Там, в ущелье, остался не только товарищ — там похоронили и ту простую веру, с которой приехали сюда. Осталась наивность, осталась надежда, что «всё будет хорошо». Теперь это было где-то далеко, рядом с телом Гриши…
Глава 4
Осень обдала меня ледяным дождём, будто намекнула — третий курс не даст поблажек. Над плацем нависло серое небо, и казалось, что оно вот-вот рухнет прямо на наши головы.
— Сенька, ты чего такой кислый? — боднул меня плечом Лёха Форсунков, здоровяк с вечным аппетитом и вечной улыбкой.
— Отстань, Форсунков, — буркнул Рогозин, подтянув ремень с педантичной тщательностью. — Семёнов просто понял — теперь у нас не игрушки. Специализация на носу, потом диплом — не до веселья.
— А я вот по Гурову соскучился, — расплылся в широкой ухмылке Коля Овечкин, наш курсовой богатырь. — Интересно, прапорщик за лето хоть раз улыбнулся? Или всё такой же медведь хмурый?
Ну да, Гуров до сих пор нас всех знатно напрягал и мы почему-то его побаивались больше, чем всего командования. Он заведовал складами и внушал страх даже старшинам. Но сегодня мы его едва узнали — лицо небритое, глаза красные, плечи опущены.
— Товарищи курсанты! — рявкнул он привычно, но голос дрогнул. — Склад номер три! Проверка боеприпасов! Марш!
Мы выстроились по уставу… Шаг вправо — побег, шаг влево — провокация. По пути же Лёха шепнул мне на ухо.
— Сенька, смотри — у Гурова руки ходуном ходят.
Действительно, когда он шарил в кармане, ища ключи, пальцы дрожали так, будто их морозил февраль. А внутри склада пахло железом и маслом. Ящики стояли ровными рядами, но взгляд Рогозина ничего не упускал и он быстро открыл рот.
— Товарищ прапорщик, а где учебные снаряды для сто двадцать двух миллиметровых гаубиц? Вчера два ящика было…
Гуров тут же побледнел. Метнулся к стеллажам, стал пересчитывать ящики — губы шевелятся беззвучно.
— Не может быть… Не может… Я же сам пересчитывал позавчера!
— Товарищ прапорщик, — я шагнул вперёд, — может их на другой склад перенесли?
— Нет! — взорвался он так, что эхо прокатилось по бетонным стенам. — Никто не имеет права перемещать боеприпасы без моего приказа! Это армия, а не детский сад!
И в тот же вечер по части пронеслась тревога — пропажа боеприпасов — ЧП. Приехала комиссия из округа, все ходили по струнке. Гурова вызвали к подполковнику Дубову. Мы же стояли в коридоре и видели, как Гуров вышел из кабинета — белый как простыня. Так что, в казарме вечером гудели разговоры.
— Парни, тут что-то нечисто, — сказал я, глядя на друзей через тусклый свет лампы. — Гуров руку себе отрубит, но патрон не утащит.
— Точно, — кивнул Овечкин. — Помните, как он Петрова чуть не выгнал за одну гильзу? На память хотел взять, а Гуров едва не съел его живьём.
В помещении повисла тишина. А за окнами все также барабанил дождь — осень напоминала, что здесь слабых не приветствуют.
— Значит, кто-то другой, — мрачно подытожил Пашка. — Но кто вообще может сунуться на склады?
С этого-то дня мы и начали караулить. Каждый вечер, возвращаясь после строевой и лекций по тактике, незаметно маячили у окон казармы с видом на складскую зону. Неделя прошла в ожидании, нервы натянуты как струны.
— Сенька, глянь! — Лёха вцепился мне в локоть, глаза горят. — Прохоров! Четверокурсник, курсант-старшина! Ты посмотри, что творит!
В сумерках между складами мелькнула знакомая фигура — Игорь Прохоров, сын самого полковника из Генштаба. Всегда при деньгах, всегда с видом начальника штаба. На плече — здоровенная спортивная сумка, будто собрался на сборы.
— Тихо, не рыпайся, — шепнул я. — Следим.
Прохоров юркнул к складу номер пять, огляделся по сторонам, ловко провернул ключ в замке и исчез за дверью. А минут через десять вынырнул обратно — теперь сумка оттягивала ему плечо.
— Вот гад! — Коля едва сдержал себя. — Пока Гурова трясут, этот ворует как у себя дома!
— Спокойно, — остановил его Пашка. — Рано кричать. Мы должны быть уверены наверняка.
Три дня мы так дежурили по очереди, меняя друг друга на посту у окна. Прохоров появлялся каждый вечер — осторожный, внимательный, всегда с сумкой. И на четвертый день неподалеку затормозили старенькие «Жигули», из них вышел мужчина в потёртой куртке.
— Пашка, пиши номер, быстро! — прошептал я.
Прохоров сунул мужику сумку, получил конверт и растворился между гаражами, а «Жигули» исчезли в темноте.
— Теперь всё ясно как день, — выдохнул я. — Завтра идём к Дубову.
Но утром нас подстерегла новая напасть. Гуров стоял у входа в казарму, ссутулившись так, будто на плечи легли все армейские уставы разом.
— Товарищи курсанты… — голос дрожал. — Меня отстранили от должности. Завтра комиссия решит мою судьбу.
— Товарищ прапорщик! — я не выдержал, — а если мы знаем, кто ворует боеприпасы?
Гуров вздрогнул так, будто ему в лицо плеснули ледяной водой.
— Что вы сказали, курсант Семёнов?
— Мы видели всё своими глазами. Курсант-старшина Прохоров встречается с кем-то и передаёт ему сумки со склада.
— Вы уверены? Это не шутки! — глаза прапорщика загорелись.
— Готовы дать показания, — твёрдо сказал Пашка.
И через час нас вызвали к подполковнику Дубову…
— Так, товарищи курсанты, — медленно проговорил он после нашего доклада. — Если врёте — отвечать будете по всей строгости. Если правда — честь вам и хвала. Готовы к проверке?
— Так точно, товарищ подполковник! — выкрикнули мы хором.
Операция же прошла на следующий день. Прохорова взяли с поличным — он только что передал партию учебных снарядов своему «покупателю». И выяснилось, что боеприпасы шли «чёрным копателям» — тем самым искателям военных артефактов для своих экспериментов и раскопок. А когда всё закончилось и напряжение спало, Гуров собрал нас у казармы.
— Товарищи курсанты… Вы спасли мне не только карьеру. Вы сохранили моё имя! Спасибо вам.
Он смотрел на нас так, будто впервые за всё время увидел не просто курсантов, а настоящих товарищей по оружию. Его глаза блестели, голос дрожал от напряжения.
— Товарищ прапорщик, — выдохнул я, — мы не могли допустить, чтобы честного человека обвинили в том, чего он не совершал.
Но на этом всё не закончилось. Через пару недель ко мне подошёл Михаил Молотов — тень, а не парень, всегда держался особняком.
— Семёнов, — шепнул он, озираясь так, будто за каждым углом прятался особист. — Надо поговорить. Один на один!
Мы вышли во двор и Миша побледнел до синевы, а губы дрожали.
— Что случилось? — спросил я тихо.
— Меня избил Савельев с четвёртого курса… — выдавил он. — Без свидетелей. Сказал, если пикну, то убьет.
— За что? — у меня аж кулаки сжались.
Миша сглотнул и вдруг решился.
— Я видел, как майор Крылов берёт взятки. От родителей курсантов. За оценки, за поблажки. А Савельев — его родственник. Крылов велел припугнуть меня, чтобы я молчал.
В груди похолодело — Майор Крылов заместитель начальника курса… Обвинить такого — всё равно что против строя выйти.
— Доказательства есть? — спросил я.
— Есть, — кивнул Миша. — Всё записал — даты, суммы, фамилии. На всякий случай.
Это было как раз кстати, потому уже тем же вечером я собрал свою «бригаду» — Колю, Пашку и Лёху и рассказал им всё как есть.
— Надо сразу к командованию! — взорвался Коля.
— А если не поверят? — хмуро бросил Пашка. — Наше слово против майора…
— Значит, нужны железные доказательства, — твёрдо сказал Лёха.
И мы решили действовать по уставу и по совести. Несколько дней следили за Крыловым. И вот удача — майор назначил встречу с отцом одного курсанта прямо в своём кабинете после занятий.
— Пашка, ты пролезешь в вентиляцию над кабинетом, — прошептал я. — Диктофон раздобыл?
— Да, японский. Тихий ход, батарейки новые, — кивнул Рогозин.
Сама операция же прошла чётко. Записали каждое слово — как Крылов требовал деньги за направление сына в элитную часть после выпуска. И на следующий день сидим значит у подполковника Дубова. А он слушает запись с лицом из гранита.
— Товарищи курсанты… — наконец произнёс он тяжело. — Понимаете, во что ввязались?
— Понимаем, товарищ подполковник, — ответил я твёрдо. — Но молчать было бы предательством.
— Офицер, который берёт взятки, позорит честь мундира, — Дубов кивнул. — Такому не место в Советской Армии.
Так что через неделю Крылова арестовали, а Савельева исключили из училища без права восстановления. Нас же вызвали к полковнику. Он смотрел на нас строго и долго молчал.
— Товарищи курсанты, вы показали себя настоящими защитниками воинской чести. Командование объявляет вам благодарность и представляет к досрочному присвоению звания младший сержант.
Мы стояли по стойке «смирно», будто вбиты в этот казённый линолеум, но внутри у каждого гудела нестерпимая гордость. Мы сделали то, что должны были сделать. Мы не просто защитили честь училища — мы отстояли справедливость, как учат в уставе и как велит совесть.
И в тот вечер, когда дневальный уже глушил свет, я лежал на жёсткой койке и слушал, как по подоконнику барабанит осенний дождь. Казалось, он смывает всю липкую ложь, всю ту грязь, что пыталась въесться в нашу жизнь. И оставляет только чистую правду — и нас самих, голых перед собственной совестью.
Лёха уже храпел на соседней кровати — по-детски, беззлобно. Пашка ворочался, бормоча что-то про завтрашний развод. А Коля тихо насвистывал мелодию сквозь зубы, чтобы никого не разбудить. И я чувствовал — это не просто сокурсники. Это настоящие друзья — те, с кем можно идти хоть в огонь, хоть под пули. В этом и была наша сила — плечо к плечу, до конца.
За стеной же слышался шаг офицера дежурного — тяжёлый, уставший. А нам вдруг стало легко, потому что мы все сделали правильно…
Осень
1985 год
Холодный альпийский ветер резал улицы Женевы, трепал флаги на фасадах правительственных зданий, словно проверяя на прочность не только ткань, но и нервы людей внутри. Снега еще не было — только хрустящий воздух, густой от предчувствия зимы и чего-то большего — перемен, которые уже стучались в двери истории.