— Ложись! — кричу, но поздно.
Мир взорвался. Звон в ушах, пыль, крики. Карим лежит неподвижно, из-под него темная лужа растекается. Кузнецов корчится, держась за ногу. А Колян… Колян сидит, прислонившись к камню, и смотрит на свой живот. Там, где должна быть одежда, теперь просто месиво из ткани и крови.
— Сенька… — хрипит он, — кажется, меня зацепило.
Зацепило. Да его почти пополам разорвало, а он говорит «зацепило». Вот же оптимист проклятый. Автоматные очереди все ближе. Духи поднимаются в атаку. И логика подсказывает мне — беги, пока цел. Но логика и дружба — вещи несовместимые.
— Кузнецов, можешь двигаться? — кричу сержанту.
— Нога не слушается, товарищ лейтенант!
— Тогда ползи к ущелью! Там укрытие!
Сам хватаю Коляна под мышки. Он тяжелый, скользкий от крови. Тащу его к расщелине в скалах, а пули свистят над головой как злые осы.
— Брось меня, Сенька, — шепчет друг. — Сам уходи.
— Заткнись! Еще домой доберемся, будешь матери рассказывать, как героем был.
— Какой из меня герой… — улыбается он слабо. — Обычный мужик, который хотел просто служить честно.
Но вскоре мы добираемся до расщелины. Сажаю Коляна спиной к камню, сам ложусь рядом с автоматом. Стреляю короткими очередями, экономлю патроны. Духи осторожничают, но время работает против нас.
— Сенька, — зовет Колян тихо.
Оборачиваюсь — он бледный как мел, губы синие.
— Что, брат?
— Помнишь, мы в училище мечтали стать генералами?
— Помню. Дурацкие мечты.
— Не дурацкие. Просто… не наши, — он закрывает глаза. — Передай матери, чтобы много слез не лила… И что я ее люблю.
— Сам передашь, когда домой вернемся.
Но Колян больше не отвечает. Его дыхание становится все реже, реже… И останавливается. Так что теперь сижу я рядом с мертвым другом, а в голове одна мысль — зачем? Зачем все это? Зачем мы здесь, в этих проклятых горах, убиваем и умираем за идеи, которые понимают только в Москве?
Достаю пистолет… Ствол холодный, тяжелый. Подношу к виску. Одно движение пальца — и никаких больше вопросов, никакой боли, никакого очередного плена. Но тут вижу ее — Аленку, мою дочку. Чего…? Она стоит передо мной в своем синем платьице, волосы заплетены в хвостики, а глаза серьезные.
— Папочка, — говорит она тихо, — не надо этого делать. Ты еще можешь помочь другим дяденькам.
Моя рука дрожит. По щекам текут слезы — первые за много месяцев.
— Аленка, доченька…
— Ты сильный, папа. Ты должен жить.
Опускаю пистолет. И видение исчезает, но слова остаются. Я хватаю рацию.
— Борт, борт, говорит Гром-один. Прием.
— Гром-один, говорит борт. Слушаю вас.
— Готовьтесь к работе по координатам. Но сначала дайте мне пять минут — проверю, нет ли живых.
— Понял, Гром-один. Ждем команды.
Выглядываю из-за камня. В соседнем ущелье кто-то отстреливается. Короткие очереди, профессионально. Наши. Перебегаю под огнем. Там Кузнецов и еще парочка наших рядовых.
— Товарищ лейтенант! — радостно кричит сержант. — Думали, вы погибли!
— Рано хоронить, Кузнецов, — я указываю рядовым на сержанта и мы перебинтовав его рану на ноге, подхватываем на руки. — А теперь быстро отходим.
И мы бежим на вертолетный шум. За спиной воют реактивные снаряды — другой борт работает по моим координатам. А уж когда я доставил всех своих к вертолету, вернулся за телом Овечкина. Я наотрез отказался уходить без него. И когда только его тело было загружено, а земля уходила вниз, я четко для себя осознал — мне уже никогда не стать прежним, как бы не старался.
Мне впервые в жизни захотелось убивать… Что-то внутри сильно поменялось… Слишком сильно и я не был к этому готов.
Годами позже
Сижу в своей однушке, смотрю в окно на декабрьскую муть. Снег с дождем, грязь по колено, типичная русская зима девяносто третьего. Курю и думаю о жизни. Прошло уже четыре года, как меня из Афгана вывели, а я до сих пор считаю — скольких я там убил. Сначала убивал, потому что был таков долг, а потом уже убил с пребольшим удовольствием сам и стал самым настоящим убийцей. И все из-за того, что Овечкин тогда погиб…
Но хватит об этом… Батя вот вчера опять мне звонил из Березовки, ворчал на меня за то, что военную карьеру забросил. Я ведь после Афгана отслужил в другой части положенный оставшийся срок и покончил с этим. И батя говорит, что это позор семье — мол, офицер должен служить до конца. А я ему что отвечу? Что я уже не тот человек, который уходил в армию? Что убийства меня переделали так, что теперь мне плевать на все эти условности?
Деньги же у меня есть, и немалые. Ставки на бокс — дело прибыльное, когда знаешь результаты наперед. Родителям дом отремонтировал, матери Кольки помог — совесть чиста. А что дальше? Вот тут-то и появился Витек Морозов.
Звонок раздался ровно в девять вечера. Я уже лег спать, но трубку взял сразу — привычка военная.
— Сенька, это Витек. Помнишь меня?
Еще бы не помнить. Витек Морозов, лейтенант, связист. Я его под конец боевых действий из-под обстрела в Панджшере вытащил, когда душманы нас накрыли. Сам пулю в плечо схватил, но парня спас.
— Помню, Витек. Что случилось?
— Встретиться надо. Дело есть интересное.
— Какое дело?
— По телефону не скажу. Завтра в семь вечера, кафе «Москва» на Тверской. Придешь?
— Приду.
И на следующий день я добрался до кафе пораньше, сел за столик в углу — тоже привычка. Витек появился минута в минуту, узнал его сразу. Повзрослел, конечно, но взгляд тот же — настороженный, военный.
— Сенька, — он протянул руку, — как дела?
— Живой пока. А ты как?
— Работаю в охране одной важной персоны, знаешь ли. Деньги очень неплохие, но работа специфическая.
Мы заказали по сто грамм, закусили. Витек долго молчал, крутил стакан в руках.
— Слушай, Семенов, ты же парень серьезный. И деньги у тебя есть, я знаю.
— Откуда знаешь?
— Да все знают про твои ставки на бокс. Везет тебе чертовски.
Я усмехнулся… Если бы он знал, насколько мне «везет» и почему.
— К чему ведешь, Витек?
— Есть одно дельце. Рискованное, но прибыльное. Очень прибыльное.
— Говори конкретнее.
Витек оглянулся, наклонился ближе.
— Я охраняю одного академика — Рыбаков фамилия, археолог. Так вот, у него есть кое-что интересное. Саркофаг древний, из Ливана. Стоит бешеных денег.
— И что?
— А то, что он собирается этот саркофаг тайно вывезти обратно в Ливан. На корабле. Груз ценный, охрана минимальная — не хочет лишнего внимания привлекать.
Я отпил водки, закурил. История становилась интереснее.
— Дальше.
— А дальше просто. Корабль идет через Черное море, делает остановку в Стамбуле. Там можно перехватить груз и исчезнуть. Турки вопросов лишних не задают, если деньги есть.
— Сколько стоит этот саркофаг?
— Миллионы долларов, Сенька. Настоящие миллионы.
Я молчал, обдумывая. Дело действительно рискованное, но соблазнительное. А главное — я знал, что в будущем такие древности будут стоить еще дороже.
— Почему ты мне предлагаешь? У тебя же есть свои люди.
Витек усмехнулся горько.
— Мои люди — это охранники с пивными животами. А мне нужен профессионал. Человек, который умеет воевать и не боится крови.
— Ты думаешь, дело дойдет до крови?
— Не знаю. Но лучше быть готовым.
— Дай мне подумать, — я допил водку и встал.
— Времени мало, Семенов. Корабль отходит через неделю.
— Позвоню завтра.
Дома же я долго сидел у окна, курил и размышлял. Деньги меня не особо волновали — у меня их и так хватало. Но что-то в этой истории цепляло. Может быть, тоска по острым ощущениям? После Афгана обычная жизнь казалась пресной, как вода без соли. А может, просто любопытство? Что это за саркофаг такой, что академик готов рисковать, вывозя его тайно? И почему Витек так уверен, что дело выгорит?
На следующий день я позвонил ему.
— Витек, я согласен, но хочу знать все детали.
— Встретимся сегодня вечером. Расскажу.
И мы встретились в том же кафе. Витек выглядел взволнованным, но довольным.
— Значит, так, — он достал блокнот, — корабль называется «Северная звезда». Сухогруз, старый, но надежный. Капитан — Петр Иванович Утяшев, мужик проверенный. За деньги готов на многое.
— Он в курсе?
— Пока нет, но я с ним поговорю. Главное — саркофаг будет в трюме, охрана минимальная. Рыбаков сам не поедет, пошлет своего помощника.
— Какого помощника?
— Молодой парень, аспирант. Трусливый, как заяц и проблем не создаст.
Я кивнул — план казался простым, может быть, даже слишком простым.
— А что потом? Как будем груз реализовывать?
— У меня есть контакты в Стамбуле. Турок один, торгует антиквариатом. Заплатит хорошо, вопросов не задаст.
— Сколько мне?
— Пятьдесят на пятьдесят. Честно.
— Договорились, — я протянул руку.
Мы пожали руки, и я понял, что снова ступил на тропу войны. Только теперь война была другая — за деньги, а не за идеалы. Но разве это так важно? В конце концов, все войны ведутся за одно и то же — за власть и богатство. Остальное — красивые слова для дураков.
Через три дня я стоял на причале в Новороссийске, смотрел на «Северную звезду». Корабль действительно был старый, но крепкий. Команда — человек двадцать, все опытные моряки. Капитан Утяшев оказался мужиком под пятьдесят, с седой бородой и умными глазами.
— Значит, вы тот самый Семенов, — он пожал мне руку, — Витек про вас рассказывал. Афганец?
— Афганец.
— Понятно. Ну что ж, добро пожаловать на борт.
Груз погрузили вечером, при свете прожекторов. Саркофаг был упакован в деревянный ящик. Помощник Рыбакова — парень лет двадцати пяти, худой, в очках — нервничал страшно. Все время оглядывался, курил одну сигарету за другой.
— Как вас зовут? — спросил я его.
— Андрей… Андрей Волков.
— Первый раз в море?
— Да… то есть нет… в общем, да.