— Что говорят?
— Разное. Что время там течет не так. Что кто входит — не выходит. Или выходит не тем, кем был.
— Суеверия.
— Может быть. Но я туда не пойду.
— Тогда просто покажи дорогу.
— Пятьдесят долларов.
— Двадцать.
— Тридцать. И ты сумасшедший.
Возможно, он был прав. Шли мы два дня по козьим тропам. Ахмад рассказывал про войну, я слушал и сравнивал с тем, что помнил сам. Странно было идти по тем же местам, где когда-то стрелял из гаубицы.
— Вон там, — он показал на дальний хребет, — ваши вертолеты сбили. Помню, как горели.
— А вон там, — показал я в другую сторону, — мы отбивали атаку. Трое суток без сна.
— Может, мы друг в друга стреляли?
— Может.
— И что теперь?
— Теперь ты получишь свои тридцать долларов, а я пойду в это чертово ущелье.
И на второй день он остановился у развилки троп.
— Дальше сам. Левая тропа ведет в Шайтан-дару. Часа три ходьбы.
— Спасибо.
— Русский, — он положил руку мне на плечо. — Не ходи туда. Плохое место.
— Должен.
— Почему?
Хороший вопрос. Почему? Из-за любопытства? Из-за того, что жизнь потеряла смысл окончательно? Или просто потому, что больше некуда идти?
— Не знаю, — честно ответил.
Он кивнул, как будто понял.
— Аллах с тобой.
Я остался один. Тропа вела вверх, между острыми скалами. Воздух становился разреженным, дышать тяжело. Но я шел, потому что назад дороги уже не было. Ущелье открылось внезапно. Узкая расщелина между черными стенами, а внизу — тот самый ручей. Вода в нем была странного цвета и пахло металлом.
Спустился вниз. Тишина была абсолютной — даже ветра не слышно. Только журчание воды, но и оно звучало не так, как должно. Присел у ручья, зачерпнул воду ладонью. Холодная, но не обжигающая. Обычная вода, если не считать цвета. И тут я заметил свое отражение. Из воды на меня смотрело мое лицо — не лицо Сеньки, а именно мое. Мое прежнее лицо… Я уж даже начал его забывать.
Я опустился на колени у самой воды и снова посмотрел на свое отражение. И подумал о жене и дочери, да о том, что я оказался здесь спустя столько лет одиночества. Сначала думал — это второй шанс. Можно все изменить, прожить по-другому. Но чем дольше находился здесь, тем яснее понимал — это не жизнь, а издевательство и хватит уже себе лгать, что я счастлив — это не я, не моя жизнь…
Слезы снова потекли по щекам. Слезы надежды? Или отчаяния? Не знаю. Знаю только одно — больше так не могу. Достаточно я страдал, достаточно ждал. Ручей журчал, переливался металлическим блеском. Что-то в нем было неправильное, неземное.
Но нужно ли мне возвращаться? В тот мир, где я остался один, где каждый день — мука? Семью все равно не воскресить. А здесь… здесь я могу прожить иную жизнь ради других людей. Но это будет ложь и притворство. Нет… Лучше хотя бы попытаться вернуться. Пусть даже и умру в этом странном ручье. Я поднялся, сделал шаг к воде. Ручей словно ожил, забурлил сильнее. Металлический привкус стал нестерпимым.
— Лариса, — прошептал я. — Аленка. Я иду к вам.
И прыгнул… Вода оказалась не водой, а чем-то густым, тягучим. Меня закружило, потащило вниз, в глубину, которой не должно было быть в горном ручье. Я попытался всплыть, но руки и ноги не слушались. Легкие горели, в глазах темнело. А последнее, что помню — лица жены и дочки, улыбающиеся мне из глубины металлической воды…
После
Вода в реке была грязная и холодная. Спасатель Михалыч тащил из-под моста очередного утопленника, матерясь сквозь зубы. Сентябрь выдался паршивый — третий за неделю.
После чего стал делать искусственное дыхание. Вода хлынула изо рта, как из прорванной трубы. Утопленник закашлялся, замотал головой.
— Документы есть, — Витек порылся в мокрых карманах. — Коршунов Сергей Федорович.
— Погоди, — подошел третий спасатель, Толян. — Да это же боксер! Коршунов! Чемпион в тяжелом весе.
Михалыч присвистнул. Действительно, лицо знакомое. Правда, сейчас оно больше напоминало мокрую тряпку.
— Что ж ты, браток, — покачал головой Толян. — Слава, деньги, а жить не хочется?
Коршунов открыл глаза. Мутные, как та же река. Огляделся по сторонам, словно впервые видел мир.
— Какой… какой сейчас год? — хрипло спросил он.
Спасатели переглянулись. Витек покрутил пальцем у виска.
— Две тысячи пятнадцатый, браток. Контузия, что ли?
Коршунов вскочил так резко, что чуть не сбил Михалыча с ног. Глаза у него стали совсем дикие.
— Какое сегодня число?
— Шестнадцатое сентября, — ответил Толян. — Ты чего, память потерял?
Сергей начал часто дышать, как загнанная собака. По лицу пошли судороги. Он попытался вырваться, но спасатели держали крепко.
— Отпустите! Мне срочно нужно…
— Никуда ты не пойдешь, — сказал Михалыч. — Скорая едет. Суицидников мы так не отпускаем.
— Я не… — Сергей увидел часы на руке у Толяна. — Дайте телефон! Срочно!
— Успокойся сначала.
— Дайте телефон, твою мать!
Толян неохотно протянул мобильник. Сергей набрал номер дрожащими пальцами. Длинные гудки. Потом короткие. Сброс.
— Блокировка, — прошептал он. — У нее стоит блокировка чужих номеров.
Спасатели смотрели на него, как на сумасшедшего. А может, он и был сумасшедшим. Кто знает, что творится в голове у человека, который только что чуть не утонул.
— Мне нужно в детский сад! — закричал Сергей. — К моей дочери! Ее сейчас собьет машина!
— Да ты совсем того, — покачал головой Михалыч. — Какая машина? Какой детский сад?
— Отпустите меня! — Сергей рванулся с такой силой, что порвал куртку. — Она умрет! Понимаете? Умрет!
Но спасатели не понимали. Они видели перед собой мокрого, трясущегося мужика, который нес какую-то чушь про детские сады и машины. Классический случай для психушки. Тогда Сергей сделал то, что умел лучше всего. Ударил. Михалыча — в челюсть, Витька — в солнечное сплетение, Толяна — хуком в печень. Все, как учили в зале, только без перчаток.
Спасатели повалились, как кегли, и Сергей побежал к дороге, оставляя за собой мокрые следы. У обочины стояла чья-то машина. За рулем сидел мужик лет пятидесяти и курил.
— Мужик! — Сергей подбежал к машине. — Срочно нужно в детский сад! У жены роды начались рядом! — соврал он.
Водитель сочувственно поглядел на его вид и кивнул.
— Садись. Куда ехать?
— На Фрунзенскую! Детский сад номер сорок три!
Машина рванула с места. Сергей сидел на переднем сиденье, сжимая кулаки. По щекам текли слезы — то ли от ветра, то ли от отчаяния.
— Быстрее, — шептал он. — Быстрее, пожалуйста.
— Да не волнуйся ты так, — сказал водитель. — Все будет хорошо. Роды — дело обычное.
Если бы он знал, что дело совсем не в родах. Что Сергей помнит этот день до мельчайших подробностей. Помнит, как Лариса забирала Аленку из садика. Как дочка побежала по тротуару и как из-за поворота вынырнул пьяный водитель. Лобовое столкновение и смерть.
Много лет он жил с этой болью и винил себя за то, что не был рядом. А теперь у него был шанс — второй шанс, который дается не каждому. И вскоре машина затормозила у детского сада. Сергей выскочил, не поблагодарив водителя и побежал к воротам.
А там он увидел их — жену и дочь. Живых и настоящих… В это верилось с трудом. Аленка увидела отца, удивилась и побежала к нему по тротуару. Но Сергей уже услышал рев мотора и визг тормозов. Из-за поворота выскочил автомобиль.
— Аленка! — закричал Сергей и бросился к дочери со всех ног.
Он схватил ее в объятия и отскочил в сторону. Машина пронеслась мимо и врезалась в столб. Лариса подбежала к ним, бледная от ужаса.
— Сережа! Что ты здесь делаешь? О, господи! Аленка! Он чуть не сбил ее!
Сергей не ответил. Он держал дочь в объятиях и слезы текли по его щекам. Он плакал, как не плакал уже много лет. Аленка гладила его по щеке маленькой ладошкой.
— Папа, почему ты мокрый? И почему плачешь?
— Потому что я очень тебя люблю, — прошептал Сергей. — Очень-очень люблю.
Лариса смотрела на мужа с недоумением. Что-то в нем изменилось. Глаза стали другими — старше, мудрее. И печальнее…
— Сережа, что с тобой? Ты как будто постарел на двадцать лет.
Он поднял на нее глаза. В них была такая боль, что у Ларисы сжалось сердце.
— Может быть, и постарел, — сказал он тихо. — Но теперь это неважно. Главное, что мы все вместе.
И крепче прижал к себе дочь, словно боялся, что она снова исчезнет. Что все это — только сон, а он проснется в том же пустом доме, где прожил столько лет в одиночестве. Но Аленка была настоящей. Теплой. Живой… И это было единственное, что имело значение.
Годами позже
Дым от мангала поднимался ленивыми кольцами, растворяясь в вечернем воздухе над Березовкой. Река журчала где-то за кустами ивняка, а в старой беседке трое мужиков сидели с банками пива и вспоминали прошлое.
— Борька-то дурак был, — Мишка ковырял угли кочергой, не поднимая глаз. — Погиб в той чертовой канаве…
Максим отхлебнул из банки, поморщился. Пиво было теплое, но другого не было.
— Молодой еще был совсем, — сказал он тихо. — Мы тогда еще пацанами были, думали, что вся жизнь впереди.
— А теперь, — усмехнулся Мишка, — теперь уже… У меня самого сын родился месяц назад. Смотрю на него и думаю — какой же я старый стал.
Кирилл же молчал, курил и смотрел на воду. Загорелое лицо, короткая стрижка, руки с мозолями — военный человек сразу видно. Только глаза какие-то пустые, будто смотрят не сюда, а куда-то очень далеко.
— Ты как там, в городе-то? — спросил тем временем Мишка у Максима. — Женился, говоришь?
— Женился, — кивнул тот. — Надя хорошая девка, из бухгалтеров. Работаю товароведом — все стабильно. А ты как на заводе?
— Да как обычно. Старшим мастером поставили в прошлом году. Народ увольняется, молодежь не идет. Зарплаты маленькие, работа тяжелая. Но держимся пока.
Мишка перевернул шашлыки, мясо зашипело.