— Товарищ лейтенант, мне показалось, что механизм заедает!
— Показалось! Отойди от орудия!
Но было поздно — Смирнов попытался что-то подкрутить в тот момент, когда Кузнецов подавал команду на выстрел. Механизм сработал, но рука Смирнова оказалась не там, где надо. Крик! Кровь! И понимание того, что еще один пацан заплатил за свою глупость.
— Медик! — заорал Колька, будто ополоумел от неожиданности.
Но медика не было рядом. Был только я, Колька, Карим и Кузнецов, который стоял белый как полотно и смотрел на то, что осталось от руки Смирнова.
— Жгут! Быстро! — я бросился к рядовому.
Пацан был в сознании, но в шоке. Смотрел на свою руку и не понимал, что произошло.
— Мама… — прошептал он. — Мама, больно…
— Потерпи, дружище. Потерпи. Сейчас все будет хорошо, — говорил я, зная, что вру. Ничего хорошего не будет. Рука была оторвана почти полностью.
Карим молча помогал мне накладывать жгут. Его лицо не выражало ничего, но руки дрожали. Даже у таких матерых, как он, есть предел.
— Коль, вызывай вертолет! Срочно!
— Уже вызвал!
Но Смирнов умер через десять минут. Просто закрыл глаза и умер. Тихо, без криков, без последних слов. Как-то очень буднично. Восемнадцать лет, и все. Конец истории.
— Сука, — сказал Кузнецов. — Сука, сука, сука!
— Хватит, — остановил его Карим. — Мертвых не воскресишь.
— А колонна? — спросил Колька.
Я посмотрел на радиостанцию. Связь молчала. Значит, прорвались. Наша огневая поддержка помогла. Смирнов умер не зря. Хотя какая разница? Он все равно умер.
— Сенька, — Колька подошел ко мне, — а ты не думаешь, что мы все тут сдохнем?
— Думаю. Каждый день думаю. И знаешь что? Это нормально. Ненормально не думать об этом.
— И как ты с этим живешь?
— А никак. Просто живу. День за днем. Выстрел за выстрелом. И стараюсь, чтобы таких, как Смирнов, больше не было.
Через час же прилетел вертолет за телом. Пилот, старший лейтенант с усталыми глазами, молча помог нам загрузить Смирнова.
— Сколько ему было? — спросил он.
— Восемнадцать.
— Черт! У меня сын такого же возраста.
— А ты ему про боевые действия рассказываешь?
— Что рассказывать? Что восемнадцатилетние пацаны умирают от собственной глупости? Что героизм — это когда ты просто стараешься не сдохнуть до завтра?
— Расскажи. Пусть знает.
Вот и весь разговор — вертолет вскоре улетел. А вот мы остались. Карим молча убирал кровь с орудия. Кузнецов курил, глядя в никуда. Колька что-то писал в блокноте — наверное, письмо домой.
— А знаешь, Сенька, — сказал он, не отрываясь от блокнота, — я понял одну вещь. Мы тут не для того, чтобы кого-то победить. Мы тут для того, чтобы понять, что такое жизнь. И что такое смерть.
— Да плевать я уже хотел на все это и на подобные размышления, — усмехнулся я. — Я думаю проще. Мы тут для того, чтобы выжить. И чтобы наши выжили. Все остальное — лирика!
— Может, и так. Но Смирнов-то не выжил.
— Смирнов был дурак. Добрый, честный, молодой, но дурак. А дуракам здесь не место.
— Жестко ты, Семенов.
— Справедливо. Жестко, но справедливо.
Радиостанция снова затрещала. Новая колонна, новая цель, новая стрельба. Битва продолжалась. Без Смирнова, но продолжалась.
— Ладно, мужики, — сказал я, поднимаясь. — Работать надо. Смирнова уже не вернешь, а живых еще можно спасти.
И мы снова стали работать, потому что кто-то должен это делать. Но может быть завтра кто-то другой будет вспоминать нас так же, как мы сегодня вспоминаем Смирнова. Что ж, одним словом — война та еще циничная сука…
А тем временем…
— Духи активизировались. Разведка докладывает о движении в районе кишлака Джангалак. Будьте готовы к неожиданностям, — сообщило мне командование.
Неожиданности — просто смешно! Здесь каждый день — сплошная неожиданность. То снайпер подстрелит часового, то мина взорвется под ногами, то засада из-за камня. Привыкаешь жить в постоянном напряжении. Так что через час мы уже были на позиции. И Кузнецов расставлял орудия с привычной сноровкой.
— Сержант, связь с колонной есть?
— Есть, товарищ лейтенант. Идут по графику.
Я достал бинокль и осмотрел дорогу внизу. Серпантин петлял между скал, как раненая змея. Идеальное место для засады. Духи это понимали не хуже нас. Колонна же показалась около полудня. БТРы ползли медленно, осторожно. Водители знали — одна ошибка, и машина полетит в пропасть. А груз… груз действительно был важный. Я видел, как напряженно держались десантники на броне.
— Семенов, как дела? — раздался в рации голос Ползункова.
— Пока тихо, товарищ майор. Колонна проходит нормально.
— Не расслабляйся. У меня плохое предчувствие.
У него всегда плохое предчувствие. Первые выстрелы раздались, когда колонна была в самом узком месте ущелья. Духи открыли огонь с противоположного склона — классическая тактика. Бить по растянутой колонне, не давая развернуться.
— Огонь! — скомандовал я. — По координатам 347–521!
Наши гаубицы заговорили. Снаряды ложились точно, но духи были хитрые. Они стреляли короткими очередями и сразу меняли позиции.
— Товарищ лейтенант! — крикнул Кузнецов. — Сзади движение!
Я обернулся и похолодел. По склону за нашими спинами ползли фигуры в грязных халатах. Человек двадцать, не меньше. Как они сумели подобраться незаметно?
— Засада! — заорал я в рацию. — Нас окружают!
Но связь молчала. Видимо, духи глушили частоты. Или просто повезло им — иногда техника подводит в самый неподходящий момент. Кузнецов уже разворачивал пулемет. Парень работал быстро, без лишней суеты. Но я видел — времени у нас мало. Духи были уже в ста метрах.
— Сержант, отходим к БТРу! — крикнул я. — Прикрывай!
Мы начали отход. Кузнецов стрелял короткими очередями, я бросал гранаты, но духи наседали. Они знали — если захватят высоту, колонна внизу окажется в ловушке. И тут я заметил — один из моджахедов обходит нас слева, а у него в руках красовался РПГ. Если он выстрелит по Кузнецову…
Времени на размышления не было. Я рванул влево, на перехват. Дух меня не заметил — был слишком сосредоточен на цели. Я ударил его прикладом по голове. Он упал, но РПГ остался цел.
— Кузнецов, ложись! — заорал я и выстрелил из гранатомета по группе духов.
Взрыв накрыл их всех. Но и нас оглушило — слишком близко было.
— Живой? — спросил я у сержанта.
— Живой, товарищ лейтенант. Спасибо.
Спасибо… Ха-ха-ха! Как будто я делал что-то особенное. Просто работа такая — не давать убивать своих людей.
Бой продолжался еще полчаса. Духи отступили, когда поняли — легкой добычи не будет. Колонна прошла, потеряв только один БТР. А ведь могло быть хуже! Так что, благополучно тем же вечером, Ползунков нашел меня у костра.
— Хорошо сработал сегодня, Семенов.
— Работа такая, товарищ майор.
— Кузнецов рассказал, как ты его спас. Представлю к награде.
Награда — еще одна железка на грудь. Как будто от этого все это дерьмо закончится быстрее.
— Не стоит, товарищ майор. Я делал то, что должен.
Ползунков посмотрел на меня внимательно.
— Знаешь, Семенов, ты изменился за эти месяцы. Стал жестче.
— А разве здесь можно остаться мягким? — я уже действительно начал забывать свое прошлое. Я чувствовал себя машиной у которой есть задачи и ничего более!
— Нет, наверное, нельзя. Но главное — не потерять человечность.
Человечность — слишком красивое слово. Только, что это такое в условиях боевых действий? Когда каждый день приходится выбирать — убить или быть убитым? Ночью же я долго не мог заснуть. Думал о том дне, о Смирнове, о духах, которых мы убили. У каждого из них была семья, дети, мечты. Но они стреляли в нас, а мы — в них… И вдруг меня из мыслей вырвали Карим — он подсел ко мне.
— Не спится?
— Не спится.
— Думаешь о сегодняшнем?
— Думаю.
— Знаешь, что я понял здесь? — сказал старшина. Как будто я его спрашивал об этом… Пфф! Мне если честно, было плевать, но я промолчал. — Эта бойня не делает людей плохими или хорошими. Она просто показывает, кто есть кто на самом деле.
— И кто я, по-твоему?
— Ты? Ты нормальный мужик, Семенов. Который не бросает своих. Этого достаточно.
Может, он и прав. Может, и правда достаточно просто не бросать своих. Все остальное — философия для мирного времени.
Ну а утром нас снова подняли рано. Новый день, новые задачи. Мы продолжали воевать, потому что другого выбора у нас не было…
Февраль
1988 год
Виктор Семенович Чебриков затянулся сигаретой и посмотрел на заснеженную площадь через окно кабинета. Пепел упал на папку с грифом «Совершенно секретно». Председатель КГБ не спешил стряхивать его — пусть полежит, как и вся эта история с Карабахом.
— Товарищ Чебриков, — секретарша просунула голову в дверь, — вас ждет товарищ Разумовский.
Георгий Петрович вошел с видом человека, который уже неделю не спал нормально. Заместитель заведующего отделом организационно-партийной работы ЦК выглядел измотанным.
— Ну что там у вас в Карабахе? — Чебриков не поднял головы от документов.
— Полная, чтоб ее… Виктор Семенович. Извините за выражение.
— А что, есть другие выражения для этой ситуации?
Разумовский сел в кресло, достал сигареты «Мальборо» — трофей из последней командировки в Югославию.
— Двадцатого февраля в Степанакерте собрался внеочередной пленум областного совета. Требуют передать область Армянской ССР. Представляете?
— Представляю. А что наши?
— Наши молчат. Горбачев говорит о демократизации, гласности. А тут такое…
Чебриков усмехнулся, но без радости.
— Михаил Сергеевич всегда был оптимистом. Думал, что можно одновременно и волков накормить, и овец сохранить.
— Вчера звонил Демирчян из Еревана. Армяне требуют поддержки. Сегодня — Везиров из Баку. Азербайджанцы в ярости.
— И что вы им сказали?