— Премьер-министр, — секретарь просочился в кабинет, как тень, — господин Горбачев прибыл.
Тэтчер выпрямилась, будто солдат перед атакой. В зеркале отразилось лицо женщины, которая знала — сегодня решается, останется ли мир или рухнет в ядерный ад.
Михаил Сергеевич Горбачев выбрался из автомобиля и окинул взглядом величественное здание XVI века — камни помнили Кромвеля и Черчилля. Рядом маячила кнебольшая свита. Но Горбачев был иным — в его движениях билась энергия человека, готового взорвать устоявшийся мир.
В главном холле Чекерс столкнулись два мира. Тэтчер протянула руку первой — жест, который стоил ей немалых усилий. Горбачев сжал ее ладонь, и в этом рукопожатии прозвучал вызов всему, во что они верили.
— Добро пожаловать в Чекерс, господин Горбачев. — Голос Тэтчер звенел, как сталь о сталь. — Надеюсь, Аэрофлот не разочаровал?
— Благодарю, миссис Тэтчер, — Горбачев улыбнулся, но глаза остались холодными. — Честь оказаться в стенах, где вершилась история Британии.
Гостиная встретила их треском камина и ароматом чая. Домашний уют — маска, скрывающая схватку титанов.
— Михаил Сергеевич, — Тэтчер разливала чай, каждое движение выверено, как удар рапирой, — скажу прямо — наши страны балансируют на краю пропасти. Но я верю — даже враги могут найти общий язык, если на кону судьба человечества.
Горбачев принял чашку, изучая собеседницу, словно шахматист перед решающим ходом.
— Маргарет, — он произнес ее имя, как заклинание, — холодная война пожирает нас изнутри. Мы строим ракеты, пока наши дети недоедают. Мы готовимся к войне, которая уничтожит всех — и победителей, и побежденных.
— Но именно вы разместили «Пионеры» в Европе! — Тэтчер подалась вперед, глаза сверкнули. — Мы лишь ответили «Першингами». Каждое действие рождает противодействие — закон Ньютона работает и в политике.
Горбачев поднялся, подошел к окну. За стеклом мерцал декабрьский сумрак.
— Порочный круг, Маргарет, — его голос прорезал тишину, как нож. — Каждый наш шаг толкает мир к краю. Но кто-то должен сказать «хватит». Кто-то должен шагнуть первым навстречу миру, рискуя всем.
— И что же вы предлагаете? — в голосе Тэтчер пряталось любопытство хищника.
— Новое мышление, — Горбачев произнес эти слова так, словно они жгли ему язык. — Мир сплелся в такой узел, что старые методы противостояния превратились в петлю на шее человечества. Ядерную войну нельзя выиграть. Её нельзя даже начинать.
Железная леди поднялась с кресла — каблуки отстукивали по паркету дробь приближающегося допроса.
— Красивые слова, Михаил Сергеевич, — она остановилась в шаге от него. — Но откуда мне знать, что это не очередной спектакль из московского театра лжи?
Горбачев развернулся к ней всем корпусом. В его глазах полыхнуло что-то такое, от чего у неё перехватило дыхание. Искренность — товар редкий в их мире, как радий.
— Потому что я готов действовать первым, — каждое слово падало, как камень в воду. — Сокращение наших войск в Европе. Мораторий на ядерные испытания. Но мне нужны союзники, а не могильщики.
Этот разговор растянулся на часы — словесный поединок, где каждая фраза была выпадом, каждая пауза — парированием удара. Права человека, экономические реформы, тлеющие конфликты по всему миру. Советские и британские советники изредка подавали реплики с галёрки, но на сцене играли только двое.
— Знаете что, — Тэтчер отложила вилку, её голос стал мягче, — в вас есть нечто… непривычное. Вы ломаете шаблон советского лидера.
— А вы, Маргарет, — он произнес её имя, словно пробовал на вкус дорогое вино, — разрушаете стереотип западного политика. В вас живёт принципиальность, которую я уважаю, даже когда она направлена против меня.
Ночь уже накрыла Чекерс чёрным покрывалом, но в холле особняка воздух дрожал от предчувствия перемен.
— Михаил Сергеевич, — Тэтчер протянула руку, и это было больше, чем жест вежливости — это был мост через пропасть, — я полагаю, нам по пути.
— Разделяю ваше мнение, Маргарет. Кажется, мы присутствуем при рождении новой эпохи.
А когда после огни советского кортежа растворились в декабрьской тьме, Тэтчер так и осталась стоять у окна. И завтра она бросит журналистам фразу, которая прогремит на весь мир — «С господином Горбачёвым можно иметь дело». Но сейчас она просто ощущала, что мир изменился…
Временем ранее
Бейрут
Грузовик с сирийскими номерами полз по изуродованным улицам Бейрута, словно раненый зверь. Воронки от снарядов зияли в асфальте — черные пасти войны. Под брезентом в кузове покоились сокровища тысячелетий, а Самир Хаддад нервно затягивался сигаретой, не сводя глаз с часов.
— Через двадцать минут блокпост, — прохрипел водитель Мустафа, костяшки пальцев побелели на руле. — Документы при тебе?
— При мне, — Самир похлопал по папке с липовыми накладными. — Мрамор для реставрации мечети в Дамаске. Кто станет копаться в такую чертову ночь?
Абу Марван примостился сзади, автомат прижат к груди. Шрам на его левой щеке побагровел.
— А если вскроют? — бросил он, не отрывая взгляда от дороги.
— Не вскроют, — отрезал Самир, но голос предательски дрогнул. — У меня люди в сирийской разведке. Полковник Асад получит свой кусок.
Молодой же Халиль ехал следом в отдельной машине, охранял самое дорогое — диадему из Библоса и золотые монеты. Руки тряслись не от страха — от азарта. Впервые в жизни держал настоящее сокровище.
Блокпост вынырнул из темноты — несколько сирийских солдат с фонариками. Мустафа притормозил и опустил стекло.
— Документы, — монотонно бросил сержант и протянул руку.
Самир передал папку, изображая спокойствие. Сержант полистал бумаги, полоснул фонариком по кабине.
— Что везете?
— Мрамор для мечети, — ответил Самир, доставая пачку долларов. — Срочный заказ из Дамаска.
Сержант взвесил пачку в ладони, кивнул и махнул рукой. И грузовик покатил дальше. Да только через час, когда огни Бейрута растворились за холмами, Абу Марван позволил себе расслабиться.
— Самое поганое позади, — сказал он, закуривая. — В Дамаске нас ждет Фарид.
— Фарид Малуф? — переспросил Мустафа. — Торговец древностями?
— Он самый, — кивнул Самир. — Склад у него в старом городе. Там перепакуем и отправим в Стамбул. Мой человек в турецкой таможне уже в курсе.
Халиль же в соседней машине говорил по рации.
— База, база, это Сокол. Груз цел, движемся по плану.
— Понял, Сокол. Швейцарская сторона готова — банковские счета открыты, — голос из эфира ответил сквозь помехи.
И в Дамаске их встретил Фарид Малуф — невысокий тип с пронзительными глазами и холеной бородкой. Его антикварная лавка в христианском квартале прикрывала дела потемнее.
— Самир, дорогой! — он обнял антиквара. — Слышал, в Бейруте снова жарко.
— Жарко, зато денежно, — усмехнулся Самир. — Покажешь склад?
Фарид провел их лабиринтом узких улочек к старому караван-сараю. А в подвале — просторный склад, битком набитый ящиками.
— Здесь надежно, — сказал Фарид, щелкнув выключателем. — Соседи думают — ковры храню.
Их разгрузка растянулась на два часа. Каждый предмет Самир лично осматривал и заносил в блокнот.
— Саркофаг царя Ахирама — бесценен, — шептал Самир, словно молитву, поглаживая древние письмена дрожащими пальцами. — Швейцарцы за него душу дьяволу продадут.
— Куда конкретно тащить будем? — Абу Марван сплюнул в угол, проверяя магазин автомата.
Самир замер, затем медленно извлек из нагрудного кармана потертую визитку.
— В Женеве сидит один тип — Герр Циммерман. Частная галерея, золотые руки — и совесть как у гиены. Происхождение экспонатов его не волнует, — голос стал жестче. — Но есть рыбка покрупнее.
— Кто?
— Американец — Стерлинг. Живет он в Нью-Йорке, но сейчас мотается по Европе, прячется от кого-то. — Самир наклонился ближе, понизив голос до хрипа. — Говорят, у него в шотландском замке подземный музей. Платит вдвое больше, но требует, чтобы даже тень не знала о сделке.
Фарид разлил кофе в треснутые стаканы и сел рядом. Но руки у него тряслись.
— Самир, ты же понимаешь, что делаешь? — в голосе звенела боль. — Эти камни — душа нашего народа. Финикийцы, римляне… Их память уходит в никуда.
— История детей не кормит! — рубанул Самир, и в глазах его вспыхнул огонь. — А война может кончиться завтра, и тогда все вернется в музей. Мы просто… временные хранители.
— Временные хранители, — эхом отозвался Фарид, и в словах его была вся горечь мира. — Красивые слова для грязного дела.
Абу Марван вскочил и передернул затвор.
— Философию — в сторону. Думать надо о том, как живыми отсюда выбраться! Когда груз отправляем?
— Завтра ночью, — Самир говорил быстро, решительно. — Фарид, организуешь транспорт до турецкой границы?
— Организую, но дорого встанет.
— Деньги — не проблема. Главное — чтобы надежно.
Халиль молча слушал, не отрывая взгляда от золотой диадемы. В свете керосиновой лампы древние камни играли всеми цветами радуги, словно живые.
— Красота… — прошептал он, и в голосе была тоска.
— И очень дорогая красота, — добавил Самир. — Лондонский коллекционер за эту диадему три миллиона предлагает. Стерлинг — пять.
— А что за человек этот Стерлинг? — Фарид не мог скрыть любопытства.
— Темная лошадка. Был археологом, потом на нефти разбогател. Говорят, одержим идеей — собрать все сокровища древнего мира под одной крышей. Замок у него где-то в Шотландии…
Самир не договорил — снаружи раздались шаги. Все замерли, как статуи. Фарид осторожно приоткрыл дверь на миллиметр.
— Патруль, — одними губами. — Обычная проверка.
Но секунды тянулись, как годы. И наконец шаги растворились в ночи.
— Играем с огнем, — прошептал Абу Марван. — Если засекут здесь…
— Не засекут, — отрезал Самир, но в голосе дрогнула неуверенность. — Завтра все кончится. Сокровища уплывут в частные коллекции, а мы станем богачами.