— Может, сгорели?
— Золото не горит, Курт. Камень тем более. — Крюгер повернулся к нему лицом. — Кто-то забрал их с места катастрофы. Вопрос — кто? И зачем?
Штайнер подошёл к ним, держа в руках металлический обломок.
— Капитан, взгляните на это.
Крюгер взял находку. На металле были выгравированы странные символы — ни немецкие, ни латинские. Что-то древнее, чужое.
— Это с грузовика?
— Нет, сэр. Нашёл в стороне от обломков. Будто кто-то выронил на бегу. — Штайнер замялся. — И ещё кое-что — следы ведут от эпицентра вверх по склону.
— Следы? Человеческие?
— Не совсем… Слишком глубокие для обычного человека. И шаг широкий… — молодой полицейский сглотнул, глаза бегали по земле. — Словно кто-то очень высокий нёс тяжёлый груз.
У Крюгера по спине пробежал холодок. Сорок лет службы научили его доверять не только глазам, но и внутреннему зверю.
— Куда ведут следы?
— Уже проверил, — Штайнер указал вверх по склону. — К старой горной дороге. Там они обрываются. Как будто… как будто тот кто-то просто исчез.
— Или просто сел в машину и укатил, — Мюнх пожал плечами, будто речь шла о походе за хлебом.
— Тогда где следы шин? — резко парировал молодой полицейский. Голос его дрожал — то ли от холода, то ли от напряжения.
Вопрос повис в воздухе, как сигаретный дым. Крюгер снова глянул на обломок с чуждыми символами. В багровом закатном свете они будто дышали, пульсировали под кожей металла.
— Капитан… — Мюнх щёлкнул окурком, растоптал его о камень. — Может, пора дергать федералов?
— Нет, — Крюгер спрятал находку в карман и посмотрел на коллегу исподлобья. — Сначала сами разберёмся. А уж потом решим, кому это отдавать.
Он говорил спокойно, но внутри всё сжималось. Дело не для обычной полиции — слишком много теней, слишком много дыр в реальности. Слишком много запаха чужого золота. И когда остальные ушли вниз грузить мешки, да оформлять протоколы, Крюгер остался на краю обрыва. Ветер бил в лицо ледяными ладонями. Альпы молчали — каменные стены, вечные стражи чужих секретов.
Где-то там, в лабиринтах снега и скал, бродила тень с золотой короной на голове. И кто-то очень богатый уже потирал руки в ожидании своей покупки. Капитан же вытащил из кармана обломок. Символы светились в сумерках тусклым, почти неземным светом. «Есть двери, которые лучше не открывать», — мелькнула мысль. — «И сделки, за которые расплачиваются не деньгами».
Но было поздно… Дверь уже распахнулась настежь. Сделка заключена! Теперь оставалось только ждать — какую цену придётся заплатить за жадность, которая старше всех законов.
Глава 10
Я стоял у окна казармы и смотрел, как последние листья — жёлтые, словно старые письма, срывались с голых ветвей. Они кружились, падали, исчезали, будто мечты, которые давно пора списать в утиль. Вот и четвёртый курс — последний… Летние каникулы остались где-то за горизонтом прежней жизни — той, где ещё можно было позволить себе роскошь забыться, не думать ни о баллистике, ни о тактике, ни о завтрашнем дне.
— Семёнов! — рявкнул старшина так, что стекло дрогнуло. — Построение через пять минут!
Я обернулся и заметил, как мои братья по несчастью тоже собирались в спешке. Коля Овечкин натягивал форму на свои плечи-бревна. Паша Рогозин, длинный как антенна радиостанции «Р-105», гнулся пополам, затягивая берцы так, будто собирался в разведку за линию фронта. А Лёха Форсунков жевал что-то невнятное — его челюсти работали чётко и неумолимо, как секундомер на экзамене.
— Опять вождение, — проворчал Коля, поправляя ремень. — Третий раз за неделю. Может, уже на танки пересадят?
— А ты хотел на курорт? — я скривил улыбку. — Четвёртый курс, Коль. Теперь нас учат не жить, а выживать.
Паша выпрямился, хрустнув суставами.
— Сенька дело говорит. Слышал вчерашнего Кислицына? «Через полгода будете командовать мужиками, которые старше вас на десять лет. Если плохо учиться, то…».
— … они могут умереть, — закончил я фразу. — Помню!
Мы вышли на плац. Ветер резал по-живому, но мороз был не страшен — страшнее груз ответственности, который давил между лопатками сильнее любого рюкзака ОЗК. Раньше вечера были мои — спортзал, книги, разговоры до отбоя. Теперь каждая минута уходила на уставы и матчасть — зубришь до одури, пока буквы не плывут перед глазами.
— Товарищи курсанты! — голос майора разрезал воздух, как сапёрная лопата глинистую землю. — Сегодня практика — вождение МТ-ЛБ и самоходок «Гвоздика». Кто вспомнит разницу между гусеничной и колёсной техникой?
Я поднял руку первым — не ради галочки в журнале, а потому что только знание отделяло нас от хаоса.
— Семёнов!
— Товарищ майор! Гусеничная техника разворачивается дифференциально — тормозишь одну гусеницу и машина поворачивает. Колёсная же рулит передними колёсами. Радиус поворота у гусениц меньше, зато на асфальте манёвренность хуже.
— Верно. Сегодня прочувствуете это на собственной шкуре.
Технический же парк встречал нас запахом солярки и металла. Лёха шагал рядом со мной и я заметил, как он нервно сглатывает слюну. За лето он стал шире в плечах, но техника для него была чем-то вроде загадки без ответа.
— Сень… — прошептал он, будто боялся спугнуть удачу. — Если я опять заглохну на подъёме?
— Не заглохнешь, — сказал я твёрдо, хотя сам не был уверен даже наполовину. — Главное — чувствуй машину. Она живая, слышишь? У каждой свой характер — одной ласку подай, другой строгость.
— Легко сказать, — вздохнул Лёха, глядя на меня снизу вверх. — У меня с характерами вообще беда.
— Зато с едой у тебя проблем нет, — Коля, услышав наш разговор, фыркнул. — Ты бы видел себя вчера за ужином — будто последний раз в жизни ел.
У техпарка тем временем нас уже ждал прапорщик Зудин — человек, способный одним взглядом заставить танк заскулить.
— Так, орлы! — рявкнул он так, что у меня в груди дрогнуло. — Сегодня ваша задача — не угробить технику! МТ-ЛБ — машина капризная, но справедливая. С ней по-хорошему и она тебя довезёт. А начнёшь дурить — закопает в грязи, потом неделю откапываться будете!
Я подошёл к своей машине — серой, угловатой, пахнущей соляркой и холодным металлом. Провёл ладонью по броне. Лёд под пальцами, но этот холод был настоящей силой — силой, что может спасти или уничтожить.
— Семёнов! Ты первый! — гаркнул Зудин. — Покажи этим балбесам, как надо.
Я забрался в тесный люк механика-водителя. Здесь пахло маслом и потом, здесь всё было моим. Завёл двигатель — тот зарычал, как медведь, которого разбудили не вовремя. Включил передачу, отпустил сцепление и машина послушно двинулась вперёд.
Полоса препятствий — подъём, спуск, разворот на сто восемьдесят, задний ход между колышками. Я всё делал на автомате — руки и ноги сами знали своё дело. А в голове крутились совсем другие мысли, что чуть больше чем через полгода, мне доверят людей и любая ошибка может стоить жизни. После чего вылез из машины — товарищи смотрели на меня по-новому. В их глазах мелькала зависть и что-то вроде уважения. Коля же хлопнул меня по плечу.
— Ты как это делаешь, Сень? Как будто родился в этой железяке.
— Просто слушаю её, — пожал я плечами. — Машина сама подсказывает, если уши не затыкать.
Следом настала очередь Лёхи. Он полез в люк, а я видел — руки дрожат так, что даже рычаги жалко. Завёл двигатель, но тот закашлялся и заглох на первом же подъёме.
— Форсунков! — взревел Зудин так, что птицы вспорхнули с проводов. — Ты сцепление отпускаешь или бросаешь его к чёртовой матери⁈
Лёха попробовал ещё раз и опять заглох. Уши у него пунцовые — значит, парень на грани.
— Разрешите показать? — обратился я к прапорщику.
— Давай уже, спаситель техники! — Зудин махнул рукой.
Я залез рядом с Лёхой в тесный люк.
— Слушай внимательно, — сказал я ему тихо. — Сцепление — это не выключатель. Это живая связь между двигателем и гусеницами. Чувствуешь момент? Вот сейчас плавно добавь газу. Не дёргайся, а будто кота гладишь. Лёха кивнул и попробовал снова. Машина послушно тронулась и взяла подъём. На лице у него расползлась настоящая улыбка.
— Получилось! Спасибо тебе, Сень!
— Рано радуешься, — хмыкнул я. — Впереди ещё спуск.
Но Лёха справился и со спуском — не идеально, но главное без ошибок. Это был его маленький бой. Ну а после вождения нас согнали на лекцию по боеприпасам и взрывчатым веществам. Майор Третьяков — сухой человек с жёстким взглядом и шрамом на щеке рассказывал нам о новых типах снарядов. Его голос был твёрд и резок, как затвор автомата.
— Запомните, если ошибся с боеприпасом, то второго шанса не будет ни у вас, ни у ваших подчинённых…
Мы слушали внимательно. Теперь каждая минута учёбы пахла не только потом и соляркой, но и будущей ответственностью.
— Товарищи курсанты, — майор Третьяков чеканил слова, словно отдавал приказы на плацу, — кумулятивный снаряд БК-14М устроен иначе, чем обычный осколочно-фугасный. Смотрите сюда! — он ударил указкой по схеме на доске. — Воронка из меди формирует узкий поток взрывных газов. Такой заряд прожигает броню до четырёхсот миллиметров толщиной.
Лёха сидел рядом, лихорадочно выводил каракули в тетради и косился на меня — явно тонул в технических подробностях. И я тихо придвинул к нему свою схему. Кружок, стрелка, подпись — всё просто.
— Смотри, — прошептал я, — тут не во все стороны бахает, а прямо в одну точку. Как будто не кулаком бьёшь, а шилом колешь.
В глазах Лёхи мелькнул проблеск понимания.
— А нам-то это зачем? — шепнул он. — Мы же артиллеристы, не танкисты.
— Потому что мы должны знать, что наши снаряды делают с целью, — ответил я. — Как иначе выбирать боеприпас под задачу?
— Семёнов! — майор резко обернулся. — Раз у вас такой живой интерес, объясните нам принцип действия подкалиберного снаряда!
— Товарищ майор! — я поднялся из-за парты. — Подкалиберный снаряд — это болванка с сердечником из вольфрама или обеднённого урана. Он плотнее стали и летит быстрее обычного снаряда. Броню пробивает не взрывом, а чисто кинетикой — скоростью и массой.