— Товарищ капитан… — пальцы Александрова нервно теребили пуговицу. — А если с этим грузом действительно что-то не так? Что если матросы не врут и там внизу… что-то происходит.
— А ты веришь в проклятия, Александров? — Ершов подошёл к иллюминатору.
— Не знаю, товарищ капитан, но я верю своим глазам.
— А я верю приказу, — жёстко отрезал Ершов. — И тем деньгам, что нам обещали. Рыбаков пообещал каждому из нас сумму за молчание — хватит на десять лет жизни без забот.
— А если что-то пойдёт не так? — Дорохов поднял голову.
— Тогда никого из нас уже не будет. Академик умеет закрывать вопросы навсегда, — отрезал Ершов.
В этот момент в дверь постучали резко и требовательно. Вошёл радист Смирнов.
— Товарищ капитан… — голос его дрожал. — В машинном отделении… Кочегар Иванов…
Орлов резко поднялся со стула.
— Что с Ивановым?
Смирнов сглотнул.
— Он мёртв. Лежит возле саркофага… Глаза открыты, а из них течёт чёрная жидкость…
Тишина опустилась в каюте тяжёлым свинцом и Ершов аккуратно поставил стакан на стол.
— Орлов, Александров — со мной в машинное! Остальные — по местам. И ни слова экипажу!
Машинное же встретило их запахом озона и чего-то сладкого, тягучего. Иванов лежал у саркофага, раскинув руки. Глаза широко открыты, а из орбит сочится чёрная смола.
Александров отшатнулся.
— Господи…
Орлов посмотрел на него холодно.
— Здесь нет Бога, а только то, что мы загрузили на борт.
Ершов приблизился к саркофагу. Крышка приоткрыта — едва заметно, но достаточно, чтобы увидеть мумию.
— Кто открывал? — голос Ершова звенел льдом.
Александров едва дышал.
— Никто… Я сам проверял замки перед вахтой…
Ершов потянулся к крышке — и тут Орлов перехватил его за запястье железной хваткой.
— Не трогай! Не надо!
— Почему? — Ершов смотрел ему прямо в глаза.
Орлов помрачнел.
— В сорок третьем я видел такое под Сталинградом. Наши откопали немецкий склад с трофеями из музеев Европы. Кто прикасался к древностям — умирал вот так же. С чёрными глазами…
Ершов выдернул руку из хватки Орлова.
— Суеверия, Орлов! На флоте от них одни беды.
— А Иванов? — Орлов не отступал. — Его убила не пуля и не труба.
Тем временем тело ло кочегара вынесли на палубу. Обернули его в брезент и придавили железным ломом — по морскому закону. Ершов читал над ним короткую речь, но слова отдавались пустым эхом. Мысли были где-то далеко и связаны они были с Рыбаковым. Академик предупреждал, что артефакты особенные, но не сказал, насколько…
Ну а этим же вечером нашли Смирнова мёртвым в радиорубке. Те же чёрные потёки из глаз. И затем к утру полегли ещё двое матросов.
Кузнецов ворвался в каюту без стука, дверь едва не слетела с петель.
— Капитан! Экипаж на грани бунта. Требуют выбросить проклятый груз за борт!
— Не выбросим, — Ершов даже не поднял глаз. — За это заплачено слишком много.
— Тогда мы все трупы, — голос Кузнецова дрожал.
— Возможно, но приказ есть приказ.
Кузнецов сел напротив и плечи опустились.
— Сергей, мы с тобой пятнадцать лет вместе служим. Скажи честно — оно того стоит?
Ершов молча открыл сейф и достал фотографию — сталинская высотка, квартира-музей, антиквариат на каждом шагу. Статуи, полотна, рукописи в золочёных рамах.
— Это коллекция Рыбакова, — тихо сказал он. — Всё, что официально не существует — золото скифов, византийские иконы, египетские папирусы… Всё украдено, куплено или спрятано. Теперь там будет саркофаг Ахирама.
— А мы? — голос Кузнецова звучал глухо.
— А мы получим свою долю. Если доберёмся живыми…
— А если нет?
— Нас заменят другими.
— Знаешь, что я думаю? — Кузнецов поднялся. — Рыбаков не коллекционер. Он ищет что-то конкретное. И этот саркофаг — часть его поисков.
— Может быть, — пожал плечами Ершов. — Но это уже не наше дело.
— Наше, Сергей! Потому что мы везём это проклятие.
На этом он и закончили, а к третьим суткам на борту осталось семь человек из двадцати. Лодка стала плавучим склепом. Ершов приказал опечатать машинное отделение — туда больше никто не спускался.
После чего Дорохов пришёл к нему ночью.
— Товарищ капитан… Может, связаться с Москвой? Доложить о потерях?
Ершов усмехнулся горько.
— И что скажем? Что нас косит древняя мумия? Нас расстреляют за саботаж.
— Тогда что делать?
— Доплыть до Калининграда, сдать груз и забыть об этом.
Но забыть не получилось… В последнюю ночь Ершов всё-таки спустился в машинное отделение. Он знал, что это безумие, но остановиться уже не мог. Саркофаг стоял посреди отсека, окружённый мёртвыми телами. Крышка была открыта настежь. Внутри — мумия на истлевших пеленах.
Ершов медленно протянул руку к мумии и перед глазами промелькнул древний Библос, финикийские корабли под пурпурными парусами, царь Ахирам на троне из слоновой кости.
А очнулся он уже у причала в Калининграде. Лодка стояла, словно выдохлась после долгого кошмара. На берегу уже стоял Рыбаков — высокий, седой, в дорогом импортном пальто, несмотря на ветер. Рядом двое в штатском — лица каменные, руки в карманах и по взгляду ясно, что не грузчики.
— Капитан Ершов? — Рыбаков шагнул навстречу, протягивая ладонь. — Благодарю за службу. Груз в порядке?
— В порядке, — голос Ершова был хриплым, будто он проглотил стекло. — А вот экипаж…
Рыбаков перебил жёстко, не моргнув.
— Экипаж получит достойные похороны. А вы — своё вознаграждение. И новое назначение. Подальше от Москвы
Саркофаг же и диадему быстро погрузили в чёрный фургон с неприметными номерами. Рыбаков лично проверил крепления. И Ершов решился.
— Академик… Что вы собираетесь делать с этим?
— Изучать, капитан. В моём музее есть особое помещение. Там этим вещам будет безопасно. И нам тоже…
После чего фургон умчался, словно его и не было. А Ершов остался на пустом причале. В кармане тяжело лежала пачка денег — больше, чем он держал в руках за всю свою жизнь. Но деньги казались холодными и липкими, как кровь мёртвых матросов…
Временем позже
Дом академика Рыбакова на Кутузовском проспекте ничем не выделялся среди сталинских высоток. И только те, кто знал, понимали, что за этими стенами скрывается коллекция, о которой не пишут в каталогах Эрмитажа. Коллекция, которую официально не существовало.
Елизавета Борисовна Рыбакова спускалась по мраморной лестнице в подвалы — связка ключей звенела в её руке. Двадцать пять лет, свежая кандидатская по искусствоведению, и наконец отец позволил ей войти в запретный мир.
— Помни, Лиза, — сказал он, протягивая ключи, — то, что ты увидишь здесь, никогда не должно выйти за эти стены. Никогда! Ты меня слышишь?
Она кивнула. Для неё Борис Николаевич был больше, чем отец и академик. Он был охотником за невозможным, человеком, который умел находить то, о чём другие даже не догадывались — и прятать это глубже всех архивов.
Подвал оказался лабиринтом — гулкие своды уходили в темноту, а полки ломились от древностей. Елизавета сразу поняла, что отец расширил подвалы за счёт соседних зданий. Получился подземный дворец. Витрины вдоль стен — античные статуи с выбитыми глазами, византийские иконы с потемневшими ликами, скифское золото, тяжёлое как сама история. А в углу саркофаг из Египта — старый, дедовский.
— Господи… — прошептала Лиза. — Сколько же здесь всего…
Она шагала между экспонатами и вдруг увидела его… В центре зала на постаменте возвышался саркофаг — новый и недавно доставленный. Крышка закрыта наглухо, но даже так от него веяло тревогой. А рядом в отдельной витрине лежала диадема. Лиза подошла ближе, взгляд приковала табличка — «Саркофаг царя Ахирама. Библос, X век до н.э. Дар анонимного коллекционера».
— Дар… — усмехнулась она тихо. — Конечно, дар…
Девушка знала методы отца — честных находок в этой коллекции не было. Всё добыто ночью, всё куплено за чужие деньги и чужую кровь. Лизе казалось, что стоит протянуть руку и коснуться золота… и что-то изменится навсегда.
— Нет, — выдохнула она вслух. — Не надо.
Правила отца были просты — смотри, сколько хочешь, но не тронь. Особенно новые поступления. Особенно те, что попали сюда через чёрный ход истории. Елизавета резко отвернулась от саркофага и зашагала к выходу. А за спиной что-то скрипнуло — еле слышно, будто мышь пробежала по камню.
Она обернулась… Саркофаг стоял как прежде — массивный, неподвижный, с плотно пригнанной крышкой. Всё было на своих местах. Но Елизавета почувствовала, что-то сдвинулось. Незаметно, но необратимо. Она поспешила наверх. Защёлкнула замок и повесила связку ключей на гвоздь у двери. Пальцы же дрожали так, что едва не уронила ключи.
— Чепуха, — попыталась усмехнуться она, но голос прозвучал глухо. — Просто нервы.
А тем временем внизу, в подвале московской высотки, во тьме и сырости, саркофаг медленно менял положение. Крышка не шелохнулась, но сам он будто вставал на ноги — из горизонтали в вертикаль. Как будто тот, кто лежал внутри, решил вернуться. Диадема же во витрине светилась всё ярче. В московской ночи просыпалось что-то старше любого города, что-то забытое и голодное. То, что спало три тысячи лет и теперь требовало продолжения…
Декабрь
1987 год
Снег сыпался на Красную площадь с той же ледяной безразличностью, что и триста лет назад, когда слово «ядерная» к зиме не имело никакого отношения. Валентин Фалин крепко прижимал к груди папку с документами — под пальцами хрустел картон. В сорок шесть он научился читать историю по складкам на лицах коллег, но сегодня даже этот навык давал сбой.
— Товарищ Фалин! — позвал Анатолий Черняев, поднимаясь по скользким ступеням Кремля. — Вы тоже не сомкнули глаз?
— Кто вообще спит накануне конца света? — Фалин усмехнулся. — Или, может, начала чего-то нового. Еще не решил.