым и попросишь — могу укусить. Хи-хи…
— Кто тебя прислал? — спросил я прямо.
— Ой, да какая разница? — Лиза встала, показывая соблазнительное бедро. Простыня чуть дрогнула и соскользнула с ноги. — Сама пришла… А ты расследовать что-то приехал, да? Говорят, что-то важное, говорят, ты знаменитый сыщик. Ой, мамочки, как интересно… Расскажешь?
На слове «знаменитый» она сделала особое ударение, будто я был как минимум звездой мировой эстрады. Обойдя стол, девушка подошла ближе. Тепло её тела чувствовалось на этом коротком расстоянии.
— Служебная тайна, — улыбнулся я.
Она наклонилась и вдруг спросила с некоторой грустью:
— Я знаю, ты не простой, это сразу видно. Умный. Видящий. Вот и посмотри на меня. Видишь, кем я могу стать? Видишь, куда меня тянут? Ну…