Коля насупился, отвернулся к саду.
— Не надо про это, мам.
— Что ж случилось-то? — Лилия Борисовна тревожно пригляделась к сыну. — Вы же хорошо дружили. Девочка-то славная…
— Нашла себе другого, — Коля сжал кулаки на коленях. — Тоже из мединститута. Не нужен ей военный! — в голосе звякнула обида — настоящая, мужская. Лилия Борисовна вздохнула, погладила сына по голове, как в детстве.
— Ох ты мой горемыка… Больно?
— Переживу, — Коля пожал плечами.
— Конечно, переживёшь. Ты у меня не промах — и красивый, и умный. Найдёшь свою девчонку, вот увидишь. Только не держи зла.
Он впервые за вечер улыбнулся — устало, но по-настоящему.
— Спасибо тебе, мам.
— Да что ты! Я же мать твоя. Кто тебя пожалеет, если не я?
Они замолчали, а где-то вдали играла радиола. И Коля вдруг спросил.
— Мам… Ты не жалеешь, что я в военное пошёл?
Лилия Борисовна долго смотрела на закат.
— Дед твой военным был. Видно, судьба у нас такая — Родину защищать. Жалеть? Нет… Главное, чтобы ты человеком был. А гордиться тобой я уже могу.
— Буду стараться.
Она улыбнулась и поднялась.
— Пошли домой. Завтра дел много, а там тебе опять в училище ехать…
Коля поднялся вслед за матерью. Ещё несколько дней дома — потом казарма, строевая, лекции и экзамены. Но сейчас он просто был рядом с матерью под шершавым небом лета и этого было достаточно для счастья.
Афган
Пыль висела в воздухе густой, вязкой завесой — казалось, сама земля Афганистана дышит песком и горечью. Кирилл Козлов прикурил «Приму», затянулся до боли в легких и выпустил дым в раскалённое марево. Автомат лежал на коленях, тёплый от солнца, которое не знало пощады.
— Козлов! — рявкнул старшина Петренко, вынырнув из-за БТРа, как чёрт из табакерки. Его лицо — обветренное было суровым, но в глазах читалась не злость, а усталость. Усталость человека, который уже какое время таскает мальчишек по этим проклятым горам.
— Товарищ старшина, — Кирилл нехотя затушил сигарету о камень. — Нервы уже ни к чёрту. Вчера духи опять караван у Джелалабада перехватить пытались…
Петренко присел рядом, достал мятую пачку «Казбека» и молча протянул Кириллу. Это был знак — свои сигареты старшина делил только с теми, кого считал своими.
— Слушай сюда, Козлов, — сказал он тихо, оглядываясь по сторонам. — Приказ пришёл. Завтра двигаем в Панджшер. Разведка говорит — в районе кишлака Рух собрались моджахеды. Надо чистить.
Кирилл почувствовал, как в животе скрутило ледяным комком. Панджшер — это не шутка. Там каждый камень — засада, каждый куст — смерть.
— А кто в группе? — спросил он, стараясь говорить спокойно.
— Как всегда — ты, Макаренко, Захаров с пулемётом, Усевич на радиостанции, Рахмон за рулём БТРа, а я командую.
В этот момент к ним подошёл Дима Макаренко. В руках он держал письмо матери и по глазам было видно — читает его не в первый раз.
— Кирилл, — тихо позвал он. — Мать пишет — урожай хороший в этом году будет… — голос предательски дрогнул. — И ещё спрашивает — когда домой вернусь?
Петренко поднялся, стряхнул пыль.
— Макаренко! Домой все вернёмся. Живыми и целыми. Главное — голову не теряй и приказы слушай чётко, — он замолчал, глядя на горы, что окружали лагерь. — Всё, идите снаряжение проверьте. Выход — ноль-шесть-ноль-ноль.
Но когда старшина ушёл, Дима сел рядом с Кириллом.
— Знаешь… мне страшно, — выдохнул он. — Не стыдно ведь признаться? Каждый раз думаю — вдруг не вернусь? Вдруг мать так и будет ждать письма… которого уже не будет?
Кирилл молча затянулся, потом положил руку на плечо друга.
— Димка… боятся все. Кто говорит обратное — тот врёт или совсем дурак. Но мы вместе — Гришка с нами, Толян, Рахмон… Мы друг за друга горой.
— Ты правда веришь, что выберемся?
Кирилл долго смотрел на горы и пыльное небо Афгана. Пыль въелась в кожу и стала частью его самого.
— Верю, — наконец сказал он глухо. — По-другому нельзя.
К вечеру же к ним подтянулись остальные. Захаров же Гриша как всегда шутил и даже тогда, когда всем хотелось молчать.
— Ну что, братва! — ухмыльнулся он, плюхаясь рядом. — Завтра опять на охоту? Честно говоря, эти духи уже поперёк горла стоят. Сидели бы дома да чай пили…
Все засмеялись коротко и зло — так смеются те, кто знает цену завтрашнему дню. Только Толя Усевич сидел молча — его пальцы ловко крутили ручки, взгляд сосредоточен, губы плотно сжаты. Говоруном он никогда не был, но если нужна связь — Толя не подводил.
— Связь с центром стабильная, — коротко бросил он. — Завтра работаем на 127,5. Наш позывной — «Беркут».
В стороне сидел Рахмон, их водитель. Русский у него был ломкий, но в глазах — сталь.
— БТР готов, — сказал он с мягким акцентом. — Всё проверил — масло, топливо, патроны. Не подведу.
Петренко же подошёл к ним, когда солнце уже тонуло за горами и небо налилось кровью.
— Слушайте внимательно, повторяю вам в последний раз, — начал он, не повышая голоса. — Завтра в шесть выдвигаемся. Маршрут — ущелье Хинджан, потом на север к Рукха. Разведка докладывает — там засели духи, до тридцати стволов. Задача — зачистить и вернуться
— Поддержка будет? — спросил Гриша Захаров, сжимая ремень пулемёта.
— Авиация на связи. Если что — вызовем «Крокодилов», но надеяться надо на себя.
Так что ночь выдалась рваной. Кирилл ворочался на топчане, курил «Приму» одну за другой. В голове крутились мать у окна и отец, а тут лишь — Афган и камни под боком.
Утро они встретили тушёнкой и сухарями. Проверили автоматы, магазины, гранаты — на автомате, без слов. Запрыгнули в БТР, Рахмон завёл движок — тот сразу зарычал и потянул за собой облако пыли. Дорога трясла так, что зубы клацали. Горы нависали со всех сторон, будто смотрели сверху вниз. Кирилл уставился в бойницу, а где-то там, за этими скалами, уже ждали те, кто называл их захватчиками.
— Кирилл… — тихо позвал Димка Макаренко. Лицо белое как мел. — Если меня… ну вдруг… Передай матери — я её люблю. И не жалею ни о чём.
— Заткнись, Димон! — резко бросил Кирилл и сжал кулак так, что побелели костяшки. — Все вернёмся. Понял?
Но сам чувствовал — внутри всё сжалось. Утро слишком тихое, слишком спокойное. К полудню же добрались до Хинджана и Петренко поднял руку.
— Стоп. Дальше пешком. — он повернулся к Рахмону. — Ты остаёшься с машиной. Услышишь стрельбу — уходи. Мы сами выберемся.
— Нет. Я с вами пойду, — Рахмон мотнул головой. — Машину тут оставлю.
— Это приказ, — Петренко посмотрел в глаза водителю.
— А это мой выбор, товарищ старшина. Вместе пришли — вместе уйдём.
Тот хотел снова возразить, но встретился взглядом с Рахмоном — спорить было бессмысленно. Так что все вместе вошли в ущелье цепочкой — впереди Петренко, за ним Гриша с пулемётом, потом Кирилл и Димка, замыкали Толя с рацией и Рахмон. Солнце било в затылок, в воздухе стояла вязкая афганская жара — дышать было тяжело.
И выстрелы грянули внезапно, когда прошли уже половину ущелья. Пули засвистели над головами, ударяясь о камни.
— Лечь! — рявкнул Петренко. — Гриша, по скалам справа! Усевич, вызывай поддержку!
Бой завязался сразу — Кирилл прижался к булыжнику, стрелял короткими очередями туда, где мигали вспышки. Сердце колотилось так, что казалось — сейчас выпрыгнет наружу. Пулемёт Гриши бил рядом — этот стальной звук держался на плаву.
— Сокол, Сокол, это Беркут! — орал в рацию Толя. — Срочно нужна поддержка! Координаты…
Фраза оборвалась и Кирилл тут же обернулся — радист лежал на боку, а под ним растекалось тёмное пятно.
— Толян! — крикнул он, но в ответ лишь молчание.
Пули секли со всех сторон. Духи били с трёх точек — засадили грамотно, заманили как по учебнику.
— Отходим! По одному! Прикрытие! — скомандовал Петренко.
Гриша рванулся к новому укрытию — и тут его будто подбросило — пуля ударила в грудь. Пулемёт вывалился из рук, Гриша рухнул на землю. Изо рта хлынула кровь.
— Гришка! — не думая, Кирилл бросился к нему, не слыша свиста пуль. Скользкими руками поднял голову пулемётчика. Глаза были открыты, но взгляд уже плыл.
— Кирилл… скажи матери… я не струсил…
— Не смей так говорить! Ты живой, понял? Живой!
Но Гриша уже не отвечал. Тело обмякло, голова откинулась. Всё — опоздал.
— Нет! — вырвалось у Кирилла. Крик разнёсся по ущелью и отозвался эхом. — Нет! Нет!
Он держал окровавленного товарища и не верил — только утром Гриша шутил про дембель и рассказывал, как будет в будущем строить дом. А теперь… Мир поплыл. Выстрелы стали глухими, будто из-под воды. Кровь на руках, остывающее тело, пустота внутри.
— Козлов! — Петренко будто кричал издалека. — Козлов, живо отходи!
Кирилл же не мог отпустить товарища — погладил его по волосам как ребёнка и прошептал.
— Прости, брат… Прости, что не уберёг…
Дима резко подскочил, вцепился Кириллу в плечи — сжал так, что стало больно.
— Кирилл! Вставай, слышишь? Нас берут в кольцо!
До Кирилла только сейчас дошло — стрельба оборвалась. Тишина давила сильнее, чем автоматные очереди. Значит, духи готовятся к броску — к последнему. Он медленно опустил Гришино тело на горячие камни. Закрыл ему глаза ладонью — коротко, по-мужски. Взял автомат. Руки дрожали, но он заставил себя подняться.
— Пошли, — хрипло сказал он. — Пока не поздно.
Они попятились вдоль скал, тяжело дыша и волоча за собой Толю — рация болталась на ремне, кровь уже подсохла на форме. И Гришу пришлось оставить — это резануло сильнее пули… Бросить своего! Но сил тащить двоих не было ни у кого.
И только к закату они добрались до БТРа. Солнце уже садилось в пыльном мареве. Ехали обратно молча. Дорога трясла и гремела, но никто не жаловался. Каждый сидел в своей скорлупе боли и злости. Кирилл курил одну за другой, но табак не чувствовался вовсе. Перед глазами стояло Гришино лицо, его последние слова, и всё внутри ломалось на острые осколки.