— Сенька! — окликнул кто-то сзади, голос был знакомый до дрожи в коленях.
Я обернулся — Борька собственной персоной. За эти месяцы он стал шире в плечах, взгляд у него теперь взрослый, уверенный — не тот щуплый парнишка как раньше в школе.
— Борян! — я бросился ему навстречу, хлопнул по спине. — Ну как ты там, в своем сельхозе?
— Да всё ништяк, — ухмыльнулся он. — В учебе не последний, преподы уважают. А ты что, военный наш?
— Да так — марш-броски на морозе каждый день и свое особое веселье. У нас там каждый день какие-нибудь да приключения случаются.
И мы шли по деревне бок о бок, а разговоры сыпались без остановки — как раньше, когда мечтали о будущем и строили воздушные замки на крыше старого ДК.
Вскоре же к нам присоединились Мишка и Макс — тоже приехали на праздники.
— Слушайте, парни, — Мишка потирал ладони о ватник, — давайте завтра в баню? Как раньше, с веником!
— Я за! — Макс оживился. — Только давайте по-серьёзному — кто дольше всех на верхней полке продержится?
Борька прищурился хитро, будто уже выиграл спор.
— Я каждый день холодной водой обливался. Со мной вам не тягаться!
— Смешной ты, — фыркнул я. — У нас в училище не только обливают — ещё и по плацу гоняют до посинения. Победа будет за мной.
И вечером собрались мы у старой бани. Отец топит печь, дым валит столбом. Увидел он нашу компанию и махнул рукой.
— Идите-идите, только не угорите мне тут! Молодёжь…
Баня натоплена так, что дверную ручку держать больно. Разделись значит до трусов — пар валит с плеч.
— Ну что, парни, на старт? — Борька был уже весь мокрый от пара.
— Погнали! — отвечаю я и чувствую, как кожа горит, будто солнце в июльский полдень.
Первые десять минут летят легко — сидим травим анекдоты про преподавателей и про то, как Борьку заставили доить корову в четыре утра.
— Прихожу я в коровник, а там Зорька стоит. Глядит на меня так, словно сейчас экзамен устроит. Только сел доить — она мне копытом как даст! Я с табуреткой через весь коровник улетел!
Смех душил горло, но становилось жарко до боли. Воздух вязкий, как расплавленный мед. Так минут двадцать прошло и Макс побледнел.
— Парни… Может хватит? Голова кругом…
— Не вздумай! — Борька сквозь зубы. — Мы же мужики или кто?
— Держись! — подбадриваю я его, хотя сердце колотится так, что кажется вот-вот вырвется наружу. — Кто первый выйдет — тот и слабак!
Но через пару минут стало ясно — мы перегнули палку. Мишка вдруг заваливается набок, глаза стеклянные, а следом Макс хлопается лицом вниз. Борька тоже пытается ухватиться за полку, да не успевает. Я вроде как рвусь к ним, но ноги ватные, всё плывёт перед глазами. И последнее, что помню — горячий полок и гулкое эхо собственного сердца.
Очнулся же я уже на снегу, будто вынырнул из ледяной проруби. Надо мной склонился отец — лицо серое, как февральское небо перед метелью.
— Очухался, герой? — его голос резал, как наждак. Он растирал мне виски снегом, будто хотел стереть всю дурь вместе с инеем. — Ну и дураки же вы! Чуть сами себя не угробили!
Рядом валялись мои друзья — Борька, Мишка и Макс. Все — как после боя без правил — глаза мутные, щеки красные. Отец по очереди приводил каждого в чувство, не жалея крепких слов.
— Мы не нарочно… — попытался оправдаться Борька.
— Не нарочно⁈ — взорвался отец. — А зачем тогда? Хотели в больницу угодить? Или чтобы вас в гробах домой везли? Взрослые люди, а мозгов — как у телят на выпасе! В училищах учат-учат, а толку — ноль!
Я опустил глаза — стыд жег сильнее мороза (ну еще бы! Я ведь самый старший из всех!).
— Прости, пап, — выдавил я, едва слышно. — Больше так не будем.
— Вот и гляди мне, — голос его чуть смягчился. — А теперь по домам! Чтобы ни один из вас тут не маячил, пока в голове не прояснится!
Друзья молча разбрелись по заснеженной улице. А я остался с отцом. Луна висела над деревней, как фонарь на столбе. Дома светились жёлтыми квадратами окон, пахло дымом и хлебом.
— Пап… — вдруг сказал я и сам удивился своей решимости. — Я хочу подработать на каникулах. Деньги ведь лишними не бывают.
Отец остановился, посмотрел пристально, будто впервые увидел меня взрослым.
— Вот это по-мужски, сынок. Работа человека делает. Завтра поговоришь с Иваном Семёнычем — дрова ему колоть надо. Да и у других стариков дела найдутся.
Так что наутро я уже стоял у калитки Ивана Семёныча Кротова. Старик встретил меня с улыбкой.
— О! Сенька! Из училища вернулся? Ну как там тебя муштруют?
— Да нормально, Иван Семёныч. Вот решил подзаработать на каникулах. Отец сказал — вам дрова нужны.
— Ох, нужны! — обрадовался он. — Берёзовые чурки завезли, а руки уже не те — трясутся, топор держать тяжело. Заплачу хорошо — три рубля за день!
Я схватил топор с азартом. Но быстро понял, что колоть дрова — это тебе не палкой махать. Тут глазомер нужен, и сноровка. И первые полчаса только и делал, что мучился — топор застревал в чурке или соскальзывал мимо.
— Не суетись, парень! — наставлял Иван Семёныч, наблюдая за моими потугами. — Дерево слушай! Видишь трещинку? Вот туда бей!
Но понемногу начал понимать, что главное не сила, а точность. Ритм ударов вошёл в кровь, морозный воздух бодрил лучше любого кофе. Деревья скрипели вокруг, а птицы прыгали по веткам. К вечеру же я переколол целую поленницу. Руки гудели, но внутри гордость распирала.
— Молодец, Сенька! — похвалил старик, отсчитывая деньги крупными пальцами. — Завтра к Марье Петровне загляни — ей тоже помощь нужна.
И я его послушал, да обошёл полдеревни за несколько дней. У Марьи Петровны — дрова рубил, дорожки от снега освобождал. У деда Фёдора — в сарае сено ворочал, чуть не задохнулся в сене и пыли. У тёти Клавы — воду из колодца таскал, ведро за ведром, пальцы гудят, плечи ломит. Каждый день приносил мне два-три рубля. К концу недели в кармане у меня звенело десять советских рублей — по тем временам для студента деньги почти царские.
Но самая интересная работа поджидала меня в магазине «Продукты». Хозяйничала там все та же Тамара Львовна — на губах алая помада, а духи такие, что за три метра кружится голова.
— Сенька, слышала, подрабатываешь? — словила она меня у прилавка, когда я пришёл за хлебом. Глаза прищурила, улыбается лукаво. — А не хочешь мне помочь? Машины разгружать некому. Два рубля в день плачу.
— Конечно, Тамара Львовна! Когда начинать?
— Завтра к восьми утра. Привезут товар из района.
Потому утром я уже стоял у магазина — руки мерзли, но внутри был азарт. Тамара Львовна суетилась в синем халате и на щеках играл румянец.
— Вот и мой помощник! — смеётся звонко. — Сейчас машина подъедет, покажешь свою силу.
И вскоре ГАЗ-53 рявкнул мотором и остановился у крыльца. Водитель — мужик с усами и прокуренным голосом — вылез из кабины, закурил сигареты.
— Тамара Львовна! Товар привёз! Где разгружать?
— Да вот, Сенька поможет! Парень крепкий, из училища!
Мы с водителем схватились за ящики с консервами, мешки с крупой, коробки с печеньем. Спина мокрая, руки гудят, но приятно — чувствуешь себя нужным. Настоящее же веселье начиналось, когда магазин открывался для покупателей и Тамара Львовна превращалась в артистку. Голоса, улыбки, жесты — всё было по делу.
— Тамара Львовна! А колбаса Докторская будет? — тётя Маша пристально смотрела из-под очков.
— Ой, Машенька, не привезли сегодня… Но есть «Любительская» — пальчики оближешь! Держи кусочек на пробу.
— А почём?
— Для тебя — два восемьдесят! Специальная цена для учителей!
В другой раз бабушка Дуся заглянет.
— Тамара Львовна, внуки из города приехали, а у меня ни сладкого, ни вкусного…
— Дусенька! — Тамара Львовна нагибается через прилавок, заглядывает бабушке в глаза. — Возьми тушёнку, макароны «Ракушки» — детвора любит! И вот тебе конфеты «Мишка на Севере». Праздник устроишь!
— А денег хватит? У меня только пятёрка…
— Хватит! Для хороших людей у меня всегда найдётся скидочка.
Тамара Львовна умела каждого разговорить. Вечером же мы вдвоём закрывали магазин. Я усталый, но довольный. А она смотрит на меня внимательно.
— Сенька… Торговля — это не просто продать банку тушёнки или кусок колбасы. Это искусство! Тут главное — человека почувствовать. Видел сегодня глаза Дуси? Вот это и есть настоящая работа.
А когда я шёл домой по морозной улице, а в голове крутились её слова и запах свежего хлеба из магазина. В училище нас муштровали — командуй, решай, не сомневайся. А тут, в обычном деревенском магазине, я учился совсем другому — понимать людей, чувствовать их настроение и боль.
Каникулы же быстро катились к финалу. И вечерами я сидел у печки — жара от неё такая, что щеки горят, а в ладони звенят честно заработанные рубли. Перебираю их пальцами, слушаю звон монет и думаю — каким же я был глупым пару недель назад! Баня научила меня не рваться вперёд с голой грудью — силы надо рассчитывать. И еще работа показала цену каждому рублю — тут не схалтуришь, не отдохнёшь. А разговоры с односельчанами открыли простую истину — настоящая сила не в том, чтобы грудь колесом и кулаки на стол. Сила — это когда помогаешь другому, даже если никто не видит.
И пусть вскоре мне снова в училище, но теперь я вернусь другим человеком, который еще кое-что понял про жизнь. В кармане лежат мои деньги, а в душе — шумит надежда на лучшее.
Январь
1986 год
На мысе Канаверал во Флориде стоял холод, непривычный для этих широт — он сковал стартовую площадку 39B. Ртуть замерла на отметке минус два. «Челленджер» вздымался в сизое небо — белоснежный гигант, окутанный облаками пара от застывающей влаги. Он был похож на ледяную статую надежды, созданную людьми, которые верили, что смогут покорить космос.
Внутри кабины стояла напряжённая тишина. И среди нее только короткие команды и щелчки переключателей. Командир Фрэнсис Ричард Скоби — Дик для своих — скользил взглядом по приборам, его рука двигалась быстро и точно, будто он родился в этом кресле.