Все разговоры о «спортивной чести учебного заведения» и посулы «создания благоприятных условий для развития», «хорошего распределения по окончании училища» разбивались о его логичный и прямой вопрос: «А командовать и, если потребуется, идти в бой за меня тоже кафедра физподготовки будет?»
Каждый год в конце сентября в училище проводилось соревнование по марш-броску на 6 километров в полной боевой экипировке и с оружием. Особенностью соревнований был групповой зачет, то есть финиш «по последнему», и разрешение на оказание помощи на дистанции, при условии, что каждый финиширует со своим снаряжением и оружием.
Наш взвод, начиная с первого курса, три года держал первое место и переходящий кубок, и лишь на четвертом курсе мы вынесли коллективное решение уложиться в норматив на «отлично», но рекордов не ставить — пусть порадуются победе и другие. На самом первом марш-броске Сашка, взвалив на себя пару вещмешков, несколько противогазов и автоматов отстающих, ломился к победе «как лось по кукурузе», заставляя кашляющих и плюющихся «слабаков» рвать жилы и бежать изо всех сил.
На четвертом курсе, в сентябре 1983 года, как и всегда в один из воскресных дней, у нас проводилось не совсем обычное первенство училища по подъему-переворотом на турнике среди курсантов, изобретенное на кафедре физподготовки.
В обычном своем состоянии Саня выдавал сотню подъёмов-переворотом не особо напрягаясь, и мы были уверены, что рекорд училища будет им установлен. В назначенный день, надев на руки самостоятельно сшитые из мягкой кожи полуперчатки, Сашка приступил к установлению рекорда. Сделав по 30–40 упражнений и зафиксировав результат, огромная толпа курсантов собралась возле перекладин, на которых «лидеры общественного мнения», с ритмичностью заводных механизмов, под строгими взглядами офицеров «судейской коллегии» делали «историю» училища.
Первым соскочил с перекладины курсант с результатом 120 подъёмов-переворотом. Вторым сдался спортсмен, сделавший 210 упражнений. Сашка продолжал ритмично и спокойно накручивать себя на перекладину. Его самодельные перчатки не защитили ладони от растирания, и по рукам всё сильнее и сильнее потекла кровь, капая на землю.
Судья скомандовал: «Курсант, стой, прекратить выполнение упражнения! К снаряду!», но Санька продолжал, поддерживаемый громкими выкриками толпы курсантов, окруживших перекладину. Не реагируя на команды судей и требования командиров с угрозами ареста на гауптвахте и прочих неприятностей, он упрямо продолжал делать упражнения.
Прибывший на спортгородок начальник училища — генерал-майор, посмотрев на кровь, льющуюся по рукам Сашки, спросил у судьи соревнований в наступившей тишине: «Сколько?». Услышав ответ: «Уже триста», приказал врачу и фельдшеру, находившимся на площадке, быть готовыми. Задрав голову, седой генерал сказал Сашке: «Сынок, достаточно, слезай. У тебя кровь течет, можешь остаться без рук».
Сашка спрыгнул с перекладины при счете 339 (триста тридцать девять!) и был подхвачен на руки курсантами. Врачи забинтовали ему растертые до «мяса» ладони и толпа курсантов с криками «Сашка — чемпион!» и «Ура!» понесла героя соревнований на руках в помещение медпункта.
Саня появился во взводе через несколько дней, выйдя из санитарной части с перевязанными бинтами ладонями. По «курсантскому телеграфу» прошел слух, что начальнику кафедры физической подготовки начальник училища объявил взыскание и запретил проведение подобных соревнований, из-за их высокой травматичности. Насколько мне известно, Сашкин рекорд до сих пор никем в училище не побит, хотя неофициальные попытки сделать это предпринимались неоднократно.
После выпуска Саня получил распределение в Среднюю Азию, и в этом-же 1984-м был направлен по своему рапорту в десантно-штурмовое подразделение в Афганистан.
Он погиб весной 1985-го, прикрывая отход своих солдат, попавших в душманскую засаду в ущелье. Его тело вытаскивал под пулями раненый сержант, впоследствии награжденный орденом Красной Звезды. За героизм и мужество, проявленное при выполнении интернационального долга, наш Сашка был награжден орденом Красного Знамени посмертно.
Русский грузин
При поступлении в училище жарким и душным летом ныне далёкого 1980 года «мальчики», проходя через КПП, переступали порог взрослой жизни, взволнованно сжимая ручки чемоданов и сумок.
На территории училища, в районе автопарка, для абитуриентов, приехавших сдавать вступительные экзамены после школы, были построены палаточный городок, временные умывальники и туалеты. На время «абитуры» нашими командирами отделений и взводов назначали сержантов, уже поступивших «из войск», с которыми мы потом будем учиться вместе все четыре года.
Именно там, в палатке на территории училища, мне впервые наглядно стало понятно, насколько огромна наша страна: абитуриенты приехали из всех её уголков: от Камчатки и Сахалина — до Прибалтики и Калининграда, от посёлка Амдерма — до Ташкента и Еревана.
Сам процесс сдачи вступительных экзаменов, зачетов по физподготовке и иностранному языку ничем не отличался от подобного процесса в тысячах ВУЗов страны. Кроме того, обязательное собеседование с психологом и письменные тесты с «дурацкими» вопросами, медицинская комиссия, и вот финал — Приемная комиссия.
Я захожу на «деревянных» ногах в кабинет, где сидит за столами толпа офицеров, и генерал-майор, начальник училища, спрашивает: «Почему решил стать военным?» Отвечаю первое, что пришло в голову: «Есть такая профессия — Родину защищать», фразу из фильма «Офицеры».
Далее последовал вопрос про семью, про родственников среди военных. Мне скрывать нечего, отвечаю, что в моей семье уже три поколения офицеров и я буду четвертым. Прадед — был офицером Русской Армии, погиб на Кавказе. Дед, получивший прапорщика на Кавказском фронте ещё Первой Мировой Войны, а затем, с 1918 года, прошедший всю Гражданскую, конфликты с японцами и финскую, был командиром Красной Армии, подполковником, погиб в 41-м в Киевском котле. Отец — офицер советской милиции. Генерал смотрит результаты экзаменов — «проходной балл» набран с запасом, и выдает фразу: «Зачислен, зови следующего».
Выхожу из кабинета, а там уже будущие курсанты «лысые» стоят. Традиция такая была — приняли, бегом в парикмахерскую, и стригись под «бокс». Ну и полетел молодой курсант, счастливый, на крыльях судьбы.
Мой однокашник Шалва был самым настоящим грузином из города Тбилиси. Познакомились мы с ним в самый первый день моего прибытия. В палатке мое внимание сразу привлёк широкоплечий, коренастый парень с характерным носом, украшенным горбинкой, и значком «Мастер спорта СССР» на лацкане пиджака. Назвав свое имя и пожав руку, в ответ я услышал: «Шалва. Имя такое грузинское, Шалва меня зовут. И ты так зови. Я грузин, русский грузин».
Слегка растерявшись от такого представления, я переспросил, что значит русский грузин? Папа грузин, а мама русская, или наоборот? Шалва, глядя мне прямо в глаза, ответил: «Нэт, мама и папа оба грузин, брат грузин, сэстра тоже грузин, но мы все русские. Так Сталин сказал, что он — русский грузин, кто я такой, чтобы говорить нэ так?»
В речи Шалвы чувствовался ярко выраженный акцент, который, впрочем, к четвертому курсу прошел и стал совершенно незаметным. Учась в училище, наш Шалва, по своему характеру спокойный и сдержанный, никогда не ругался и ни с кем не ссорился, что, учитывая его уровень мастера спорта по боксу, было весьма правильно и разумно.
Раздражался он исключительно в случае попыток курсантов называть друг друга «национальными» прозвищами, даже в шутливой форме. Услышав фразу: «Эй, хохол, дай конспект переписать», или «Слышь, бульбаш, есть крем сапожный?» Шалва немедленно подходил к сказавшему и потирая массивный кулак излагал свое мнение: «Нэ хорошо так говорить, обыдно. Зачем так называешь? Не делай так». Как правило, первое внушение оказывалось и последним. Спорить с Шалвой желающих не находилось.
В целом, никаких столкновений и противоречий на национальной почве за время нашей учебы и не было, хотя шутливые подначки случались — ну, если Шалвы рядом не оказывалось.
А самый интересный случай с участием Шалвы произошел уже по окончании училища, в первый «лейтенантский» отпуск, когда он натуральным образом украл себе невесту — осетинку, учившуюся в Тбилиси, родители которой были категорически против её замужества за грузином, но, впоследствии, успокоились и согласились, узнав о предстоящем месте службы в Германии, и устроили красивую и широкую кавказскую «интернациональную» свадьбу с невиданным масштабом.
Окончив училище, Шалва получил распределение в группу советских войск в Германии (ГСВГ) и, прослужив там пять лет, благополучно поступил в академию имени Фрунзе.
Отказавшись от службы в вооруженных силах новообразованной и независимой Грузии, он получил после академии распределение на Дальний Восток, затем помотался по просторам и полигонам Сибири и Урала, вышел в запас в 2014 году в звании полковника и осел во Владикавказе. Двое его сыновей продолжили традицию отца, став офицерами.
На встречу выпускников Шалва приехал с огромной сумкой, заполненной бутылками «домашнего» вина с маленькими самодельными бумажными этикетками, как он потом признавался, полученного от родственников, а не изготовленного «вот этими вот руками».
Олег-Чечен
Голод донимал нас почти весь первый курс. Виной тому и кардинальное отличие армейского питания от «домашних пирожков», и многократно возросшие на юные организмы нагрузки.
Нас выручали приезды родителей, привозящих по воскресеньям своим деточкам вкусно пахнущие объемные сумки, которые уносились с КПП и распределялись на весь состав взвода поровну, впрочем, как и посылки, получаемые периодически от живущих далеко. Помогали и редкие увольнения в город, когда «голодающие курсанты» приходили в гости к тем, кто жил рядом, и с урчанием и счастливыми лицами угощались деликатесом в виде жареной курочки или картошки.