Кузнецов. Опальный адмирал — страница 3 из 6

Горькая чаша

Дарование в человеке есть бриллиант в коре. Отыскав его, надобно тотчас очистить и показать его.

А. В. Суворов

Глава первая

Бледная луна цыганской серьгой повисла над Невой, река была тихой и покорной, казалось, она уснула после дневных забот. Такая мысль пришла в голову адмиралу Трибуцу, когда он спешил в военную гостиницу, где находился нарком ВМФ. Черная «эмка» остановилась у подъезда, и комфлот вышел из машины. Когда гость вошел в номер, Кузнецов догадался — что-то случилось. Лицо у комфлота было встревоженное, глаза, обычно веселые и живые, смотрели опечаленно.

— Садись, Владимир Филиппович, я еще не успел лечь отдыхать. Сам понимаешь, дел у меня невпроворот, а в гостинице тихо, никто не мешает и есть возможность поработать над документами. Чай будешь пить? Нет? Тогда говори, с чем пожаловал.

— У меня сегодня черный день, — вздохнул Трибуц. — С моря не вернулись три подводных лодки, и одна из них 320-я «щука» капитана 3-го ранга Вишневского. Наверняка подорвалась на мине.

— Финский залив немцы напичкали минами, — сказал нарком. — Надо бы штабу флота продумать, как обезопасить фарватер в заливе. Будь у себя с утра, я приеду, и сообща решим, что нам предпринять.

— Жаль мне Вишневского, — вновь заговорил комфлот. — Его лодка в июле у косы Курише-Нерунг потопила немецкий транспорт «Анна Катерина Фритцен», хотя его и охраняли два тральщика, а в районе мыса Стейнорт уничтожила плавучую базу «Мозель».

— Погоди, комфлот, это же лодку Вишневского в октябре мы наградили орденом Красного Знамени! — воскликнул Кузнецов.

— Совершенно точно, Николай Герасимович. — Трибуц передохнул. — Когда лодка уходила в море, я пообещал Вишневскому, что как вернется с боевой позиции, в столовой мы накроем стол для моряков. Будет жареный поросенок и шампанское в честь побед. А теперь придется всех, кто погиб, поминать…

— А вчера, когда мы ездили с тобой в Смольный, ты вроде был не в духе? — спросил Николай Герасимович. — Отчего бы?

— Узелок тут один надо было развязать, да что-то у меня не получилось, — смутился комфлот. — Ко мне приходила на прием жена майора Скворцова, командира роты морских пехотинцев. Ничего мужик, крепкий, бывал не раз в боях, и смелости ему не занимать. Две недели тому назад пришел он ко мне и попросил отправить его на передовую. «Только туда, где очень жарко и где головы не поднять от вражеского огня», — сказал он. Я сразу смекнул, что он с женой поссорился. Она у него врач и очень красивая.

— Из-за чего они повздорили?

— Я тоже задал ему этот вопрос, и то, что услышал, бросило меня в жар. «Да, — ответил майор, — я с женой поссорился и больше к ней не вернусь. А знаете, почему? Другой у нее был, когда я ушел с десантом под Невскую Дубровку!.. Теперь я к ней не вернусь, — повторил он. — Жаль, правда, сына, но есть надежда, что он вырастет и меня не осудит. А я, — добавил он твердо, — решил уйти на передовую!»

— Странное желание, однако, — усмехнулся Кузнецов. — Он же из боя не выходил! Ревность, видимо, в нем взыграла.

— Я тоже об этом подумал. — Трибуц помолчал. — Я колебался, а потом решил удовлетворить его просьбу и включил в спецотряд, которому предписывалось захватить в тылу батарею врага. Там, под пулями, ему будет не до ревности…

— И правильно сделал, что отправил его на передовую. Чего переживаешь?

— Неувязка получилась… — Голос у Трибуца сорвался. — В бою майора тяжело ранило, его доставили в полевой госпиталь и будут оперировать. Хирург сообщил мне, что вряд ли он выживет. Ранение в правое легкое и в бедро. Жена его, Лариса, звонила в штаб и просила, чтобы командующий флотом принял ее. А что ей сказать, я, право, не знаю. Может, вы с ней поговорите? Она должна прийти в штаб в десятом часу. На всякий случай оставила дежурному свой телефон.

Кузнецов покачал головой.

— О чем она хочет с тобой побеседовать?

— Наверное, о муже…

— Видно, настырная дама, — усмехнулся Николай Герасимович.

— Очень…

— Позвони ей домой, Владимир Филиппович, скажи, что готов принять ее, но не в десять часов, а часа в три дня, когда мы в штабе решим наши вопросы. Только о ранении мужа — ни слова. Тут нужна деликатность, а то еще упадет в обморок. Да, а сколько лет их сыну?

— Пять…

— Совсем малыш… А моему Кольке с шестого февраля пошел четвертый год. Чудной такой! «Ты, — говорит, — папка, возьми меня на море, я хочу поймать краба!»

Трибуц засмеялся.

— Если бы он знал, что у краба сильные клешни, так бы не говорил. — Трибуц встал. — Итак, до завтра?..

«Что ж, попробую обуздать эту красивую Ларису, узнать, чем она дышит», — подумал Николай Герасимович.

Пришла Лариса Скворцова к трем часам дня. Она была и вправду красива. Среднего роста, худощавая, с локонами темно-каштановых волос, черные глаза оттеняли розовые щеки. Трибуц поздоровался с ней и тут же представил ей Кузнецова.

— Это мой начальник, нарком Военно-морского флота адмирал Кузнецов Николай Герасимович. Вас он не смутит?

— Боюсь, как бы я его не смутила! — улыбнулась Лариса и легко, как это делают на сцене артисты, отбросила локон, упавший ей на лоб.

— Я не из слабых! — Николай Герасимович тоже улыбнулся. А про себя отметил: «Пожалуй, она чересчур накрасила губы, а вот моя Верочка этим не увлекается, и мне это по душе».

Лариса заговорила с Трибуцем. Голос у комфлота был сухой, казенный, проскальзывали тоскливые ноты, и она вдруг догадалась, что с ее мужем что-то случилось. С трудом разомкнула губы:

— Моего мужа вы все-таки отправили на фронт?

— Он написал рапорт, что хочет сражаться с врагом на передовой, и я включил его в спецотряд, — ответил Трибуц. — Я не мог отказать ему, потому что это его желание — бить фашистов…

— Что с ним? — вдруг в упор спросила она.

— Его ранило в бою, — тихо произнес Трибуц и взглянул на нее из-под нахмуренных бровей. — Он бросил связку гранат во вражеский дзот, и его прошили пули… — Адмирал добавил: — Ему уже сделали операцию, и он скоро поправится.

Лариса сказала:

— Я врач и знаю, что люди часто умирают после операции. — Голос у нее вдруг сорвался, и она заплакала. Громко, навзрыд.

«Пусть поплачет, легче станет», — подумал Трибуц. Он посмотрел на наркома, тот о чем-то размышлял.

Наконец Лариса утихла. Молча достала из сумочки платок и начала вытирать им мокрые глаза.

— Лариса, Василий Скворцов, ваш муж, уничтожил вражеский дзот, чем спас жизнь нашим бойцам и морским пехотинцам, — сказал Николай Герасимович. — Не каждый сделает то, что сделал ваш муж. Это — подвиг!

— Кому нужен его подвиг, если он умрет после операции?! — вскрикнула она.

— Его подвиг нужен сыну…

— Сына еще надо вырастить, — возразила она. — А если Вася… — Голос у нее опять сорвался. — Если Вася умрет, я останусь вдовой…

— Вы сами виновны в том, что он бросил вас и ушел на фронт, — жестко произнес Трибуц. — Вы же предали его, изменили с другим…

Лариса побледнела.

— Он вам об этом сказал?

— Нет, я сам догадался, — схитрил Трибуц. — Он был в таком отчаянии, что готов был в ту минуту умереть.

В кабинете стало тихо, как в окопе после тяжелого боя.

— Что же мне теперь делать? — спросила она. И, не дождавшись ответа, добавила: — Глупо я поступила. Тот, с которым я провела ночь, тоже уходил на фронт. Мне было так жаль его, и я… — Она поискала подходящее слово. — И я согрешила. Что мне теперь делать? — вновь спросила она, глядя то на Трибуца, то на Кузнецова.

— Ждать… — обронил Николай Герасимович.

— Чего ждать?

— Когда поправится муж, — уточнил Трибуц.

— Я в отчаянии, признаюсь вам. — Лариса сжала губы. — У меня нет квартиры. Мать Васи выгнала меня с сыном на улицу. Сейчас я оставила мальчика у подруги. У нас нет средств, чтобы выжить в блокадном городе. Помогите мне, пожалуйста! Ведь вы сами сказали, что мой муж — герой, он совершил подвиг!

— Вам помогут, Лариса, — подал голос Кузнецов. — Командующий флотом поможет.

— Вы хотите увидеть мужа? — спросил ее Трибуц.

— Очень хочу, может, он простит меня.

— Тогда я отвезу вас к нему в госпиталь. Я как раз еду в том направлении…

— Я бы дал вам совет, Лариса. — Николай Герасимович поднялся с места. — У Максима Горького есть такие слова: «Гора становится долиной, если любишь». Я уверен, что ваш муж сейчас думает только о вас и о сыне…

В тот же вечер Кузнецов улетел в Москву. Теперь он вдруг вспомнил о Ларисе. Он вызвал Трибуца на связь, поговорил по военным делам, потом как бы невзначай спросил:

— Как тот майор, муж Ларисы?

— Ему ампутировали ногу. Жена днями и ночами в его палате.

— А где сын?

— У бабушки. Мы дали семье майора квартиру. Пока ее ремонтируют — в дом попала бомба и разрушила два подъезда…

«Вот еще одна судьба героя-фронтовика, — подумал Николай Герасимович. — А сколько их, этих судеб?..»

Кузнецов по внутреннему телефону вызвал к себе начальника управления подводного плавания вице-адмирала Фролова. Тот вернулся с Северного флота, где проверял состояние противолодочной обороны, и Николай Герасимович хотел знать, как она налажена на флоте, какие существуют проблемы. В боевых действиях на море все более очевидной становились тесная взаимосвязь вопросов использования подобных сил и сил противолодочной обороны — ПЛО, отсюда назрела необходимость решения многих проблем в едином комплексе. Однако и в Главморштабе, и на действующих флотах многие руководители не имели специальной подготовки по вопросам боевого использования подводных лодок и управления ими в операциях. Исключением был Северный флот, где комфлот Головко и член Военного совета Николаев знали специфику подводной войны.

В охране водного района на главных ролях были тоже подводники. И командир соединения контр-адмирал Платонов, и некоторые специалисты из штаба ОВРа в свое время служили на подводных лодках, поэтому умело организовывали взаимодействие с ними и в борьбе против врага добились успехов. На Северном флоте отдел подводного плавания возглавил контр-адмирал Виноградов, до этого долгое время руководивший бригадой подводных лодок.

Как же создавалось управление подводного плавания ВМФ? Для наркома Кузнецова все это было делом нелегким, хотя весьма важным, и потому ему пришлось понервничать. Еще бы! В этот процесс вмешался секретарь ЦК партии… В начале сентября 1942 года Кузнецов собрался лететь на Балтику, где намечался прорыв блокады Ленинграда, но его неожиданно вызвал секретарь ЦК ВКП(б) Маленков.

— Вы знаете Анатолия Михайловича Коняева? — спросил он.

— Как же его не знать! — воскликнул нарком. — Коняев — Герой Советского Союза. Отличился в советско-финской войне. Будучи командиром подводной лодки, уничтожил вспомогательный крейсер противника.

— Он прислал в ЦК партии на мое имя письмо. — Маленков откинулся на спинку кресла. — Коняев ставит вопрос о создании самостоятельного управления подводного плавания в системе Наркомата ВМФ. Как вы на это смотрите?

— Положительно, но дело в том, что нужны не только кадры, но и средства, новые штаты. На каждом флоте надо будет создавать отделы подводного плавания, — пояснил Николай Герасимович и искренне добавил: — Я бы давно вышел с этим вопросом в Ставку, но не уверен, что товарищ Сталин меня поддержит.

Наступило гнетущее молчание. Маленков, положив в папку письмо героя-подводника, сказал:

— Письмо капитана 3-го ранга Коняева я направлю в Наркомат. Обсудите его в Главном морском штабе и выходите со своим предложением. Я доложу Верховному суть вопроса, думаю, что вас он поддержит…

И в январе 1943 года управление подводного плавания было создано. Возглавил его опытный подводник вице-адмирал Фролов. Еще в 1932 году он командовал подводной лодкой «АГ-14», в начале — Новороссийской военно-морской базой, Дунайской военной флотилией, Керченской военно-морской базой. Прибыл в Москву с должности начальника тыла Черноморского флота. Принял дела в наркомате и в марте уехал в командировку на Северный флот. И вот теперь вернулся.

— Расскажи, что увидел у своего друга Виноградова? — добродушно спросил Кузнецов.

Шутливый тон наркома заставил Фролова улыбнуться.

— Под понятием «подводное плавание» разумеется теперь весь комплекс вопросов организации и подготовки к боевым действиям как подводных лодок, так и сил и средств ПЛО, — ответил Фролов. — С этих позиций я и проверял отдел. Хоть и был придирчив, но дело свое адмирал Виноградов знает, так что к нему не подкопаешься. — Увидев, что нарком качнул головой и на его лице появилась улыбка, добавил: — Нет, оценки я не завысил, Николай Герасимович… Это не только мое мнение, но и комфлота Головко и члена Военного совета Николаева, а они, как вы знаете, в подводном деле смыслят… Так, что еще? На эсминце «Гремящий» я выходил в море. Хотелось посмотреть, как будут действовать подводники и корабли ПЛО.

— И как они сработали в море?

— Нормально, я доволен. Командир «Гремящего» успешно атаковал лодку противника, а данные о ней выдал ему самолет-разведчик. Правда, погода была хорошая, даже солнце на время выкатилось из-за туч.

— Выходит, Головко задействовал разнородные силы флота? — уточнил Николай Герасимович.

— Именно так, — подтвердил Фролов. — В те дни к нам шли союзные конвои, и они не потеряли ни одного судна. А почему? На подходах к Кольскому заливу и Иоканьге штаб флота выставил дополнительные дозоры кораблей ПЛО, а самолеты вели поиск субмарин незадолго до входа конвоев в зону.

— А те подводные лодки, что вышли на прикрытие конвоев, атаковали противника? — поинтересовался Николай Герасимович.

— Естественно! — Фролов попросил разрешения закурить. Затянувшись, он продолжал: — Хочу выделить капитана 2-го ранга Лунина. Поначалу в одном из отсеков его лодки возник пожар. На море сильно штормило, и от короткого замыкания загорелась подстанция. Лодка потеряла ход и не могла погружаться, вот-вот должны были появиться «юнкерсы». Что делать? Лунин не растерялся, приказал заложить подрывные патроны в запасную торпеду, если покажется враг — взорвать корабль. — Фролов передохнул. — Но Лунин есть Лунин. Сумел и пожар погасить на лодке, и мины поставить в районе острова Арней, и высадить на берег разведчиков в тылу врага, и залпом из четырех торпед потопить пять немецких сторожевых катеров и разрушить причал.

— Да, развернулся Лунин не на шутку, — улыбнулся нарком.

— Видимо, так подумал и комфлот Головко, потому что лично встречал его лодку на причале. — Фролов помолчал. — Знаете, сколько теперь побед на счету 21-й «катюши» Лунина? Тринадцать потопленных кораблей!..

Нарком, казалось, уже его не слушал. Фролов курил. Сквозь облачко дыма он смотрел на Кузнецова. Лицо наркома было задумчивым, видимо, он мучительно размышлял о чем-то.

— Как тебе Виноградов? — наконец спросил он. — Тебе нужен заместитель, вот я и подумал о нем.

— Пусть еще послужит на Северном флоте хотя бы полгода. Побольше опыта наберется, знаний…

— В конце года возьмем Виноградова в Главморштаб, если, разумеется, ничто этому не помешает. Тогда напомнишь мне.

И Фролов в ноябре напомнил об этом наркому. Тот распорядился дать телеграмму в адрес Военного совета флота, что и было сделано. На другой день был получен ответ за подписью комфлота Головко: «Виноградов категорически возражает, Военный совет его поддерживает».

— Узнаю крутой нрав Арсения Григорьевича, — улыбнулся Кузнецов, когда ему принесли телеграмму. — Комфлот не хочет отдавать нам Виноградова и свое желание выдает за мнение Военного совета флота. Ну что ж, — сердито продолжил нарком, — необходимое приличие мы с вами, товарищ кадровик, проявили. Теперь же употребим власть. Пишите… «Командующему флотом. Виноградов назначен заместителем начальника управления подводного плавания Военно-Морского Флота».

— Ставить вашу подпись? — спросил кадровик.

— Мою. Отправьте телеграмму, а на место Виноградова, как и условились, возвращайте на Северный флот капитана 1-го ранга Карпунина. Полгода он прослужил в Главморштабе — этого достаточно.

На вокзале Виноградова встретил адмирал Фролов, вместе явились в наркому.

— Заходите, Николай Игнатьевич! — Кузнецов крепко пожал ему руку. — Как доехали?

— Без приключений. — Виноградов сел. — Один я приехал, жена Вера Георгиевна с двумя малышами осталась в Полярном. Как сам устроюсь, вызову ее…

— Если не ошибаюсь, вы служили на лодке, где командиром был Фролов? — Николай Герасимович взял со стола папиросы, закурил.

— Так точно, у Александра Сергеевича. Теперь вот снова попал к нему в подчинение. — А вот уезжать из Полярного было тяжело. Там ведь раньше отец мой служил. Плавал на ледоколе «Семен Дежнев». Бывал в Полярном, тогда это был порт Александровск. У отца с матерью нас было девять детей…

Нарком загасил папиросу в пепельнице.

— О вашем отце я знаю и что родина ваша — деревня Суриха под Костромой, тоже знаю…

Разговор шел прямой и душевный — о флоте, о кораблях и людях, о том, как совершенствовать на флотах противолодочную оборону: дело это нелегкое.

— Это проблема проблем, — горячо и убежденно сказал нарком, — и не сразу все сделаешь разумно. Перед войной мы же многое отладили, но многое и не успели, за что немец нас больше всего и бьет. Постоянно искать и совершенствовать организацию — вот в чем гвоздь!

— Свою «моду» диктует и противник, — улыбнулся Виноградов. — Я это испытал на Северном флоте.

— Естественно, — усмехнулся нарком. — Противник тоже ищет на море новые формы борьбы, и это особенно выявилось на том же Севере. Что было главным на морском театре в первом периоде войны? — спросил Николай Герасимович и сам же ответил: — Защита судоходства! Это прекрасно поняли и немцы. Авиацию, эсминцы, подводные лодки они бросили на уничтожение наших кораблей и судов. Однако большого эффекта так и не добились. Тогда противник начал широко применять минное оружие, а командование Северного флота не сразу нашло средство от вражеских мин. Тут, наверное, есть и ваш просчет, Николай Игнатьевич?

— Я этого не отрицаю, — без обиды согласился Виноградов.

— Оба, и вы, и я, ищущие люди, и забота у нас одна — научить моряков воевать с малыми потерями и что для этого надо сделать. Так что порыв у нас с вами весьма благородный. Вы же знаете, даже на хлебном поле вырастают сорняки, и чтобы они не пошли в корень, их нужно вовремя вырвать.

В кабинет на костылях вошел адмирал Исаков. Виноградов встал, чтобы помочь ему закрыть дверь, но тот резко сказал:

— Не надо, я сам… — Исаков взглянул на наркома. — Я вам не помешал, Николай Герасимович?

— Нет, Иван Степанович. — Он кивнул на контр-адмирала Виноградова. — Вчера Николай Игнатьевич прибыл из Полярного, как говорится, с корабля на бал.

— Если кто-то считает, что у нас тут бал, то я ему не завидую. В Главморштабе работы по самое горло…

После ранения под Туапсе и ампутации ноги Исаков долго лежал в госпитале, вернулся в наркомат весной 1943 года. Он сел в кресло и посмотрел на Виноградова.

— Я помню вас по академии.

— Я тоже вас не забыл, — оживился контр-адмирал. — Когда я там учился, вы были начальником кафедры стратегии и оперативного искусства. Мы всегда заслушивались вашими блестящими лекциями.

— Я могу подтвердись этот факт, — улыбнулся Николай Герасимович.

— Ну, это вы зря, — смутился Исаков. — Лекции самые обычные, как и у других преподавателей. Возможно, у меня было чуть-чуть больше примеров из флотской; жизни. Знания — это всегда хорошо, но как говорил Леонардо да Винчи: наука — полководец, а практика — солдат.

— В июне тридцатого года вы, Иван Степанович, служили в штабе РККА, а я прямо из училища прибыл в Севастополь, — вновь заговорил Виноградов. — Мечтал, конечно же, о корабле. А меня назначили флаг-секретарем начальника Морских сил Черного моря Орлова. Короче, я стал его адъютантом. А через год Орлов уехал в Москву начальником Морских сил РККА. Подумалось, в самый раз бежать на корабли. Но тут пришел Иван Кузьмич Кожанов, и я остался у него флаг-секретарем.

— Я знал и Орлова, и Кожанова, — сказал адмирал Исаков. — Они немало сделали для флота, и флот их не забудет. — Он посмотрел на Кузнецова. — Николай Герасимович, Фролов был у меня, мы все обговорили, так что он готов убыть в длительную командировку. — Он встал. — Если не возражаете, после обеда я хотел бы поделиться с вами мыслями о работе с кадрами в Военно-морской академии. Есть там пробелы, и довольно серьезные.

— У меня тоже есть некоторые мысли на этот счет, так что приходите, Иван Степанович. — Николай Герасимович нажал кнопку звонка, и тотчас в дверях появился адъютант. — Попросите ко мне контр-адмирала Фролова…

Неделю назад возник вопрос о посылке в штаб англо-американского командования в Средиземноморье советского представителя. Начальник Генштаба маршал Василевский пригласил к себе наркома ВМФ и попросил его подобрать толкового адмирала: надо, чтобы этот адмирал знал службу подводника и умел общаться с союзниками, как это неплохо получается у адмирала Головко.

— Долго он там пробудет? — поинтересовался Кузнецов.

— Месяца три, а то и больше. — Василевский посмотрел на наркома. — А что вас смущает, Николай Герасимович? Это же почетное задание! Я бы давно послал туда своего генерала, но им нужен подводник.

Тогда-то Кузнецов и поручил своему заместителю адмиралу Исакову подобрать такого адмирала, а тот предложил кандидатуру Фролова, заметив, что Александр Сергеевич — подводник, прекрасный тактик в вопросах противолодочной обороны, эрудированный, да и английский язык ему не в новинку. И кроме того, Фролов хорошо знает Средиземноморский театр.

«Прав Исаков, и как это я не подумал о Фролове?» — уколол себя нарком. А вслух сказал:

— Фролов подходит по всем статьям. Побеседуйте с ним, и пусть готовится к отъезду.

А вот и Фролов.

— Ну что, Александр Сергеевич, будем вас провожать? — Глаза наркома добродушно заискрились. — Вам все объяснил адмирал Исаков?

— Так точно!

Николай Герасимович дал ряд советов Фролову, как держаться с союзниками, как осуществлять связь с Наркоматом ВМФ, потом подошел к нему и взял его ладонь в свою.

— Тогда с Богом, как любили говорить в старину наши доблестные предки — адмиралы российские!..

Фролов, проходя мимо своего преемника, сказал:

— Ты уж, Николай Игнатьевич, меня тут не посрами.

— Постараюсь, Александр Сергеевич…

— Как видите, Николай Игнатьевич, у нас в наркомате надо крутиться, если не хочешь плестись в хвосте событий… — Николай Герасимович взял коричневую папку и раскрыл ее. — Ну так что, продолжим наш разговор? Так вот, о минах. Перед беседой с вами я проанализировал действия подводных лодок и кораблей на флотах. Северный флот в минувшем году потерял в море девять подводных лодок, семь из них подорвались на минах. Не много ли?

Слова наркома не смутили Виноградова.

— Да, но за сорок второй год подводники-североморцы совершили сто семьдесят боевых походов! И «улов» у них приличный — потоплено двадцать шесть транспортов, десять кораблей врага!

Кузнецов усмехнулся, как бы говоря: «Молодо-зелено».

— Моя мысль не в том, сколько было походов, хотя и это немаловажный фактор, — горячо возразил он. — Я хочу подчеркнуть, что в основном наши лодки погибли на минах! Выходит, что в этом деле у североморских подводников слабина. Правда, на Балтике у Трибуца дела хуже. За тот же период он потерял девять лодок, из них шесть погибли на минах, хотя балтийцы совершили лишь тридцать два выхода на вражеские коммуникации — в пять раз меньше, чем на Северном флоте. В чем же дело?

— Тут корень зла в командирах лодок, — ответил Виноградов, — в их умении провести корабль сквозь минное поле, если такое возникает на пути.

— Вот-вот, все или почти все на совести командира, — согласился Николай Герасимович. — Я хочу показать это на двух примерах. В ноябре сорок второго года подводная лодка «Л-3» капитана 2-го ранга Грищенко у острова Утё, Лиепаи и на подходах к Клайпеде поставила двадцать мин. Но как удачно все рассчитал Грищенко! Он не просто выбросил мины. Нет! Он, как потом говорил мне Трибуц, понаблюдал за районом передвижения вражеских кораблей, судов, проверил со штурманом глубины, дважды прошел фарватером, а уж после взялся за дело. И что вы думаете? На его минах в районе Лиепаи подорвался транспорт «Остланд», у острова Утё — судно «Гинденбург» и транспорт «Вольфрам», в январе взлетел на воздух корабль «Мари Фердинанд», в феврале — транспорт «Грундзее» и в марте — подводная лодка «И-416». Не правда ли, богатая добыча?

— Очень даже богатая.

— А теперь возьмем подводную лодку «С-7» капитана 3-го ранга Лисина. — Кузнецов извлек из папки листок с данными, пробежал его глазами. — Летом сорок второго Лисин торпедами и артиллерией потопил четыре транспорта, за что Военный совет флота представил его к званию Героя Советского Союза. Но вот в октябре его лодка снова вышла в море и… погибла. Она всплыла у входа в Ботанический залив, и ее торпедировала финская подводная лодка. Что скажете, Николай Игнатьевич? Два командира, два корабля, два эпизода, а почерк у них разный.

— Лисин, видно, что-то недоглядел, — вздохнул Виноградов.

— Только ли это? — усмехнулся нарком. — Мне кажется, что четыре победы подряд вскружили ему голову, у него притупилась бдительность, и тут же последовала расплата… Да, учить командиров воевать, учить скромности — тоже наша забота.

— Можно?

В кабинет вошли Алафузов и вице-адмирал Степанов. Первый уезжал на Тихоокеанский флот начальником штаба, а Георгий Андреевич, передав дела командующего Беломорской военной флотилией контр-адмиралу Кучерову, приехал в Москву на должность исполняющего обязанности начальника Главморштаба. Кузнецову был грустно расставаться с Алафузовым, к которому он привык. Да и сам Владимир Антонович заметно нервничал, отчего выглядел растерянным.

— Товарищ нарком, — стараясь не выдать своего волнения, четко произнес Алафузов, — дела вице-адмиралу Степанову сдал, о чем и докладываю. Улетаю завтра утром.

— Вам все ясно? — спросил Кузнецов Степанова.

— Все, товарищ народный комиссар, — ответил тот. И, помолчав, добавил: — Благодарю вас за оказанное мне доверие.

— Вы своими делами оправдаете это доверие, — обронил нарком.

Вечером из Полярного позвонил Головко и сердито поинтересовался, двигается ли дело с реляцией на двух летчиков.

— Я не стал бы вас беспокоить, Николай Герасимович, если бы речь шла о каком-то одном-двух эпизодах. А ведь капитан Адонкин совершил триста шестьдесят пять боевых вылетов! И кому, как не ему, быть Героем?! А майор Панин сбил тринадцать вражеских машин!

— Потерпите еще немного, Арсений Григорьевич, — сказал нарком в трубку. — Я полагаю, что все будет хорошо. Документы у Молотова.

(Кузнецов не был безучастным ко всему, что происходило на флотах. Особенно остро переживал он за тех, кто проявил себя в бою, кто рисковал, как, например, командир эскадрильи капитан Василий Адонкин и командир авиаполка майор Павел Панин на Северном флоте и командир авиаэскадрильи капитан Евгений Цыганов на Балтике. Всех троих к званию Героя Советского Союза представили Военные советы флотов, но двигалось это дело по бюрократической лестнице медленно. Наконец Николай Герасимович увидел на своем документе резолюцию Молотова: «Тов. Сталину. Просьбу поддерживаю. В. Молотов. 30. 09. 43 г.». Всем троим было присвоено звание Героя Советского Союза. — А.З.)

— Вы уже собрались домой? — спросил маршал Шапошников, когда Николай Герасимович подошел к вешалке, чтобы снять свою шинель. Не хотелось ему так скоро уходить из этой милой его сердцу квартиры, но надо было переговорить с комфлотом Головко об очередном конвое союзников. И он сказал об этом Борису Михайловичу.

— Ну что ж, голубчик, служба прежде всего! — Шапошников встал, чтобы проводить его, но жена возразила:

— Боренька, ты бы лег отдохнуть, а то почти два часа вы беседовали о делах фронтовых.

Она мягко улыбнулась. В ярком свете электрической лампочки ее лицо было бронзовым, а в глазах горели маленькие желтые огоньки.

— Хорошо, Машенька, я прилягу. — Борис Михайлович взглянул на своего коллегу. — Спасибо, Николай Герасимова, что зашли к нам. У меня сейчас весело на душе: все-таки Красная Армия потихоньку, но бьет фашистов и продвигается вперед. Правда, немцы постараются взять реванш за свое поражение под Сталинградом, но где они начнут скапливать войска, чтобы нанести удар, пока неясно. Я предполагаю, что они начнут боевые действия где-то в центре России, скажем, в районе Орла и Курска. Но поживем — увидим. — Он весело хохотнул. — Будет время — забегайте проведать нас. А Верочке кланяйтесь. Мудрая у вас жена…

— Не жалуюсь, — улыбнулся Николай Герасимович.

Кузнецов заехал в Генштаб, чтобы выяснить один вопрос у начальника Генштаба маршала Василевского. Тот встретил наркома в приемной.

— Вы далеко, Александр Михайлович? — спросил Николай Герасимович.

— Хозяин вызвал. У него маршал Жуков, и надо решить ряд проблем по передислокации двух армий и нескольких резервных стрелковых дивизий. А вы откуда?

— Ездил к наркому Носенко, он дает мне еще пятнадцать тральщиков, — сказал Кузнецов. — Немцы бомбят Волгу, там нередко горят суда с нефтью, а она так нужна нам…

— Волгу держи на прицеле, — предупредил наркома Василевский. — Секретарь Сталинградского обкома Чуянов при мне трижды звонил Сталину. Как бы он не вызвал тебя в Ставку. Немцы что-то замышляют.

— Об этом мне только что говорил маршал Шапошников. Я был у него дома. Кажется, ему сейчас легче, болячка поутихла.

— Я часто советуюсь с ним по военным делам, а вот выбраться к нему домой, проведать и не выберу часок, — признался Александр Михайлович. — Он мой учитель и таковым останется до конца моей жизни… — Маршал вздохнул. — Пожалуй, к себе я вернусь не скоро. Приходи ко мне завтра утром, часов в семь, сможешь?

— Приду.

На том и расстались. «Чудесный человек и весьма талантлив как военачальник», — подумал о Василевском Николай Герасимович.

Он быстро набросал на листке вопросы по Волге, которые поставит в Генштабе; видимо, надо будет поговорить и о создании речных флотилий, их штате, опять же, хватит ли для этих целей кораблей и моряков, наверное, снова придется ехать к наркому Носенко…

Кузнецов выпил стакан нарзана, затем сел за стол и позвонил по ВЧ Головко. Ему ответил дежурный по штабу флота.

— Где комфлот? — властно спросил нарком.

— У союзников на крейсере «Шеффилд», его пригласил на борт корабля командир охраны конвоя. Тут у нас американский транспорт сел на мель у острова Кильдин.

— И что же, сняли его с мели?

Дежурный по штабу ответил, что сразу не сняли, хотя и пытались. Пришлось разгрузить, а уж потом в работу включились буксиры.

— Мы стараемся обеспечить безопасность каждого союзного конвоя, — резюмировал дежурный по штабу.

Кузнецов долго молчал.

— Вы меня слышите, товарищ нарком? — спросил дежурный по штабу.

— Слышу, — отозвался нарком. — Я удивлен, как энергично вы защищаете своего командующего. Что ж, это неплохо. А что в Мурманске?

— «Юнкерсы» бомбили порт, очень сильно бомбили, товарищ нарком, один транспорт с танками затонул у причала, но мы уже начали поднимать их, вовсю работают подъемные краны, — вновь послышался в трубке голос дежурного по штабу.

— Поговорим об этом, когда я приеду на флот, — ответил Кузнецов. — Передайте комфлоту, чтобы позвонил мне, когда вернется в штаб!..

На всех фронтах бои по-прежнему не утихали, и это больше всего угнетало адмирала Кузнецова. Лишь в середине марта 1943 года обстановка изменилась в нашу пользу. Красная Армия все активнее теснила врага, нанося по нему ощутимые удары. Потерпев поражение в районе Волги, Дона, Северного Кавказа, противник отошел на линию Севск — Рыльск — Сумы — Ахтырка — Красноград — Славянск — Лисичанск — Таганрог. И вчера, когда нарком ВМФ был в Ставке, Сталин говорил, что после того как Красная Армия перешла в контрнаступление под Сталинградом, и до сего мартовского дня наши войска в общей сложности разгромили, более ста вражеских дивизий.

— Врага мы крепко побили. — Верховный окинул взглядом сидевших в кабинете. — Но он еще не разбит, и нам нужно проявлять бдительность, чтобы не дать себя обмануть. Что меня волнует? — продолжал он. — На Юго-Западном фронте идут тяжелые бои. Немцы, как это очевидно, хотят взять реванш за поражение под Харьковом. Маршал Жуков сейчас находится на Северо-Западном фронте у маршала Тимошенко. Войска этого фронта вышли на реку Ловать и готовятся форсировать ее. Но из-за ранней оттепели в этом районе как бы не пришлось прекратить наступление. Как видите, нам есть чем гордиться, но есть чем и огорчаться. — Сталин, как обычно, прошелся вдоль длинного стола и остановился рядом с наркомом ВМФ. — Я хотел бы отметить, что флот принял самое активное участие в прорыве блокады Ленинграда. Как и в годы революции, балтийские моряки проявили героизм. В этом им не откажешь. Но вы, товарищ Кузнецов, и ваш Главморштаб, видимо, так обрадовались нашим победам, что допускаете серьезные промахи на Волге.

Кузнецову стало не по себе, и это заметил сидевший рядом с ним Микоян.

— Это я сообщил товарищу Сталину, что ослаблена охрана главной водной магистрали страны, — негромко сказал он Николаю Герасимовичу. — Не чувствуется там твердая рука командующего флотилией. Вы же прекрасно знаете, что от перевозок бакинской нефти по Волге во многом зависят наши успехи в борьбе с гитлеровскими войсками. Сейчас армии и флоту требуется особенно много топлива.

Микоян хотел сказать еще что-то, но его перебил Сталин:

— На днях в ГКО мы обсудим вопрос о судоходстве на Волге. Немцы часто и сильно бомбят реку, забрасывают ее минами, стремятся уничтожить как можно больше судов с нефтью, чтобы ослабить наступательный порыв Красной Армии. Это уже вопрос политический…

«Упрек в мой адрес справедливый, — подумал нарком. — И я, и Главморштаб ослабили внимание к Волге. А как быть с командующим флотилией? При обороне Сталинграда Рогачев много сделал, хотя флотилия и понесла ощутимые потери. Он смел, решителен, однако не научился мыслить масштабно, глубоко анализировать события. Слабо организовано на флотилии траление фарватеров, нет четкости в работе гидрографов, не закончена прокладка новых фарватеров, хотя эти работы начались давно. А разве нельзя увеличить число тральщиков? Тут важна личная инициатива. Нет, Рогачева надо менять». Еще более Николай Герасимович укрепился в этой мысли после того, как адмирал Галлер доложил ему, что на Волге, между Астраханью и Горьким, подорвались на немецких минах три судна с бакинской нефтью. Трое суток на реке горело топливо, пожар озарял все окрест. Об этом стало известно Ставке. Туда вызвали наркома речного флота…

«Видно, когда я ушел от Сталина, ему позвонили, — подумал Кузнецов. — Но кто? Не секретарь ли обкома Чуянов?»

— Вы говорили по этому вопросу с командующим флотилией Рогачевым? — спросил нарком Галлера.

— Конечно же! Он не отрицает, что на Волге сложилась опасная ситуация, но сам все еще не принял кардинальных мер. На флотилии крайне мало тральщиков…

В это время позвонил нарком речного флота Шашков.

— Добрый вечер, Зосима Александрович. — Лицо Николая Герасимовича расплылось в улыбке. Но вот Шашков сообщил ему что-то неприятное, и оно вмиг помрачнело. — Так, ясно, ясно… Скажите, вы смогли бы выделить на Волге с десяток речных судов?.. Так, понял. Сейчас дам команду Главморштабу, чтобы связались с вашими представителями… Что-что, вам надлежит туда лететь? Нет, пока мне ничего об этом не известно…

Николай Герасимович положил трубку и какое-то время о чем-то думал. Он волновался, и адмирал Галлер понял это по его напряженному лицу.

— Шашкова вызывали в Ставку по поводу гибели судов с нефтью, — сказал Кузнецов. — Говорит, крепко ему там всыпали. Предложено срочно во всем разобраться.

Снова зазвонил телефон. Николай Герасимович снял трубку. Это был Микоян. Он сообщил, что завтра в ГКО будет обсуждаться вопрос о судоходстве на Волге.

— Вы не собираетесь туда лететь? — осведомился Микоян.

— Собираюсь, Анастас Иванович. Видимо, повезу на флотилию нового командующего. Правда, товарищу Сталину пока об этом не докладывал.

От разговора с Микояном на душе у Николая Герасимовича стало тревожно, и когда к нему вошел начальник Главпура ВМФ генерал Рогов, он сообщил ему о заседании ГКО.

— Мне предложено высказать свои соображения о судоходстве на Волге. Чувствую, что Председатель ГКО наверняка поставит вопрос о новом командующем флотилией. Об этом мне намекнул и Микоян. Ты не против кандидатуры адмирала Пантелеева?

— Нет, вполне достойный товарищ. — Рогов помолчал. — А кого назначим членом Военного совета?

Николай Герасимович ответил, что об этом он еще не думал.

— У тебя есть кандидатура?

— Есть… — Рогов кивнул. — Я бы рекомендовал капитана 1-го ранга Зарембо. Прибыл он к нам с Тихоокеанского флота, опытный политработник.

Кузнецов согласился.

— Переговори с ним, но так, чтобы особенно не шуметь. А вот Пантелееву пока говорить не будем. Согласится с нами Ставка, тогда другое дело.

Глубокой ночью Николай Герасимович закончил работу и поехал домой. Машина гулко бежала по дороге. Москва спала; то там, то здесь по широким улицам ходили ночные патрули. Дул ветер, было сыро и зябко.

Вошел он в комнату на цыпочках. Думал, что жена уже спит, а она что-то шила в своей комнате. Дети спали. Сын Коля лежал в кроватке, раскинув ручонки. Старший, Виктор, тихо похрапывал на диване.

— Давно жду тебя, — сказала жена, хотя ей пора было бы привыкнуть к тому, что муж приходит домой поздно. — Мог бы и позвонить, а то волнуюсь… — В ее карих глазах блеснул ласковый огонек. — Устал?

— Очень даже устал. — Кузнецов снял шинель и повесил ее на вешалку. — Видимо, полечу на Волгу. Немцы набросали в реку до черта мин, надо их обезвреживать.

— Надеюсь, ты не станешь сам это делать? — насторожилась жена.

— Я не минер, Верочка… Дай что-нибудь поесть. Да, а как Виктор, он ходил в школу?

— Ходил. Я боялась, что он простудился, но вроде все прошло.

Николай Герасимович поужинал, просмотрел свежий номер «Правды».

— Знаешь, о чем я подумал, Вера? — спросил он, глядя на жену. — На днях у меня с Виктором был разговор. Он хочет пойти учиться в Нахимовское. Что скажешь?

— Зачем спрашиваешь? — усмехнулась жена. — Пусть идет. Тебя вырастил флот, и его научит жить по совести, только бы он сам старался.

Сын Виктор у Кузнецова был от первой жены, но он радовался, что Вера любила его как родного и делала все, чтобы Виктор хорошо чувствовал себя в семье. Сам же Виктор привязался к ней, называл мамой.

«Так и должно быть в семье моряка», — думал Николай Герасимович.

Рано утром, когда над столицей взошло рыжее и какое-то холодное солнце, Кузнецов был уже в Наркомате ВМФ. Выслушав информацию адмирала Степанова об обстановке на флотах и отдав некоторые распоряжения, нарком вынул из стола тезисы своего доклада по Волге. «Вам будет предоставлено слово, так что учтите», — предупредил его Поскребышев.

То, о чем говорили выступающие, взволновало наркома, а говорили они о том, как помочь Волге. Речники предлагали направить на реку новые суда и баржи, которые могли бы наполняться нефтью, вооружить их, а суда, на которых не было пулеметов, надежно охранять канонерскими лодками. Но больше других беспокоил вопрос о тралении мин, которые день и ночь сбрасывали в реку немцы. Нужны тральщики, но где их взять?

— Что вы на это скажете, товарищ Кузнецов? — спросил Сталин.

Кузнецов встал. Сдержанно изложил свои соображения. Есть возможность часть судов взять у наркома речного флота Шашкова, переоборудовать их под тральщики; что касается новых безопасных фарватеров, то на Волгу Наркомат ВМФ направит группу гидрографов, которые помогут речникам оборудовать их.

Некоторое время длилось молчание. Все ждали, что скажет Сталин. А тот о чем-то думал.

— Я хотел бы подчеркнуть, — вновь заговорил нарком ВМФ, — что на Волге немцам удалось выставить сотни новейших мин. Моряки вытралили более шестисот единиц!

Сталин подошел к столу, взял какой-то листок.

— Мы получили телеграмму от товарища Чуянова. Просит нашей помощи… А на флотилию надо подобрать более опытного адмирала.

— Я об этом уже подумал. — И Кузнецов назвал имя контр-адмирала Пантелеева. — Опытный моряк. Есть у него и воля, и знания, и умение видеть и решать проблемы…

Председатель ГКО прервал:

— Вызывайте в Ставку товарища Пантелеева, будем с ним беседовать.

— Не поздно ли, товарищ Сталин? — осторожно спросил Николай Герасимович. — Ночь ведь…

— Вот и хорошо, — улыбнулся Микоян. — Адмирал, должно быть, сладко спит, а мы его поднимем. Впрочем, вы будьте здесь, а мы за ним пошлем, дайте только его домашний адрес…

Шел то снег, то снова дождь, казалось, весна не наступит. В эти дни и произошло событие, до сердечной боли огорчившее Николая Герасимовича. С должности командующего Черноморским флотом был смещен адмирал Октябрьский. Что же случилось? Командование Северо-Кавказского фронта предложило Октябрьскому высадить крупный десант в районе Станички. Комфлот решительно возразил, о чем телеграфировал генералу Масленникову и наркому ВМФ. Не дожидаясь, что ответит Октябрьскому командующий фронтом, Кузнецов поддержал комфлота, о чем тут же поставил в известность Верховного.

— Значит, вы считаете, что Черноморский флот не в состоянии высадить крупный десант? — спросил Сталин, и в его голосе нарком уловил раздражение.

— Не может, товарищ Сталин. — Кузнецов не мигая смотрел на Верховного. — Да и нецелесообразно высаживать крупный десант на Малую Землю…

— Вот что, товарищ Кузнецов. Пошлем на юг маршала Жукова, и пусть он на месте разберется. Вы тоже с ним поедете.

Группа генералов во главе с маршалом Жуковым на другой день выехала на юг. Поезд прибыл в недавно освобожденный Краснодар. Вместе с Жуковым и начальником оперативного управления Генштаба генералом Штеменко Кузнецов приехал в район Новороссийска, где в штабе 18-й армии их встретил командарм генерал Леселидзе.

— Докладывайте, Константин Николаевич, как тут у вас дела? — Жуков разделся, бросил на стул шинель и фуражку. — Человек вы опытный в военном деле. Я знаю вас еще с той поры, когда вы были начальником артиллерии 50-й армии на Западном фронте в сорок первом. Так?

— Верно, Георгий Константинович, — смутился Леселидзе.

— Как думаете, можно расширить плацдарм на Малой Земле? — спросил Жуков. — Я имею в виду высадить туда крупный десант.

— Командующий фронтом Иван Иванович Масленников принял такое решение, но я бы воздержался делать это, — прямо ответил генерал. — Море, что называется, кипит от бомб и снарядов. Куда же посылать десант? К тому же где взять столько плавсредств? Не лучше ли усилить перевозки на Мысхако?

— Надо усилить, — согласился Жуков, постукивая пальцами по краю стола. Затем он взглянул на Кузнецова. — Слышал, моряк? Так что думай, где взять корабли. Иначе немцы так укрепят свою «Голубую линию», что потом ее с ходу не одолеешь.

Николай Герасимович слегка усмехнулся, но маршалу ничего не сказал.

Жуков долго и подробно изучал обстановку, сложившуюся на фронте, беседовал с генералом Масленниковым, адмиралом Октябрьским и другими военачальниками, и когда под вечер все уселись за ужин, весело заметил наркому ВМФ:

— Ты прав, моряк, высаживать сейчас крупный десант на Малую Землю нецелесообразно. Так и скажем Верховному.

— Вы позвоните ему сейчас, — попросил Кузнецов.

— А что, идея, моряк! — Жуков потянулся к столу, на котором стоял аппарат ВЧ, и взял трубку. Услышав голос Верховного, громко произнес: — Жуков докладывает, товарищ Сталин. Я насчет высадки крупного десанта. Мое мнение — перевозки на Мысхако усилить, чтобы наращивать там наши силы, а с высадкой десанта воздержаться… Есть, понял вас. Завтра вылетаю в Москву. — Он положил трубку и взглянул на Кузнецова. — Слышал, Николай Герасимович? Верховный со мной согласился. Так что не переживай…

Адмирал Октябрьский сопровождал наркома ВМФ в поездке по военно-морским базам. Когда на борту крейсера зашел разговор о десантах, он сказал:

— Я долго думал, анализировал… Причина неудачи в Южной Озерейке — плохое взаимодействие сил десанта с кораблями поддержки. Высадили туда почти полторы тысячи бойцов, но они так и не смогли удержать плацдарм. А вот на Мысхако было вдвое меньше людей — и успех!.. Да, тут явно моя промашка. Как бы Верховный не дал мне по шапке…

— Я хотел бы, чтобы ты, Филипп Сергеевич, извлек из этого должный урок! — сдержанно молвил Кузнецов.

— Да мне этот десант душу обжег! — усмехнулся Октябрьский.

В Потийскую базу Кузнецов прибыл в полдень. Весна здесь была в полном разгаре. Щедро палило солнце, все вокруг цвело и благоухало, не то что в столице. Нарком ВМФ побывал на Севастопольском морском заводе имени Серго Орджоникидзе (завод был эвакуирован в Поти, когда немцы рвались к главной базе флота), вручил рабочим переходящее Красное знамя наркомата. В плавдоке стоял крейсер «Молотов». Его командир капитан 1-го ранга Романов доложил:

— Работы идут полным ходом, товарищ нарком, днем и ночью!

— Это я и хотел услышать, — улыбнулся Николай Герасимович.

А вот сборка подводных лодок шла медленно, затянулась. Директор завода Сургучев заверил наркома, что коллектив наверстает упущенное.

— Мы же еще не завершили строительство эсминца нового проекта «Огневой», так что дел тут невпроворот…

Всю дорогу, пока Кузнецов летел в Москву, он не переставал думать о том, что сказал ему Октябрьский: «Как бы Верховный не дал мне по шапке…» Сейчас Кузнецов мысленно ответил комфлоту: «Не даст, Филипп Сергеевич!» Но его ждало разочарование.

Сталин, хотя и был хмурый, спокойно выслушал его, уточнил ситуацию на Черном море, потом вдруг спросил:

— Кого вы можете рекомендовать на должность командующего Черноморским флотом? — И, увидев на лице наркома смятение, жестко добавил: — Ставка приняла решение сместить Октябрьского.

Николай Герасимович понял, что попытка защитить комфлота обречена на провал, и предложил кандидатуру вице-адмирала Владимирского.

— Давно он командует эскадрой? — спросил Сталин.

— С тридцать пятого года.

— Приглашайте его в Ставку, и будем назначать. Да, еще… Готовьтесь к поездке на Волгу. Обстановка там меня тревожит. Переговорите с наркомом морского флота, он только что вернулся с Волги…

Кузнецов посмотрел на часы. Пора Ширшову прибыть в наркомат ВМФ, но его что-то нет. Петра Петровича Ширшова, ученого-океанолога и гидробиолога, Николай Герасимович знал давно и восторгался его мужеством. Ширшов особо проявил себя на станции «Северный полюс»{Станция «Северный полюс» — первая дрейфующая научно-исследовательская станция, организованная на дрейфующих льдах Северного Ледовитого океана в 1937–1938 гг.}. В прошлом году его назначили наркомом морского флота. Тогда же в задушевной беседе он поведал Николаю Герасимовичу, как жилось ему на льдине, как она вдруг треснула и смельчаки оказались в опасности. Тогда на помощь им сквозь льды пробились ледоколы.

— Я с Федоровым попал на «Таймыр», а Папанин и Кренкель — на «Мурман». На льдине мы прожили двести семьдесят четыре дня!

— Это — подвиг! — сказал Кузнецов.

— Может быть, но я как-то об этом не думал…

Сейчас Кузнецов не мог больше ждать Ширшова и позвонил ему.

— Петр Петрович, я же вас жду!.. Ах, вы только что возвратились из Ставки? Понял… Мы с Шашковым летим в Сталинград, вы туда не собираетесь?

— Я оттуда недавно вернулся, — возразил Петр Петрович. — Еще бы туда слетал, но Председатель ГКО дал мне новое задание. Мне надо повидать Папанина и поговорить с ним насчет Арктики. Там ведь тоже есть наше хозяйство… А на Волге сейчас идет настоящая война. По реке плывут суда с нефтью, а «юнкерсы» бомбят их, на фарватер сбрасывают мины… Николай Герасимович, приезжай ко мне, кое-что хочу тебе посоветовать.

— Еду, Петр Петрович, только на час, не больше: у меня встреча с Шашковым в наркомате…

Вернулся к себе Николай Герасимович довольный. Что и говорить, опыт по морской части у Ширшова большой, и его совет дать на Волгу как можно больше тральщиков, чтобы уничтожить все мины, как нельзя кстати. А вот о секретаре Сталинградского обкома партии он отозвался нелестно. Тот часто звонит Сталину, жалуется на военных моряков да и на самого наркома: мол, не принимает должных мер, «Ты, Николай Герасимович, душу этому Чуянову не открывай, иначе вождь все будет знать!» — сказал Ширшов.

— Значит, мы летим? — спросил Кузнецова Шашков, едва вошел в кабинет наркома. Его худощавое лицо порозовело, глаза искрились. — Тяжело к вам подниматься. Устал. — Он снял шляпу, налил из графина воды и выпил. — Холодная, как из родника.

— Только что принес адъютант, — похвалился Кузнецов.

— Знаешь, Николай Герасимович, я где-то вычитал у Горького, что Земля — это сердце Вселенной. — Шашков сел. — А что есть море?

— Часть земли, — улыбнулся Кузнецов.

— Ладно, а что есть река?

— Исток на земле…

— Может, не спорю, — согласился Шашков. — Только Волга —. это могучий исток, там сейчас настоящий фронт!

— У нас сегодня, Зосима Александрович, везде фронт! — заметил Николай Герасимович. — У меня, как вы знаете, на флотах есть линкоры, крейсера, лидеры, эсминцы… Но их на Волгу не пошлешь. Им просто негде там развернуться. А вот тральщиков — кот наплакал. Зато у тебя судов да всяких барж — уйма!

— «Тюлькин флот», как ты однажды сказал, — улыбнулся Шашков. — Дам я тебе этих самых судов да барж, а вот оборудовать их по-военному должны твои подопечные.

— Добро, у меня таких умельцев хватает. Но тех судов, которые вы дали нам, маловато. — Кузнецов взял со стола папиросу и закурил. — Надо еще хотя бы десятка три.

— Десятка три наберем, а то и больше. Что еще?

— Остальное решим на Волге, добро? — улыбнулся и Кузнецов.

— Тогда я поеду к себе, меня там ждут. — Шашков, откланявшись, ушел.

В кабинет наркома вошел адмирал Галлер.

— Проблема судоходства на Волге будет решена, — сказал Кузнецов.

— Нарком Шашков человек дела, — произнес Галлер. Он помолчал с минуту, потом добавил: — У меня к вам просьба… — Он прищурил глаза, посмотрел куда-то в сторону. — У меня есть боевой опыт. И немалый. На линкоре «Слава» я принимал участие в Моонзундском сражении. Правда, это был лютый и кровавый семнадцатый год. Но разве теперь нам легче? И вот я подумал, что зря в наркомате протираю штаны. Мне нужно ехать туда, где сражаются моряки. Можно на Северный флот, но лучше — на мою родную Балтику.

Кажется, Кузнецов еще не видел Галлера таким взволнованным. Неужели он считает, что здесь, в наркомате, как он выразился, люди протирают штаны?!

— Хотите на военный флот? — спросил Николай Герасимович тихо. — На родную Балтику?

— Я давно хотел вам сказать, — глаза у Галлера загорелись, — еще когда Исакова посылали в Кронштадт. Зря его послали, лучше бы меня. Я в том смысле, что мне на Балтике каждый камешек знаком.

— Мне вы здесь нужнее, Лев Михайлович. Я даже не знаю, как бы мог обойтись без вас. Да мог ли?! — Кузнецов загасил в пепельнице папиросу. — Я всегда служил там, куда меня посылали старшие начальники. Но я не стану вас упрекать в этом, Лев Михайлович. Вы для меня значите больше, чем бывалый адмирал. Я ведь стажировался в штабе Морских Сил Балтики и из ваших уст, из уст флагмана, услышал о себе лестные слова. Думаете, не рад был? Еще как!

— Преувеличиваете, Николай Герасимович, — буркнул, не глядя на него, Галлер.

— Нисколько, Лев Михайлович. — Кузнецов постоял у стола, потом сел. — Завтра я улетаю в Сталинград с наркомом речного флота Шашковым и адмиралом Пантелеевым, вы остаетесь за меня. Прошу вас звонить мне на флотилию и докладывать обстановку на флотах, особенно на Черном море. Сейчас немцев выбили из станицы Крымской. Но удастся ли разгромить новороссийско-таманскую группировку врага — вот в чем вопрос!

— «Голубая линия» немцев еще очень сильна, — подал голос Галлер.

— Взломаем эту «Голубую линию»! — убежденно сказал нарком.

8 мая в полдень «дуглас» поднялся в небо. В салоне самолета сидели трое — Шашков, Кузнецов и контр-адмирал Пантелеев.

Прилетели в Сталинград под вечер. Их встретил первый секретарь обкома ВКП(б) Чуянов. Он был рад приезду гостей и не скрывал этого. Его смутило лишь то, что с ними не было командующего флотилией адмирала Рогачева.

— Я привез нового командующего. — Кузнецов тут же представил Пантелеева. — Позже сюда приедут член Военного совета капитан 1-го ранга Зарембо и начальник штаба капитан 1-го ранга Григорьев. Так что прошу вас, Алексей Семенович, моих подопечных любить и жаловать. А то шлете в ГКО телеграммы, а мне даже ни разу не позвонили.

— Мне тоже досталось от Председателя ГКО за ситуацию на Волге, — признался Чуянов. — Да, — спохватился он, — хорошо, что вы позвонили перед вылетом. На утро я назначил совещание моряков с руководителями пароходства. Для нас задача — дать больше горючего для Красной Армии свята!..

Взявший слово нарком ВМФ сообщил, что решением Государственного Комитета Обороны все волжские пароходства со своими службами переходят в оперативное подчинение командующего флотилией, на которого возложена вся ответственность за перевозки на Волге. Кузнецов назвал число речных судов, которые вместе с экипажами должны быть немедленно переданы флотилии. Они будут переоборудованы под боевые корабли…

Работал на Волге Кузнецов без сна и отдыха. Но прежде, как и полагалось, представил штабу флотилии контр-адмирала Пантелеева.

— Теперь у вас, товарищи, новый командующий, — сказал нарком ВМФ. — Но этим я отнюдь не хочу перечеркнуть все то, что сделал на Волге адмирал Рогачев, особенно во время обороны Сталинграда. А сделал он немало. Я хочу выразить Дмитрию Дмитриевичу благодарность.

Рогачев встал, но нарком поднял руку:

— Садитесь, пожалуйста… Прошу вас, введите нас в курс дела.

Рогачев заявил, что обстановка на Волге напряженная. Немцы ежедневно сбрасывают мины в реку, и не все их удается засечь, чтобы скорее обезвредить. У Каменного Яра пришлось временно закрыть фарватер. Там скопилось более сорока барж с нефтепродуктами. На других участках то же самое. Караваны продвигаются очень медленно: если раньше на путь от Астрахани до Саратова затрачивали девять дней, то сейчас вдвое больше.

— Беспокойное у меня теперь хозяйство! — грустно улыбнулся Пантелеев.

— Учтите, каждая нефтебаржа — это помощь фронту, ее надо беречь как зеницу ока, — сказал Кузнецов. — Продумайте организацию охраны судов в деталях, важно исключить потери…

На быстроходном катере нарком ВМФ вместе с адмиралами Пантелеевым и Рогачевым объездил многие участки реки, особенно те места, где проходил фарватер. Нещадно пекло солнце, над водой стоял белесый туман — как марево в степи в жаркий день. Катер вынырнул из-за поворота и сбавил ход — фарватер сужался. Но вот корабль снова вышел на широкий простор, взял курс ближе к берегу. Рогачев предупредил Кузнецова, что этот район еще не тралили и идти туда опасно.

— Пока мина взорвется, если она будет, мы уйдем далеко, — усмехнулся нарком. — Катер-то наш летит как стрела!

Корабль обогнал длинную, груженную нефтью баржу, которую тащил буксир. Из его сине-черной трубы валил густой дым. И в этот момент за кормой катера раздался сильный взрыв. Впечатление было такое, что под водой лопнул огромный резиновый шар и с шипением выбросил наверх белопенный столб воды и песка.

— Хорошо, что мы прошли над миной, не то подорвался бы буксир с баржей, — сказал Пантелеев.

В штабе флотилии, подводя итоги своей поездки по Волге, нарком ВМФ сказал не без горечи:

— Мин в реке еще немало, особенно у Каменного Яра, где сужается фарватер. Юрий Александрович, — обратился он к Пантелееву, — завтра с утра посылайте туда тральщики.

— Я уже распорядился, товарищ нарком, — отозвался командующий. — У меня и план готов…

План заинтересовал наркома, и после ознакомления он его одобрил. Суть плана: Волгу разделили на два боевых района, каждый район — на четыре боевых участка, каждому из которых придавался дивизион тральщиков со своим штабом, тылом и средствами связи. Теперь куда бы вражеский самолет ни сбросил мину, ее сразу же уничтожали. Если же ситуация усложнялась, командир дивизиона, он же командир участка, решал, то ли начинать траление, то ли на время его закрыть.

— Юрий Александрович, неплохо было бы уже сейчас развернуть на реке сеть постов наблюдателей, чтобы во время налета немецких самолетов они видали бы, куда падают мины, а потом их уничтожать, — предложил Николай Герасимович.

— Вот с этого мы и начнем! — согласился Пантелеев. — Я пока не знаю, что нам сделать для усиления ПВО караванов.

— Тут один путь, — подал голос Рогачев, — создать как можно больше отдельных зенитных взводов. Сейчас их у нас полсотни, а желательно иметь не менее двухсот, товарищ народный комиссар. Тогда они смогут сопровождать суда на всем пути следования.

— По-моему, Дмитрий Дмитриевич прав, — отозвался Пантелеев, глядя на Кузнецова.

— Не возражаю, Юрий Александрович, — заметил Николай Герасимович. — Но помните о главном — охране фарватеров! Для этого рекомендую использовать корабли с вооружением ПВО и быстроходные катера. Кстати, а где группа гидрографов? Я что-то ее не вижу.

Пантелеев сказал, что еще утром он отправил их в пароходство, чтобы вместе с речниками решить, где удобнее и безопаснее проложить новые фарватеры. Там же находятся и начальники участков Волжского бассейна.

— У меня завтра с ними встреча в десять ноль-ноль, — сообщил командующий флотилией. — Хочу вместе с ними обойти если не все, то хотя бы большинство причалов. Наполовину они разбиты, кнехтов, за что крепить тросами суда и баржи, нет…

Кузнецов трудился на Волге неутомимо и с азартом. Шел пятый день пребывания его на флотилии, но ни на минуту он не забывал о наркомате ВМФ, куда сходились все нити связи с флотами, и хотя Галлер ежедневно звонил ему и коротко информировал о ситуации на флотах, Кузнецову было не по себе. Мысли Николая Герасимовича перенеслись к адмиралу Рогачеву. Куда направить его служить? Может, на Северный флот к Головко?..

Пантелеев, словно угадав его мысли, спросил, закуривая:

— Если не секрет, куда вы пошлете Дмитрия Дмитриевича?

— Еще сам не знаю, — признался Кузнецов. — Флот у нас большой, найдем и ему место.

— А нельзя ли мне здесь остаться? — вдруг попросил Рогачев. — Есть же на флотилии отряд кораблей, и я мог бы им командовать. Я тут обжился, знаю на реке каждый кустик…

— И мне была бы существенная помощь, — подал голос Пантелеев. — Человек-то на Волге я новый, и сама река для меня нова.

«Верно, — подумал нарком. — Зачем Рогачева посылать куда-то на флот, если здесь наращиваем корабельные силы?»

— Я подумаю о вашей просьбе, Дмитрий Дмитриевич. Ждите моего звонка из Москвы. Сам же я не против… А пока помогите освоиться новому командующему.

Рано утром, когда нарком собирался на аэродром, начальник штаба флотилии капитан 1-го ранга Григорьев доложил ему, что на мине подорвалась канонерская лодка «Красный Аджаристан». Экипаж погиб.

— Я слышал глухой взрыв, но не думал, что это немецкая мина. — Кузнецов нахмурился. — Где командующий?

Оказывается, он ушел с гидрографами смотреть новый фарватер.

— Вернется — пусть зайдет ко мне! — приказал нарком.

Через час прибыл адмирал Пантелеев. Григорьев доложил ему о гибели судна.

— Нарком ждет вас, Юрий Александрович, — вздохнул Григорьев и добавил: — Не по душе ему пришелся этот случай…

Пантелеев не сразу направился к наркому, подождал, когда немного успокоится сердце. Что-то тяжко стало, едва командующий узнал о гибели судна. Однако нарком спокойно выслушал его, спросил, было ли протралено место гибели канонерской лодки. Отвечал Пантелеев робко, даже растерянно. Кузнецов жестко сказал:

— Неужели вы думаете, что если вступили в командование флотилией, корабли не станут подрываться, а немцы не будут ставить мины? Это было бы более чем наивно. — И строго добавил: — Возьмите себя в руки! Не к лицу командующему скисать…

Выяснилось, что тральщики десять раз тралили участок, но мина не взрывалась — она была большой кратности действия.

— Я приказал командирам тральщиков тралить опасные места до пятнадцати раз, — доложил повеселевшим голосом Пантелеев. — Полагаю, что больше потерь у нас не будет!

— Хотелось бы, Юрий Александрович…

В июне, когда наши войска готовились к Курской битве, налеты вражеской авиации резко участились, особенно на Саратов и Астрахань, где находились нефтеперерабатывающие заводы.

С Волги возвратился начальник Главпура ВМФ генерал Рогов: он уехал туда сразу же, как только вернулся Кузнецов. Прилетел он на рассвете, но поехал не домой, а в наркомат. Дождался там Николая Герасимовича. Тот как всегда прибыл на службу рано. Увидев члена Военного совета флота, Кузнецов спросил:

— Надо было мне позвонить, и я бы встретил вас. Как там дела?

Рогов устал с дороги, и хотя в его живых глазах горели искорки, лицо было серое.

— Что я вам скажу, Николай Герасимович, — неторопливо заговорил Рогов. — Пантелеев навел там порядок. Есть у него хватка. На бронекатере мы пошли с ним в штаб первой бригады траления. Это у Каменного Яра.

— Знаю, я там бывал. — Кузнецов взял со стола пачку «Казбека» и закурил.

— Моряки там как на подбор — смелые, решительные, прямо-таки лезут в огонь, и дело у них спорится. Наиболее отличившиеся награждены медалью «За боевые заслуги». И адмирал Рогов Дмитрий Дмитриевич крепко помогает командующему… В чем там еще загвоздка? Мало зенитных точек. Как бы им помочь?

Кузнецов оживился.

— Вы не встречались с генералом Громадиным?

— Нет, хотя Пантелеев подготовил для него план ПВО Волги.

— Так вот, Михаил Степанович, главком ПВО страны близко к сердцу принял мою просьбу о помощи морякам-волжанам. Это же он, Громадин, руководил отражением массированных налетов немецкой авиации на Москву в сорок первом, опыт в этом деле у него есть. Надеюсь, он поможет Пантелееву.

Через неделю Кузнецову позвонил генерал Громадин.

— Нарком, я только что из Куйбышева, — весело забасил он. — Твою просьбу выполнил. Командующий флотилией у тебя там что надо — цепкий. Я боялся, что он не успеет прибыть в Куйбышев на встречу, но он успел. Принял его и начальника штаба Григорьева. В деталях рассмотрел их план ПВО Волги, особенно расстановку сил для охраны саратовского моста через Волгу и рейда — там ведь порой скапливается до трех десятков судов! Так вот. План я одобрил, хотя и внес некоторые поправки. Необходимые распоряжения я отдал на месте. Теперь зенитчики будут более надежно стеречь Волгу. Вы туда еще полетите?

— Поеду, должно быть, в середине июля. А вам, Михаил Степанович, большое спасибо за помощь морякам. Я скажу об этом товарищу Сталину…

(На Волге дела пошли лучше — об этом информировал Ставку Микоян. Только за лето 1943 года по реке прошло 8 тысяч судов, доставивших Красной Армии и военному флоту более 7 миллионов тонн нефтепродуктов. Адмирал Кузнецов еще дважды летал на Волгу, а в августе отчитался в Ставке за свою работу. Верховный Главнокомандующий похвалил моряков. «В победе под Курском есть и их вклад, — сказал он. — Но темпы перевозок горючего не снижать!..» — А.З.)

Адмирала Кузнецова неожиданно посетил глава британской военно-морской миссии в Москве контр-адмирал Майлс.

— Садитесь, господин Майлс. — Кузнецов кивнул на кресло. — Что, есть вопросы по конвоям?

— У меня для вас сюрприз. — Майлс сунул руку в карман кителя, достал сигареты и закурил. — Позвольте сообщить вам приятную новость. На днях американские истребители в районе острова Бугенвиль сбили японский самолет. И знаете, кто в нем находился? Морской пират номер один адмирал Ямамото, главком японского флота. Это он лично организовал бандитское нападение в декабре сорок первого на Перл-Харбор, где погибло немало американских кораблей. Японцы потопили три линкора…

— Не три, а четыре, господин Майлс, — поправил Кузнецов гостя.

— Верно, четыре, а еще четыре сильно повредили, — согласился Майлс. — Погибло более трех тысяч американских моряков. Но и это еще не все, — продолжал гость. — Преемник адмирала Ямамото адмирал Ямагуси тоже погиб вместе с авианосцем «Хирю» у атолла{Атолл — коралловый остров кольцеобразной формы, который заключает внутри мелководную лагуну, обычно соединяющуюся узким каналом с открытым морем.} Мидуэй. Он мог бы перейти на другой корабль, но отказался. Привязал себя к мостику тонущего авианосца.

— Самурайская традиция, — усмехнулся Кузнецов. — Но вряд ли это поможет японскому флоту.

— Бесспорно, сэр! — воскликнул Майлс. — Теперь японским флотом командует адмирал Кога, но и он потерпит фиаско от американцев. — И без всякого перехода добавил: — Я уезжаю, сэр. Совсем уезжаю в Англию. Там получу новую должность. В Москву приедет другой адмирал. — После паузы гость грустно продолжил: — Мы дружно и честно с вами работали, сэр Кузнецов, и я благодарен вам за все доброе.

— Я тоже благодарю вас. Желаю вам на новом месте успехов в службе. — Николай Герасимович крепко пожал Майлсу руку.

Война катилась все дальше на запад. Хлопот у наркома ВМФ прибавилось. После разгрома гитлеровских войск в районе Курска и выхода наших войск к Днепру встал вопрос о формировании Днепровской военной флотилии. Кого назначить ее командующим? Выбор пал на начальника штаба Волжской флотилии капитана 1-го ранга Григорьева, а на его место Пантелеев рекомендовал комбрига капитана 1-го ранга Сергеева. Об этом командующий доложил Кузнецову по ВЧ.

— У Сергеева есть опыт работы в Главном морском штабе, долгое время он был там рядом с вами, товарищ нарком. На флотилии его бригада лучшая. Так как?

— Добро, — глухо отозвались в трубке. — Шлите представление в наркомат…

(Уже после войны, в 1952 году, напутствуя контр-адмирала Сергеева, назначенного командующим Беломорской военной флотилией, Кузнецов сказал: «Имейте в виду, Николай Дмитриевич, там, куда вы идете, намечено большое дело. Очень большое дело, — повторил нарком. — Это будет революцией в Военно-морском флоте. — И, увидев, как насторожился Сергеев, Николай Герасимович раскрыл свои карты: — Мы начали строительство первой атомной подводной лодки. Так что и с вас будет за что спрашивать. Но разговор пока между нами. Вице-адмиралу Сурабекову, у которого будете принимать дела, — ни слова! Я сам переговорю с ним». — А.З.)

Генерал армии Антонов, первый заместитель начальника Генштаба, казалось, был не в духе. Адмирал Кузнецов, которого он знал как исполнительного наркома, неделю провел на Волге, куда его посылал Верховный, вернулся, а информацию в Генштаб все еще не представил. Пришлось его вызвать.

— Вы что же меня подводите, Николай Герасимович? — спросил Антонов, едва Кузнецов вошел к нему. — С Волги вернулись, а в Генштаб ничего не представили?

— Алексей Иннокентьевич, еще вчера был у Верховного и все ему по Волге выложил.

— Ну и что? — усмехнулся Антонов, смягчившись. — Генштаб есть Генштаб, и ему в первую очередь надо давать информацию. Это не я придумал — так потребовал Сталин. Так что прошу нас не игнорировать. — Он взял папку, раскрыл ее. — А теперь поговорим о другом…

Первый заместитель начальника Генштаба сообщил наркому ВМФ о предстоящем наступлении на Северном Кавказе с целью освобождения Новороссийска, не называя пока его сроки. Замысел таков: нанести по городу удар с трех сторон, а когда Новороссийск будет взят, продолжать наступление на Верхнебаканский и Анапу. Для этого создаются две сухопутные группы войск: восточная, которая станет наступать со стороны Туапсинского шоссе, и южная — ее войска нанесут удар с Мысхако. А группа десантных войск будет штурмовать Новороссийск с моря. Антонов откинулся на спинку кресла, зевнул.

— Извините, Николай Герасимович, эту ночь почти не спал. Трижды вызывал Верховный, дважды звонил мой начальник маршал Василевский… Так вот, что касается вас в предстоящей операции, — продолжал Антонов, — руководство десантом возлагается на командующего Черноморским флотом адмирала Владимирского, и об этом ему уже сказано. А командира силами высадки подберите сами. Нужен энергичный, толковый адмирал. Через день-два вас вызовут в Ставку. Так что обсудите это дело в Главморштабе…

— Будет сделано, Алексей Иннокентьевич. — Кузнецов встал.

Разговор в наркомате ВМФ был предметным. По наметкам Главморштаба Черноморский флот мог выделить для десанта около 50 кораблей, в том числе крейсера. Исполняющий обязанности начальника Главморштаба вице-адмирал Степанов предложил использовать в десанте малые корабли: им легче подойти к берегу и высадить людей. Что касается эсминцев и крейсеров, то их задачей станет прикрытие десанта и обстрел берега, занятого врагом.

— Высадка в Цемесской бухте и в порту будет нелегкой, — предупредил адмирал Ставицкий. — Когда мы с вами, Николай Герасимович, в апреле-мае были в тех местах, то воздушная аэрофотосъемка показала, что немцы сильно укрепили Новороссийск. Доты и дзоты, вкопанные в землю танки, у самой воды — пулеметные доты, на молах и пристанях — колючая проволока в несколько рядов, мины…

— Ясное дело, не зря же немцы назвали свою оборону «Голубой линией», прорвать ее будет нелегко, — произнес Кузнецов. — Назначить командиром высадки десанта я предлагаю адмирала Холостякова. У него, пожалуй, в этом деле опыта больше, чем у кого-либо.

— Я тоже хотел предложить его кандидатуру, — подал голос адмирал Исаков. — Георгий Никитич хорошо проявил себя в Керченско-Феодосийской операции.

— Крепко понюхал пороху, что и говорить, — заметил нарком. — Полагаю, нас не подведет. И вообще, товарищи, нам надо больше доверять людям, это окрыляет их. Приказ, конечно, свят для каждого, в нем и сила большая заключена, но если человек не пропустил приказ через свое сердце, то ничего героического от него не жди…

В ночь на 10 сентября корабли и десантные суда вышли из Геленджика, а в три часа ночи внезапно для врага начали высадку десанта в Новороссийском порту. Боносетевые заграждения, прикрывавшие вход в бухту, были уничтожены взрывами торпед, которые выпустили по ним торпедные катера. Вскоре перешли в наступление основные силы 18-й армии генерала Леселидзе. Пять тысяч десантников обрушили удар на врага! Пять дней немцы яростно сопротивлялись, а на шестой их оборона была смята и Новороссийск был взят!

«Теперь на очереди Севастополь», — вздохнул Кузнецов. Он почувствовал, что ему стало легче.

«Дуглас» наркома ВМФ приземлился на аэродроме в Москве. Перелет с Черного моря был трудным — дул сильный ветер, самолет бросало из стороны в сторону. И в столице погода выдалась скверной: сыпал дождь, над городом нависли черные лохматые тучи. Точно такая же погода в Москве была в октябре сорок первого года.

Покинув самолет, Кузнецов взглянул на часы — начало седьмого. «В наркомате, видимо, еще никого нет, кроме дежурной службы, — подумал он и все же решил туда заехать. — Потом надо дома выспаться, а уж потом собраться с мыслями и пойти на доклад в Генеральный штаб». Но едва он вошел в свой кабинет, как в дверях появился вице-адмирал Степанов. Николай Герасимович поздоровался.

— Чего так рано, Георгий Андреевич? Что-нибудь случилось?

— Да, то есть… — смутился Степанов. — Вчера в час ночи в Главморштаб звонил товарищ Сталин, он распорядился вызвать вас в Москву. Это я для того, чтобы вы знали… Что еще? — Он натянуто улыбнулся. — Чуть не забыл… Адмирал Головко со своей оперативной группой сейчас в Архангельске, откуда будет руководить операцией по выводу из Арктики в Белое море ледокола «Сибирь» и ледореза «Литке», а также других судов и транспортов. Операция начнется через две недели. — Степанов подошел к карте, висевшей над столом, указкой обозначил те места, где находятся ледоколы, суда и эскортные силы. — Командующий Беломорской флотилией Кучеров, на которого возложено непосредственное командование ледоколами и эскортными силами в море, — в бухте Тикси. Вылетел он туда на сутки позже из-за плохой погоды и сейчас ведет подготовку конвоя к переходу Карским морем. Этот маршрут избрал адмирал Головко, и каких-либо изъянов в нем я не нашел.

— Не понял, поясни. — Глаза наркома пытливо сощурились.

— Район от бухты Тикси до Карских ворот напичкан минами, и Головко приказал конвою следовать по большим глубинам — там нет донных мин — и во льдах, чтобы избежать атак подводных лодок.

«Умен Арсений Григорьевич, этого у него не отнимешь, — усмехнулся про себя Николай Герасимович. — Уж если наметил какую операцию, все до мелочей продумает». Нарком взглянул на Степанова. Тот продолжал:

— Вчера поздно вечером я получил донесение комфлота, бригаду эсминцев он направляет к Карским воротам для охраны ледоколов на самом опасном участке перехода.

— Можно надеяться, что судов на переходе не потеряем? — Кузнецов устало провел ладонью по лицу.

— Есть такая уверенность, товарищ нарком.

Николай Герасимович сказал Степанову, что скоро пойдет в Ставку.

— Передайте Галлеру, чтобы подготовил справку по Крыму. А вы держите на контроле вывод ледоколов из Арктики.

— Как случилось, что комфлот Владимирский потерял в море три корабля? — вдруг спросил Степанов.

— Когда вернусь из Ставки, Георгий Андреевич, мы в Главморштабе обсудим это происшествие, — ответил нарком. — А сейчас я хочу набросать те вопросы, которые хотел бы поставить в Ставке.

Оставшись в кабинете один, Николай Герасимович позвонил домой. Жена обрадовалась.

— Я так волновалась за тебя, Коленька… — В ее голосе он уловил дрожь. — Хотя бы позвонил…

Он сказал, что сделать этого не мог: пришлось вылететь ночью и на день раньше, чем намечал.

— И сейчас не могу приехать домой. Хотя и собирался отоспаться, но не выгорело… Жди к обеду. Куда тороплюсь? В Ставку… До встречи!

Кузнецов положил трубку, прошелся по кабинету. Мысль о том, что на Черном море немцы потопили три наших корабля, саднила душу, не давала покоя… Нет, не все до конца продумал Владимирский, и как бы ему не перепало от Верховного. Началось все 5 октября вечером. Кузнецов прибыл на КП флота, и адмирал Владимирский доложил ему, что в ночь на 6 октября он решил провести операцию: в портах Феодосии и Ялты скопилось немало вражеских кораблей и судов. Командующий фронтом генерал Петров поддержал эту идею, имея в виду приказ Верховного всеми имеющимися средствами срывать вражеские перевозки. Отряд кораблей — лидер «Харьков» и эсминцы «Беспощадный» и «Способный» — возглавил командир дивизиона эсминцев капитан 2-го ранга Негода.

— Корабли прикрывает авиация? — спросил нарком.

— Выделены истребители дальнего и ближнего действия, — подтвердил комфлот.

После ужина оба поднялись на КП. Ночное небо было угрюмое. С моря дул ветер. Владимирский, как и условились, на связь не выходил, дабы не демаскировать корабли десанта. Но по времени операция была уже в самом разгаре, и он ждал донесения. И оно поступило. Негода информировал его о том, что на эсминцы выходили в атаку немецкие катера, но безуспешно. Наши корабли повредили два катера, остальные скрылись. Лидер «Харьков» успешно обстрелял порт, вражескую батарею, открывшую по кораблю огонь. Позже все три корабля встретились в заданном районе. Вот тут-то все и произошло… Над кораблями неожиданно появился немецкий самолет-разведчик. Истребители, сопровождавшие корабли, сбили его. Летчики на парашютах упали в море, и Негода приказал командиру эсминца «Способный» выловить их из воды: мол, они могут дать ценные сведения. Пока это делали, наступил рассвет и в небе показались «юнкерсы». Они начали бомбить корабли. В лидер «Харьков» попало несколько бомб, и он потерял ход. Адмирал Владимирский приказал эсминцам взять его на буксир. Однако Кузнецов категорически возразил против этого:

— Подбитый «Харьков» будут охранять наши самолеты, а эсминцы пусть возвращаются в гавань, иначе погибнут и они.

Владимирский тут же отдал приказ Негоде, но было уже поздно. Пикирующие бомбардировщики атаковали наши корабли, эсминцы «Способный» и «Беспощадный» были потоплены. Владимирский бледный ходил по КП. Смотрел на море, а в глазах стоял туман. Николай Герасимович видел его белое, как полотно, лицо, но не пощадил.

— Лев Владимирович, вы и капитан 2-го ранга Негода поступили опрометчиво, если не сказать хуже, — сердито произнес он. — Зачем стали вылавливать из воды летчиков? Подумаешь, находка! Клюнули на мелюзгу, а потеряли китов. Доложите о гибели кораблей в Генштаб маршалу Василевскому, а я завтра улетаю в Москву и все объясню в Ставке.

— Вас понял, — мрачно обронил Владимирский.

Глубокой ночью, однако, наркома разбудил дежурный по штабу флота:

— Вам немедленно вылетать. Звонил адмирал Степанов…

И вот теперь нарком прибыл в Ставку. Сталин стоял у стола и курил трубку. Лицо его было хмурым, озабоченным. Он подошел к Кузнецову ближе, и тот увидел в его глазах холодный блеск.

— Что там случилось? — спросил Верховный. — Почему вы как представитель Ставки не приняли должных мер? Я слушаю вас. Только честно, по-большевистски.

Кузнецов немного успокоился, сердце хотя и билось гулко в груди, но боли он не ощущал.

— Хочу сразу заявить, что решение на проведение операции командующий флотом принял правильное, он опирался на ваше требование срывать немецкие перевозки, чтобы лишить их возможности снабжать морем блокированные в Крыму вражеские войска…

— Вы что, решили защитить адмирала Владимирского? — жестко прервал наркома Верховный. — А кто будет защищать командующего фронтом генерала Петрова? — с иронией добавил он. — Он ведь санкционировал операцию?

— Нет, товарищ Сталин, адмирала Владимирского я не защищаю, — спокойно возразил нарком. — Но скажу честно: вины Петрова в случившемся я не вижу.

— А вы виновны? — вдруг в упор спросил Верховный.

У наркома будто что-то оборвалось в груди.

— Я вмешался в это дело, но было уже поздно. — И он объяснил подробности Верховному. — В том, что случилось, есть и моя вина. Как наркома ВМФ, и не более. Впредь, однако, буду требовательнее к своим подчиненным.

Верховный молчал. Но его лицо слегка посветлело, словно на него упал лучик солнца, заглянувшего в окно.

— Вы как-то говорили, что во время обороны Одессы адмирал Владимирский тонул на корабле, или я что-то напутал?

По лицу наркома скользнула улыбка.

— Все верно, товарищ Сталин. Помните, Черноморский флот высаживал десант в районе Григорьевки? Так вот руководителем этого морского десанта был Владимирский. В район Одессы он шел на эсминце «Фрунзе», но на переходе корабль атаковали «юнкерсы» и он затонул. Раненый адмирал Владимирский оказался в воде. Его спасли и доставили в Одессу моряки торпедного катера. Перевязали, но руководство десантом он не оставил: будучи на крейсере «Красный Кавказ», он сделал все, чтобы десант успешно высадился и решил свою задачу.

В кабинет вошел Поскребышев.

— Товарищ Сталин, срочная телеграмма от комфронта генерала Петрова!

Верховный прочел, и его лицо подобрело. Наконец-то завершен разгром таманской группировки врага и полностью очищен от немцев Таманский полуостров!

— Петров доносит, что на Кубани и Таманском полуострове не осталось ни одного живого немца, кроме пленных, — весело сказал Сталин. — Таким образом окончательно ликвидирован оперативно важный плацдарм врага на Кубани! — Он вернул Поскребышеву телеграмму. — Передайте в Генштаб, пусть подготовят приказ…

К удовлетворению Кузнецова, несмотря на гибель трех кораблей, в приказе среди тех, кто отличился в ожесточенных боях за освобождение Таманского полуострова, были названы моряки вице-адмирала Владимирского и контр-адмирала Горшкова.

…Кажется, разговор был исчерпан, нарком ВМФ даже встал, чтобы идти, но Сталин его почему-то не отпускал. Он сел за стол, нашел в папке какой-то документ, прочел его про себя, снова положил в папку, потом вскинул глаза на Кузнецова.

— Генштаб ознакомил вас с планом овладения Крымом? — спросил он.

— Да, это сделал маршал Василевский, — ответил Николай Герасимович. — Я уже отдал приказ командующему Азовской военной флотилией контр-адмиралу Горшкову, чтобы готовил морской десант в Геническ. Уже ведется подготовка кораблей, моряки проводят учения по высадке людей на берег, укрепленный противником…

Верховный чему-то усмехнулся, но в его глазах была грусть.

— Ставка приняла другой план с учетом изменившейся обстановки, — вдруг произнес он. — Теперь решено сначала захватить плацдарм на Керченском полуострове путем высадки морского десанта, затем вместе с войсками Южного фронта наступать на Крым. Как видите, задачу по овладению Крымом надо решать совместными ударами войск генерала Толбухина и генерала Петрова с привлечением Черноморского флота и Азовской военной флотилии…

Слушая Верховного, нарком про себя подсчитал, сколько времени отводится ему на подготовку крупнейшей операции. Всего три недели. Об этом он и сказал Сталину.

— Иного выхода у нас нет, — жестко возразил Верховный. — Вам снова придется лететь на Черноморский флот.

— Я готов завтра вылететь…

— Не завтра, — одернул его Сталин. — Там сейчас наш представитель маршал Тимошенко, а вы поедете через неделю. — Он подошел к Кузнецову ближе. — А теперь о гибели трех кораблей… Пусть эта трагедия будет для вас, для Владимирского и для Петрова суровым уроком!

Николай Герасимович вышел из кабинета и только сейчас почувствовал, как ему стало легче. Больше волновался не за себя — за комфлота Владимирского. У себя в кабинете, отдышавшись от быстрой ходьбы, он снял трубку прямого телефона с Главморштабом.

— Георгий Андреевич, созвонитесь с адмиралом Владимирским и передайте ему, чтобы он мне позвонил… Что? Уже звонил?! Так, ясно, убыл к генералу Петрову? Тогда завтра утром я сам выйду с ним на связь…

Кузнецов задумался. Да, надо переговорить с Носенко. Но в Москве ли он сейчас? Невольно вспомнил 1927 год, когда служил вахтенным начальником на крейсере «Червона Украина». В то время крейсер достраивался в городе Николаеве, где его и посетил нарком маршал Ворошилов. Вскоре после того как уехал Ворошилов, в выходной день на «Червоной Украине» побывали студенты Николаевского кораблестроительного института. Командир крейсера, уходя на берег, поручил Кузнецову, по его словам, «эрудированному и молодому моряку», показать студентам кубрики и каюты. Вахтенному начальнику поручение пришлось по душе, и он с увлечением стал рассказывать студентам о крейсере, красивом и элегантном, как девушка. Среди студентов послышался смешок.

— У вас все так влюблены в море, как вы? — спросил его вихрастый парень с копной черных волос и открытым добродушным лицом.

— Если не все, то большинство, — гордо ответил Кузнецов. — Я уверен, что из экипажа крейсера в будущем вырастут адмиралы.

— И вы, должно быть, мечтаете стать адмиралом? — задал вопрос все тот же вихрастый парень.

— Мечтаю! — воскликнул Кузнецов. — Помните Суворова? Он говорил, что плох тот солдат, который не мечтает стать генералом… А кто из вас слышал об английской подводной лодке «Л-55»?

— Она вторглась в наши воды, и эсминец «Свободный» потопил ее торпедой, — откликнулся рыжебровый парень. — Это было в девятнадцатом году в Копорском у заливе…

— Ну ты, дружок, не загибай, — возразил ему вихрастый. — Уничтожил английскую лодку не эсминец «Свободный», а «Азард», и не торпедой, а снарядом из орудия.

— Интересно, продолжай, мы слушаем, — ободрил парня Кузнецов.

— Дело, значит, было так. — Студент с копной черных волос на минуту задумался. — Стало известно, что в Копорский залив вошли английские корабли — эсминец и новейшая подводная лодка. Командирам эсминцев «Азард» и «Гавриил» был дан приказ — атаковать врага! Но случилось так, что английская лодка первой выпустила по нашим кораблям по торпеде и тут же всплыла, чтобы видеть, как будут погибать корабли красных. Но оба командира эсминцев были начеку, они сумели сманеврировать и уйти от торпед и тут же открыть огонь из орудий по субмарине. Первым же снарядом лодка была потоплена.

— Ты, просто молодцом! — похвалил студента Кузнецов. — Рассказал о таких деталях, о которых и я не знал. Как тебя величать-то?

— Носенко я, Иван… — отчего-то покраснел студент. — Могу еще поведать, как наша подводная лодка «Пантера» уничтожила английский эсминец «Витториа»…

С тех пор Николай Герасимович не видел Ивана Исидоровича Носенко. И только в 1939 году, когда стал наркомом ВМФ, узнал, что какой-то Носенко работает первым заместителем наркома судостроительной промышленности СССР. Не он ли? Позвонил.

— Носенко на проводе! — послышался в трубке басовитый голос.

— Это ты, Иван? — выпалил на одном дыхании Кузнецов.

— Да, но я — Иван Исидорович. Позвольте, кто это?

— Тот самый вахтенный начальник с крейсера «Червона Украина», которому ты поведал историю боя эсминца «Азард» с английской подводной лодкой.

— Николай Кузнецов?

— Да, я — Николай Герасимович! — поправил нарком и хохотнул в трубку.

Спустя два года, в 1940 году. Николай Герасимович поздравил Носенко с постом наркома судостроительной промышленности СССР.

— Видишь, старший вахтенный начальник, догнал я тебя, — пошутил Иван Исидорович.

Сейчас, вспомнив все это, Кузнецов закурил. Всплыли слова Сталина: «Носенко жалуется на вас». Подумалось — неужели Иван Исидорович жаловался?

— Жаловался, дружище, жаловался, — подтвердил Носенко. — Ты требуешь дать больше кораблей, а где их взять? У меня же не один ты заказчик! Ты и так забрал почти весь речной и морской транспорт. Что, обиделся?

— Да нет, Иван Исидорович, — весело отозвался Николай Герасимович. — Не для себя прошу корабли — для флота. На Северном флоте у Головко до сих пор почти нет быстроходных кораблей. Всю Арктику, особенно где мелководье, немцы забросали минами. Нужны тральщики. Такая же ситуация с минами у комфлота адмирала Трибуца. А разве не нужны нам катера и баржи? Сам же видел, что делалось на Волге… Ты много дал флоту кораблей, но ведь у нас были потери!.. Хорошо. Николай Герасимович, обещаю тебе помочь. Ну а насчет жалобы товарищу Сталину… Я в шутку сказал ему, так что не гневайся. Приходи ко мне сегодня домой, адрес ты знаешь. Посидим, вспомним двадцать седьмой год, крейсер «Червона Украина». Я тебе еще расскажу что-нибудь про царский флот, а?..

Глава вторая

В приемной Верховного Главнокомандующего адмирал Кузнецов увидел Василевского. Склонившись над столом, он перебирал какие-то бумаги.

— Вы, Александр Михайлович?

Тот выпрямился. На лице вспыхнула улыбка.

— Я, Николай Герасимович. Был только что у товарища Сталина. Вы тоже к нему?

— Завтра лечу на Кавказ. — Кузнецов шагнул к начальнику Генштаба и тепло ответил на его рукопожатие. — Хочу побывать в морских базах, кое-что сделать в Новороссийске. В Поти, где теперь базируется Черноморский флот, в частности, эскадра кораблей, уйма разных дел. Зашел к вам в Генштаб, но Антонов сказал, что вы в Ставке. Небось проблемы решали?

— Разве их мало в Генштабе? — Василевский улыбнулся. — Вчера встречался с Жуковым, теперь вот почти час сидел у Верховного. Решали, какие операции надлежит провести Воронежскому, Степному и Юго-Западному фронтам после Курской битвы. Фронты понесли немалые потери, ныне пополняем их, довооружаем… Делаем все, что положено делать в таком случае Генштабу.

— Наверное, Воронежский фронт станет наступать в направлении на Киев? — поинтересовался нарком.

— Да, к началу ноября, пожалуй, наши войска освободят Киев. Кстати, армейцам нужна будет поддержка кораблей Днепровской военной флотилии. Не подведете?

— Флотилия уже создана, — сообщил Кузнецов. — Ее костяк — корабли и суда Волжской военной флотилии. Экипажи — опытные моряки. Вы же знаете, как дерзко и отчаянно они били врага на Волге, у стен Сталинграда. Не хуже они сработают в боях по освобождению столицы Украины. Но флотилию надо укрепить новыми кораблями и судами, обеспечить боезапасом.

— Это ты сам сделаешь, Николай Герасимович, у тебя хорошо получится. Ну а чем может помочь Генштаб — подумай и приходи ко мне. Если я буду на фронте — к Антонову, моему заместителю.

— Спасибо, товарищ маршал, вы всегда помогаете флоту!

(К началу боевых действий в состав Днепровской военной флотилии входило 140 катеров и судов, два артдивизиона и плавучая артбатарея. Корабли флотилии содействовали на флангах войскам Красной Армии на Украине, Белоруссии, Польше, обеспечивали форсирование водных преград на реках Днепр, Березина, Припять, Западный Буг, Висла, Одер, Шпрее, перебрасывали войска, высаживали десанты. Моряки флотилии принимали участие в Берлинской операции На флотилии было 20 Героев Советского Союза! — А.З.).

Пожалуй, никогда еще адмирал Кузнецов не ехал на юг с таким желанием, как в этот раз. Даже Молотов это заметил. Вчера в Кремле, когда Сталин давал наркому ВМФ последние инструкции, он объявил:

— Что-то вы торопитесь на юг, Николай Герасимович. Ну да, там рядом курорты, море и солнце, не то что наша студеная Первопрестольная!

— Вы неправы, Вячеслав Михайлович. — Глаза наркома блеснули из-под нависших бровей. — Я еду туда, куда меня посылает Ставка. Еще не уехал на Кавказ, а меня предупредили о поездке на Волгу, в Астрахань и Саратов.

В голосе наркома ВМФ Сталин уловил обиду и, возможно, поэтому заметил с ехидцей своему соратнику:

— Вячеслав, может, ты желаешь прокатиться в те края? Я готов дать тебе свой вагон и взвод автоматчиков для сопровождения.

Перед отъездом Кузнецов снова зашел к Верховному, но тот был занят. Наконец из кабинета вождя вышел Поскребышев.

— Николай Герасимович, можете войти… — Он вскинул глаза. — Не забудьте, пожалуйста, позвонить Верховному, как только прибудете в штаб Юго-Западного фронта генерала Малиновского…

Прилетел в Краснодар Кузнецов днем. Хотя в воздухе самолет сильно болтало от встречного ветра и наркома даже затошнило, он, не теряя времени, поспешил в штаб Северо-Кавказского фронта к генералу Петрову. Комфронта он застал сидевшим за столом над картой.

— Раньше, Иван Ефимович, я считал вас оборонцем, теперь же вы доказали, что это не так. Хорошо провели операцию по разгрому немцев на Таманском полуострове. Так что миф об оборонце развеян, — произнес нарком.

— За Тамань и твои моряки крепко дрались…

Кузнецов сказал, что был в кабинете Сталина, когда тот получил донесение о том, что на Кубани и Таманском полуострове «не осталось ни одного живого немца, кроме пленных».

— И что Верховный? — поинтересовался Петров, сняв очки и протирая их платком.

— Он был очень доволен! — После паузы нарком ВМФ добавил: — Послал меня снова на Черноморский флот в связи с подготовкой к новой десантной операции.

Петров надел очки, поправил их на носу.

— Пожалуй, мне больше, чем кому-либо, повезло с моряками, — улыбаясь краешками губ, сказал он, поблескивая серыми быстрыми глазами. — Я с ними плечом к плечу и под Одессой, и под Севастополем, и под Новороссийском. Теперь вот скоро будем брать Керчь, и вновь судьба сводит меня с моряками. Ты, Николай Герасимович, в честь этого подарил бы мне небольшой катерок? — Петров шутливо подмигнул. — Кончится война, и буду я ходить на катеришке на рыбалку, дышать свежим воздухом. Ну как, подаришь?

— Что вам катеришко, Иван Ефимович? Под вашу опеку я могу отдать и сторожевой корабль!

— Ладно, Герасимыч, шутки в сторону. Знаешь, о чем я сейчас вспомнил? О том, как летом сорок второго уходил из Севастополя на подводной лодке. Здорово нас тогда бомбили немецкие катера и самолеты. Если честно, то я не думал, что останусь живой…

Они вышли во двор перекурить. Вечерело. Солнце скатилось к горизонту: румяно-багровое, оно хоть и светило, но почти не грело. Осень выдалась холодная, с моря дул сырой ветер, по утрам пронизывало до костей. Генерал Петров, высокий, худой и сутулый, задумчиво смотрел на море. В его пытливых глазах затаилась печаль, и, видя это, Кузнецов почувствовал себя неловко. Пришел он к Петрову, видимо, некстати, когда того тревожили какие-то мысли. Может, уйти в штаб, оставив его наедине с этими мыслями?

Петров обернулся:

— Там, на КП, — он кивнул на небольшой каменный домик, стоявший у среза моря, — начальник штаба готовит карты, так что давайте вместе еще разок поколдуем над ними. Меня что волнует? Нам придется форсировать Керченский пролив на виду у врага, под его кинжальным огнем. Да, придется нашему брату нелегко. А надо будет переправить через пролив не роту и не полк, а целую армию!

— Я вас понимаю, Иван Ефимович, — отозвался нарком ВМФ. — Но десанты и высаживают там, где особенно жарко…

Петров снял очки, протер стекла. Солнце выглянуло из-за туч и осветило его озабоченное лицо, словно вылитое из бронзы.

— Если говорить о твоих моряках, то при штурме Керчи на них я могу рассчитывать. А ты, кстати, на мою пехоту обиды не таишь?

— Пехота — царица полей! — воскликнул нарком ВМФ.

— Полей — да, царица, но не моря, — серьезно возразил генерал. — Я видел, как тонули в море корабли. Моряки крепко держались на воде, а бойцы камнем шли на дно, потому что не умели плавать. Если хочешь знать, у меня от этого сердце болело. — И, как бы подводя итог всему разговору, он добавил: — Любой командир должен думать не только о победе, но и о том, какой ценой она ему достается.

К ним подошел начальник штаба фронта генерал Ласкин.

— Товарищ командующий, все готово, прошу вас пройти, — доложил он. Потом взглянул на наркома ВМФ: — Товарищ адмирал, рад вас видеть на нашей земле!..

Они вошли в штаб. На длинном столе лежали карты, циркуль, карандаши. Можно приступать к делу, но генерал Петров поручил Ласкину накрыть в соседней комнате стол.

— Я еще не обедал, да и наш гость перекусит с дороги… Да, на очереди — Керчь, — продолжал Петров, усаживаясь за стол и приглашая наркома сесть. — Крепкий орешек. Десант должен захватить оперативный плацдарм, чтобы потом развернуть наступление и во взаимодействии с войсками Южного фронта, который будет наступать с Севера, через Перекопский перешеек, освободить Крым. Гложет меня, однако, сомнение… — Он хитро прищурил глаза.

— Какое? — спросил Кузнецов.

— Комфлот Владимирский сказал мне, что у него мало плавсредств для высадки десанта. И потом, — голос генерала отвердел, — нам придется питать десант. Люди первого броска сразу же вступят в бой, и тут важно как можно скорее подбросить новые силы, иначе немцы перебьют десантников. Так что прошу Владимирского помочь в этом деле.

Затем генерал Петров поделился с наркомом ВМФ своим замыслом о предстоящем наступлении. Говорил он весомо, в его словах чувствовались уверенность и твердость духа. Узнав о том, что Кузнецов поедет в штаб Черноморского флота, чтобы обговорить ряд вопросов с адмиралом Владимирским, Петров признался, что сердит на комфлота.

— Потерял три корабля, а мне от Верховного досталось, и я очень переживал. Но слава богу, из колеи не выпал. Да, а вы знаете, что Гитлер снял командующего семнадцатой армией генерал-полковника Руоффа после поражения на Таманском полуострове? Теперь эту армию возглавил генерал-полковник Енеке. Выходит, моя голова чего-то стоит!

— Еще как стоит, Иван Ефимович! — улыбнулся Николай Герасимович.

После ужина Кузнецов на «Виллисе» выехал в Новороссийск. Машина бежала по дороге, по обеим сторонам ее чернели разбитые немецкие танки, обгоревшие машины, минометы, орудия. Боец — водитель, сероглазый, с прокуренными усами, сбавив скорость, усмехнулся:

— Фрицы так драпали, что побросали новые танки!

«Виллис» подпрыгнул на ухабе, и Кузнецов едва не ударился головой о переднее стекло.

— Земля тут вздыбилась от снарядов, так что километра три придется ехать как на пружине, — пробурчал боец, лихо сдвинув набок шапку-ушанку.

Подъехали к бухте. Город лежал в развалинах. Дома разрушены, кое-где уцелели стены да печные трубы. Пахло горьким дымом и горевшей нефтью.

— Поворачивайте к штабу военно-морской базы.

— К адмиралу Холостякову? — Глаза у водителя заблестели. — Я с ним лично знаком. Вот это мужик! Когда фрицы прижали группу моряков у цементного завода, он схватил автомат и первым бросился в атаку, швырнув подряд три гранаты… Сказать вам по секрету, я даже чаевничал с адмиралом. Мы земляки с ним — оба родились в Барановичах. Отцы наши работали машинистами на Полесской железной дороге.

«Виллис» остановился у здания из красного кирпича, испещренного пулями.

— Как живется, тихоокеанец? — спросил Николай Герасимович Холостякова, приняв его рапорт.

— Я давно уже черноморец, — улыбнулся адмирал. — Надолго ли к нам?

— Как будешь кормить. Если хорошо, да еще «наркомовской» дашь к обеду, то поживу подольше, а если посадишь на сухари, через день-два укачу в столицу, — пошутил Николай Герасимович. — Ну а если серьезно, то хочу знать, как вы, Георгий Никитич, готовите людей и корабли к новой десантной операции. Ты же командир сил высадки.

Холостяков стоял перед ним подтянутый, стройный, на висках седина, как морская пена.

«Я тоже поседел раньше времени», — неожиданно подумал нарком.

В штабе, усевшись за стол, на котором лежали карты и еще какие-то журналы, Кузнецов попросил Холостякова коротко рассказать, как освобождали Новороссийск.

— Горячо пришлось, товарищ нарком, — начал Холостяков. — Очень горячо. Я боялся, что, пока суда дойдут до Цемесской бухты, до портовых молов, их накроет огнем вражеская артиллерия. Волновала и навигационная сторона перехода. Одно дело, когда с десантом идет эсминец или крейсер, как это было под Одессой, и другое, когда люди на мотоботе или баркасе. Штурманских приборов ведь на них нет? Кругом темнота, как в пещере, немудрено и с курса сбиться. Кумекали долго, но выход все же нашли…

— Интересно, какой?

— Я предложил штабу высадки создать сеть береговых навигационных ориентиров, ее нам оборудовали гидрографы. Восточнее горы Дооба включались ведущие створы, едва видимые в узких секторах огни. Они-то и показывали курс судам к Цемесской бухте. Правда, скорость отряда была небольшой — до пяти узлов. А от Геленджика до бухты — семьдесят миль.

— Целая наука, — засмеялся нарком.

— А дальше события развивались так, — продолжал Холостяков. — Атаку с моря начали торпедные катера. Они вмиг уничтожили торпедами огневые точки немцев на молах. А штурмовые группы, которые высадились с катеров, за считанные минуты овладели ими. Группа старшего лейтенанта Куракина — есть у меня такой храбрец — быстро открыла портовые «ворота» — подорвала натянутый немцами под водой стальной трос и остатки бонов. Шесть торпедных катеров — группа атаки пристаней — на бешеной скорости устремились в порт. Вел эти катера капитан-лейтенант Алексей Африканов, смелый, отважный командир, выросший из боцманов. Еще тринадцать торпедных катеров — группа капитана 3-го ранга Дьяченко — торпедировали систему дотов на флангах высадки… — Холостяков вздохнул. — Словом, десантные отряды вовремя вошли в порт, потеряв лишь два катера.

— Хвалю за удаль, Георгий Никитич! — Николай Герасимович тронул его за плечо. — Я, знаешь, о чем подумал? Был ты подводником, а стал стратегом по высадке десантов. Комфлот Владимирский сказал мне, что ты у него за главного советника по этой части. Скажи, сколько было в десанте судов?

— Сто сорок, товарищ нарком. Хорошо и то, что перед посадкой на корабли с теплым словом к десантникам обратились и генерал Петров, и адмирал Владимирский, и командарм 18-й генерал Леселидзе, и член Военного совета флота Кулаков. — После недолгой паузы Холостяков повторил: — Да, горячо тут у нас было. Пять суток дрались! А потом — приказ Верховного Главнокомандующего. Награды… Мне вручили орден Суворова первой степени. Вот уж не ожидал.

— По заслугам! — возразил Николай Герасимович. — Ты же был командиром высадки десанта. Но в предстоящей десантной операции  руководить им придется нелегко, да и размах не тот. Так что садись ко мне в «Виллис», и поедем к Владимирскому в Геленджик. Там подробно обговорим с генералом Петровым все детали. Затем ты поедешь в Новороссийск, а я — к командующему Азовской флотилией Горшкову.

Лицо Холостякова стало задумчивым.

— Да, бросок через пролив будет нелегким, и спорить с вами, товарищ нарком, не буду. И рисковать еще ох как придется, иначе Крыма нам не освободить. — Он встал. — Так мы едем?..

Адмирал Владимирский, находившийся на своем КП, увидел, как «Виллис» остановился у подъезда штаба и из него молодцевато выпрыгнул адмирал Кузнецов. Комфлот отдал ему рапорт, а когда все уселись за стол на КП, доложил обстановку на Черноморском флоте, добавив, что к новой десантной операции флот тщательно готовится.

— Мне генерал Петров уже кое-что рассказал. — Николай Герасимович взглянул на Владимирского. — Хочу еще раз поздравить вас, Лев Анатольевич, с освобождением Новороссийска. Верховный высоко оценил действия Северо-Кавказского фронта и моряков-черноморцев…

Допоздна нарком ВМФ работал в штабе флота. На город спустилась густая ночь, здесь было теплее, чем в Новороссийске, но с моря дул ветер. Зато все небо было усыпано яркими звездами; казалось, они выстроились на парад. Владимирский предложил Кузнецову заночевать на КП, но тот категорически отказался.

— В Темрюке меня ждет командующий Азовской флотилией Горшков.

— Я могу вызвать его сюда, — предложил комфлот.

— Не надо, — возразил Николай Герасимович. — Хочу на месте познакомиться с ситуацией, посмотреть, как идет подготовка к десанту. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Мне и в Испании эта русская пословица крепко помогала.

Где бы ни был нарком ВМФ в эти дни — в Геленджике ли, в Темрюке или на КП генерал-полковника Петрова — всюду он вникал в самые, казалось бы, незначительные вопросы подготовки к десантной операции. К чести Николая Герасимовича, он не ограничивался одной информацией, сам вносил конкретные предложения. Так, он выяснил, что часть плавсредств Азовской военной флотилии не задействована в десанте, хотя начальник штаба доложил, что им «взят максимум кораблей». Нарком высказал свои претензии Горшкову. Тот лаконично отрапортовал:

— Ясно, товарищ народный комиссар, учтем это дело.

Кузнецов, изучая замысел генерала Петрова — форсировать пролив на широком фронте, чтобы заставить немцев рассредоточить свои войска в борьбе с десантами, — понимал, как важно для флота включить в операцию побольше перевозочных средств.

— Надо, Сергей Георгиевич, собрать все, что есть на флотилии, а если нужно, то подключить сюда и рыбаков, — строго заметил нарком. — Важно сформировать надежные боевые экипажи и команды. Ведь им предстоит не только высадить людей под огнем врага, но и самим, если понадобится, принять бой. И еще о погоде, — продолжал Николай Герасимович. — Ноябрь — бурливый месяц на Черном море: ветер, дожди — все это, безусловно, десантникам не союзники.

«Что и говорить, задача флоту выпала сложная», — подумал Кузнецов.

На Таманском полуострове он встретился с представителем Ставки маршалом Тимошенко. Да войны Семен Константинович оказывал Николаю Герасимовичу помощь в его становлении как наркома. Однажды Сталин сделал Кузнецову ряд критических замечаний о руководстве флотами. Нарком Тимошенко, присутствовавший на беседе, улыбнувшись, заметил:

— Николай Герасимович всего две недели исполняет должность наркома.

Сталин глянул на Тимошенко:

— Есть вещи, которые надо решать немедленно, иначе это может плохо сказаться на боевой готовности флота.

Сейчас Николай Герасимович поведал маршалу Тимошенко, что перед отъездом на Тамань его вызывал Верховный.

— Я знаю, — весело отозвался маршал, — он мне звонил. Сталина беспокоят корабли. Смогут ли они взять на борт все войска и боевую технику?

— Адмирал Владимирский заверил меня в том, что с этим делом проблемы не будет, высадочных средств хватит.

Уезжал в Москву нарком оптимистом. Но это оказалось обманчивым чувством, и хотя вины Николая Герасимовича не было, горечь на душе осталась. Что же произошло?.. Вечером 31 октября корабли и суда приняли людей на борт и вышли в море. Погода с утра была ветреной, а во время перехода разыгрался сильный шторм. Десант 56-й армии высадиться не смог, десант 18-й армии высадился в районе Эльтигена и захватил плацдарм до пяти километров по фронту. Завязались упорные бои. Этим и воспользовался контр-адмирал Горшков, и в ночь на 3 ноября корабли флотилии все же высадили десант 56-й армии: бойцы с ходу вступили в бой. Почти десять суток продолжались атаки, десантники захватили плацдарм на участке от Азовского моря до предместий Керчи. Но вскоре немцы вклинились в оборону десанта 18-й армии, и тогда бойцы решительной атакой прорвались к южной окраине Керчи, заняли гору Митридат и пристань Угольную. Наше командование не смогло доставить на кораблях подкрепление, и 11 декабря корабли и суда Азовской флотилии эвакуировали бойцов. Керченский полуостров освободить не удалось, десанты лишь сорвали намерение врага нанести удар по войскам 4-го Украинского фронта. Позже комфронта генерал Толбухин говорил:

— Десантники меня крепко поддержали, хотя бои в полосе войск не вели.

— Большего достичь мы, к сожалению, не смогли, — докладывал Кузнецов Верховному. — На море поднялся такой шторм, что опрокинуло несколько барж с бойцами и боевой техникой. Нельзя же хоронить людей заживо.

Сталин возразить не мог, хотя сообщение наркома ВМФ воспринял с горечью. Тяжелыми неторопливыми шагами он подошел к столу, набил трубку табаком и закурил.

— Все мы, — сказал он, — были рады победе войск Красной Армии на Курской дуге. Но все ли наши военачальники сделали для себя вывод, как им воевать дальше? Вот вы, товарищ Кузнецов, что предприняли на этот счет? Что-то вы об этом мне не докладывали… — В его глазах нарком увидел не то упрек, не то усмешку.

— Я об этом информировал начальника Генштаба маршала Василевского, — пояснил нарком.

— Что именно докладывали?

— Я дал на флоты шифровку в связи с Курской битвой. О чем? Я потребовал от командующих и военных советов учесть обстановку, которая сложилась после поражения немцев под Курском, и в пределах поставленных задач повысить свою боевую активность, приковывая силы противника к побережью, и этим помогать войскам Красной Армии в кратчайший срок парализовать попытки немцев к наступлению. Считаю, — продолжал Кузнецов, — что во время летних и осенних сражений самостоятельные действия военного флота на океанских, морских и речных коммуникациях будут иметь важное значение.

— Что ж, это хорошая шифровка, она нацеливает людей на конкретные дела, — одобрительно произнес Верховный. — Надо только взять это дело на контроль, особенно Балтику и Северный флот. — Сталин глотнул дым. — В прошлый раз вы говорили, что возникла необходимость изменить практику оперативного руководства флотами. Что вы имели в виду? Можете объяснить?

— Разумеется, могу. — Кузнецов достал из папки листок. — На ваше имя я подготовил служебную записку. — Он вручил Верховному документ. — Чего я хочу, товарищ Сталин? Сейчас командующие флотами ставят подчиненным им флотам задачи только на текущие операции. Задачи флотам, которые они решают самостоятельно на морском направлении, борьба на морских коммуникациях, набеговые действия кораблей на береговые объекты противника, постановка мин на фарватерах и другие действия ставит нарком Военно-морского флота, согласовывая их с Генштабом. Я прошу вашего распоряжения, чтобы в будущем директивы по всем этим проблемам исходили из Ставки.

Сталин ответил сразу, словно давно ждал этого предложения:

— Логично! Я дам указание начальнику Генштаба товарищу Василевскому. Что у вас еще?

— Через неделю наступит Новый год, и я хотел бы поздравить вас с этим праздником: сделать это позже мне вряд ли удастся…

— Благодарю вас! — Сталин слегка наклонил голову, затем шагнул к шторам, за которыми находилась его комната отдыха, давая понять наркому, что аудиенция окончена.

В новый, 1944 год Красная Армия вступила с надеждой добиться очередных побед с борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Все защитники Родины, от рядового бойца до маршала, жили в те дни этой надеждой. Так же жил и Военно-морской флот, и особенно его нарком адмирал Кузнецов. В феврале, перед Днем Красной Армии, ему было присвоено воинское звание «адмирал флота» — четыре звезды на погонах. Первым, кто поздравил его, был маршал Василевский (как потом узнал Николай Герасимович, документ по этому вопросу для Сталина готовил не Поскребышев, а Василевский).

— Скоро ты, Николай Герасимович, догонишь меня, — улыбнулся он. — Накапливай силы для очередного рывка!..

Кузнецов был тронут вниманием начальника Генштаба и не скрывал этого. Он пригласил Александра Михайловича, чтобы по старой доброй традиции «обмыть погоны».

— И рад бы, Николай Герасимович, да не могу: прилетел в Ставку на день, завтра снова улетаю на Четвертый Украинский фронт к генералу Толбухину. Сейчас в штабе Фронта идет большая работа по подготовке к Крымской операции. Я думаю, что и тебе хлопот прибавилось. А своей милой Вере Николаевне, пожалуйста, кланяйся. В другой раз я обязательно побываю у тебя дома, и мы опрокинем не одну чарку…

«Кто часто ездит на фронт, так это Василевский, он чуть ли не живет там», — подумал об Александре Михайловиче Кузнецов.

Он собирался домой. Посмотрел на себя в зеркало. Новые погоны сидели на плечах ладно, звезды поблескивали в электрическом свете. «А вот Сталин меня еще не поздравил», — вдруг ужалила его мысль.

Жена открыла ему дверь, и он вошел в квартиру. Сыновья ужинали. Младший Коля — ему шел четвертый год — мешал ложкой в тарелке и рассказывал старшему брату Виктору, как во дворе рыжая кошка поймала воробья.

— Я хотел отнять у нее воробышка, но она убежала…

Увидев в прихожей отца, он бросил на стол ложку и побежал навстречу с криком: «Папка приехал!..» Николай Герасимович подхватил его на руки.

— Ну, как ты, сынок, нашу мамулю не обижаешь?

— Я люблю маму, а вот манную кашу не люблю! — заявил Коля. — Скажи, пожалуйста, маме, чтобы она мне эту кашу не давала.

— Нельзя, сынок, тебе надо хорошо кушать. Вот я сильный?

— Очень даже сильный, — ответил Коля и стал щипать отцу нос.

— А почему я такой сильный? — спросил Николай Герасимович. — Потому что когда был в твоем возрасте, с аппетитом уплетал манную кашу.

Жена сидела на диване и любовалась ими. Потом сказала мужу:

— Садись и ты ужинать…

Он ел жаркое из курицы, а сам посматривал на жену, и в его глазах блестела хитринка. Вера, казалось, этого не замечала. Потом вдруг промолвила:

— Ты чего все косишься на меня?

— А ты ничего не заметила, когда я вошел?

— Что я должна была заметить? — не поняла его жена.

— А то, что я уже не просто адмирал, а адмирал флота! А это соответствует армейскому званию «генерал армии»!

— Вот еще придумал, — смутилась жена.

Она метнулась в прихожую, где висела шинель. Взглянула на погоны, и блеск четырех звезд ударил в глаза. «Боже, как же я этого не увидела!» — огорчилась она. Подошла к мужу и поцеловала его.

— Поздравляю, Коленька! Я уверена, что когда-нибудь у тебя на погонах появится одна большая звезда!

Он обнял ее.

— Желание у тебя, Верунчик, хорошее, но хватит ли у меня силенок — вот в чем дело…

Наутро Николай Герасимович был в Ставке по проблемам Крымской операции и участии в ней моряков-черноморцев, и Сталин поздравил его с высоким званием адмирала флота. Но сделал это не перед началом совещания, а после. Потом, когда все покинули кабинет, он вдруг проговорил:

— В последнее время на Черноморском флоте потерян не один крупный корабль. И кто в этом виноват? Командование флота! Скажите, вы хотя бы кого-то наказали своей властью? Того же адмирала Владимирского?

— Я разъяснил ему суть грубой ошибки, которую он допустил, отправив корабли на операцию.

— Значит, не наказали, — сухо изрек Верховный. — Тогда мы накажем вас! — грубо добавил он.

И 2 марта вышло постановление Государственного Комитета Обороны, в котором Сталин объявил наркому ВМФ адмиралу флота Кузнецову выговор за «непринятие мер к предупреждению неправильных действий командования Черноморского флота при подготовке и проведении операций кораблей».

— Читали постановление ГКО? — спросил Кузнецова Молотов, позвонив по «кремлевке».

— Читал, Вячеслав Михайлович, — грустно ответил Николай Герасимович. — Считаю, что выговор получил справедливо, — тихо, но твердо произнес он в трубку. — Хотя, если честно, прочел, и так мне стало не по себе.

— Понимаю вас, но считаю, что наказали правильно! — отозвался Вячеслав Михайлович. — То, что вы чаще всего горой стоите за своих адмиралов, не даете их в обиду, делает вам честь. Но к тем, по чьей вине гибнут крупные корабли, снисхождения быть не должно! Скажу вам больше. Кое-кто из армейских чинов бросает в ваш адрес реплики: мол, нарком обороны уже снял с должности не одного командующего армией, а кого-то разжаловал и отдал по суд, а вот нарком Военно-морского флота Кузнецов еще не освободил от должности ни одного командующего флотом, жалеет, мол, своих адмиралов. Я полагаю, что этот упрек не лишен оснований. Что скажете?

— У наркома обороны, Вячеслав Михайлович, большой выбор генералов, к тому же их легче готовить в военном отношении. У меня же адмиралов не так много, и не каждый из них может возглавить тот же Черноморский флот. Скажу вам по совести, я очень переживаю за адмиралов Трибуца и Головко: вдруг они допустят ошибки и Верховный снимет их с флотов? Кого я смогу поставить на их место? Таких адмиралов, как они, у меня больше нет.

— Согласен, но не вздумайте говорить об этом Иосифу Виссарионовичу, он вас не поймет! — предупредил Молотов. — Выговор — это щадящая форма наказания, так что не переживайте.

— Да, но зачем это сделали постановлением ГКО? Выговор мог объявить и Верховный Главнокомандующий!

— Нельзя, Николай Герасимович. Вы нарком ВМФ, член Ставки, наконец, член ГКО…

— Понял…

«Вот оно как было, а я полагал, что сделал это вождь в пику мне, чтобы не возражал ему», — подумал Кузнецов после разговора с Молотовым. Он закурил, хотел было вызвать к себе адмирала Галлера, но неожиданно ему позвонил Сталин.

— Товарищ Кузнецов, я рассмотрел вашу записку о практике руководства флотами, — сказал он. — Вопрос поставлен разумно. Прошу подготовить на этот счет проект директивы Ставки.

— Когда прикажете доложить ее вам?

— Как будет готова, так и приходите…

В конце марта такая директива Ставки ВГК вышла, и когда Николай Герасимович прочел ее, то был несказанно рад: все его предложения Верховный принял! В директиве были сформулированы основные принципы управления силами флота и их взаимодействия с другими видами вооруженных сил. Важным было и то, что отныне все флоты и флотилии по всем вопросам подчинялись наркому ВМФ. Лишь на отдельных этапах войны они могли быть переданы в оперативное подчинение командующим соответствующих фронтов, округов, армий, которые ставили бы им задачи, касавшиеся проведения операций и утвержденные Ставкой. А те задачи, которые не были связаны непосредственно с фронтами, а решались только военно-морскими силами, ставились флотам и флотилиям лично наркомом ВМФ. Отныне он начал именоваться Главнокомандующим Военно-Морскими Силами СССР. И еще один важный момент. Черноморский и Северный флоты и Беломорская военная флотилия были подчинены непосредственно наркому ВМФ. С 1944 года нарком ВМФ и Главморштаб самостоятельно разрабатывали крупные операции, согласовывая их с Генштабом или с командующими фронтами на местах и полностью отвечали за их проведение.

— Наконец-то мы добились того, чего давно желали ради пользы дела! — воскликнул Николай Герасимович, передавая директиву ВРИО начальнику Главморштаба адмиралу Степанову.

— Но и спрос со всех нас теперь будет весьма и весьма строг, — бросил реплику адмирал Галлер.

Март выдался в Москве холодным, белыми заплатами лежал на земле снег, по утрам было морозно, часто сыпал снег, а на другой день город заливал холодный дождь.

Адмирал флота Кузнецов обсуждал обстановку на Черноморском флоте со своими заместителями и начальниками главных управлений. В это время Москва салютовала войскам Первого Украинского фронта под командованием маршала Жукова (он сменил на этом посту генерала Ватутина, который был тяжело ранен и вскоре скончался). Войска фронта, прорвав сильную оборону противника, разбили четыре танковые и восемь пехотных дивизий врага и овладели бродом Изяславль. В кабинет доносились раскаты орудийных залпов, ярко озаривших вечернее небо. Их отблески вспыхивали в окнах и тут же гасли.

— Скоро Москва будет салютовать и в честь освобождения Севастополя. — Адмирал Ставицкий взглянул на Кузнецова.

Зазвонил телефон.

— Товарищ Кузнецов, вы не очень заняты? — Голос у Сталина был с хрипотцой, но в нем не чувствовалось суровости. Обычно Верховный вызывал его официально, а тут вдруг…

— Я готов прибыть к вам, — ответил Николай Герасимович.

— Об этом и речь. Жду вас.

Едва нарком вошел в кабинет Верховного, как тот спросил:

— Как дела сейчас на Амурской флотилии?

Кузнецов сказал, что там все хорошо, претензий к Октябрьскому у него нет.

— У меня есть претензии. — Верховный подошел к столу, оперся на него рукой. — Но не к командующему флотилией, а к командующему Черноморским флотом адмиралу Владимирскому. Он и генерал Петров много спорят, а дело от этого страдает. — И, не дав ответить Кузнецову, продолжал: — Ставка приняла решение вернуть Октябрьского на Черноморский флот. Ему уже сообщено, и он выехал в Москву. Приедет — заходите ко мне вместе с ним…

— А куда Владимирского? — вырвалось у наркома.

— Сами решайте…

«Чехарда какая-то получается, — выругался в душе Николай Герасимович, едва вернулся в наркомат. — И года не прошло с тех пор, как сняли Филиппа Сергеевича, теперь его снова на флот… И все же куда девать Владимирского? Придется назначить его командующим эскадрой кораблей на Балтике. Трибуц охотно возьмет его».

— Виноградов вернулся с Черноморского флота? — спросил нарком ВРИО начальника Главморштаба. — Давайте его сюда, Георгий Андреевич.

Вице-адмирал Виноградов улыбнулся, здороваясь с наркомом, но лицо у него было усталое. На вопрос Кузнецова, как прошла командировка, коротко изрек:

— Я доволен, хотя и выявились издержки.

Кузнецов зацепил острым взглядом Степанова.

— Вот видите, Георгий Андреевич, издержки все же есть, а вы говорите, что все хорошо. Рассказывайте, Николай Игнатьевич. Но прежде скажите: в море на лодке выходили?

— А как же! — дернул плечами Виноградов. — Я еще в Москве решил, что начну свою работу с боевого похода. Вышел в море на шестьдесят второй «малютке» капитан-лейтенанта Малышева. Экипаж корабля — почти все молодые краснофлотцы, и это вскоре сказалось… Так вот, в район патрулирования мы добрались вовремя. Лодка курсировала между Тендровской косой и Тарханкутским маяком. Проходили дни, а море оставалось пустынным. Наконец мы обнаружили немецкий конвой. Малышев с дистанции семь кабельтовых вышел в атаку, выстрелил две торпеды. Они прошли под серединой десантной баржи и не взорвались. Я сразу понял, в чем дело. Спрашиваю Малышева, какая глубина хода была у торпед? Оказалось, четыре метра. Стрелять по мелкосидящей барже такими торпедами, безусловно, бесполезно.

— Это уже не издержки, а грубый просчет! — в сердцах бросил нарком. — Надеюсь, вы приняли меры?

— Разумеется, Николай Герасимович, — вздохнул Виноградов. — Состоялся серьезный разговор с представителями минно-торпедного отдела флота, береговой базы подплава. Да, жаль, ушел враг… Малышев казнил себя, что лично не проверил торпеды… Позже я принял участие в заседании Военного совета, которое проводил комфлот на линкоре «Севастополь» в Поти. Мы вели речь о том, как лучше организовать взаимодействие разнородных сил флот в ходе Крымской операции. Были установлены районы их действий: на ближних подступах к Крыму немцев атакуют торпедные катера, на дальних — подводные лодки, а на всем протяжении — авиация.

— Сколько лодок будут работать одновременно на вражеских коммуникациях? — спросил Степанов.

— Шесть-восемь, — ответил Виноградов и пояснил, что каждая лодка в пределах своей позиции будет действовать самостоятельно: если же противник изменит свои маршруты, на лодки последует указание штаба бригады о переходе на более выгодные позиции.

— Своего рода маневр позициями? — заметил нарком. — Хорошо придумали. Что еще?

— Октябрьский просил до конца марта не посылать лодки в море, использовать эту передышку, чтобы подготовить как можно больше кораблей к тому времени, когда наступят решающие бои за Крым. Я поддержал комфлота. — Виноградов сделал паузу. — Филипп Сергеевич, как мне показалось, тяжело перенес все, что с ним случилось, и свое возвращение на флот воспринял с энтузиазмом.

— Я тоже его так понял…

Открылась дверь, и в кабинет вошел начальник минно-торпедного управления флота адмирал Шибаев.

— Вы-то мне как раз и нужны. — Кузнецов кивнул на кресло. — Садитесь. На Черноморском флоте кончается запас мин и торпед. Мы получили все это из Казахстана?

— Нет. — Шибаев вздохнул. — Об этом и пришел вам доложить. Вчера кое-что выяснил. Оказывается, завод, который должен отгрузить нам партию мин и торпед, изготовляет сейчас запчасти к тракторам.

Кузнецов выругался про себя, тут же позвонил наркому Носенко и объяснил ему свою тревогу.

— Кто же дал директору завода такое непродуманное распоряжение, не ты ли, Иван Исидорович? Нет? Странно! Тогда кто же? Так, ясно: секретарь ЦК партии Казахстана Скворцов… Да, трактора тоже работают на войну, и с этим я не спорю. Но пойми, завод, обеспечивающий флот торпедами и минами, единственный!.. Нет, со Скворцовым я говорить не буду. Мне он не подчинен. Так что станем делать, Иван Исидорович?.. Так, понял. Все сделаю и пошлю вам на подпись.

Кузнецов хорошо понимал, что не всегда надо жаловаться в ГКО, ибо многое зависит от местных властей. Поэтому оба наркома решили обратиться с письмом к Скворцову. Николай Герасимович тут же написал его, машинистка перепечатала, и когда все было сделано, он подписал документ и поручил адмиралу Шибаеву отвезти его наркому Носенко.

— Потом отошлем его в ЦК партии Казахстана. — Николай Герасимович вручил Шибаеву пакет и, глядя на адмирала, добавил: — Мне звонил адмирал Головко. Не задерживайте отправку мин и торпед на Северный флот, а на Балтику пошлем позже. Я переговорю о Трибуцем.

Утро было сырое, дождливое, сизый туман висел над столицей. Но вот сквозь тучи выглянуло солнце, его лучи осветили кабинет. Кузнецов сидел за столом сосредоточенный — просматривал документы. Он уже привык к тому, что его доклады в Ставке, правдивые, без прикрас, Верховный воспринимал с удовлетворением и хотя нередко задавал «колючие» вопросы, наркома это не задевало: на фронтах шли ожесточенные бои, и тут не до обид. Однако в этот раз, когда Кузнецов умолк — он информировал Верховного о боях моряков-балтийцев, — Сталин и слова не проронил. Он о чем-то задумался, потом вскинул голову и вдруг спросил:

— Вы давно знаете Трибуца?

— Давно, товарищ Сталин, — кивнул нарком. — Мы с ним в один год кончали военно-морское училище, он плавал на Балтике, я на Черноморском флоте командовал крейсером. В двадцать девятом вместе учились в Военно-морской академии, а когда окончили ее — Трибуц снова на Балтфлот, я — на Черное море. В тридцать девятом, как вы, должно быть, помните, Трибуца, в то время начальника штаба флота, я предложил назначить командующим флотом, и выдали согласие. — Кузнецов, помолчав, заключил: — Трибуц — энергичный, опытный адмирал, долг для него превыше всего!

— Странно, однако, — задумчиво произнес Сталин. — Вы его хвалите, а потери флот несет. Вот и высадку морского десанта загубили. — Помолчав, он резко добавил: — Потребуйте от Трибуца активизировать действия флота, иначе Ставка будет вынуждена принять должные меры.

Щеки Кузнецова обожгло, словно его ударили. Сталин смотрел на него с холодком. Переведя дух, нарком спросил:

— Вы о нарвском десанте?

— Именно о нем, товарищ Кузнецов, — сердито отозвался Верховный. — Говоров остался недоволен, считает, что Трибуц не все продумал.

Кузнецов решительно возразил:

— Мы в Главморштабе анализировали действия нарвского десанта. Выяснилось, что вина в случившемся — командующего второй ударной армией генерала Федюнинского. Посудите сами. Батальону морской пехоты удалось под огнем врага высадиться на пятачок земли, где окопались немцы, бойцы с ходу атаковали врага. Но войска второй ударной армии, встретив сильное сопротивление немцев, перешли к обороне и морскую пехоту не поддержали. При чем же здесь Трибуц?

Сталин промолчал. Его занимали уже другие мысли: сможет ли Балтийский флот весомо помочь сухопутным войскам в освобождении Прибалтики, ведь балтийцы понесли ощутимые потери в корабельном составе. Об этом он и спросил наркома ВМФ.

— Не скажется ли это на действиях Балтийского флота?

— Не скажется, товарищ Сталин, — заверил нарком.

— И все же меня гнетет сомнение, — признался Верховный. — Вот что. Поручите Главморштабу подготовить необходимые материалы по Балтфлоту и карты. Трибуца вызывайте в Москву. Здесь все и обсудим.

— Сейчас же буду говорить с комфлотом.

Нарком вышел.

Трибуц был на месте. Голос у него был веселый, громкий.

— Как у вас обстановка? — спросил нарком. — Боевая? Ну, это само собой. Я о другом. Нет ли потерь крупных кораблей? Нет? Это уже хорошо. Владимир Филиппович, срочно вылетай в Ставку. Да, приказ Верховного…

Прилетел Трибуц на вторые сутки. Был он высок ростом, плечистый, на лице добродушная улыбка. Но вот оно вмиг стало строгим.

— Товарищ адмирал флота, прибыл по вашему вызову! — громко доложил он и добавил: — Правда, вышла осечка… Пришлось механикам ремонтировать мотор, и я на полдня задержался. — Трибуц снял шинель, фуражку, ладонью пригладил волосы.

— Поговорим о деле, ради которого вы здесь. — Николай Герасимович посмотрел на часы. — Уже десять. В одиннадцать нам велено быть в Кремле. Понимаешь, тут такое дело… Наступление войск Ленинградского фронта, как тебе известно, временно приостановлено, фронт под Нарвой стабилизировался, и Ставка решила тебя заслушать. Доложишь о состоянии Балтийского флота, о его готовности к выполнению боевых задач весной и летом. Кстати, потери на море также интересуют Ставку.

— Больших кораблей, как это было в сорок первом, мы больше не теряли и, надеюсь, не потеряем. — Трибуц достал платок и вытер вспотевшее лицо. — У вас тут жарко.

— Мне досталось за нарвский десант, — сказал Кузнецов. — Я убедил Верховного в том, что твоей вины в нем нет, судьба морского десанта на совести генерала Федюнинского, войска которого не поддержали морскую пехоту. То же самое ты говорил мне по ВЧ.

— По телефону многого не скажешь, — заметил Трибуц. — Дело было так. В ночь я прибыл на КП маршала Говорова. Оказалось, что войска фронта не одолели с ходу рубеж на Нарвском перешейке и наступление приостановилось. Что делать? Решили высадить за Нарвой на побережье залива десант — батальон автоматчиков. Но я-то прекрасно знал, что рубеж очень укреплен немцами, и попросил Говорова усилить батальон. И что вы думаете, Николай Герасимович? Он мне отказал! «Нет, — говорит, — у меня лишних войск». Пришлось ночью высаживать десант, чтобы использовать фактор внезапности. Командовал высадкой контр-адмирал Жуков, тот, что оборонял Одессу. Первая группа катеров удачно высадила бойцов у деревни, а вот вторую группу вражеский огонь накрыл, и десант понес потери… — Трибуц помолчал, словно вторично переживал то, что тогда произошло. — Ну а теперь я бы хотел доложить вам о том, чем мы сейчас живем и что нас волнует…

— Слушаю, Владимир Филиппович, и пожалуйста, подробнее…

Неожиданно наркому позвонил Поскребышев, сообщивший, что время приема переносится.

— Вам быть в час дня. У товарища Сталина важное совещание.

— Прием откладывается, — сказал Николай Герасимович Трибуцу. — Давай перекусим?..

Они пили чай и вспоминали свои молодые годы службы на кораблях.

— Ты, Владимир, помнишь, как мы драили палубу на крейсере «Аврора», когда курсантами проходили морскую практику?

Лицо Трибуца оживилось.

— Как же мне не помнить! Я еще не забыл, как на «Авроре» старпом Рубанин учил нас поднимать на борт корабля шлюпки. Ох и голос у него был!.. Да, годы бегут, как ручейки многоводной реки. — Трибуц помолчал. — Ну а то, что перед войной ты предложил мою кандидатуру на должность командующего Балтийским флотом, я никогда не забуду и, можешь быть уверен, тебя не подведу…

— Ладно, будет тебе… — улыбнулся нарком.

— Пожалуйста, заходите, — пригласил Поскребышев.

Кузнецов вошел в кабинет первым, следом — адмирал Трибуц.

Сталин подошел, поздоровался за руку. Сказал просто и весело:

— Я вас помню, товарищ Трибуц. Перед тем как назначить вас командующим флотом в тридцать девятом, вы были в Кремле с наркомом Военно-морского флота — вот с ним. — Верховный кивнул на Кузнецова. — Я беседовал с вами.

От простоты, с какой держался Сталин, растерянность Трибуца прошла, и он бойко заговорил:

— Вы тогда интересовались состоянием Балтийского флота, где в то время я был начальником штаба флота, просили меня дать оценку некоторым классам кораблей, их боевым возможностям. Это было что-то вроде экзамена, и, признаться, я тогда чувствовал себя весьма неловко.

— Садитесь, товарищи. Разговор будет долгий и конкретный, ибо Ставке надо точно знать, на что способен Балтийский флот, переживший блокаду Ленинграда, какими силами он теперь располагает. Так что прошу подробно и без прикрас изложить обстановку.

Адмирал Трибуц рассказал обо всем, чего добился флот, хотя не скрывал и те недостатки, которые имеются на кораблях и в частях. Сталин слушал его, не перебивая. Ему, видно, импонировало то, что комфлот был настроен оптимистически.

— Нет слов. Балтфлот хорошо проявил себя во время блокады Ленинграда. — Сталин подошел к Трибуцу. — Я понял так, что флот готов к новым суровым испытаниям?

Трибуц заметно стушевался, но, увидев, как ему подмигнул Николай Герасимович, проговорил:

— Готов, товарищ Сталин! Но тактика теперь у нас будет иной. Если раньше все силы флота направлялись на оказание помощи фронту, то теперь, когда войска Ленинградского фронта продвинулись на запад и корабли могут выходить из Ленинграда и Кронштадта, их целесообразно использовать на морском направлении. Это относится и к флотской авиации. Она будет наносить удары по вражеским морским коммуникациям. Я уже получил указание от Главнокомандующего Военно-морским флотом.

Трибуц умолк, ожидая, что скажет Сталин.

— Вы готовы отвечать за оборону побережья при продвижении войск фронта? — спросил Верховный.

— Нет, не готов.

— Почему? — В голосе Сталина Трибуц уловил издевку.

— У нас на флоте нет специальных войск, и мы, естественно, не можем оборонять побережье. Теперь этим должны заняться приморские фронты.

Сталин бросил взгляд на Кузнецова.

— Что скажет нарком?

Николай Герасимович поддержал Трибуца.

— Об этом я уже говорил с начальником Генштаба маршалом Василевским, и он со мной согласился.

Сталин молча подошел к карте, висевшей на стене, — ее специально подготовил Главморштаб, чтобы вести предметный разговор. «Да, в сложных условиях все еще находится Балтийский флот, — подумал Верховный. — Если южное побережье Финского залива от Ленинграда до Нарвы занимали наши войска, то на северном берегу залива немцы удерживали все побережье, начиная от старой государственной границы. Почти все острова, кроме Сескара и Лавенсари в Финском заливе были в руках противника».

— Вы правы, товарищ Трибуц, отвечать за оборону побережья должны приморские фронты. — Взгляд Сталина скользнул по карте. — Я вижу, что после снятия блокады города обстановка в Финском заливе все же улучшилась, не так ли?

— Да, флоту легче стало дышать!

— Но минная опасность все же остается, — подал реплику Кузнецов. — Финский залив буквально кишит минами. Сейчас, пока залив скован льдом, они не так опасны. Но когда лед сойдет, эта опасность резко возрастет. К тому  же немцы готовятся к новым постановкам мин в Финском заливе. Значит, Балтфлоту придется вести их траление на большой акватории. А это, разумеется, потребует немалых корабельных сил…

Сталин какое-то время молчал.

— Я так и не понял, готов ли флот начать движение вместе с войсками на запад? — наконец спросил Верховный. В его голосе появились суровые ноты.

— Корабли будут готовы к концу весны, — сдержанно ответил Трибуц. — Но потребуется время для ликвидации минной опасности. Замечу, что с февраля немцы приступили к созданию новых минных заграждений вот тут, — Трибуц указкой показал черный кружок на карте, — в районе островов Большой и Малый Тютерсы, вплоть до побережья Эстонии. Что касается авиации, — продолжал комфлот, — то в предстоящей кампании ей отводится немалая роль ввиду трудностей выхода надводных кораблей за меридиан Гогланда.

— И не только выхода кораблей, — подчеркнул адмирал флота Кузнецов. — Авиации флота придется осуществлять минные постановки в шхерных районах побережья, вести оперативную разведку, прикрывать стоянки кораблей на острове Лавенсари в Лужской губе да и в самом Кронштадте.

— А самолетов на флоте очень мало, — добавил Трибуц.

— Самолеты Балтфлоту дадим! — заверил Сталин. — Скажите, товарищ Трибуц, в каком состоянии находятся наши батареи на фортах Красная Горка и Обручев и достанут ли они своим огнем до северного берега при продвижении наших войск?

— Все батареи в полной боевой готовности и дальность их стрельбы позволит оказывать войскам существенную помощь, — ответил Трибуц.

— Я хотел бы еще добавить, что, кроме батарей Красной Горки, мы можем поддерживать наступление войск фронта артиллерией кораблей эскадры, северных фортов Кронштадта и железнодорожной бригады. Это несколько сотен мощных морских дальнобойных орудий.

— Вы говорите о Кронштадте, но ведь во время блокады ему был нанесен серьезный урон? — заметил Верховный.

— Кронштадт все время жил полной жизнью, — горячо возразил Трибуц. — Нарком ВМФ бывал там, когда приезжал в Ленинград, и может это подтвердить. В городе строились и ремонтировались боевые корабли,  оружие и боевая техника, готовились кадры для флота. Кронштадтские силы Балтфлота участвовали в обороне Таллина, Ленинграда, в прорыве блокады…

— Да, знатным стал наш Кронштадт, — улыбнулся Сталин. — Основан Петром Первым как крепость для защиты Петербурга с моря. Был одним из оплотов революционного движения в армии и на флоте…

Отчет Трибуца в Ставке получился деловым и конкретным.

— Что вас еще беспокоит? — спросил Верховный.

— Многое, товарищ Сталин… Важно не допустить новых минных постановок врага. Это — раз. Второе — в Финском заливе появились немецкие подводные лодки, они будут угрожать обороне коммуникаций, связывающих Кронштадт с Островной и вновь созданной Лужской базами. И третье — сейчас противник имеет превосходство в Нарвском заливе, его, это превосходство, надо ликвидировать, и как можно скорее. Я уже дал приказ начальнику штаба продумать ряд мероприятий на этот счет.

Сталин согласился с Трибуцем и заметил:

— Решайте эти вопросы вместе с главкомом. Если нужна будет помощь Генштаба или Ставки, докладывайте мне…

Когда Кузнецов и Трибуц вернулись в наркомат, Николай Герасимович сказал:

— Твоим отчетом Сталин остался доволен. Но о серьезных недостатках на флоте ты, Владимир Филиппович, не забывай. Что меня больше всего беспокоит? Ошибки и промахи в разведке, в организации оповещения и дозорной службы. Слабо налажено на флоте взаимодействие разнородных сил, особенно подводных лодок и авиации. Иной раз флот наносит удары по врагу не крепко сжатым кулаком, а растопыренными пальцами.

Трибуц горько усмехнулся:

— Это отрицать не стану, Николай Герасимович.

— Теперь ты знаешь, что скоро Ленинградский и Карельский фронты будут проводить наступательные операции вдоль северного берега восточной части Финского залива. А коль так, уже сейчас продумай, как и чем прикрыть фланги сухопутных войск. Придется также перевозить войска на Лисий Нос… И вот еще что. Ладожской военной флотилии придется решать необычайно сложные задачи, поэтому лично переговори с ее командующим Чероковым. Человек он смелый, энергичный, но и ему нужен деловой совет. — Николай Герасимович помолчал. — Да, тяжело тебе будет…

— А что делать? — усмехнулся Трибуц. — Судьба мне выпала такая. Не повернуть же ее вспять!

Наркома задели его слова.

— Ты неправ, Владимир Филиппович. Конечно, судьба у каждого своя. Но и человек не глина, лепи из него что хочешь, тем более из моряка. В нем ведь еще и примеси содержатся. Глина расползается, а моряк, если он настоящий, еще больше закаляется. — Николай Герасимович снова помолчал, словно давая возможность Трибуцу подумать над его словами. — Знаешь, когда я был в Севастополе, долго стоял на берегу, и мне пришла в голову интересная мысль…

— Любите вы, Николай Герасимович, философствовать, — съязвил Трибуц.

— Да ты послушай… Так вот, мне в голову пришла такая мысль: корабли бороздят моря и океаны, но возвращаются к своему причалу. И у нас с тобой, дружище, есть свой причал. — Кузнецов вздохнул. — Вот я живу морем, люблю его, а погибнуть на море боюсь. Лучше где-нибудь на берегу. И без мучений, раз — и готов!

— Так это же просто сделать, Николай Герасимович, — лукаво молвил Трибуц.

— Как?

— Вы же сказали, что надо самому управлять судьбой, вот и прикажите ей, чтоб не топила нас в морской пучине! — Комфлот громко засмеялся.

— Ладно тебе, пойдем обедать…

Поздно вечером Трибуц улетел. Проводив его, Кузнецов вернулся в наркомат. Тут его ожидал ВРИО начальника Главморштаба адмирал Степанов.

— Вам звонил из Беломорска командующий Карельским фронтом Мерецков. У него вопросы по взаимодействию войск фронта с Балтийским флотом. Он перезвонит вам через час-полтора.

— Добро! Вы можете ехать домой, а я еще посижу…

Николай Герасимович любил эти тихие часы, когда его никто не тревожил и он мог сосредоточиться. Сейчас его мысли — о Трибуце. Умен комфлот, умеет ладить с командующими фронтами, особенно с маршалом Говоровым, хотя нередко спорит с ним, защищая флот и его людей. Взаимодействие флота с армейскими частями у него на первом плане… Кузнецов встал, открыл форточку. Над Москвой висело черное небо, ярко светила луна, и дома казались призрачными. Да, теперь уже не сорок первый год, когда столица жила тревогами и надеждами, ибо у ее порога стояли гитлеровские полчища, их генералы в бинокль разглядывали Кремль… Тревожное было время, но оно кануло в прошлое. Мысли наркома перескочили на Испанию, где он был военно-морским атташе и главным военным советником. Однажды утром он сидел в приемной советского посла в отеле «Метрополь», когда туда пришел высокий стройный генерал. «Компаньеро Петрович», — представился он и подал руку Николаю Герасимовичу. «Дон Николас», — ответил на рукопожатие Кузнецов. Он подружился с Петровичем, не раз еще виделся с ним в Валенсии на улице Альборайя, дом 8, где в то время размещались советские военные советники. Но вот Николай Герасимович вернулся в Москву, и, когда проходил неподалеку от наркомата обороны, его остановил генерал.

— Компаньеро Петрович! — узнал его Николай Герасимович.

— Да нет, теперь я снова Мерецков, — улыбнулся Кирилл Афанасьевич. — Куда спешите?

— К начальнику Морских сил Орлову за назначением.

— Его арестовали как врага народа, — коротко бросил Мерецков.

Владимира Митрофановича Орлова, начальника Военно-морских сил, Кузнецов узнал еще в военно-морском училище, где оба учились. Орлов был прост, любил по-отечески поговорить с молодыми моряками. Николай Герасимович подражал Орлову. Теперь он — враг народа. Неужели правда? Он ждал, что еще скажет Мерецков, но тот больше ни слова не произнес. Чтобы хоть как-то сгладить неловкость, Николай Герасимович спросил:

— Кем вас назначили, Кирилл Афанасьевич?

— Заместителем начальника Генерального штаба Красной Армии, — ответил Мерецков и добавил: — Я рад, что попал служить под начало Бориса Михайловича Шапошникова. — Он помолчал, потом тише продолжал: — Я знаю, как обескуражило вас известие об аресте Орлова. У меня было такое же чувство, когда арестовали маршала Тухачевского{Тухачевский Михаил Николаевич (1893–1937) — Маршал Советского Союза (1935), участник Гражданской войны, с 1925 г. начальник штаба РККА и член Реввоенсовета СССР, с 1928 г. командующий войсками Ленинградского военного округа, с 1931 г. заместитель наркома по военным и морским делам и заместитель председателя РВС СССР.}, Якира{Якир Иона Эммануилович (1896–1937) — советский военный деятель, командарм 1-го ранга; участник Гражданской войны, в 1924–1925 гг. начальник Главного управления военно-учебных заведений РККА, с 1925 г. командующий Украинским военным округом, с 1930 гг. одновременно член Реввоенсовета СССР.}, Уборевича{Уборевич Иероним Петрович (1896–1937) — командарм 1-го ранга (1935), участник Гражданской войны, с 1925 г. командующий войсками Северо-Кавказского, Московского, Белорусского и других военных округов.} и других наших военачальников. Они разоблачены как изменники и враги. — Мерецков развел руками. — Я бы не советовал вам наводить о них справки, кто и за что арестован. Ныне не то время.

— Спасибо за совет, Кирилл Афанасьевич.

Тогда Кузнецова назначили командующим Тихоокеанским флотом, и в числе первых, кто его поздравил, был Мерецков.

«Я ему многим обязан за дельные советы и помощь в службе», — подумал сейчас Николай Герасимович. Еще недавно, в феврале, он виделся с Мерецковым в Ставке. Волховский фронт, которым тот командовал, ликвидировался, его войска передавались Ленинградскому фронту, а Мерецкова вскоре назначили командующим Карельским фронтом.

— Я просил Верховного послать меня в Белоруссию — там я служил до войны, знаю каждую тропинку, но не получилось, — сетовал Кирилл Афанасьевич. — Сталин учел, что во время Финской войны я командовал армией на выборгском направлении и прорывал «Линию Маннергейма». Отсюда вывод: Север знаю хорошо, имею опыт ведения боев в условиях Карелии и Заполярья, стало быть, мне и командовать Карельским фронтом.

— Будете взаимодействовать с Северным флотом, Кирилл Афанасьевич, — сказал Кузнецов. — А уж моряки вас не подведут. Да и адмирал Головко вам по душе, сами как-то хвалили его.

— Станем сражаться с моряками плечом к плечу, куда денешься, — улыбнулся Мерецков.

Мысли наркома ВМФ перескочили на Ленинград. Балтика… Легендарная, огненная и штормовая. Как покажут себя моряки в предстоящих наступательных операциях? Оправдают ли его, главкома ВМФ, надежды?.. Предстоит Выборгская операция, говорил Сталин, когда принимал у себя адмирала Трибуца, это проверка на зрелость не только Ленинградского фронта, но прежде всего Балтфлота и Ладожской военной флотилии. Готовиться к ней надо тщательно, продумать все до мелочей, ибо спрос будет строгий.

Никаких иллюзий на этот счет Кузнецов не питал: уж если что-либо сказал Верховный, так оно и будет.

Утром, едва закончилась передача Совинформбюро, первому заместителю начальника Генштаба Антонову позвонил Сталин.

— Приезжайте ко мне с наркомом Военно-морского флота.

Антонов тут же сообщил Кузнецову.

Сталин по обыкновению сухо поздоровался с ними.

— Садитесь, товарищи. — Верховный неторопливо прикурил трубку. — Финское правительство заявило нам, что не может принять условия перемирия, предложенные Советским Союзом. Меня это весьма огорчило. В Финляндии взяла верх реакционная группа правительства Рюти-Таннера. Нам стало известно, что эта группа призывала на помощь представителей фашистской Германии. Товарищ Молотов, который вел переговоры с финской делегацией, уверял меня, что наши условия финны примут, что, мол, их песенка уже спета. Но он ошибся. — Сталин подошел к столу. — Я вас зачем вызвал? Если финны ответили отказом, будем их громить. Генштабу надлежит срочно пересмотреть вопрос о том, кого следует бить в первую очередь — немцев или финнов.

— Финская армия слабее немецкой, стало быть, с нее и начнем, — усмехнулся генерал армии Антонов.

— Я тоже так думаю. — Сталин выпустил дым. — Однако нам надо прибегнуть к хитрости. Создать у финнов видимость, что командование Красной Армии преследует цель овладеть районом Петсамо. Это усыпит их бдительность, готовность к отражению ударов наших войск под Ленинградом и в районе Петрозаводска.

— Генштаб разработает план дезинформации противника, — сказал Антонов. — Что-то вроде демонстрации подготовки наших войск в районе Петсамо.

— Но обязательно с высадкой десантов Северного флота на прилегающее морское побережье, — предупредил Сталин. — Необходимые распоряжения отдайте командующему Карельским фронтом Мерецкову и комфлоту Головко. Вы, товарищ Кузнецов, тоже подключайтесь в этому делу. Войдите в контакт с маршалами Говоровым, Мерецковым. Если надо — съездите к ним. Вопросы есть?

— У меня информация, товарищ Сталин, — подал голос Николай Герасимович. — Посылку конвоев наши союзники прекращают до августа. Об этом мне заявил глава британской военной миссии. Что нам предпринять в связи с этим?

На лице вождя появилось недоброе выражение.

— Они решили поступить так же, как это сделали, сославшись на трагедию с конвоем «PQ-17». Возможно, я направлю Черчиллю послание. — И без всякой паузы он перешел к другому вопросу: — Ставка решила, что операции на Карельском перешейке будет проводить Ленинградский фронт во взаимодействии с Балтийским флотом и дальней авиацией Красной Армии, а на свирско-петрозаводском направлении — Карельский фронт с подчинением ему озерных военных флотилий. Не случилось бы так, что фронт начнет боевые действия, а корабли останутся стоять на якорях.

— У Трибуца срывов не будет, — заявил Кузнецов. — Я за этим прослежу.

Сталин перевел взгляд на Антонова.

— Предупредите Говорова, чтобы полностью сосредоточился на операциях против финнов. Если надо — вызовите его в Ставку…

Кузнецов вышел от Верховного следом за Антоновым. Тот сказал ему, что ждет его вместе с ВРИО начальника Главморштаба к двадцати ноль-ноль.

— Так что у вас, Николай Герасимович, в резерве три часа. Кое-что можете продумать. Советую вам переговорить с Трибуцем, тогда картина на Балтике будет ясна.

— Я так и сделаю, Алексей Иннокентьевич.

Во время подготовки Выборгской операции адмирал флота Кузнецов дважды вылетал в Ленинград, встречался с комфронтом маршалом Говоровым, вместе обсуждали вопросы тесного взаимодействия сухопутных войск и флота.

— По плану операции флоту предстоит сделать немало, — сказал Говоров. — Как мыслится начало операции? Войска 21-й и 23-й армий при поддержке 13-й воздушной армии и Балтийского флота взломают оборону немцев и рванут на Выборг. — Маршал подошел к карте. — Посмотрите, Николай Герасимович, какую обширную сеть оборонительных полос создали здесь немцы! Доты, дзоты, врытые в землю танки… И тут я полагаюсь на морскую артиллерию. Ей это все под силу? — Он взглянул на молча сидевшего адмирала Трибуца.

— Своим огнем, Леонид Александрович, она все эти сооружения врага разрушит, и вражеская оборона будет прорвана! — заверил комфлот.

— Сколько у вас стволов, Владимир Филиппович? — спросил маршал.

— Крупного калибра сто двадцать единиц.

— И у нас столько же, значит, всего двести сорок орудий. По-моему, этого достаточно, так что за артиллерию я спокоен. — Говоров кончиками пальцев потеребил свои короткие усы. — Теперь о десантах. У меня есть по ним некоторые соображения. Вы, Николай Герасимович, поправите меня, если скажу что-то не так. Я же не силен в морских делах! — Говоров широко и по-доброму улыбнулся.

— В данном случае первая скрипка принадлежит не флоту, а фронту, так что не скромничайте, Леонид Александрович, — заявил Николай Герасимович. — Я-то вас давно знаю!..

— Чего я хочу от десантов? — спросил маршал и сам же ответил: — Уж если мы выбросим их на самых сложных участках боя, то чтобы стояли они до конца! Но этого можно добиться при одном, как мне кажется, условии: если тех, кто высадился первым на занятой врагом территории, сразу же поддержать, высадив новые, более мобильные отряды. Как это было, к примеру, при высадке десанта под Одессой в сорок первом в районе Григорьева. — Маршал увидел, что Кузнецов улыбнулся, и тут же спросил: — Я что-то напутал?

— Нет, Леонид Александрович, ничего не напутали, — весело ответил адмирал флота. — Вы, пожалуй, можете в Военно-морской академии прочитать лекцию по высадке морских десантов.

— Ну что вы, — покраснел Говоров. — Я сухопутный вояка, моя стихия — земля-матушка, а борьба на море, десанты и прочее — ваша стихия. Теперь я хочу назвать те участки фронта, где желательно в первую очередь высадить морские десанты…

Адмирал флота Кузнецов вернулся в Москву, и рано утром на связь с ним вышел комфлот Трибуц. Он сообщил, что пять стрелковых дивизий 21-й армии, как и просил маршал Говоров, кораблями и судами переброшены на Лисий Нос и что всем этим руководил командующий Кронштадтским морским оборонительным районом вице-адмирал Ралль.

— Так что у нас, товарищ нарком, идет все строго по плану и каких-либо срывов не намечается, — прозвучал в телефонной трубке голос Трибуца.

— Добро, Владимир Филиппович, я все понял, так держать! — весело ответил Николай Герасимович.

9 июня артиллерия и авиация Ленинградского фронта, в их числе и два авиаполка Балтийского флота, нанесли мощные удары по первой оборонительной полосе, и враг дрогнул; войска 21-й армии с ходу форсировали реку Сестру и к концу вторых суток вышли к так называемой «новой линии Маннергейма», захватив опорный пункт Кивеннапа. Гитлеровское командование направило на помощь сухопутным войскам эсминцы, подводные лодки и сторожевые корабли. Немало скопилось их в районе островов Лавенсари — Выборгский залив. Едва разведка донесла об этом, как Трибуц бросил в боевую работу торпедные катера. Взаимодействуя с авиацией, которая господствовала в воздухе, они блокировали немецкие корабли на стоянке, а те, которые пытались оказать помощь своим войскам, подвергались торпедным атакам. Пока в этом районе шли ожесточенные бои, наши тральщики сквозь минные поля прокладывали для кораблей новые фарватеры…

За сражениями на Балтике и под Ленинградом неотступно следил нарком ВМФ. Сразу же после возвращения из Ленинграда он поручил ВРИО начальника Главморштаба адмиралу Степанову организовать на командном пункте круглосуточное дежурство, операторам — вести на картах обстановку по сводкам, поступающим с Балтийского флота, а также строго отмечать на карте обстановку на сухопутном фронте по сводкам Генштаба. Трижды в сутки Степанов докладывал Кузнецову о положении на Балтфлоте и о боях на сухопутном фронте. На карте Николай Герасимович видел, как с каждым днем там нарастали бои, враг отступал, и 20 июня Выборг был освобожден.

«Тут уж Леонид Александрович блестяще все продумал, сумел завязать с Балтфлотом крепкий узелок, — решил Кузнецов, глядя на карту. — А как получится у Мерецкова с проведением Свирско-Петрозаводской операции?..» Будучи в Ставке, Мерецков говорил Кузнецову, что его войска станут наступать вдоль Ладожского озера, где им окажут помощь моряки Ладожской флотилии. На это Николай Герасимович ответил:

— Все, что есть на Ладожской флотилии, будет брошено на поддержку сухопутных войск, Кирилл Афанасьевич. Я уже распорядился. Там у меня хороший командующий — контр-адмирал Чероков. Кроме того, перед началом операции на флотилию прибудет комфлот адмирал Трибуц. Так что в успехе я уверен.

— Дай-то бог, — улыбнулся Мерецков.

Как же развивались события? После освобождения островов Бьерского архипелага между Ладожским и Онежским озерами готовились к наступлению войска Карельского фронта, проводившие Свирско-Петрозаводскую операцию. Мерецков, как и говорил, избрал основным направлением для наступления прибрежное — вдоль Ладожского озера. Было решено с помощью морского десанта опрокинуть оборону сильно укрепленного Олонецкого района, перерезать тыловые коммуникации немцев — железную дорогу и шоссе.

Незадолго до начала боевых действий на флотилию прибыл комфлот адмирал Трибуц, чтобы проверить, как готовится высадка морского десанта. Он спросил Черокова, согласовал ли тот свои действия со штабом фронта?

— Лично был у генерала армии Мерецкова и все обговорил с ним, — ответил Чероков. Кряжистый, крепкого телосложения, с суровым на вид лицом, он вытянулся перед командующим флотом, готовый, казалось, ответить на любой его вопрос. — Тут что важно? Бойцам первого броска закрепиться на плацдарме, а уж потом дело пойдет…

— Не пойдет, если им тут же не послать подкрепление, — сухо возразил адмирал Трибуц. — Не один десант уже погиб из-за этого.

— Поддержка первого броска, само собой, должна быть, — согласился Чероков. — Мною она предусмотрена, можете проверить.

Трибуц долго смотрел на карту того участка, где будет высажен десант, затем, глядя на Черокова, сказал:

— Я решил тоже принять участие в высадке десанта.

Лицо у адмирала Черокова словно окаменело, он побледнел.

— Вы что же, сомневаетесь в моей компетентности?

В его голосе Трибуц уловил нотки обиды. Он подошел к Черокову и, глядя ему в глаза, сурово произнес:

— Виктор Сергеевич, если бы я сомневался, ты бы не был назначен командующим флотилией. — И уже мягче добавил: — В операции всякое может случиться. Что потом будешь делать — связываться со мной, просить помощи? Потеряешь время… А я рядом, если что — сразу примем нужное решение.

Вице-адмирал Степанов склонился над картой Балтики.

— Что у вас, Георгий Андреевич? — спросил Кузнецов, входя к нему.

— Обе флотилии, и Ладожская и Онежская, готовы к операции, — ответил Степанов. — Час тому назад на проводе был командующий Ладожской флотилией контр-адмирал Чероков. Корабли уже приняли на борт бойцов 70-й отдельной морской бригады и вот-вот двинутся к Видлице. И кто, вы думаете, возглавил десант? — Степанов улыбнулся. — Капитан 1-го ранга Мещерский! Кстати, Чероков принял решение высадить десант в самом Петрозаводске. Это дело я одобрил. Вы не против?

— Рискованно. А вдруг десантники не одолеют гарнизон немцев в городе? — высказал сомнение Николай Герасимович.

— Риск есть, но Мещерский рассчитывает на внезапность. У него это получится… И все же Главморштаб считает, что к участию в операции Трибуц должен подключить морскую авиацию…

— Он это сделает, — прервал Степанова нарком. — Я вчера говорил с ним.

Через три дня в Петрозаводск с боем ворвались десантники Мещерского.

(Удачные операции Ленинградского и Карельского фронтов, а также Балтийского флота, Ладожской и Онежской военных флотилий способствовали успешному осуществлению замысла Ставки по разгрому главных сил врага и выводу Финляндии из войны. — А.З.)

Адмирал флота Кузнецов так увлекся подготовкой проекта постановления СНК СССР о создании в Ленинграде Нахимовского военно-морского училища, что не сразу услышал телефонный звонок. В трубке раздался голос Мерецкова:

— Салут, дон Николас! (Привет, Николай!) — Кирилл Афанасьевич вспомнил Испанию, где им довелось быть вместе.

Кузнецов ответил:

— Салут, амиго Петрович! (Привет, друг Петрович!)

— Твои моряки, Николай Герасимович, сражались как львы, — звучал в трубке веселый голос Мерецкова. — Не зря немцы называют их «черными дьяволами». Хорошо показал себя и их командир адмирал Чероков. Храбрый мужик, ничего не скажешь. Подумай, Николай Герасимович, может, наградить Ладожскую военную флотилию орденом Красного Знамени? У нее на сегодня немало заслуг. Я решительно поддерживаю это дело. А вот комфлоту Трибуцу ты сделай внушение. Мне доложили штабники, что он тоже ходил с десантом. И где был? На малом охотнике! К чему такой риск? А если бы в катер угодил вражеский снаряд или бомба и флот лишился бы своего командующего? Нет, ты его крепко пожури, а если этого не сделаешь, я сам доложу Верховному. Пока еще к моему голосу он прислушивается.

— Кирилл Афанасьевич, Трибуц по натуре человек отчаянный, — отозвался Кузнецов. — Но вы правы, с десантом ходить ему не следовало…

По рекомендации Председателя Государственного Комитета Обороны на Главном Военном совете ВМФ обсуждался вопрос о строительстве боевых кораблей и подводных лодок. Анализ сделал заместитель наркома ВМФ по кораблестроению и вооружению адмирал Галлер. Он заявил, что в этом году промышленность даст военному флоту около трехсот кораблей и катеров и до двух тысяч самолетов.

— Я прошу вас, товарищи, высказаться на этот счет, — заключил Галлер. — Все предложения, которые заслуживают внимания, будут рассмотрены.

Обсуждение прошло весьма активно, и Николай Герасимович увидел, что о военном флоте думает и заботится не только он.

— Вряд ли кто-то станет отрицать ту очевидную истину, что флот наш еще более окреп, стал сильнее, несмотря на понесенные в боях потери, — сказал адмирал флота Кузнецов, подводя итоги обсуждения. — И все же, товарищи, флоты ощущают нехватку кораблей, особенно малых. Большие надежды мы питаем на раздел итальянского флота, но союзники что-то тянут с этим делом…

Нарком ВМФ был прав: Англия и США никак не решали этот вопрос. На Тегеранской конференции советская делегация вновь напомнила им о разделе итальянского флота.

— Можем ли мы получить эти корабли к концу января будущего года? — спросил Сталин.

И Рузвельт, и Черчилль ответили согласием. Однако наступил 1944 год, а кораблей для СССР так и не поступило. Подобная позиция союзников была, мягко выражаясь, непонятна. Наконец 7 февраля они ответили, что корабли будут переданы. Об этом Сталин сказал наркому ВМФ. Кузнецов, естественно, поспешил все выяснить у главы британской миссии в Москве. Оказалось, что союзники дают старые корабли: линкор «Ройяль Соверин», крейсер «Милуоки», девять эсминцев и четыре подводные лодки.

«Придется вдыхать в них новую жизнь», — невесело подумал Николай Герасимович. И все же это была прибавка сражающемуся флоту…

Теперь, когда все стало ясно, Николай Герасимович мог доложить Верховному детали о передаче кораблей союзниками. Было два часа дня, когда он прибыл к Верховному. У Сталина было хорошее настроение, он стоял у большой карты, довольный тем, что окончательно снята блокада Ленинграда и полностью восстановлено движение по семи железным дорогам из Питера — на Вологду, Рыбинск, Москву, Новгород, Батецкий, Лугу и Усть-Лугу. Он взглянул на наркома ВМФ.

— Что союзники?

— Они дают нам старые корабли, — угрюмо произнес Николай Герасимович.

— А вы рассчитывали получить новые? — В голосе вождя прозвучала насмешка. — Не забывайте, что наши союзники — это господа капиталисты: на рубль дадут, а на десять взыщут. Скажите лучше, где думаете их использовать?

— На Северном флоте, — сразу ответил нарком. — Там они могут принести пользу. Будут участвовать в эскортировании конвоев, осуществлять противолодочную оборону, охранять побережье…

— Хорошо, — бросил Сталин. — Перегоняйте корабли. Кому поручите их приемку и доставку? Нужен человек знающий и надежный, способный возглавить сложную работу в иностранных портах, осуществить безопасный переход кораблей из Англии в Мурманск… Так кто он?

— Вице-адмирал Левченко.

Сталин какое-то время молчал, о чем-то размышляя, потом коротко резюмировал:

— Согласен.

(Незадолго до этого Кузнецов был на докладе у Сталина и, когда тот остался один в кабинете, заговорил о капитане 1-го ранга Левченко, о том, что он очень переживал свою трагедию, извлек из нее урок.

— Я прошу вас, товарищ Сталин, восстановить Левченко в прежнем звании, — сказал нарком твердо. — Гордей Иванович способный и ответственный военачальник, он еще себя проявит…

— Ваше ходатайство Ставка рассмотрит, — ответил Верховный.

Левченко был восстановлен в прежнем звании вице-адмирала. — А.З.)

Николай Герасимович вызвал к себе Левченко и рассказал ему о задании Ставки, заметив, что корабли надо принять в Англии, обучить людей управлению оружием и техникой, а затем перегнать в Мурманск.

— Я это сделаю, Николай Герасимович, — заверил адмирал.

— Ты уж постарайся, Гордей Иванович. — Кузнецов пожал ему руку. — Это задание лично товарища Сталина. Начинай с формирования экипажей…

На рассвете, когда Николай Герасимович вернулся из Ставки в наркомат, ему позвонил по ВЧ адмирал Головко.

— Что, не спится, Арсений Григорьевич? — усмехнулся в трубку нарком.

— Дел по горло, товарищ адмирал флота. Я вот о чем… Получен ваш приказ о создании на флоте бригады торпедных катеров. Военный совет флота выражает вам свою благодарность. Нам очень нужна эта бригада, а уж катерники будут бить врага наверняка, это факт, и прошу не сомневаться. Вот только боюсь, не задержится ли с выездом с Тихоокеанского флота ее командир капитан 1-го ранга Кузьмин?

— Он уже в Москве, Арсений Григорьевич, так что зря переживаешь. Введем его в курс дела и — с Богом на флот! А уж там сам решай, что и как. Лично приеду смотреть бригаду.

— Есть! Ждем! Спасибо…

— Привет, моряк!

Кузнецов услышал за спиной чей-то громкий голос и обернулся. По генштабовскому коридору к нему шел маршал Жуков. Веселый, улыбчивый. Наверное, рад, что наши войска освободили столицу Белоруссии город Минск…

— Бог ты мой, да у тебя на погонах появились маршальские звезды, такие, как у меня? — Жуков удивленно смотрел на наркома ВМФ так, словно видел впервые. — Кто же ты теперь?

Николай Герасимович улыбнулся, сказал, что месяц тому назад постановлением СНК СССР ему присвоено воинское звание адмирала флота.

— Это звание, Георгий Константинович, приравнено к званию маршала Советского Союза! — подчеркнул Кузнецов. — А что, разве мы с вами не виделись, когда у меня на погонах появились маршальские звезды?

— Не виделись, Николай Герасимович! Я все время на фронте, приезжаю в Ставку лишь по вызову Верховного. Слышал, что вчера наши войска освободили Минск? Знаешь, сколько немецких генералов мы взяли в плен?

— Пять-шесть?

— Двенадцать!.. Да, бои там были жаркие. Минск почти весь разрушен. Семь лет я командовал полком в Минске, знал в нем каждую улицу… А жители? Когда смотрел на них, у меня душа горела от злости на немецких оккупантов. Люди истощены, измучены, плачут — наконец-то их освободила Красная Армия… — Жуков сделал паузу. — А ты зачем прибыл в Генштаб?

— Есть такие вопросы, которые мне тут надо решить. А маршал Василевский, оказывается, все еще на фронте.

— Он находится в штабе Третьего Белорусского фронта, у Черняховского, — сказал Жуков. — Вчера вечером я говорил с ним по ВЧ. Придется тебе идти к Антонову. — Маршал посмотрел на часы. — К двум часам дня нас с Антоновым вызвал в Ставку Верховный. Ну что, моряк, позволь поздравить тебя с таким высоким званием! — И Жуков крепко пожал ему руку. — Будем считать, что маршальская семья пополнилась еще одним человеком! Ты доволен?

— Еще бы!

— Это хорошо, — пробасил Жуков. — Только не возгордись, наш брат этого не любит!..

«Я-то не возгоржусь, а вот вы, Георгий Константинович, давно возгордились», — мысленно ответил Жукову Николай Герасимович.

Глава третья

Июль, 1943 год. Где бы ни находился нарком ВМФ адмирал Кузнецов, везде было жарко, нещадно палило солнце, казалось, нечем было дышать. А на Северном флоте в районе главной базы, близ Полярного, с неба сыпанул снег и всю неделю лютовал шторм. Жгучие ветры ледяной Арктики крутили вкось и вширь Баренцево море. Теперь же шторм шел на убыль, и с утра, едва сквозь тучи проклюнулось полярное солнце, капитан-лейтенант Климов и старпом Борисов «колдовали» над картой, готовясь к выходу в море на боевую позицию. Район, куда шла подводная лодка и где ей предстояло вести поиск противника, по словам комбрига адмирала Коровина, «кишел вражескими минами». Глубины у берега мелкие, дно каменистое, и в случае чего лодка не сможет лечь на грунт. И все же Климов не терял надежды на успех, как то было в июне, когда подводная лодка вернулась с победой — в Варангер-фьорде удалось потопить транспорт и сторожевой корабль врага. Скупой на похвалу комбриг похвалил тогда Климова.

— Что и говорить, умеешь ты, Федор Максимович, появляться в нужном месте и наносить меткие удары по немцам. — Коровин добродушно улыбнулся. — Так что твой «грех» в отношениях со штурманом с «Ориона» лжеастаховым я не зря простил тебе. Хотя, конечно, твоя вина в этой истории невелика. Ты даже помог чекистам разоблачить немецкого агента…

«Вообще-то, по большому счету, у комбрига я в долгу, и этот должок надо вернуть ему сполна, иначе какой же я командир?» — подумал сейчас Климов. Он свернул карту, скосил на старпома глаза.

— Кажется, мы с тобой изучили, что надо было, и в море срывов быть не должно! — весело произнес командир лодки.

— Я тоже так думаю.

Борисов только теперь увидел на столике фотокарточку: капитан 3-го ранга Коровин, лейтенант Климов, усатый мичман с боцманской дудкой на шее и между ними — женщина: она слегка улыбалась, опершись рукой на плечо Климова, было ей немало лет, в волосах серебрилась седина.

— Кто эти люди? — спросил старпом.

— Памятная штуковина!.. — Климов, сжав губы, на минуту задумался. — Меня, желторотика, ты, надеюсь, узнал, комбрига тоже, в то время он был командиром подводной лодки. Усатый мичман, боцман-сверхсрочник с тральщика, — мой отец Максим Климов, рядом с ним — моя мама. В те дни, закончив Военно-морское училище, я прибыл на флот. Чуть позже ко мне в Полярный приехала мама.

Старпом о чем-то подумал, потом спросил:

— Коровин, что, родственник вам?

— Да нет! — Климов качнул головой. — Не сват и не кум. Мой отец дружил с ним, вместе они учились в десятом классе, а когда обоих призвали на военную службу, пути их разошлись. Моему бате выпала тяжкая судьба. В Финскую войну он был ранен, попал в плен, чуть окреп — бежал. На мостике через горную речку финны с овчаркой настигли его, но схватить батю им не удалось, он прыгнул в речку и разбился о камни…

Борисову вдруг стало знобко.

— Извините, товарищ командир… Я не знал, что вы потеряли отца.

Словно не слыша его, Климов в раздумье произнес:

— Батя погиб, но для меня он все еще живой. — Климов посмотрел на старпома. — Твой отец, Яков Сергеевич, жив?

— В Туле на военном заводе трудится мастером. Пехотные мины выпускает.

— А на Северный флот как ты попал? — спросил Климов. Он был в кремовой рубашке, волосы от света лампочки в сетчатом абажуре, висевшей над столом, были серо-желтыми. — У меня, к примеру, дорога на Север короткая. В Мурманске рыбачил на траулере, а потом по комсомольской путевке поступил в Военно-морское училище. Ты знаешь командира 422-й «щуки»?

— Федора Видяева?

— Так вот, с ним я учился в училище, и вместе прибыли на Северный флот. В нашей группе был еще Ярослав Иосселивани…

Старпому казалось, что в разговоре Климов чересчур прям, нет в его поведении той уравновешенности, которая обычно замечается у бывалых моряков. Впрочем, решил он, у каждого командира свой характер, своя манера поведения, свой стиль общения. Важно, чтобы не было высокомерия, что так претило характеру Борисова. Почему-то ему пришли на память снова комфлота адмирала Дрозда, который беседовал с ним перед назначением на лодку Климова: «У Федора Максимовича крутой нрав, но командир он дельный. Так что вы легко найдете с ним общий язык. Но имейте свой взгляд и свое мнение на все, чем будете жить и дышать. А то ведь еще не перевелись такие командиры, которым по душе, когда старпом пляшет под их дудку. Последнее это дело — не иметь своего мнения. Считай, пропал ты как воспитатель!»

— На Север я попал просто, Федор Максимович, — после паузы заговорил старпом. — Назначили в кадрах, я и прибыл. Капитан 1-го ранга Коровин сказал, что лодка Климова — одна из лучших в бригаде. Мне это понравилось. Подумалось, если лодка передовая, стало быть, есть чему научиться у ее командира.

— Так-так, — Климов погладил подбородок. — Что верно, то верно — наша лодка на хорошем счету у начальства. Перед самой войной мы стреляли новыми торпедами. Конструктор был на лодке, и ему очень понравилось, как действовали моряки, они работали как львы. Главное, что ни одна из торпед не утонула… Да, с меня семь потов сошло, пока я чего-то добился…

Их разговор прервал стук в дверь. Это был вахтенный офицер, старший лейтенант, из-под черных бровей весело поблескивали карие глаза.

— Товарищ командир, вас ждет на плавбазе комбриг!

— Добро. — Климов взглянул на старпома. — Пойду, Яков Сергеевич. Наверное, речь пойдет о выходе в море. Возможно, завтра, возможно, позже. Ты лично обойди все отсеки, проверь, везде ли должный порядок. Поговори с торпедистами и минерами, чтоб их оружие было исправно…

Коровин сидел за столом и что-то писал. Увидев Климова, он молча кивнул ему на стул. Был он какой-то хмурый, даже опечаленный, в глазах не то грусть, не то невысказанная боль. Похоже, случилось что-то серьезное. Хотел было спросить, но Коровин сам заговорил:

— Скажи, Федор Максимович, с кем ты приехал на Северный флот после окончания училища?

— Так я же как-то вам рассказывал — с Федором Видяевым, ныне он командир 422-й «щуки», — ответил Климов. — Я и сейчас с ним дружу.

— Так вот, нет теперь у тебя друга по училищу и по службе в Полярном, — необычно тихо произнес адмирал. — Лодка Видяева из похода не вернулась…

— Что вы такое говорите? — едва не вскричал Климов. — Его лодка действовала в районе Маккаур-Варде, и когда на днях я был в штабе бригады, от Видяева поступила радиограмма, он сообщил о том, что торпедировал вражеское судно…

— Все верно, — прервал его комбриг. — Тогда же я приказал Видяеву идти в базу.

— У него на лодке кончились торпеды?

— Да нет, Федор Максимович, — возразил невесело Коровин. — Его подводной лодке приказом наркома ВМФ адмирала Кузнецова присвоено гвардейское знание, и я хотел, чтобы лично Видяев поднял на корабле гвардейский флаг. Когда я доложил адмиралу Головко, что лодка Видяева не отвечает на запросы штаба, он сразу же послал на ее поиски самолеты; летчики долго и тщательно обследовали тот район, но лодки нигде не было. То ли она угодила где-то на мину, то ли ее атаковали немецкие сторожевые корабли… Вот это я и хотел тебе сообщить как другу Федора Видяева. — Комбриг достал папиросы и закурил. — Как ты, подготовился к походу?

— Так точно, все, что надо, сделал.

— Не угоди на мины, а то мне совсем плохо будет, — улыбнулся адмирал, но улыбка была невеселая. — До слез мне жаль Федора Видяева…

— Война идет, тут всякое может случиться, — тихо обронил Климов. — Взять моего отца. Сколько лет плавал сверхсрочником на тральщике, потом — Финская война, ранение в грудь, прыжок в речку с моста, и… смерть.

— У твоего отца был крепкий дух. — Коровин хотел что-то добавить, но Климов опередил:

— Уйдем мы на рассвете, чтобы, используя непогоду, добраться до заданного района. Не возражаете?

— Делай, как лучше, тут я тебе не судья, — ответил адмирал.

На столе зазвонил телефон.

— Коровин? — раздался в трубке голос адмирала Головко.

— Я, товарищ командующий.

— Вы мне срочно нужны. Подъезжайте…

Климов поспешил на почту, чтобы отправить жене письмо, но его снова вызвал комбриг.

— Есть тебе еще одно задание, Федор Максимович, — сказал он. — Лично от комфлота. Надо в районе мыса Нордкина высадить на берег в тыл врага разведгруппу из трех человек. На лодку они прибудут в пять утра.

— Хорошо, товарищ комбриг, — улыбнулся Климов. — Это дело мне знакомо. Мне их и с берега брать?

— Нет, это сделает недели через две другая подводная лодка. У них есть своя переносная рация, они потом дадут о себе знать. Так что обговори со старшим группы разведчиков, где и как их лучше высадить. Он к тебе придет через час-полтора.

Ранним утром, едва чуть посветлел горизонт, подводная лодка с разведгруппой на борту вышла в море. А под вечер, когда стемнело и пошел дождь, лодка в подводном положении подошла к скалистому берегу в районе порта Линахамари. Климов поднял перископ. Море было пустынным. Берег также был пуст.

— Вот в этом месте нас и высаживайте, — сказал Климову старший группы.

Резиновую шлюпку спустили на воду. Разведчики взяли с собой запас продуктов, рацию, и шлюпка направилась к берегу. До него было метров двести. Пока высаживали разведчиков, вахтенный офицер в бинокль осматривал море — оно по-прежнему оставалось пустынным.

«Скорее бы вернулась шлюпка», — переживал Климов, находясь на ходовом мостике. Уже совсем стемнело, сквозь тучи изредка выглядывала круглая, как арбуз, луна, и тогда к берегу бежала серебристая дорожка. Наконец появилась шлюпка.

— Разведчиков высадили на берег, — доложил боцман.

— А теперь курс в район Порсангер-фьорда! — приказал вахтенному офицеру Климов.

В три часа ночи были на месте. А утром случилась трагедия… Лодка шла в надводном положении, когда вахтенный офицер в бинокль увидел транспорт, сопровождаемый двумя сторожевыми кораблями. Прозвучал сигнал боевой тревоги по отсекам, и на ходовой мостик поднялся командир. Он принял решение атаковать судно двумя торпедами. Климов запросил штурмана Васина, какая в этом районе глубина.

— Пятьдесят метров! — ответил капитан-лейтенант. — Севернее подводные камни, ближе к берегу глубина наполовину меньше. Туда уходить после атаки опасно.

Климов приказал подготовить две торпеды и, когда транспорт вышел из полосы тумана, скомандовал: «Пли!» Лодка сразу же погрузилась. Минуты через две до отсеков донесся глухой взрыв.

«Капут судну», — подумал Климов. Но почему нет второго взрыва? Куда делась вторая торпеда? И тут из отсека поступил доклад старшины группы торпедистов: вторая торпеда застряла в торпедном аппарате.

— Черт бы побрал эту торпеду! — выругался Климов.

— Слышу шум винтов корабля! — доложил акустик.

Климов подумал, что это сторожевые корабли, которые охраняли транспорт. Сейчас они начнут сбрасывать глубинные бомбы. Надо уходить в сторону берега, где малые глубины, там искать лодку не станут!

— Лево руля, пятьдесят градусов! — приказал командир вахтенному офицеру. Взгляд его упал на глубиномер. Сорок метров! — Боцман, так держать!

Глубинные бомбы взрывались где-то в стороне, и Климов понял, что корабли охранения ушли от берега. Это давало ему шанс не быть обнаруженным. Но вот акустик доложил, что шумы вновь приближаются к лодке. Климов вмиг сообразил, что ему делать. Он отдал приказ лечь на грунт, выключить на борту все приборы и двигатели, чтобы не создавали шума, иначе враг обнаружит лодку.

Прошло часа полтора, и все это время Климов чувствовал себя как на пороховой бочке. Маневрировать кораблем опасно, если в торпедном аппарате застряла торпеда: от малейшего толчка могут сработать инерционные взрыватели. Надо как можно скорее обезвредить торпеду.

— Акустик, что слышите? — запросил Климов отсек и, когда тот ответил: «На глубине тихо», — всплыл на перископную глубину. Крутанул массивные рукоятки перископа и в серо-голубых линзах увидел взлохмаченное море. Транспорт затонул, на воде плавали какие-то деревянные предметы. А корабли охранения куда-то ушли, лодка всплыла в надводное положение. Климов поднялся на ходовой мостик, следом за ним — старпом Борисов, штурман Васин, боцман и вахтенный сигнальщик с биноклем на груди. Туман все еще курился над водой, с неба сыпалась снежная крупа.

— Кто у нас самый опытный минер? — спросил Климов старпома.

— Старшина команды Петр Ярцев.

Борисов вызвал минера из центрального поста. Был старшина коренастый, косая сажень в плечах. Лицо открытое, в нем чувствовалась сильная воля.

— Сможешь обезопасить торпеду? — спросил его командир лодки.

— У меня по этой части есть опыт, — улыбнулся Ярцев.

Двое краснофлотцев помогли ему надеть легководолазный костюм с дыхательным аппаратом, и вот уже Ярцев нырнул под лодку. Он легко вывернул из торпеды два инерционных взрывателя и поднялся на палубу. Краснофлотцы стали снимать с него водолазный костюм. И в это время неподалеку показались два сторожевых корабля. Один из них шел прямо на лодку, чтобы таранить ее, другой открыл огонь из крупнокалиберного пулемета.

— Всем в лодку! — крикнул старпом, а сам подскочил к командиру.

Климов правой рукой держался за бок, откуда текла кровь. Старпом хотел было подхватить его на руки, чтобы отнести до ходового мостика и спустить вниз, но Климов, с трудом подняв голову, прошептал ему в лицо:

— Погружайся без меня!..

Борисов заколебался. А вражеские корабли уже совсем рядом, и это увидел Климов.

— Уводи лодку, Яков! — крикнул он властно. — Это приказ… — Климов хотел сказать еще что-то, но голос его вдруг утих.

Старпом прыгнул в люк и задраил его. Подводная лодка ушла на глубину. В отсеки доносились взрывы глубинных бомб — это наверху метались сторожевые корабли.

В центральном посту стояла гробовая тишина. Все были как в шоке. Никто не верил, что командир остался где-то наверху, да и жив ли он? Пожалуй, больше других переживал старпом. Минер Ярцев увидел в его глазах слезы.

— Как же теперь, командира-то нет? — спросил он.

— Может, он еще жив и держится на воде, — тихо сказал старпом. — Мы сейчас пойдем на то место…

Не прошло и полчаса, как лодка всплыла. Еще недавно тут разыгралась трагедия, но сейчас море было пустынным.

— Должно быть, погиб наш командир, — глухо произнес старпом. Он тут же написал текст радиограммы и, вызвав на мостик радиста, вручил ему листок. — Срочно передайте в штаб флота!

Ответ пришел быстро. Старпом прочел вслух:

— «Борисову. Возвращайтесь в базу. Комбриг».

На рассвете подводная лодка вошла в бухту и ошвартовалась у причала. «Комбриг, наверное, еще не пришел в штаб», — подумал Борисов. Но едва он начал бриться, как адмирал вызвал его на плавбазу.

— Яков Сергеевич, как погиб Климов? — спросил он. — Я получил вашу депешу и весь день не находил себе места.

Старпом поведал адмиралу, как все произошло.

— И вы не могли взять в лодку раненого командира?

— Все дело решали секунды, вражеский корабль шел на таран, и Климов, не щадя себя, отдал приказ погружаться без него. — Сдержав спазм в горле, Борисов добавил: — Задержись мы хоть на минуту, и корабль распорол бы железное брюхо лодки, и мы бы все погибли… Климов это осознал раньше нас.

Долго молчал адмирал, ощущая, как гулко билось в груди сердце.

— Вот что, старпом, — наконец заговорил он глухим голосом: — Все, что произошло в море, изложите в своем рапорте на мое имя. Потом я пойду на доклад к командующему флотом.

— А что мне прикажете делать? — спросил Борисов.

— Пока исполняйте обязанности командира подводной лодки. А что решит адмирал Головко, пока мне неведомо.

— Ну, чем ты меня порадуешь, Евгений Аронович?! — воскликнул адмирал Головко, увидев в дверях кабинета комбрига Коровина.

— У нас потери, товарищ командующий, — смутился контр-адмирал.

— Что, лодку потеряли?

— Да нет, товарищ командующий, лодка цела, а вот вернулась она в базу без командира. Старпом привел…

Адмирал Головко сел за стол.

— Садись и ты, комбриг, и расскажи, как это лодка вернулась в базу без командира?..

Коровин старался коротко изложить ситуацию, в которую попала подводная лодка. Он сообщил, что сначала Климов торпедировал транспорт, потом уходил от преследования кораблей охранения, разоружил торпеду, застрявшую в торпедном аппарате. Голос комбрига то и дело прерывался. Комфлот слушал внимательно и вопросов не задавал. Когда комбриг умолк, сказал хмуро:

— Мы потеряли хорошего командира. Сколько на его счету было потопленных кораблей и судов? Девять?

— Торпедированный транспорт был одиннадцатым, — уточнил комбриг.

— Где живет семья Климова, куда он ее эвакуировал?

— Под Саратов, там в деревне Красный Дол живет его мать. — Комбриг помолчал. — У меня к вам просьба, Арсений Григорьевич. Надо бы отвезти личные вещи Климова его семье. Память все же будет о нем…

— Семья у Климова большая?

— Сын учится в десятом классе, а жена Дарья Павловна — учитель литературы в школе… Разрешите мне отправить в командировку офицера?

— Пошлите, я не возражаю. Сейчас ведь не сорок первый год, когда Военный совет флота принял решение эвакуировать семьи командиров. Многие сюда вернулись, Климов и свою семью мог бы привезти.

— Мать его сильно хворала, и жена решила еще там пожить, — пояснил Коровин. — Да и сыну надо было окончить десять классов.

— Кого хотите туда послать? Не сами же вы желаете поехать?

Комбриг сказал, что лодка Климова получила повреждения, когда ее обстреляли корабли охранения. На неделю ее надо поставить в ремонт, а старпом Борисов тем временем съездит в Саратов.

— А если кого-то другого послать? — спросил комфлот.

— Они дружили семьями и хорошо знают друг друга.

— Это, конечно, существенная деталь, — согласился Головко. — Ладно, пусть едет старпом. На пять суток, не больше. Хватит?

— Вполне…

— Давайте сразу решим и вопрос о том, кого назначить командиром лодки. — Адмирал Головко подошел к столу, взял папиросу и закурил. — Кого вы предлагаете?

— Старпома Борисова, товарищ командующий. Он пять лет прослужил на этой лодке, хорошо себя проявил. Экипаж его уважает, сам он неплохо подготовлен.

— Согласен. Пишите на него представление, вопрос о назначении мы решим на Военном совете флота.

— Есть, понял…

Весь день командующий флотом адмирал Головко пробыл на Рыбачьем. В штабе Северного оборонительного района вместе с его командующим генерал-майором Дубовцевым Арсений Григорьевич проверял воинские части, посетил боевые позиции артиллеристов. Он был доволен тем, что бойцы горели желанием «дать урок поганым фрицам», если они решатся высадить десант на полуостровах. А люди тут бывалые, пороху давно понюхали. В сорок втором комфлот Головко приказал Северному оборонительному району и охране водного района главной базы уничтожить опасный для полуостровов и перевозок в Мотовском заливе опорный пункт Пикшуев. Эту задачу генерал Дубовцев возложил на отряд десантников из 12-й бригады морской пехоты.

— Он давно сидит у меня в печенках, этот опорный пункт Пикшуев, — произнес генерал. — Мы его враз расколошматим.

— Постарайся, Ефим Тимофеевич, я и сам по ночам спать не буду, — не то в шутку, не то серьезно промолвил комфлот.

Трое суток готовились десантники к операции и когда начали действовать, то в лоб на огневые точки врага не пошли, а обошли их с фланга и с тыла и дерзко атаковали. Бой шел тяжелый, но опорный пункт был разрушен. Морские пехотинцы уничтожили до 200 гитлеровцев, взяли в плен 9 солдат и офицеров, подорвали и разрушили 19 дотов и дзотов, 8 складов с боеприпасами, захватили минометную и артиллерийскую батареи. Наши потери — 18 убитых и раненых.

Нарком ВМФ адмирал Кузнецов дал высокую оценку десанту, высаженному в районе мыса Пикшуев, и приказал остальным флотам изучить опыт десантных действий Северного флота.

Комфлот Головко и в этот раз остался доволен тем, как несут боевую службу бойцы и командиры Северного оборонительного района, о чем он заявил генералу Дубовцеву.

— Но будьте начеку! — предупредил Головко. — Полуострова Средний и Рыбачий — это морские ворота в Кольский залив, а немцы еще не отказались от попытки высадить здесь десант, собрали в портах Варангер-фьорда самоходные баржи и другие десантные корабли. Так что держи, Ефим Тимофеевич, уши топориком!

— У меня тут шлюпка не проскочит незамеченной, не то что катер! — улыбнулся генерал.

— Это хорошо, что ты так уверен в своих людях. — Головко встал, надел черный реглан. — Что ж, Ефим Тимофеевич, мне пора…

— Есть просьба, товарищ командующий, — робко заговорил Дубовцев. — Вы говорили, что нарком ВМФ собирается посетить Северный флот. Если такое случится, то мы бы просили Николая Герасимовича побывать у нас на Рыбачьем. Передайте, пожалуйста, ему нашу просьбу.

— Гарантировать его приезд не могу, но просьбу бойцов и командиров передам. Я тоже хочу пригласить его в ваши края.

Возвращался Головко в Полярный на своем катере. С утра дул стылый ветер, шел снег, и пока добрались до порта, комфлот продрог.

— Виктор! — крикнул он своему адъютанту. — Давай горячий чай! Хочу согреться… Да, там, кажется, остался армянский коньяк после угощения союзников. Тащи и его сюда!..

Глубокой ночью затрещал телефон. Головко вскочил с дивана, сон вмиг прошел.

— Еду к вам, Арсений Григорьевич! — услышал он в трубке голос наркома ВМФ.

— Когда? — только и спросил несколько растерявшийся Головко.

— Вылетаю через час, а возможно, чуть позже. У меня «Дуглас» старенький. К утру буду в Мурманске.

«Как в воду глядел Дубовцев, когда говорил о приезде наркома», — подумал Головко.

И вот адмирал Кузнецов стоит в кабинете командующего — высокий, грузноватый, но все такой же деятельный и энергичный. Он снял шинель, повесил ее на вешалку, потом, приглаживая ладонью волосы, сел в кресло.

— Чертовски устаю в последнее время, — сказал он. — Да и ездить приходится часто. Но я люблю ездить: встречаешься с новыми людьми, лучше узнаешь их жизнь, проблемы, которые их волнуют. Вообще-то вся наша жизнь — проблемы… Ну а как ты поживаешь, Арсений Григорьевич?

— Вы садитесь к столу, Николай Герасимович, — пригласил комфлот. — Сейчас нам подадут завтрак. Вы с дороги, еще не успели перекусить, а я тоже дома ничего в рот не брал. Чай или кофе?

— Что-нибудь… Так как ты живешь? — повторил вопрос нарком.

— В делах и заботах флота, — улыбнулся Арсений Григорьевич. — Если кто-либо добыл победу над врагом — радуюсь, хвалю героев и вроде как сам переживаю эту победу. А когда флот что-то теряет — места себе не нахожу: и людей жаль, и себя укоряешь в том, что, видно, не все делаю, чтобы уменьшить свои потери. Словом, жизнь — это радости и печали.

В кабинет вошел адъютант с подносом.

— Чай и бутерброды, товарищ командующий. Есть вино, дать?

— Как вы, Николай Герасимович, насчет наркомовского пайка?

— Если паек, да еще наркомовский, давай наливай, что-то с дороги озяб…

Адъютант был уже у двери, когда Головко попросил его найти члена Военного совета флота Николаева.

— Он на подводной лодке…

Вице-адмирал Николаев появился, когда они допивали чай. Увидев наркома ВМФ, он остановился у двери.

— Заходите, Александр Андреевич. — Николай Герасимович поздоровался с ним. — Вот неожиданно прилетел к вам. — И шутливо добавил: — Вы не критикуете своего командующего, так приходится мне это делать… У вас тут скоро, видимо, к осени начнутся горячие дни, как сказал Мерецков, «начнем бить егерей, чтоб не зарились на Север». Да вы садитесь. Были у подводников?

— У них, товарищ народный комиссар. Завтра в море на рассвете уходит лодка капитана 2-го ранга Щедрина, ну я, значит, побывал у них.

— Хорошо воюет Щедрин?

— В каждом походе добивается успехов, иначе ему нельзя — Герой Советского Союза! — Николаев помолчал, потом смущенно добавил: — А вы к нам как с неба свалились, я даже не знал. — Он покраснел, как мальчишка. — На флот стали поступать новые торпеды с неконтактными взрывателями, и когда я был в бригаде подводников, то беседовал с командирами, хотел узнать, что это им дало.

— Каково же их мнение? — поинтересовался Кузнецов.

Член Военного совета флота сказал, что новые торпеды позволили намного увеличить дистанцию стрельбы. И вот что интересно: эффективность атак ничуть не снизилась, а опасность обнаружения подводной лодки резко уменьшилась. Теперь командир лодки может произвести торпедный залп по вражескому судну с большей дистанции, не рискуя промахнуться. После залпа он имеет возможность не спеша осуществить маневр, чтобы уйти от преследования кораблей охраны. Что и говорить, торпеды флот получил отличные, жаль, что раньше их не было.

— Много чего у нас не было, — буркнул нарком. — Раньше самолетов типа «Каталина» тоже не было, а сейчас целый полк!

— А вот взрывателей для топмачтового бомбометания, имеющих замедление пять секунд, нет, — заметил Головко. — Хотел бы знать, решается ли этот вопрос?

Кузнецов хмуро свел брови к переносице.

— Пятого апреля ты мне, Арсений Григорьевич, сказал об этих взрывателях, и в тот же день я послал документ в ЦК партии товарищу Маленкову, — ответил нарком. — Я просил выделить в первом квартале этого года пятнадцать штук. Так что на днях вы их получите.

— А что с переводом кораблей из Англии на Северный флот? — поинтересовался Николаев.

— Все идет строго по плану, — пояснил Николай Герасимович. — ЦК партии утвердил список офицеров флота, которые должны принять в Англии корабли и перевести их в Кольский залив. Я вам говорил по телефону, кто эти люди, но могу повторить. Итак, Левченко — командир отряда, начальник штаба — контр-адмирал Абанькин. Кто еще… Да, линкор примет контр-адмирал Иванов, крейсер — капитан 1-го ранга Зубков. Командиром дивизиона эсминцев идет твой воспитанник, Арсений Григорьевич, капитан 1-го ранга Фокин, дивизион подводных лодок возглавит капитан 1-го ранга Трипольский. Ну а командиров эсминцев мы взяли едва ли не со всех флотов: капитаны 3-го ранга Годлевский, Козлов, Щербаков, Осадчий, Рябченко, Андреев, Гончар… Вся эта работа стоила мне большого труда и напряжения. Крутился как белка в колесе…

— Где формировались команды? — спросил Головко.

— Мы хотели это сделать в Мурманске, но тогда ты мне, Арсений Григорьевич, сказал, что там судами забиты все причалы, да и далековато. Ты предложил Архангельск, я дал свое согласие. Я дважды туда летал, на месте проверил, как идут дела. Ведь мы отбирали в поездку три тысячи моряков!..

То были тяжкие для Николая Герасимовича дни. Он трижды был на докладе у Верховного, и тот каждый раз, выслушав его, говорил:

— Не теряйте время, корабли нам очень нужны!..

Кузнецов и сам знал, что корабли нужны — да еще как нужны! — но формирование команд — дело не простое: это люди, у каждого человека свой характер, привычки, способности, зато почти каждый командир считает себя едва ли не Ушаковым или Нахимовым. Но Николай Герасимович был доволен тем, что ему удалось подобрать офицеров на командирские должности.

— Как думаешь, никто нас не подведет? — спросил он вице-адмирала Левченко.

— Это уже моя забота, Николай Герасимович, — усмехнулся Гордей Иванович. — Но я уверен, что все будет хорошо!..

Пока корабли шли через океан в Мурманск, Кузнецов не находил себе места: как бы в походе чего-нибудь не случилось. Почти четыре недели плыли корабли, и 24 августа, пройдя две тысячи миль, они вошли в Кольский залив и встали на якоря, потеряв лишь подводную лодку «В-1» Героя Советского Союза Фисановича…

Но это произойдет позже, а сейчас нарком сказал адмиралу Головко, что как только корабли придут на Северный флот, будет создана эскадра.

— Ты, Арсений Григорьевич, давно о ней мечтаешь, я-то знаю, — улыбнулся Николай Герасимович. — Кого мы назначим ее командующим?

— Ясное дело кого — Фокина, — безапелляционно заявил Головко. — Очень знающий моряк. Я уже не говорю о его святой приверженности к морской службе.

— Фокина я тоже знаю давно, нигде он с якоря не срывался… Командующий эскадрой — должность адмиральская. Буду докладывать о Фокине Верховному…

Едва они вышли из штаба, как нарком сказал:

— Я хотел бы посмотреть базу торпедных катеров.

Тускло светило солнце, над бухтой островками проплывали черные тучи. Казалось, вот-вот пойдет снег.

— Как идет дело у Кузьмина? — спросил Кузнецов.

— Башковитый комбриг. Новую базу торпедных катеров уже почти оборудовали…

Катер ошвартовался у пирса, и нарком сошел на берег, следом за ним — комфлот. Здесь их встретил комбриг капитан 1-го ранга Кузьмин.

— Ну, здравствуй, тихоокеанец! — Кузнецов пожал ему руку. — Что, уже привык к Северу и тебя можно назвать помором?

— Привыкаю, товарищ нарком, — улыбнулся Кузьмин.

— Ну что ж, давай посмотрим корабли, поговорим с командирами…

Увидев около двадцати торпедных катеров, стоявших борт к борту у причала, нарком хмуро сдвинул брови.

— Ну ты даешь, Александр Васильевич! — выругался он. — Что же это такое? Совсем не думаешь о противнике. Зачем собрал все катера у одного причала? Налетят «юнкерсы» — и всем твоим катерам погибель от одной бомбы! — И суровым тоном добавил: — Рассредоточить!..

Это было единственное замечание наркома, в основном бригадой он остался доволен, о чем сказал адмиралу Головко, когда они вернулись на флагманский командный пункт, оборудованный в высокой скале у самого моря.

— Ну, говори, что тебя волнует. — Николай Герасимович сел рядом и закурил.

— Есть у меня потери… — неохотно произнес комфлот.

— Какие еще потери?

— Одного командира подводной лодки нам пришлось расстрелять за трусость, — ответил Головко. — Я доносил вам об этом печальном случае в своем рапорте. И хотя уже немало времени прошло с тех пор, этот случай все еще саднит мне душу…

— А ты думаешь, я тогда не переживал? — вскинул голову нарком. — Но война есть война, и каждый из нас должен добросовестно исполнять свой воинский долг. Честь не позволяет нам поступать по-другому.

Помолчали. Потом нарком сказал:

— Вы говорили мне, что еще в январе — феврале перешли к более сложным формам борьбы на вражеских коммуникациях. Нельзя ли узнать подробнее?

Головко улыбнулся, но тут же его лицо стало суровым и выразительным.

— В чем суть таких операций? — спросил комфлот и сам же пояснил: — Наносить разнородными силами флота мощные удары по портам погрузки и разгрузки судов и конвоям противника, бить по конвою на всем пути его следования в конкретный отрезок времени. Кто это делает? Подводные лодки, самолеты, торпедные катера, эсминцы. Первую такую операцию, «РВ-1», что означает «разгром врага», мы провели в феврале.

— И каков результат?

— Потоплено пять транспортов, два больших танкера, повреждены транспорт и сторожевой корабль противника. По портам Киркенеса и Линахамари, по аэродромам Хебукен и Луостари были нанесены бомбовые удары.

— Сколько подводных лодок участвовало в операции?

— Девять, — ответил Головко. — Подводная лодка «С-56» капитана 2-го ранга Щедрина первой добилась успеха: у мыса Слетнес торпедировала транспорт, также навела на конвой соседнюю лодку «С-102», которая вскоре пустила на дно паром «Скагеррак»… Словом, несмотря на некоторые издержки, — подчеркнул комфлот, — первый блин не был комом. Потом мы провели еще две подобных операции, и тоже успешно.

— Значит, основа успеха таких операций — непрерывность разведки? — уточнил Кузнецов.

— И не только это, — возразил Головко. — Я бы еще отметил, как важны согласованные действия разнородных сил в поиске и атаке конвоя, иначе успеха не добиться. — Комфлот сделал паузу. — Конечно, не все еще отлажено, бывают сбои, и тогда приходится что-то терять. Но это уже не сорок первый год, самые горькие дни в моей жизни, — признался Арсений Григорьевич. — Немцы наступали вдоль дороги Печенга — Мурманск, они вышли в район Западная Лица. Тогда-то мы и получили вашу директиву, Николай Герасимович. Вы потребовали войти в Мотовский залив и до последнего момента оказывать поддержку армии, при любом положении на сухопутном фронте оставаться в Полярном, защищая этот пункт до последней, крайней возможности. — Головко передохнул. — Да, хлебнули мы в сорок первом лиха. А почему? Немцы хорошо подготовились к войне, а мы… — Он резко махнул рукой.

Это задело Кузнецова, и он спросил:

— Ты что же, считаешь, что мы не готовились к войне? — И, не дождавшись ответа, горячо продолжил: — Нет, дружище, мы готовились к ней, но не все у нас было гладко. Не все!.. Война с финнами вскрыла такие недостатки в боевой деятельности Красной Армии, что Сталин не на шутку встревожился. Руководство ВМФ тоже сделало из всего этого надлежащий вывод. Вместе с Генштабом мы разработали директиву, которую я подписал четырнадцатого октября сорокового года. Помнишь, о чем шла речь в директиве?

— Еще бы! — воскликнул комфлот. — Говорилось об оперативном плане.

— Вот-вот, о плане… — подхватил нарком. — Я приказал оперативные планы флотов составить из расчета, что вероятным противником будет Германия в союзе с Италией, Румынией и Болгарией. Позже к ним мы добавили Венгрию и Финляндию. В марте сорок первого, — воодушевленно продолжал Николай Герасимович, — вы получили еще одну директиву Главморштаба, которая предписывала приглашать на флотские учения армейских руководителей, а командованию штабов и соединений флотов и флотилий — участвовать в оперативных играх, проводимых в приморских округах.

— Поздновато Главморштаб издал эту директиву, — возразил Головко. — На флотах не успели ее отработать, так что во время войны пришлось срочно находить методы и формы взаимодействия флота с сухопутными частями.

— Нет, не могу принять твоего упрека, Арсений Григорьевич! — жестко произнес нарком. — Ты, надеюсь, не забыл, как в декабре сорокового года в Москве проходили сборы командующих флотами и флотилиями? На сборах шла речь о характере современной войны и операций на море. Подчеркивалось, что побеждает тот, кто не боится нарушить старую доктрину, отойти от классических примеров, от шаблона. Даже и теперь не все командиры отреклись от шаблона. Что, станешь спорить?

— Факт, не все, — согласился Головко. — Возьмем тех же подводников. Один командир, скажем, Лунин может нанести удар и по линкору, как это было с «Тирпицем», а другой не в силах атаковать даже самоходную баржу. Сам же я на декабрьских сборах почерпнул немало полезного, — продолжал Арсений Григорьевич. — Что же касается вашей заключительной оценки состояния дел в Военно-морском флоте, то она меня поразила.

— Чем же? — усмехнулся Николай Герасимович.

— Вы жестко и открыто говорили о недостатках на флотах и флотилиях, до вас никто так не говорил. Оперативно-тактическая подготовка командного состава плохая, число аварий и катастроф на кораблях и в авиации весьма большое, учения проводятся в упрощенных условиях… Я сидел рядом с Октябрьским и видел, как он качал головой. Спрашиваю: «Что тебя удивило, Филипп Сергеевич?» А он шепчет, мол, куда это годится, нарком избивает себя.

— Так ведь все, о чем я говорил, было на флотах! — возвысил голос Николай Герасимович. — И я не мог молчать. У тебя, Арсений Григорьевич, разве не было в то время ЧП на флоте? И подводные лодки терпели аварии, и корабли садились на мель. Потому-то в своем приказе я потребовал от военных советов флотов и флотилий разработать организацию и порядок проведения боевой подготовки, а с повышением оперативной готовности — перестраивать подготовку сил с учетом сложившейся обстановки.

— Не стану кривить душой, но этот пункт вашего приказа, Николай Герасимович, Военный совет флота оценил весьма высоко, а в преддверии войны он сыграл важную роль в переводе сил флота на оперативную готовность номер один.

— Нелегко мне пришлось на этих декабрьских сборах, — грустно продолжал нарком. — Кое-кто с трибуны бросал упреки в «буржуазном перерождении отдельных командиров», о том, что личный состав кораблей и частей засорен «чуждыми элементами»…

Головко засмеялся.

— Чего ты, Арсений? — удивился Кузнецов. — Я ведь все помню, как было, и ничего не придумываю.

— А я что, не помню? — Улыбка на лице Головко погасла. — Не кое-кто, а конкретные лица говорили. Хотите, назову их? Пожалуйста. Члены Военных советов Балтийского и Черноморского флотов дивизионные комиссары Яковенко и Кулаков, а Октябрьский обвинил адмирала Исакова и других выступивших в «неправильной линии преклонения перед немецким оружием».

— Давай, Арсений Григорьевич, вернемся к сегодняшним дням, — заметил нарком. — У вас тоже есть нерешенные вопросы. Или ты скажешь, что таковых нет?

— Смотря какие. — В глазах комфлота блеснули искорки.

— На Северном флоте хорошо поставлена охрана своих коммуникаций, конвоев, командиры научились вести поиск и атаку субмарин. А вот если посмотреть на взаимодействие разнородных сил флота, то вами отработаны лишь простейшие элементы.

— Этот вопрос мы сейчас решаем, — промолвил комфлот. — Раньше на флоте было мало кораблей, авиации, как тут наладишь взаимодействие? Союзные конвои надо охранять? Надо! Поиск и атаку подводных лодок надо производить? Надо! Охранять наши ледоколы и суда в Арктике тоже надо. Но где на все это взять корабли? Вот и соображаешь, куда и какой послать эсминец. Однако же не хнычем, слез не льем. И дела боевые у нас вроде не хуже, чем у других. Кое-чем можем похвастаться.

— Чем же? — с иронией спросил нарком.

— Многим! — загорячился Головко. — Взять подводников, главную силу флота. Если раньше они действовали в прибрежных районах, то теперь совершают походы к берегам Норвегии, охраняют союзные конвои. Есть у нас две позиции подводных лодок в районе мыса Желания, севернее Новой Земли. Для чего они там? Если крейсера и эсминцы врага попытаются выйти в Карское море, лодки преградят им путь.

«Хорошо придумано, ничего не скажешь», — подумал Кузнецов.

— Как считаешь, Арсений Григорьевич, сейчас воевать стало легче? — спросил он.

— Ничуть не легче! — резко возразил комфлот. — Наоборот, сейчас воевать стало намного труднее. Противник усилил охрану своих конвоев. На каждый транспорт немцы посылают три-четыре, а нередко и пять кораблей эскорта. И все же подводники бьют врага!

— А я хочу, чтобы они били крепче! — улыбнулся нарком.

— Плохо то, Николай Герасимович, что Главморштаб не всегда оперативно информирует нас о боевых действиях на других флотах, — затронул Головко еще один вопрос. — Мы бы хотели сравнивать, как сражаются там и как сражаемся мы.

— А не в Степанове ли тут дело? — Кузнецов хитро прищурил глаза. — Он дал тебе команду направить в Варангер-фьорд лодки, а ты был против, а он не знал, что в том районе враг создал сильную противолодочную оборону, там флот потерял несколько лодок. Мы с тобой взвесили все «за» и «против» и пришли к выводу: без надобности посылать лодки в тот район не надо. Без надобности, понимаешь? А ты, видно, решил, что лодки вообще туда не нужно направлять.

— Спорить с ВРИО начальника Главморштаба я не стал, а лодки в Варангер-фьорд направил, — сказал комфлот. — Сейчас там на боевых позициях три экипажа. Надо бы иметь больше, но где их взять?

— Мы лодки тебе дали, Арсений Григорьевич, — возразил нарком. — И не одну! На Север прямо с завода по железной дороге было отправлено восемь «малюток». Шесть лодок типа «С» пришли в Кольский залив с Дальнего Востока, получил флот лодки и с Балтики. Правда, делалось это не сразу, тут ты прав, было потеряно время.

— Да, но кто виноват в том, что к началу войны на Северном флоте подводных лодок оказалось меньше всех? — горячился комфлот. — И тральщиков у нас было в пять раз меньше, чем на Балтике. А тралы, Николай Герасимович? Их тоже были единицы! Невольно возникает вопрос: кто в этом виноват?

— Разумеется я, нарком, — произнес Кузнецов. — Но теперь у тебя, Арсений Григорьевич, есть и тральщики, и тралы, и надо ли так ерничать? — Он встал и прошелся по кабинету. По его раскрасневшемуся лицу было видно, что он разволновался. — И того не было, и другого, а люди творили чудеса. Сам же докладывал!

— Было такое, — печально отозвался комфлот. — Осенью прошлого года создалась минная опасность в Обской губе Карского моря, Енисейском заливе и у острова Диксон. Мы направили туда два тральщика — сто десятый старшего лейтенанта Михайлина и сто восьмой старшего лейтенанта Пилицина. За две недели оба корабля выполнили сплошное траление обоих фарватеров у острова Диксон, вытралили более трех десятков неконтактных мин. А тральщики? Они расчистили проходы в порту. Работа была тоже не из легких.

— Вот видишь, это же героизм! — воскликнул нарком. — А штаб флота так и не обобщил опыт командиров, чтобы воспитывать на нем молодых офицеров.

— Если честно, Николай Герасимович, не дошли до этого руки, — виновато улыбнулся комфлот. — Дел-то у меня по самое горло, не знаешь, за что хвататься.

— Однако засиделись мы с тобой. — Николай Герасимович встал. — Скоро час ночи, пора отдыхать.

— Какой план у вас на завтра? — спросил Головко.

— С утра поедем к подводникам, хочу поговорить с контр-адмиралом Колышкиным. Потом навестим авиаторов, последователей летчика дважды Героя Советского Союза Бориса Сафонова. Как у них дела?

— Побед в полку заметно прибавилось. Я представлю вам героев. Но хотел бы, чтобы вы заглянули и в полк минно-торпедной авиации, там тоже есть богатыри. — Арсений Григорьевич достал папиросы и закурил. — А на полуостровах Средний и Рыбачий не хотите побывать? Генерал Дубовцев просил меня передать вам приглашение пожаловать к ним. Кстати, саперы Дубовцева строили катерникам Кузьмина стоянки кораблей, землянки…

— Добро, заскочим и к генералу Дубовцеву, — согласился нарком. — Уеду дня через три, если не будет звонка из Ставки. — Николай Герасимович подошел к окну, глянул в темноту, потом обернулся. — Ну что ж, пора спать. — Он подошел к вешалке и снял шинель. — Ты не идешь?

— Задержусь еще на часок: в два ночи из похода возвращается подводная лодка, хотел бы встретить ее…

Кузнецов прикрыл за собой дверь.

«Ему тоже, видно, в Ставке достается», — подумал Головко о наркоме.

— Я ждал, Николай Герасимович, когда вы вернетесь с Северного флота. — Генерал армии Антонов улыбнулся, отчего его лицо посветлело. — Как дела у адмирала Головко? Да вы садитесь, пожалуйста…

— У Головко все хорошо. — Нарком ВМФ сел. — Хотя, конечно, есть у него свои проблемы, свои пробелы, но радует то, что и подводники, и авиаторы, и морская пехота сражаются на совесть. Северный флот изо дня в день наращивает удары во врагу.

— Ну-ну, меня это тоже радует. — Антонов взял из папки какие-то бумаги. — У меня к вам дело, Николай Герасимович. Генштаб готовит директиву, которая ставит задачи по освобождению Крыма. В нее вошли все предложения Главного морского штаба.

Что же касается замысла операции, то он остается прежним: наступление на Симферополь и Севастополь со стороны Перекопа и Керченского полуострова. Так что Черноморскому флоту и Азовской военной флотилии предстоят серьезные дела. Я тут все изложил, пока буду пить чай, вы просмотрите сей документ в части, касающейся военных моряков. Добро?

— Добро, — весело кивнул Николай Герасимович.

— Когда директива станет рассматриваться в Ставке, я вас приглашу.

Вскоре, как и обещал, первый заместитель начальника Генштаба Антонов вызвал наркома. С чувством удовлетворения Антонов заговорил о маршале Жукове:

— Первый Украинский фронт жмет вовсю! Молодчина Георгий Константинович, ох какой молодчина! Верховный очень им доволен. У моего коллеги генерала Малиновского тоже хорошо идут дела. 5-я Ударная армия взяла Очаков и форт Красный Маяк. Это недалеко от Одессы.

— Форт Красный Маяк находится в устье Днепровско-Бугского лимана, — заметил Николай Герасимович. — Вы правы, Одесса не за горами.

— А вот генерала Ватутина мы потеряли, — огорченно промолвил Антонов. — Адмирала Исакова врачи спасли, а его не смогли. Видно, не судьба. Кстати, как здоровье Ивана Степановича?

— Костыли есть костыли, тут уж ничего не поделаешь, — вздохнул нарком ВМФ. — Трудно адмиралу Исакову, но дело свое он делает на совесть. — После паузы он спросил о другом: — А что, в Кривой Рог уже прибыл представитель Ставки маршал Ворошилов?

— Да! — подтвердил Антонов. — Скоро начнутся бои за освобождение Крыма. Туда же, в Кривой Рог, из штаба Третьего Украинского фронта приехал мой шеф маршал Василевский, чтобы согласовать с Климентом Ефремовичем вопросы взаимодействия войск Четвертого Украинского фронта и Приморской армии на первых этапах Крымской операции. Но главного, зачем пригласил вас в Генштаб, я еще не сказал, — продолжал Антонов, улыбнувшись. — Верховный распорядился вызвать в Ставку для доклада командующего Черноморским флотом адмирала Октябрьского, так что шлите ему депешу. Прошу вас вместе с ним и работниками Главморштаба проанализировать, все ли силы флота задействованы в предстоящей операции.

— Все будет сделано, Алексей Иннокентьевич. — Кузнецов поднялся из кресла.

Когда телеграмма Октябрьскому была отправлена, Николай Герасимович вызвал к себе ВРИО начальника Главморштаба адмирала Степанова и сообщил ему о своей беседе в Генштабе с генералом Антоновым.

— Все наши предложения по Крыму он принял. Но по докладу комфлота Октябрьского могут возникнуть вопросы, а они наверняка возникнут, я-то хорошо изучил характер Верховного. Так что подготовьте подробную справку по кораблям. И еще, Георгий Андреевич. Все ли части флота перебазированы в новые районы? Я имею в виду те, которые будут оказывать поддержку сухопутным войскам. Что у нас имеется в районе Каркинитского залива?

Степанов пояснил, что на Кирнбурнской косе в Скадовске, где заново сформирована Очаковская военно-морская база, находится 2-я Новороссийская бригада торпедных катеров капитана 2-го ранга Проценко.

— Молодцы катерники, быстро они туда перебазировались. Потери были при переходе?

— Нет, хотя для катеров переход был очень трудным, — заметил Степанов. — За двадцать часов они прошли почти пятьсот миль! К тому же на море была плохая погода, штормило. Кстати, катерники уже начали боевые атаки в районе Одессы и Очакова. Дала о себе знать и флотская авиация. На днях авиагруппа бомбила румынские порты Констанцу и Сулину…

Адмирал Октябрьский прибыл в Москву без опозданий. Адмирал флота Кузнецов сразу же принял его.

— Ну, выкладываете добрые вести, Филипп Сергеевич! — весело приветствовал Октябрьского нарком. — А потом поговорим о вашем отчете в Ставке. Товарищ Сталин хочет знать, как готовится флот к освобождению Крыма, какие силы задействованы, в чем нужна помощь со стороны Генштаба… Да мало ли какие вопросы могут возникнуть в Ставке! В прошлом году в октябре отчитывался Арсений Головко. Молодчина, рубил так, что все притихли. Представители Севморпути бросили ему упрек: мол, Арктику флот охраняет слабо, там гибнут суда, — потребовали послать туда корабли. И что же? Головко поднял их на смех. — «Разве можно, — говорит, — перекрыть Арктику?! Тысячи миль!.. Если даже со всех флотов собрать корабли и бросить их в Арктику, их тоже не хватит. Другое дело — авиация, она многое может сделать». Верховный с ним согласился. Так что учтите…

Кузнецов, однако, волновался зря. Отчет адмирала Октябрьского был деловым, без излишних эмоций. Сталин выслушал комфлота с интересом, а когда тот умолк, вдруг спросил:

— Как на флоте встретили ваше возвращение?

Комфлота бросило в жар, он растерялся, не зная, что отвечать. Выручил Кузнецов:

— Я был на флоте, когда командиры одобрили решение Ставки, да и встретили они адмирала Октябрьского тепло.

— Это сущая правда, — подал голос комфлот. — Я ощутил доброе ко мне отношение со стороны всех — и командиров, и моряков. На этот счет кривить душой не стану.

— Верю вам, Филипп Сергеевич. — Сталин глотнул дым из трубки. — Теперь о предстоящей операции…

Верховный внес в доклад комфлота существенные поправки, его замечания сводились к следующему: в операции надо задействовать как можно больше подводных лодок, большие надводные корабли поберечь, усилить воздушные налеты на Констанцу и Сулину, минировать Сулину, каналы и базы противника; десанты не высаживать, наносить удары по вражеским коммуникациям авиацией, подводными лодками и торпедными катерами; надежно обеспечивать противолодочную оборону.

Ценные предложения высказали другие участники совещания.

Сталин, подводя итоги большого разговора, жестко произнес:

— Крым надо как можно скорее очистить от врага!..

— Оккупация Крыма сковывает значительные силы наших войск, в том числе и Черноморского флота, — добавил Антонов.

— Не только это, — парировал Сталин. — Оккупацию Крыма Гитлер использует для давления на Турцию, стремится удержать в агрессивном блоке Румынию и Болгарию. — Он посмотрел на Антонова. — Сколько сейчас в Крыму немецких дивизий и сколько румынских?

— Пять немецких и семь румынских.

— Вот-вот, румынских больше, чем немецких, — заметил Сталин. — Нельзя не учитывать и тот очевидный факт, что Крым прикрывает балканский стратегический фланг немецких войск, их морские коммуникации, идущие по черноморским проливам к западному побережью Черного моря. Это легко понять, если бросить взгляд на карту. Важно при этом, — особо подчеркнул Верховный, — не допустить эвакуации немецких войск. Это ваша забота, товарищи Кузнецов и Октябрьский. Группировку вражеских сил лучше расчленить и уничтожить по частям. Об этом уже сказано командующему Четвертым Украинским фронтом Толбухину и командующему Отдельной приморской армией Еременко. Азовской военной флотилии предписывается поддерживать наступление Отдельной приморской армии. Контр-адмиралу Горшкову все ясно?

— Корабли флотилии в полной боевой готовности.

— И еще о Севастополе, — продолжал Сталин, глядя на карту. — Перед штурмом флот должен надежно блокировать город с моря. Ни один корабль или судно с войсками и техникой врага не должны выйти из Севастополя!..

Сталин в целом директиву одобрил.

— Я должен вас похвалить, товарищ Кузнецов, — произнес Верховный. — Едва войска Третьего Украинского фронта освободили Одессу, как туда прибыли тральщики и стали тралить акваторию порта. Они, как доложил мне Генштаб, уничтожили сотни мин. Так надо сделать и в Севастополе, когда его освободят. Там, видно, вся бухта напичкана немецкими минами. А нам важно скорее вернуть город к нормальной жизни. — Он помолчал, о чем-то вспоминая. — Вы решили вопрос о переброске с Севера на Черное море малых подводных лодок?

— Сегодня решим, товарищ Сталин. — Кузнецов встал. — На Северном флоте плавать этим лодкам тяжело. Сильные морозы, снегопады, частые штормы…

«Хлопот нам прибавится!» — подумал Николай Герасимович, вернувшись к себе. Он снял трубку прямой связи с Главморштабом:

— Георгий Андреевич, зайдите ко мне с Виноградовым.

Оба тут же появились в кабинете наркома, и когда Николай Герасимович завел речь о «малютках», начальник подводного плавания ВМФ адмирал Виноградов безапелляционно заявил, что эти лодки на Черном море лучше проявят себя.

— Отправим их по железной дороге, — решил Степанов.

— Форсируйте их переброску, — одобрил нарком.

Николай Герасимович был дома, когда ему позвонил адмирал Галлер. Нарком читал книгу рассказов Леонида Соболева «Морская душа».

— Что случилось, Лев Михайлович? — спросил он охрипшим голосом.

— Вы простыли, Николай Герасимович? — спросил Галлер. — Я на минуту… Только что в Главморштаб позвонил генерал армии Антонов. Сражение за Крым началось. Войска Четвертого Украинского фронта с ходу прорвали первую линию обороны немцев, значит, надо ждать важных сообщений. Я хочу по ВЧ позвонить адмиралу Октябрьскому. У него кое-что узнаю.

— Я вчера ему звонил, Лев Михайлович, — мягко возразил нарком. — Ему там сейчас не до наших звонков… Вы дома? Ясно… Я тоже сейчас иду в наркомат…

Перед тем как уйти домой, Николай Герасимович вызвал на связь комфлота Октябрьского.

— Филипп Сергеевич, вы не забыли приказ Ставки? Блокировать Севастополь с моря? Сделайте так, чтобы откуда не ушел с войсками ни один вражеский корабль!

— Сделаем, товарищ нарком! — громко отозвалась трубка.

Пока наши войска сокрушали вражескую оборону на Перекопском перешейке и на южном берегу Сиваша, штаб флота направил на боевые позиции семь лодок, позже курс в море взяли еще шесть лодок. Первой уничтожила немецкий транспорт подводная лодка «А-5» капитан-лейтенанта Матвеева, потопившая «Дуростор» и шхуну «Сейферд». Командир 201-й «щуки» капитан 3-го ранга Парамошкин торпедировал транспорт «Рейзерикс», тральщик и десантную баржу. 111-ю «малютку» капитан-лейтенанта Хомякова навел на крупный транспорт наш самолет-разведчик, и первой же торпедой Хомяков потопил врага. Проявили свой характер и катерники: на их счету оказались три сторожевых катера и девять самоходных и сухогрузных барж. Позже Военный совет флота представил к званию Героя Советского Союза командиров катеров капитан-лейтенантов Кочнева, Кротова и Кудерского, старших лейтенантов Пилипенко, Рогачевского и Кананадзе.

«Неплохо поработали черноморцы», — отметил Николай Герасимович. Он взглянул на морскую карту. Севастополь, город доблести и чести… Гитлеровцы осаждали его 250 дней и ночей, а сколько сами продержатся?.. Нарком верил: скоро, уже скоро немцев выбьют из города русской морской славы! Порой лишь болело сердце от мысли, что при штурме Севастополя будут потери. А моряков жаль было терять, их и так немало погибло, иные корабли осиротели…

Утром 5 мая вице-адмирал Степанов с ходу выпалил, едва нарком ВМФ показался у двери своего кабинета:

— Начался штурм Севастополя! Немцы драпают!..

— Так уж и драпают! — Кузнецов усмехнулся. — Ты, Георгий Андреевич, на это не рассчитывай. Немцы будут обороняться ожесточенно, им надо вывезти морем хотя бы половину войск семнадцатой армии. Не зря же Гитлер недавно сместил ее командующего генерал-полковника Енеке и назначил нового…

Бои шли кровавые, жестокие. Краснофлотцы, как выразился адмирал Октябрьский, «девятым валом шли на врага». Особенно жарко было на Сапун-горе, где немцы одели линию обороны в железобетон. Доты, дзоты, вкопанные танки… Но бросок наших бойцов и моряков невозможно было отразить. На четвертый день боев город очистили от вражеских войск. Немцы бежали к причалам бухты Казачья и на мыс Херсонес. А ведь замысел у немецкого командования был иной.

— Семнадцатую армию можно спасти, если действовать умно, — заявил ее командующий генерал-полковник Енеке.

— Что вы имеете в виду? — спросил его начальник штаба генерал-майор Ритте фон Ксиландер.

— Нам нужно продержаться в Севастополе две недели. За это время мы успеем эвакуировать войска морем. В том, что это будет сделано, меня заверил гросс-адмирал Карл Дениц.

Енеке хотя говорил так, но сам в это не верил. Еще в ноябре 1943 года был разработан план эвакуации 17-й немецкой армии под названием «Рудербоот» («Гребная шлюпка»), потом его заменил план «Глейбербоот» («Глиссер»), наконец план «Адлер». Замысел плана — в течение 6–7 дней отвести войска из всех секторов Крымского полуострова в укрепленный район Севастополя, откуда их вывезут морскими судами и кораблями. Но все обернулось по-другому… 13 апреля Енеке получил личный приказ Гитлера, который вручил начальник оперативного отдела армии Вайтерхаузен. Енеке прочел вслух:

— «Севастополь оборонять до конца. Боеспособные войска не эвакуировать. Гитлер».

Лицу у Енеке окаменело. Бросить армию на уничтожение?.. Нет, тут какое-то недоразумение… Он связался по телефону с командующим группой армий «Южная Украина» генерал-полковником Шернером. Доложив ему о телеграмме Гитлера, он сказал:

— Удержать Севастополь мы не сможем, даже если погибнут все солдаты. Вы же знаете, Шернер, что моя армия уже понесла большие потери. Прошу вас убедить Гитлера отменить приказ.

— Я завтра лечу к фюреру и постараюсь уговорить его, — заверил Шернер.

Прилетел Шернер в Бергоф под вечер. Гитлер принял его.

— Мой фюрер, — волнуясь, произнес Шернер, — армия Енеке понесла большие потери и вряд ли сможет выдержать удары русских у Севастополя. К тому же Отдельную приморскую армию русских возглавляет генерал армии Еременко — человек весьма жестокий и решительный. Это он командовал Сталинградским фронтом, когда был побит Паулюс…

Глаза Гитлера сверкнули.

— Паулюс отдался на милость русских, я проклинаю его… Теперь Енеке… Нет, я не могу отменить свой приказ! — Голос фюрера звучал резко. — Вы не учитываете политический момент, Шернер. Позиция Турции после крушения фронта у Керчи и Перекопа стала неопределенной и зависит теперь от того, удастся ли нам удержать Крым, иначе говоря — Севастополь. — Гитлер вскинул голову. Он подошел ближе к Шернеру и, глядя на него в упор, добавил: — Я сместил с поста командующего группой армий «Южная Украина» генерал-фельдмаршала Клейста и назначил вас. Я бы не хотел думать, что ошибся.

У Шернера дрогнули брови.

— Мой фюрер, я буду сражаться с русскими до последнего.

Гитлер улыбнулся.

— Для ведения войны мне теперь необходимы две вещи: румынская нефть и турецкая хромовая руда. И то и другое будет потеряно, если мы оставим Крым.

— Долго мне держать Крым? — спросил Шернер.

— Я ожидаю вторжения англо-американских войск во Францию, — сказал Гитлер. — Как только мы отразим его, можно будет оставить Севастополь. Продержитесь в Крыму восемь-десять недель. Я прикажу послать туда подкрепление…

Время шло, а новые дивизии так и не прибыли. 27 апреля Енеке направил телеграмму Гитлеру, в которой просил фюрера прислать хотя бы одну дивизию, а также предоставить ему «свободу действий». Телеграмма взбесила Гитлера, он вызвал Енеке и снял его с поста командующего армией.

— Вы неспособны храбро сражаться, вы паникер!

Новым командующим 17-й армией был назначен генерал Альмендингер.

— Я не отдам русским Севастополь, мой фюрер! — заверил Гитлера новоиспеченный командарм.

Но когда наши войска начали штурм Севастополя, Шернер понял, что натиск войск «красных» ему не сдержать, и послал Гитлеру срочную телеграмму с просьбой разрешить эвакуацию войск, так как «дальнейшая оборона города невозможна». Что оставалось делать фюреру? Он дал свое согласие, сказав при этом начальнику штаба Верховного главнокомандования Кейтелю{Кейтель Вильгельм (1882–1946) — нацистский военный преступник, генерал-фельдмаршал (1940), в 1938–1945 гг. начальник штаба верховного главнокомандования вермахта.}:

— Самое худшее в этой вынужденной эвакуации то, что русские смогут вывести из Крыма свои армии и использовать их против группы армий «Южная Украина». Будет нелегко.

В два часа ночи 9 мая генерал Альмендингер имел на руках приказ об эвакуации из Севастополя 17-й армии, войска которой занимали свой последний оборонительный рубеж на мысе Херсонес. В ночь с 10-го на 11 мая они должны были эвакуироваться. В руководство операцией вмешался гросс-адмирал Дениц, пославший в Севастополь около 200 различных кораблей и судов. Но было уже поздно: танки «Т-34» из 49-го танкового корпуса с ходу атаковали последнюю линию опорных пунктов, прикрывавших места посадки войск на корабли. Тысячи немцев побросали оружие и стали сдаваться в плен. Лишь 10 мая ночью два крупных немецких теплохода «Тотила» и «Гея» подошли к Севастополю и приняли на борт 9 тысяч человек. Но в море наши самолеты атаковали эти суда и потопили их.

— Молодцы твои летчики, Филипп Сергеевич! — похвалил комфлота Кузнецов, когда говорил с ним по ВЧ. — Богатая у них добыча. Воздай ребятам должное за их подвиг, награди всех, кто отличился.

— Ордена и медали будут вручены кому положено, уж это точно! — заверил главкома Октябрьский.

— Я ждал этого дня давно, знал, что он придет, этот день, когда на Сапун-горе взметнется красный флаг! — возбужденно говорил адмиралу Галлеру Кузнецов. — Завтра же улечу в Севастополь, вот только возьму разрешение у Верховного.

Кажется, Сталин догадался, как волнуется нарком ВМФ, и когда тот заговорил о поездке в Севастополь, безропотно произнес:

— Можете лететь, товарищ Кузнецов. Посмотрите там, с чего начинать восстановительные работы и какие материалы нужны в первую очередь. Не забудьте и об эскадре кораблей, ее тоже придется возвращать в главную базу…

До Севастополя Кузнецов добрался быстро и без происшествий. Вышел из самолета и кивнул взор на город. Он почти весь был разрушен. Там, где находилась Графская пристань, клубился бурый дым. Рядом с наркомом стоял адмирал Октябрьский и тоже с грустью смотрел на развалины.

«Жаль тебя, родной мой, — с болью в сердце мысленно прошептал Николай Герасимович, глядя на разрушенные и полусгоревшие здания. — Многое ты перенес, белый богатырь, многое выстрадал. Теперь вот лежишь в руинах, но гордый и бессмертный. Ничего, дружок, потерпи, скоро ты воскреснешь и вновь обретешь былую красоту».

— Нелегко нам будет, но город отстроим, станет он еще краше, — словно угадав мысли главкома, сказал Октябрьский.

— Вот что, Филипп Сергеевич. Надо скорее обезопасить фарватеры, уничтожить немецкие мины в бухте и на рейде, чтобы сюда могли вернуться корабли, — заметил Николай Герасимович.

— Тут уже вовсю трудятся тральщики, за три дня уничтожены двадцать две мины. А вот коварные электромагнитные мины тралить почти невозможно, приходится ликвидировать их механическими средствами или глубинными бомбами.

На причале моряки бетонировали пирс. Кузнецов подошел к ним. Седоусый мичман гаркнул во всю глотку:

— Здравия желаю, товарищ народный комиссар!

— Добрый день, мичман, — Николай Герасимович подошел к нему ближе. Это лицо и лихо закрученные усы он где-то видел. И эти черные озорные глаза. Шрам на правой щеке… — Погоди, дружок, мы с тобой, кажется, встречались в сорок втором в Новороссийске?

— Так точно, встречались! — снова гаркнул мичман. — Я тогда служил на торпедном катере старшиной мотористов. Вы поздравили наш экипаж с победой и вручили нам ордена. Вас сопровождал командир базы адмирал Холостяков. Вы даже сказали, что усы у меня, как у маршала Буденного. Наш катер тогда потопил фашистскую посудину…

— Как же, помню! — Кузнецов улыбнулся. — Но почему вы здесь, а не на своем торпедном катере?

— Осколком меня зацепило, товарищ нарком, — грустно вымолвил мичман. — По щеке… Ну, малость и по башке стукнуло. Лежал в госпитале. Врач сказал, что у меня хуже стало зрение… А я вам скажу честно, глаза у меня в норме. Все четко вижу… Списали меня на буксир, вон он, у соседнего причала дымит. Так, значит, на буксире мне плавать можно, а на торпедном катере нельзя. Хреновина какая-то, извините, товарищ нарком. Я очень прошу вас вернуть меня на торпедный катер. Я к нему сердцем и душой прирос… — Голос у мичмана дрогнул. — Там мои ребята, друзья, значит. И как мне без них? В атаку не раз шли на врага, а теперь я вроде в хвосте плетусь…

Кузнецов взглянул на адмирала Октябрьского.

— Филипп Сергеевич, надо вернуть мичмана на торпедный катер.

— Где вы плавали? — спросил комфлот.

— В бригаде капитана 2-го ранга Проценко.

— Ясно. — Октябрьский вынул блокнот, вырвал из него листок, что-то написал и отдал мичману. — Завтра с этим листком приходите в штаб флота, в отдел кадров, и там все решат.

— Это хорошо, когда моряки рвутся на свои корабли, — сказал Николай Герасимович, когда машина остановилась у Севастопольской панорамы.

Здание хотя и уцелело, но в некоторых местах было разрушено, заметно обгорело. Глядя на панораму, Кузнецов спросил:

— Немцы бомбили ее?

— Бомбили и не раз, — подтвердил комфлот. — Здание загорелось. Находившиеся на Историческом бульваре краснофлотцы бросились спасать панораму. Из огня они вынесли куски разрезанного полотна и различные предметы старинного воинского обихода. Набралось около 70 рулонов и тюков. Потом все это отвезли на лидер «Ташкент», который принимал раненых и женщин в Камышовой бухте.

— Послушай, Филипп Сергеевич, когда мы были с тобой на Графской пристани, там стоял катер и рулевой сказал, что его ранило в руку во время высадки морского десанта на Северной косе. Что, десант был? Но ведь Верховный предупреждал, чтобы десанты в Севастополе не высаживали!

— Обстановка заставила, — смутился комфлот. — Виноват, что вам не доложил, но дело было срочное… В ночь на девятое мая мы высадили десант на Северной косе. Эта коса, как известно, находится у входа в Северную бухту, и тот, кто ею владеет, мог прервать всякое сообщение между бухтой и морем. Вот мы и решили отрезать фрицам пути отхода из города через Северную бухту. И это нам удалось. Десант был высажен внезапно, и немцы не успели оказать морякам сопротивление. И еще об одном эпизоде. — Октябрьский почему-то улыбнулся. — Сахарную головку; что находится неподалеку от Сапун-горы, дерзко атаковали краснофлотцы. А кто водрузил на ее вершине красное знамя? Девушка! Старшина второй статьи Анна Балабанова. Смелая, отчаянная дивчина.

— Где проходил самый жаркий бой? На Сапун-горе? — спросил Кузнецов.

— Так точно, Николай Герасимович. Девять часов длилось там сражение. Первым ворвался на ее вершину пулеметчик Василий Лященко. Мне рассказывали, что пуля прошила ему ногу, но из боя он не вышел, из пулемета косил немцев.

— Теперь важно не забыть героев, воздать им должное, — резюмировал Николай Герасимович.

Побывал он и на морском заводе имени Серго Орджоникидзе. Его директора Сургучева Кузнецов хорошо знал и был рад встрече с ним.

— Михаил Николаевич, какими судьбами вы так быстро сюда вернулись? — с улыбкой спросил он. — Вы что, шли в Севастополь с нашими войсками?

— Шел, Николай Герасимович, но не с войсками, а с краснофлотцами, коим мы еще до войны ремонтировали корабли. А как только грянула война, мы стали делать минометы, мины, ручные гранаты, ремонтировали танки, даже строили бронепоезда. Где? В штольнях Троицкой балки, где был создан филиал морского завода. — Сургучев достал записную книжку. — Хочу назвать вам некоторые цифры. Вот… Выпустили более 1600 минометов, свыше 40 000 мин, 10 000 ручных гранат, сделали 3 бронепоезда, отремонтировали 36 танков.

— Это большое дело, Михаил Николаевич, как говорят, честь вам и хвала, и будь я поэт Огарев, непременно сказал бы: сотворение есть горение!.. Да, нет великих и малых дел, есть — борьба! У всех нас — у вас, у меня, у каждого… Когда ездил по городу, с болью смотрел на развалины. Даже сомнение возникло: а сможете ли вы восстановить свой завод?

— Сможем! — воскликнул Сургучев, и в его карих глазах вспыхнули огоньки. — Вы сказали насчет горения… Да, все мы горим желанием скорее это сделать. Но вот беда — еще не привезли нам оборудование для цехов. Помогли бы нам, а? Замолвите о нас словечко в Наркомате судпрома!..

— Я буду у наркома Носенко по своим делам и, конечно же, скажу ему о вашей просьбе.

«Такие, как Сургучев и им подобные, несут тыл войны на своих плечах», — подумал Николай Герасимович, возвращаясь в штаб флота.

Улетал он на другой день. Перед посадкой в самолет адмирал Октябрьский, пожав ему на прощание руку, произнес:

— Передайте, пожалуйста, маршалу Василевскому от меня привет. Военный совет флота благодарит его за все, что сделал он для освобождения города, и желает ему скорее поправиться.

У Кузнецова дрогнули губы.

— А что с ним?

— Как что? — удивился комфлот. — Машина, в которой он находился, наскочила на немецкую мину, она взорвалась, и пострадали люди. Шоферу повредило ногу, у маршала ушиб головы и ранено лицо. Ему сделали перевязку и отправили в штаб фронта, а оттуда врачи эвакуировали его в столицу.

— Когда это случилось?

— Девятого мая на Микензиевых горах… А я думал, вы знаете, и не стал вам говорить, когда вы прилетели, — смутился комфлот.

«Дуглас», ревя моторами, взмыл в небо. Всю дорогу, пока летели, Николая Герасимовича не покидали мысли о маршале Василевском. А едва добрался до наркомата, позвонил ему домой.

— Александр Михайлович, это я, Кузнецов. Как вы себя чувствуете? Врачи назначили постельный режим? Тогда надо полежать. А я только что из Севастополя. Комфлот передает вам большой привет, а Военный совет флота желает скорейшего выздоровления. И я тоже, дорогой Александр Михайлович. Вы уж поберегите себя…

— Спасибо, — отозвалась трубка. — Ты вот что, Николай Герасимович, приходи ко мне вечерком. Попьем чайку, я расскажу тебе, как мы штурмовали Севастополь, как били фрицев. Верунчик к твоему приходу испечет пирог. Ты же любишь сладкое…

— Хорошо, сегодня приду к вам. Взять наркомовскую?.. Есть и бутылка шампанского…

Поговорил Кузнецов с Василевским, и как-то легче стало на душе. Сидя за столом, он задумался. Ах да, надо переговорить с Носенко. На звонок ответил сам нарком судпрома.

— Иван Исидорович, добрый день, дружище! Я только что из Севастополя. Был на морском заводе у Сургучева. Надо решить ряд вопросов по заводу. Можно к тебе заскочить на часок?.. Нет-нет, только на часок. Я же знаю, что дел у тебя по самое горло…

— Вам звонил Анастас Иванович Микоян, — доложил наркому вице-адмирал Степанов, когда тот вернулся из Наркомата судпрома.

— Зачем — не сказал?

— Нет. Он просил вас позвонить ему, когда вернетесь в наркомат.

Кузнецов набрал по «кремлевке» номер заместителя Председателя СНК СССР.

— Анастас Иванович!.. Где я был? В Севастополе. Город страшно разрушен. Нелегко нам будет его восстанавливать. Нужны строительные материалы, техника. Тут уж будем просить вас помочь военным морякам… Да, я уже подписал приказ о назначении комиссии по разработке основных исходных данных на восстановление главной базы флота. Кто возглавит комиссию? Генерал Судьбин, начальник инженерного управления ВМФ… Хорошо, я готов с ним прибыть к вам, и мы решим, с чего начинать в Севастополе…

Кузнецов, положив трубку, взглянул на Степанова.

— У вас еще что?

— Вы просили дать справку о действиях Беломорской военной флотилии по обеспечению судоходства в Арктике. Она готова. — Степанов положил листок на стол. — И еще о Севастополе. Звонил комфлот адмирал Головко. На Северном флоте начался сбор средств на восстановление разрушенного Севастополя. Инициаторами выступили моряки-комсомольцы. Комфлот спрашивает, можно ли проводить такую кампанию?

— Скажи Арсению Григорьевичу, что нарком «за». Но чтобы никаких принуждений, ясно? Только добровольные пожертвования…

На другой день Кузнецов был в Ставке, и там его увидел Микоян. Естественно, он завел разговор о Севастополе.

— Товарищ Сталин одобрил все наши задумки, а также распорядился, чтобы вы снова побывали в Севастополе, обсудили на Военном совете флота все назревшие проблемы, — сказал Анастас Иванович. — Возможно, вместе поедем туда. Вы не против? — Микоян мягко улыбнулся в усы.

— Это было бы как нельзя лучше, — одобрил Кузнецов. — С вами, Анастас Иванович, как-то проще решать самые сложные проблемы. Я еще не забыл, как в прошлом году вы помогли Северному флоту с доставкой леса.

— Было такое, — усмехнулся Микоян.

Лег отдыхать Николай Герасимович поздно ночью, но на рассвете проснулся. Голова раскалывалась на части, в горле першило. Неужели простыл? Взял термометр, проверил. Так и есть — высокая температура. Участился пульс. «Надо посоветоваться с медиками», — решил он и стал одеваться. Принял душ, позавтракал и поспешил в наркомат. Начальник медико-санитарного управления ВМФ генерал Андреев был на месте.

— Простуда! — веско сказал он. — Надо полежать дома два-три дня. Жар, температура, сердечко скачет. Зачем рисковать?

— Я снова лечу в Севастополь, — возразил Николай Герасимович, застегивая рукава рубашки.

— Категорически возражаю! — заупрямился генерал Андреев. — Это опасно. Вы сказали, что едете с Микояном, ему и пожалуюсь.

— Ладно, Федор Федорович, уговорили, — улыбнулся нарком. — Значит, три дня полежать? Ослушаться вас никак не могу, — иронически добавил Николай Герасимович. — Вы еще в сороковом году стали доктором медицинских наук, вы хирург, знаете, что у человека отрезать… В сорок первом году я допустил большую ошибку в отношении вас…

— Какую ошибку? — удивленно вскинул брови генерал.

— Кто разрешил вам участвовать в Керченско-Феодосийской операции? Я, нарком ВМФ! А пускать вас в пекло не следовало. А вдруг вас шарахнула бы пуля или осколок, что тогда?

— Что было, то было, — улыбнулся Андреев. — Кажется, это было мое боевое крещение…

Пробыл дома Николай Герасимович два дня. Кто был рад, что он не ушел на службу, так это дети, особенно младший Коля. Он носился по комнатам со своими игрушками, брал в руки то самолет и имитировал полет, что-то журча себе под нос, то макет корабля, потом схватил игрушечный танк «Т-34».

— Ты что, сынок, хочешь стать танкистом? — спросил его отец.

— Нет, папка, я буду моряком! — весело защебетал малыш. — Мне дадут кортик, такой, как у тебя, морские часы и морской бинокль. А если стану адмиралом, у меня будет свой катер, белый как чайка! А что есть у танкиста? Один шлем на голове…

Жена засмеялась, взяла на кухне плитку шоколада и отломила кусок сыну.

— Съешь, Коля, а то все бегаешь и силы теряешь. Папка принесет нам еще шоколаду.

— А где Виктор? — спросил Николай Герасимович.

— Еще не пришел из школы.

Кто-то постучал в дверь. Вера Николаевна открыла. Это был генерал Андреев.

— Можно мне увидеть больного? — спросил он, весело улыбаясь и щуря глаза. — А вы все такая же красивая, Вера Николаевна. И, слава богу, не болеете. А мы, мужики, люди слабые и любую боль переносим тяжелее, чем женщины.

— Не скажите, Федор Федорович, смотря какая боль, иная и нас, женщин, ломает, — улыбнулась и хозяйка. Она провела гостя в комнату, где лежал муж. — Коля, это к тебе.

— Ну, здравствуйте, товарищ больной, — изрек генерал и сел рядом с диваном. Николай Герасимович хотел встать, но Андреев поднял руку. — Пожалуйста, лежите. Как самочувствие? Не тошнит?

— Все хорошо, Федор Федорович, завтра могу лететь в Крым.

Генерал послушал его, измерил давление, температуру и изрек:

— Полежите еще денек, а уж потом, если самочувствие не ухудшится, можно и ехать. Там у вас срочные дела?

— Очень даже срочные, Федор Федорович. Микояна и меня туда посылает товарищ Сталин.

— Я в курсе, Николай Герасимович. Вчера мне звонил Микоян, и мы о вас говорили. Ну ладно, если вопросов нет, я пойду. — Он встал, положил приборы в портфель.

— Спасибо, что зашли, Федор Федорович.

— Это мой долг, моя работа. — И он, распрощавшись, вышел из комнаты. У двери, прежде чем выйти, негромко сказал хозяйке: — На ночь дайте ему горячего молока с медом, а на грудь поставьте горчичники. У вас все это есть, Вера Николаевна? А то я могу дать задание своим подчиненным…

— Нет-нет, — торопливо прервала она его, — у нас все есть…

На следующее утро Кузнецов вышел на службу и первым принял генерала Рогова.

— У меня новость, Иван Васильевич, — улыбнулся Николай Герасимович. — Вице-адмирал Левченко назначен моим заместителем, так что можешь его поздравить.

— Значит, Сталин согласился с вашим предложением? — спросил начальник Главпура ВМФ и сам же ответил: — А почему бы ему не согласиться? Ведь Левченко — боевой адмирал.

— Да, но мне нелегко было отстоять его кандидатуру. Странно то, что на моем представлении резолюцию наложил не Иосиф Виссарионович, а секретарь ЦК партии Маленков.

— Так это ясно, Николай Герасимович. Георгий Максимилианович в ЦК партии отвечает за кадры, и вождь не стал его подменять, хотя и дал согласие о назначении Гордея Ивановича…

Начальник квартирно-эксплуатационного управления ВМФ Скачко вошел к наркому в тот момент, когда Николай Герасимович разговаривал по телефону с заместителем Председателя ГКО Молотовым. Но к этому разговору Скачко имел прямое отношение.

— Да, Вячеслав Михайлович, я прошу лишь то, что до недавнего времени принадлежало Наркомату Военно-морского флота, и не больше. Это военно-морские учебные заведения, научно-исследовательские институты и учреждения флота. В сорок первом часть из них была эвакуирована в Москву, часть в другие города. Теперь они возвращаются в Ленинград, для них нужны помещения. — Голос у Кузнецова был твердый. — Сколько семей офицерского и вольнонаемного состава? Около двенадцати тысяч человек, и всем им нужны квартиры. Кроме того, будем открывать в Питере Нахимовское военно-морское училище на восемьсот человек для детей погибших моряков и сирот… Нет, пока со Ждановым я не говорил, а товарищу Сталину докладывал. Вы «за»? Спасибо, Вячеслав Михайлович. Да, я вас понял, так и буду действовать. У меня еще один вопрос, а точнее — жалоба…

В это время Скачко хотел уйти, но нарком жестом руки остановил его, кивнул на стул. Тот сел, а нарком продолжал:

— Еще в феврале я послал в ЦК партии на утверждение правительства план заказов наркомата на самолеты, резервные моторы к самолетам и реактивные установки на второй квартал сорок четвертого года. Кому послал? На имя Маленкова. Но что-то в ЦК молчат, и я боюсь, как бы не сорвался наш заказ. Очень прошу вас помочь нам…

Кузнецов положил трубку, вытер платком вспотевшее лицо.

— Слушаю вас!

Скачко хотел узнать, не решен ли вопрос с реэвакуацией в Ленинград высших военно-морских учебных заведений.

— Только сейчас я говорил об этом с Молотовым. Буду писать письмо Жданову.

— А если он откажет?

— Не откажет. Жданов — член Главного совета ВМФ и обязан нас поддерживать. Сегодня я пошлю ему документ. Когда вернусь из Крыма, этот вопрос решится.

В полдень Николай Герасимович прилетел в Севастополь. Встретил его адмирал Октябрьский, и они сразу же по прибытии в штаб флота сели за работу. Вскоре Кузнецова вызвала на связь Москва. Адмирал Степанов сообщил ему, что три часа назад началась крупная десантная операция союзников «Оверлорд»{Операция «Оверлорд» (второй фронт) — фронт вооруженной борьбы США и Великобритании против фашистской Германии в 1944–1945 гг. в Западной Европе; открыт 6 июня 1944 г. высадкой англо-американских экспедиционных сил на северо-западе Франции.}.

— Плохо слышу, но вас понял! — прокричал в трубку Николай Герасимович. — Прошу к моему возвращению подготовить все данные об операции союзников!

— Наконец-то союзнички открыли второй фронт, — усмехнулся Октябрьский, — хотя обещали это сделать еще в сорок втором, потом в сорок третьем. На Тегеранской конференции этот срок был перенесен на первое мая сорок четвертого. Да, союзнички, ничего не скажешь… А Микоян в Севастополь приедет? — вдруг спросил комфлот.

— Чуть позже. Мы хотели прибыть вместе, но Верховный дал ему какое-то задание…

Кузнецов вышел из машины и, щурясь от яркого света, направился к себе. Лето в Москве было в разгаре. Над столицей сияло солнце, его лучи дробились в стеклах домов, пробивались сквозь листву деревьев, что росли по обочинам дорог.

В кабинете было душно. Главком открыл окно и подошел к большой карте, на которой красной линией адмирал Степанов отмечал продвижение союзных войск в Нормандии. А вот и сам ВРИО начальника Главморштаба. Вошел веселый, энергичный, в отутюженной форме.

— Быстро продвигаются союзники? — спросил Николай Герасимович.

— Черепашьим шагом, — усмехнулся Степанов. — Мне говорил Антонов, что Сталин этим недоволен. Сил союзники накопили много, а темпы наступления резко снизились. Может быть, Черчилль снова саботирует это дело?

— Возможно, в чем-то хитрит, — согласился Кузнецов. — А вы документы по этой операции мне принесли?

— Вот они. — Степанов отдал папку. — Тут все, что вам надо.

— Садитесь, я хотя бы пробегу материал… Так, союзники высадились где-то между Каном и Кабуром, — неторопливо комментировал сводку нарком. — Ого, прежде чем высадить морской десант, они бросили на Нормандию три воздушно-десантные дивизии? Ничего себе…

В окно заглянуло солнце, нарком сощурил глаза. Он дочитал последний документ, положил все в папку и, глядя на Степанова, спросил:

— Что еще?

Степанов ответил, что ГКО принял решение о возвращении в Ленинград военно-морских учебных заведений.

— Этот документ подписал Молотов, так мне сказали в Генштабе. Я принесу его вам, как только он поступит в Главморштаб.

Кузнецов поручил Степанову связаться с адмиралом Трибуцем и передать ему, чтобы офицеры штаба флота и Политического управления приняли активное участие в этом деле. Надо также войти в контакт с местными властями, уточнить, хватит ли зданий, куда вернутся учебные заведения. Опять же, надо решить и квартирный вопрос. Преподаватели, строевые офицеры и другие должны иметь жилье.

Зазвонила «кремлевка». Николай Герасимович снял трубку и услышал голос Поскребышева:

— Николай Герасимович, рад приветствовать вас. Значит, вы вернулись из Севастополя?! Ясно, понял вас. Ну и как там, осталось хоть одно целое здание?

Нарком ответил, что Севастополь лежит в груде развалин, как огромная чайка с подбитым крылом. Но город живет, дышит. Причалы, куда в скором времени вернутся корабли, уже оборудованы.

— О кораблях спрашивал и Верховный, — прервал наркома Поскребышев. — Поэтому звоню вам. Когда прибыть? Сейчас, немедленно…

— Слышал? — спросил Кузнецов Степанова, положив трубку на аппарат. — Меня вызывает товарищ Сталин. — Он встал, взял со стола папку с документами.

Главком ВМФ прикрыл за собой массивную дверь. За столом сидели члены ГКО и Ставки. Сталин им о чем-то говорил. Увидев Кузнецова, он громко сказал:

— Доложите нам свои соображения по операции «Оверлорд». Товарищ Молотов сообщает, что это самая крупная в мире операция, так ли?

— Пожалуй, Вячеслав Михайлович прав, — улыбнулся Николай Герасимович. — Союзники собрали до трех миллионов человек, тысячи боевых кораблей и судов.

Сталин чему-то усмехнулся, разгладил пальцами усы.

— Не всегда количество боевых кораблей дает шансы на выигрыш, — произнес он. — Достаточно вспомнить нападение японцев на Перл-Харбор{Перл-Харбор (Пирл-Харбор) — бухта на южном берегу острова Оаху, крупная военная база США в Тихом океане. 7 декабря 1941 г. японская авиация нанесла по ней внезапный удар, потопив и сильно повредив 18 кораблей и уничтожив 219 самолетов Тихоокеанского флота США.}. Главком японского флота адмирал Ямамото внезапно нанес удар и уничтожил почти все крупные корабли американцев. Из восьми линкоров, стоявших в гавани, четыре были потоплены, четыре получили сильные повреждения.

— Да, но когда японцы предприняли попытку захватить остров Мидуэй, адмирал Ямамото потерпел поражение, — парировал Николай Герасимович. — Американцы потопили три японских авианосца из четырех, «Акаги», «Кага» и «Сорю» один за другим погрузились в пучину океана. Вскоре был уничтожен и авианосец «Хирю».

Нарком ВМФ умолк. Какое-то время стояла тишина, все смотрели на Верховного, ждали, что он скажет.

— Американцы сделали выводы из катастрофы в Перл-Харборе, — наконец подал голос Сталин.

— Но без Советского Союза, без нашей помощи они вряд ли смогут взять верх над Японией, хотя у них сейчас втрое больше кораблей, — произнес Николай Герасимович.

— США попросят нашей помощи, в этом я ничуть не сомневаюсь, — заметил Молотов.

— И поможем, если попросят, — твердо заявил Сталин. — В ваших интересах разбить Японию, чтобы она не угрожала нам на Дальнем Востоке.

Разговор перекинулся на Севастополь. Сталин подчеркнул, что город надо восстановить как можно быстрее. Все, что для этого надо, правительство даст — материалы и технику.

Перед уходом Верховный задержал Кузнецова.

— Я рассмотрел ваше предложение насчет вице-адмирала Алафузова, — сказал он негромко. — Давно он на Тихоокеанском флоте?

— Второй год. Адмирал Юмашев им доволен. Иначе и быть не могло. В Главморштабе Владимир Антонович прошел большую школу и теперь вполне уверенно может им руководить.

— Вызывайте в Москву, и будем решать.

Сидя за столом, вице-адмирал Алафузов поднял голову и посмотрел на карту. Москва! Столица СССР! Далекая и близкая его сердцу. Когда теперь снова он поедет туда? Да и поедет ли?.. С тех пор, как Алафузов прибыл на Тихоокеанский флот, прошло больше года, и все это время он скучал по боевой работе, которой занимался в Главном морском штабе. Подолгу стоял он у карты, на которой отмечал линию фронта, — хотелось быть в курсе событий. Алафузову нравилось, когда нарком советовался с ним, он очень старался, чтобы дело, которое ему было поручено, не пострадало от какой-либо ошибки.

Утром, после того как с командующим флотом адмиралом Юмашевым он обсудил характер предстоящих учений, оперативный дежурный штаба принес ему телеграмму. Алафузов надорвал склейку, развернул листок и прочел: «Срочно вылетайте в Москву. Кузнецов». От волнения у него запершило в горле.

«Надо доложить комфлоту, — подумал Алафузов. — Может, он знает, зачем меня вызывает нарком».

— Я не в курсе, Владимир Антонович, — сказал Юмашев. — Но коль есть такой приказ, собирайся. Из Москвы позвонишь мне…

Всю ночь летел самолет, и Алафузов никак не мог уснуть. В голове путались разные мысли. И только когда прибыл в Москву и Кузнецов сразу же принял его, напряжение спало.

— Как там, на Дальнем Востоке, Антоныч? — спросил нарком, усаживая Алафузова в кресло, — согласно работал с Юмашевым?

— А чего нам делить, Николай Герасимович? Подводные лодки не взрывались и не тонули.

— Остряк ты, Антоныч! — улыбнулся нарком. — Наверное, вспомнил тот случай, когда два года тому назад погибла 138-я «щука»?

— И еще вспомнил, как вы уходили на доклад к Сталину с бледным лицом, — признался Алафузов.

— Тогда я страшно переживал… Да, сорок второй год для страны, в том числе и для флота, был тяжелым. Теперь другое дело…

— Вы теперь главнокомандующий ВМФ? — спросил Алафузов.

— Да, можешь поздравить. А теперь хочу коротко обрисовать ситуацию на флотах…

Вице-адмирал Алафузов слушал наркома, а сам нетерпеливо ждал, когда же тот скажет, зачем вызвал его в наркомат. Кузнецов между тем говорил о положении под Ленинградом, о Выборгской операции, о развернувшихся боях по освобождению Карельского перешейка, об активном участии в них Балтийского флота.

— И знаешь что, Антоныч? Я жалел, что тебя не было рядом со мной. Очень жалел… — Нарком взглянул на Алафузова. — Знаешь, зачем тебя вызвал?

— Мылить шею вроде не за что, а там кто знает, вам тут лучше знать, как работает штаб Тихоокеанского флота.

— Вам предлагается должность начальника Главного морского штаба, — официально произнес нарком. — Как вы на это смотрите?

— Я готов работать на этом ответственном посту! — Алафузов встал.

— Садись, Антоныч, — просто сказал Кузнецов. — Дела будешь сдавать вице-адмиралу Фролову, на его место пойдет контр-адмирал Виноградов, ныне его заместитель. А вице-адмирал Степанов станет начальником управления высших учебных заведений ВМФ. У него тяга к науке. Как видишь, перемещается по службе целая цепочка людей. Хотелось, чтобы все товарищи горячо взялись за дело.

— Буду стараться, Николай Герасимович, — искренне заверил Алафузов.

— Люди растут, а я тут с костылями шаркаю, — выругался адмирал Исаков, когда нарком сообщил ему о беседе с Алафузовым.

Николай Герасимович ценил Исакова, но когда Иван Степанович заводил такие разговоры, ему становилось не по себе.

— Не дури, дружище, — сказал он Исакову. — Тебе при жизни надо поставить памятник за все то, что ты сделал для военного флота.

Все кандидатуры Сталин одобрил, а вот с Фроловым едва не вышла осечка. Будучи в командировке за границей, немало он сделал полезного для улучшения взаимодействия с союзными флотами: участвовал в высадке союзных войск в Анцио, побывал на многих кораблях, встретился с высокими должностными лицами, в том числе с губернатором Мальты: адмиралом Гортовым. С командующим и военно-морскими базами в Неаполе и Ла-Валлетте Фролов обсуждал вопросы защиты баз с моря и суши, рассказал им об обороне одесской военно-морской базы и главной базы Черноморского флота Севастополя. Фролов встречался также с английскими адмиралами, призывал их чаще посылать союзные конвои в наши северные порты. Словом, Фролов достойно представлял СССР за рубежом. Но когда Кузнецов предложил его кандидатуру на должность начальника штаба Тихоокеанского флота, Сталин возразил:

— Туда пошлите другого человека…

Он произнес это повышенным тоном, и Николай Герасимович почувствовал себя неловко, однако спросил:

— У вас, товарищ Сталин, есть претензии к Фролову?

— Он плохо вел себя за границей. Не помню, кто мне об этом сказал, кажется, Берия. — Сталин холодно посмотрел на Кузнецова. — У вас что, другое мнение?

— По моим данным, Фролов честно и достойно выполнял свой долг, находясь у наших союзников…

— Я же сказал, ищите другого человека, — сердито прервал его Сталин.

Удрученным вернулся к себе Кузнецов. Он тут же вызвал Фролова и спросил напрямую:

— Что там у вас было?

— Я ничем себя не запятнал! — возбужденно ответил Фролов. Нарком увидел, как вздулись желваки на его лице. — Меня уже приглашали в одно место, товарищ народный комиссар. Обвинили в том, что якобы там я пьянствовал. Да, на приемах я пил вино, но не более. Что касается «теплых», как мне сказали, бесед с союзниками, никаких секретов или чего-либо в этом роде мною раскрыто не было. А рассказы о мужестве и подвигах советских моряков под Одессой и Севастополем… Простите, разве это тайна? И разве это надо скрывать от союзников?

Разговор с Фроловым не облегчил мучения наркома. Он знал: если ведомство Берия «обрабатывало» Фролова, то его трудно выручить. «Но я ни за что не дам его в обиду! — мысленно дал себе зарок Николай Герасимович. — До войны и так погибло немало невинных моряков». На выручку ему неожиданно пришел адмирал Исаков.

— Я готовил Фролова в командировку, мне и ответ держать, так что не обессудьте, — заявил он безапелляционно.

Исаков попросился на прием к Сталину. Сказал вождю, что тот введен кем-то в заблуждение неточной информацией, что Фролову он верит как самому себе.

— Фролов выполнял важное государственное задание, он все делал так, как я рекомендовал ему.

— А вино, вино было? — вдруг в упор спросил Верховный.

— Было вино, как обычно бывает на приемах, — спокойно ответил Исаков. — Когда в госпитале мне отрезали ногу, я едва не умер. Врачи давали разные лекарства, но мне становилось все хуже и хуже. И тогда медики Джанелидзе и Мясников отменили все лекарства и начали давать мне коньяк. Я выпил целый стакан, и мне стало легче, дело пошло на поправку. Так что, теперь меня можно причислить к пьяницам? Извините за горячность, товарищ Сталин, но я обязан защищать своих подчиненных от необоснованных обвинений. Если что — накажите меня. Но после того, что со мной случилось в Туапсе в сорок втором, мне уже бояться нечего.

Сталин при этих словах хотел сказать что-то грубое, но вдруг понял, что Исаков стоит на костылях!

— Товарищ Исаков, — поспешно произнес Верховный, — прошу вас сесть… Я разберусь с теми, кто неверно доложил мне о Фролове, и если он невиновен, назначайте его, как вы решили с наркомом. Но я проверю…

На другой день Кузнецову позвонил Поскребышев.

— Пишите реляцию на контр-адмирала Фролова…

После этого Фролов был назначен начальником штаба Тихоокеанского флота, где он в дальнейшем, когда начались боевые действия против Японии, проявил себя с лучшей стороны.

Николай Герасимович побывал на узле связи, затем зашел к начальнику Главморштаба.

— Владимир Анатольевич, я давал вам поручение подобрать группу краснофлотцев и офицеров для учебы в США, — сказал Кузнецов. — Им надо освоить американскую технику борьбы с подводными лодками на больших охотниках. Не забыли?

Алафузов смутился, даже слегка покраснел. Разве он мог забыть?

— Моряки-акустики готовы к отъезду, ждут вашего приказа. Надолго они едут?

— Месяца на два, включая практику на кораблях флота США, с фактическим поиском в море подводных лодок, — пояснил Николай Герасимович. — Потом эти акустики войдут в состав экипажей больших охотников и на них вернутся в Советский Союз. Я уже отдал распоряжение военно-морскому атташе в США капитану 1-го ранга Егорычеву, чтобы встретил наших моряков и занялся их устройством. Учиться они будут в штате Флорида.

Казалось, что весенняя передышка на фронтах затянется, но этого не произошло. Летом Красная Армия развернула наступление от Балтики до Карпат. В ежедневных сводках Совинформбюро звучали знакомые Кузнецову имена военачальников, чьи войска добивались успехов в сражениях. В такие минуты Николай Герасимович чувствовал себя бодрее обычного, его радовало, что и военный флот, коим он руководит, вносит свою лепту в разгром врага.

— С чем вы пришли ко мне? — спросил нарком Алафузова.

Тот загадочно улыбнулся. Такое с ним случалось редко, был он по натуре сдержан и особых эмоций не проявлял.

— Я разговаривал с адмиралом Трибуцем.

— Что, ночью ему звонили?

— В это время всегда хорошая слышимость, на линии связи совершенно нет помех. Комфлот сообщил приятную новость… Потоплен немецкий крейсер «Ниобе». Корабль пошел на дно вместе с экипажем — погибло более четырехсот фрицев.

— Вот это да, молодцы балтийцы! — оживился Николай Герасимович. — Выходит, им все же удалось добить крейсер…

В начале июля наша воздушная разведка обнаружила крейсер на западном рейде порта Котка. Летчики сбросили на него до ста бомб, но корабль так и не поразили: над морем стоял туман и видимость была плохой. Пока на крейсер готовили новую воздушную атаку, он изменил место стоянки и бросил якорь на мелководье, где его не могли достать наши подводные лодки. И тогда командующий ВВС Балтфлота генерал Самохин решил атаковать крейсер пикирующими бомбардировщиками, и это принесло успех: он получил повреждения, но остался на плаву. Дело завершило звено торпедоносцев Героя Советского Союза майора Пономаренко. Две бомбы, каждая весом по тонне, прошили корабль, раздался сильный взрыв, и он сразу затонул.

Нарком распорядился, чтобы о победе летчиков Балтики донесли в Генштаб. Улыбаясь краешками губ, он заметил:

— Владимир Антонович, однако в вашем сообщении есть ошибка. У немцев не было крейсера «Ниобе». Это бывший голландский крейсер «Гельдерланд». Немцы переоборудовали его в корабль ПВО и дали ему новое название. Значит, капут кораблю?

— Факт, капут, — улыбнулся Алафузов. — Трибуц сказал, что Военный совет флота решил представить Ракова, первым атаковавшего корабль, к награждению второй медалью «Золотая Звезда», а капитана Тихонова, уничтожившего крупный транспорт, — к званию Героя Советского Союза. Вы поддержите ходатайство?

— Несомненно! — Нарком взглянул на карту. — Еще удар — и Карельский перешеек свободен!.. Да, а Головко не звонил?

— Нет, хотя донесения шлет регулярно. Недавно там отличились катерники: разгромили вражеский конвой в Варангер-фьорде.

В кабинет вошел адмирал Галлер.

— Не помешал, Николай Герасимович? Я на минуту… Получен ответ на ваше обращение в ГКО по вопросу строительства гидросамолетов. — Галлер положил на стол документ. — Я вам его оставлю, а сам побегу на переговоры с начальником штаба Северного флота. Не возражаете?

— Ладно, беги, потом зайдешь ко мне…

Николай Герасимович прочел документ и остался доволен: принято положительное решение. Совсем недавно он убеждал Сталина в том, что война подтвердила необходимость иметь на морских театрах летающие лодки. И надо сказать, Председатель ГКО внимательно выслушал его.

— Что они могут делать? — спросил он. — Если только бомбить, то у нас есть для этого самолеты.

— Многое могут, — веско ответил нарком и начал перечислять: — Вести разведку, поиск, наблюдение за кораблями и конвоями судов противника на удаленных морских коммуникациях, сопровождать свои конвои и охранять их от подводных лодок. Летающие лодки, проще говоря, гидросамолеты, — отметил далее Кузнецов, — имеют неоспоримое преимущество перед сухопутными самолетами: они могут садиться на воду, у них к тому же большая дальность полета. Правда, скорость мала, что позволяет этому самолету тщательно просматривать водную поверхность при атаке подводных лодок.

— Пожалуй, вы убедили меня. — Сталин кашлянул и, как показалось Николаю Герасимовичу, холодно спросил: — Где будем их строить? Не в Москве же…

Кузнецов сдержанно пояснил: есть возможность восстановить завод Наркомата авиационной промышленности в Таганроге как базу морского самолетостроения.

— Я говорил с секретарем Красноярского крайкома ВКП(б) Аристовым, может ли он помочь перебазировать в Таганрог завод номер четыреста семьдесят семь. Он ответил, что поможет, если вы примете такое решение. Флот, товарищ Сталин, очень нуждается в гидросамолетах. А если учесть, что борьба с подводными лодками обострилась, летающие лодки могли бы сыграть в этом деле важную роль.

— Ну что ж, подготовьте документ в ГКО, — сказал Сталин. — Думаю, что члены Государственного Комитета Обороны поддержат вашу просьбу…

Адмирал флота Кузнецов стал все чаще заходить в Генштаб. Вчера, когда зашла речь о Балтийском флоте, генерал армии Антонов спросил:

— А что, Николай Герасимович, в Балтийское море вышла первая группа подводных лодок? Мне звонил адмирал Трибуц.

«Опять Трибуц вышел на Генштаб, минуя меня», — подумал Кузнецов, но Антонову ответил спокойно:

— Мне комфлот еще не докладывал. Но о том, что лодки готовятся к выходу в море, я знаю.

— Утром я был на докладе у Верховного, — продолжал Антонов, — и он заметил, что Балтийскому флоту надлежит мощными ударами уничтожать вражеские конвои. И я бы не хотел, чтобы на флоте были срывы. Обстановка с минами все еще остается сложной?

Кузнецов сказал, что корабли тралят фарватеры и другие районы, опасные для действий нашего флота. У Трибуца на этот счет достаточное количество тралов.

Антонов резюмировал: в ближайшее время удары Красной Армии в районе Прибалтики еще более возрастут; 24 июля возобновит наступление Ленинградский фронт; совместно с Третьим Прибалтийским фронтом он нанесет удары на территории Эстонии. Так что морякам-балтийцам придется нелегко, и пока есть время, важно все взвесить, все рассчитать. Слушая Антонова, Кузнецов мог бы с ним поспорить по тем вопросам, где дело касалось флота, но счел нужным пренебречь этим — не мелочи решают проблемы. Пока ничего серьезного первый заместитель начальника Генштаба в адрес флотских военачальников не высказал.

— Несомненно, у адмирала Трибуца есть свои проблемы, но он не из тех, кто отчаивается, — ответил Николай Герасимович. — И все же я поговорю с ним, Алексей Иннокентьевич. Что меня сейчас волнует? — Он пристально посмотрел на Антонова. — Ледоколы! Пора выводить их из Арктики. Верховный только вчера о них спрашивал.

— Головко в этом деле тертый калач, знает, что и когда выводить, — усмехнулся Антонов.

— Да, но по последним разведданным немцы бросили в Арктику немало подводных лодок, и, естественно, это меня волнует. Полечу завтра на Беломорскую военную флотилию и вместе с ее командующим адмиралом Пантелеевым все обговорю в деталях.

«Дуглас» приземлился на аэродроме в Архангельске. Небо хмурилось над летным полем, казалось, вот-вот брызнет дождь. Хмурое лицо было и у командующего флотилией вице-адмирала Пантелеева, когда он отдавал наркому рапорт; недавно он заменил на этом посту вице-адмирала Кучерова.

— Ну как, Юрий Александрович, привыкаешь? — спросил Николай Герасимович.

— Уже привык, товарищ нарком! — Пантелеев улыбнулся, отчего его лицо посветлело. — Конечно, служить тут тяжелее, не то что на Волге-матушке. Кроме мин, здесь еще бродят вражеские подводные лодки. Однако во всем этом я не вижу обмана чувств — я знал, куда шел.

— Ты как тот философ, говоришь про какие-то чувства, — усмехнулся Кузнецов. — У меня одно чувство — бить врага как можно сильнее! Тут уж надо держаться, крепко держаться, чтобы не сорваться со своего якоря. Ну а что волнует Военный совет и командующего флотилией? Я, когда сюда летел, все думал о вас, Юрий Александрович, беспокоюсь. В морях-то ледовитых, можно сказать, еще не бывали?

Пантелеев сообщил, что начали готовиться к операции по выводу из Арктики крупных ледоколов. Ближе к зиме они будут нужны в Архангельске.

— Когда начнется ледостав в Белом море, без ледоколов нам никак не обойтись, — пояснил Пантелеев.

— Охрану ледоколов продумали?

— Включим в эскорт пять-шесть эсминцев, пять тральщиков и столько же больших охотников.

— Не мало ли эсминцев? — спросил нарком. — Они быстроходны, маневренны при поиске подводных лодок, да и в атаке виртуозы. Добавьте еще эсминец… Где будете держать свой флаг?

— На лидере «Баку». — Пантелеев выпрямился, словно отдавал приказ. — Готовимся к операции тщательно. Вчера весь день занимался с акустиками. Хочу отобрать в поход самых опытных. Скоро в Карском море наступит полярная ночь, и не исключено, что немцы могут этим воспользоваться. И еще у меня одна задумка — не вести ледоколы по старому фарватеру. Я уверен, что там наверняка будут подводные лодки.

— В этом есть рациональное зерно, — согласился нарком.

Они сели в машину и направились в штаб флотилии. Николай Герасимович не имел привычки говорить в дороге, и в этот раз он этому не изменил. А когда прибыли на место, в кабинете Пантелеева снял шинель и коротко бросил:

— Собирай Военный совет, Юрий Александрович. У меня есть что вам сказать. Да, — спохватился он, когда командующий был уже у двери, — о тебе спрашивал товарищ Сталин. Я доложил ему все, что счел нужным. Верховного по-прежнему волнует Арктика. Так что бди! Терять суда, а тем паче ледоколы — дело рискованное.

Вице-адмирал Пантелеев ответил, что он приказал начальнику штаба флотилии усилить эскорт. Из моря Лаптевых на Диксон провести суда сложно. Кажется, все было сделано, однако немецкой лодке удалось торпедировать сторожевой корабль.

— Я приказал капитан-лейтенанту Лысову, командиру тральщика, обнаружить эту лодку и уничтожить ее, — продолжал Пантелеев. — Скажу вам честно, на успех я мало рассчитывал, ибо тральщик имел малый ход, не то что подводная лодка. Но мне надо было сберечь ледоколы! Но я был обманут, и от этого горько стало на душе. Та же лодка вскоре потопила и тральщик Лысова. Но немцы дорого заплатили за наши корабли — мы уничтожили две субмарины.

— Выходит, око за око? — качнул головой нарком.

Все, о чем шла речь на Военном совете, Кузнецов принял близко к сердцу, ибо по характеру и складу своей души он был сопричастен всему, что делалось на флотах и флотилиях. Что касается Пантелеева, то он относился к людям мыслящим, в чем нарком давно убедился: Юрий Александрович всегда стремился найти свое решение вопроса, сколь бы сложным он ни был, порой адмирала постигала неудача, но духом он не падал — на ошибках учатся!

— Товарищи, обстановка в Арктике ясна, — сказал нарком, подытоживая нелегкий разговор. — И я доволен, что члены Военного совета флотилии, командующий флотилией вполне сознают свою ответственность за судьбу каждого конвоя. Но сознавать — это полдела, надо обеспечить их безопасность! Я уже объяснил вам, почему Ставка постоянно следит за обстановкой в Арктике. Потому-то важно не оплошать. Еще адмирал Макаров говорил, что широта горизонта определяется высотой глаза наблюдателя. Да, широта горизонта… Без острого глаза ничего не сделаешь. Я хотел бы надеяться, чтобы среди вас не оказалось слепцов… — Николай Герасимович помолчал. — Но вам придется выполнить еще одно необычное для вас дело.

— Вы имеете в виду охрану конвоев союзников? — спросил Пантелеев.

— Нет, Юрий Александрович, не угадали…

Нарком сказал, что в районе Альтен-фьорда укрылся немецкий линкор «Тирпиц». Это по нему в сорок втором году капитан 2-го ранга Лунин нанес торпедный удар, после чего линкор встал на ремонт. Теперь англичане решили добить его с помощью авиации. С этой целью глава военно-морской миссии Великобритании в Москве обратился к наркому ВМФ с просьбой разрешить английским самолетам после бомбежки линкора совершать посадку на советских аэродромах в районе Архангельска. Товарищ Сталин дал такое разрешение.

— Как, справитесь?

— Постараемся, товарищ нарком, — ответил Пантелеев. — Хотя, конечно, работы нам прибавится. Потопить линкор не так-то просто, и английским летчикам придется нелегко.

Так оно и случилось. Первые налеты на «Тирпица» не дали желаемых результатов. Ни одна бомба не поразила линкор. Тогда англичане пустили в ход малые подводные лодки. Две из них прорвались в порт, где стоял линкор, и подложили под него взрывчатку, но когда прогремел взрыв, «Тирпиц» остался невредим. Тогда англичане решили снова послать на бомбежку линкора тяжелые бомбардировщики типа «Ланкастер».

— Но сэр Кузнецов, нам нужна помощь ваших летчиков-штурманов, — заявил глава военно-морской миссии Великобритании в Москве. — У ваших летчиков больше опыта в боях на Севере. Господин Сталин уже дал на это свое согласие. Я уверен, что линкору недолго осталось жить…

И вскоре «Тирпиц» был потоплен. Наши летчики-штурманы оказали англичанам большую помощь в наведении их бомбардировщиков на линкор. Король Великобритании наградил орденами многих советских летчиков. Получил награду от короля и командующий Беломорской военной флотилией вице-адмирал Пантелеев, который отвечал за «челночную» операцию. Но это будет позже, а пока на Военном совете флотилии в деталях обсудили обстановку. Кузнецов вдоволь надышался свежим воздухом моря, почувствовал сердцем, как он сказал Пантелееву, «передний край борьбы с фашистами».

— Операцию по выводу ледоколов из Арктики проведу сам, если не возражаете, — заявил Пантелеев на Военном совете. — Осенью Арктика весьма коварна: то штормы свирепствуют неделями, то дожди льют, то сильный ветер гонит к Карским воротам лед.

— Ну что ж, Юрий Александрович, я только приветствую ваше решение возглавить операцию, — одобрительно произнес нарком. — .Я проинформирую об этом товарища Сталина. Может быть, у кого-то есть вопросы, прошу. Нет? Тогда работу Военного совета флотилии считаю завершенной.

После обеда Кузнецов стал собираться в дорогу.

— Вы летите в Москву? — спросил Пантелеев.

— Полечу в Полярный. Надо посмотреть, как дела у адмирала Головко… У вас с ним конфликтов не бывает?

Пантелеев ответил, что старается все делать так, как требует комфлот.

— Если мне что-то не по душе, я об этом говорю Арсению Григорьевичу прямо, как на духу. Он меня не опекает, но помощь, если таковая требуется, оказывает.

Поздно ночью нарком вылетел в Мурманск.

Все пять дней, которые Николай Герасимович провел на Северном флоте, были насыщены большой и полезной работой. Его порадовал доклад адмирала Головко о том, что Петсамо, куда раньше приходили транспорты и суда противника, полностью блокирован с моря.

— Значит, немцы больше не вывезут из Петсамо ни одной тонны никеля? — спросил Николай Герасимович.

— Даю гарантию — ни одного килограмма! — воскликнул комфлот.

— Тогда перед своим отъездом я хотел бы встретиться в бригаде с подводниками, особенно с теми, кто недавно вернулся из боевого похода, — сказал нарком. — Есть такие?

— Хватает, — улыбнулся комфлот и тут же посерьезнел. — Не стану отрицать, что в борьбе с врагом на море нам удалось сделать немало, но мы еще не решили одну проблему, и это не дает мне покоя.

— Ты имеешь в виду минную опасность? — уточнил нарком.

— И ее тоже. — В глазах комфлота вспыхнули искорки. — Я вам говорил, как гитлеровцы в сорок втором оборудовали в бухте Нагурского на Земле Франца-Иосифа тайную базу для своих субмарин, которые действовали в Карском море. Там лодки заряжали аккумуляторные батареи, пополняли запас торпед, получали разведданные. Бед немецкие лодки принесли нам много, и, хотя мы их тайную базу накрыли, «Гром победы раздавайся» не пели.

— Кто это сделал? — спросил Николай Герасимович.

— Наши летчики, хотя, если быть самокритичным, нам следовало бы раньше их обезвредить тайную базу. Но опасность для наших транспортов от немецких подводных лодок пока еще не снята…

Глава четвертая

Кузнецов говорил по ВЧ с адмиралом Трибуцем, и, кажется, комфлот рассердил наркома. Что же случилось? Подводная лодка в районе маяка «Хельсинки» на рассвете атаковала вражеский транспорт, выпустив по нему две торпеды. Обе торпеды почему-то не взорвались. Командир, однако, не растерялся. Он снова атаковал и третьей торпедой, кстати последней, взорвал транспорт. Лодка подошла к судну ближе и всплыла. Невооруженным глазом были видны две пробоины в корпусе: одна — в корме, другая — в носу — от неразорвавшихся торпед. Выяснилось, что торпеды перед погрузкой на подводную лодку проверены не были, оказались плохо подготовленными. Трибуц не лукавил и доложил комфлоту, что в случившимся немалая вина командира лодки.

— Ты наказал его? — громко спросил Кузнецов, давая понять комфлоту, что данный эпизод в море обеспокоил его. — Нет?.. Странно, однако. Но тебе там виднее. Я хочу сказать о другом. У каждого из нас, Владимир Филиппович, есть свои радости и печали, но если сердцем понимаешь свою службу, впросак не попадешь! Главное — все делать на совесть. От пули или осколка в бою можно укрыться, но от совести никуда не уйдешь. Не зря же Пушкин говорил, что жалок тот, в ком совесть не чиста… Понял, да?..

Нарком положил трубку, и тут к нему вошел начальник оперативного управления Генштаба генерал Штеменко. Прямо с порога он гаркнул:

— Здравия желаю, Николай Герасимович!

— Привет, Сергей Матвеевич! Рад, что ты зашел ко мне. Есть тут вопросы, и надобно мне с тобой их решить. Да, а твой шеф Александр Михайлович на фронте?

— Маршал Василевский днями и ночами на фронте, мне даже жаль его, дома почти не бывает. Вчера прилетел на пару часов в Ставку и снова улетел. А ты, Николай Герасимович, слышал я, только что вернулся с Северного флота? Хоть бы раз взял меня с собой в Мурманск, я там еще не бывал.

— Был у адмирала Головко. — Николай Герасимович закурил. — Умеет Арсений Григорьевич согревать души людские. Каждую подводную лодку провожает в боевой поход и каждую лодку встречает на причале, когда она возвращается в базу. Потому-то его и любят моряки, особенно подводники. Помнишь, у Лермонтова есть такие строки: «Полковник наш рожден был хватом: слуга царю, отец солдатам…» О Головко можно так сказать…

В кабинет заглянул адмирал Галлер.

— Привет вам, Сергей Матвеевич! — поздоровался он с генералом. — Не собираетесь ли вы снова побывать на Кавказе с Николаем Герасимовичем?

Штеменко улыбнулся в черные усы.

— В прошлом году мы туда ездили втроем — Жуков, Кузнецов и я. В те дни как раз освободили от немцев Краснодар… А вот «Голубую линию» тогда мы так и не прорвали, даже Жуков ничего не смог сделать. — Штеменко встал. — Я пойду, Николай Герасимович. Как вернется Виноградов, дай мне, пожалуйста, знать.

— Хорошо, Сергей Матвеевич. — Кузнецов взглянул на Галлера. — У вас что-то срочное?

— Я собрался в Судпром на часик, не более…

«Что-то задержался в командировке Виноградов, на него это не похоже, — подумал Кузнецов. — Наверное, на то есть веские причины».

Причина, как позже выяснилось, у адмирала была, и существенная. На Балтику он выехал с группой офицеров. Утром, едва из-за горизонта выкатилось и стало припекать рыжее солнце, он собрался переехать из Койвисто в Кронштадт, но командир бригады шхерных кораблей капитан 1-го ранга Фельдман сообщил ему, что взрывом торпеды триста четвертому малому охотнику оторвало нос.

— Я еду к вам, Николай Эдуардович!..

— Чертовщина какая-то, — выругался капитан 1-го ранга, когда Виноградов прибыл к нему. — Командир катера старший лейтенант Аникин уверяет, что на воде следа торпеды не было. Вот я и думаю, не появилось ли у немцев какое-то новое оружие?

— Надо усилить дозор, — сказал Виноградов. — Если в заливе есть немецкие подводные лодки, они дадут о себе знать.

Адмирал не ошибся: на другой день субмарина атаковала катер старшего лейтенанта Курочкина, корабль получил большую пробоину, но остался на плаву.

— Море было тихое, гладкое, и торпедного следа тоже не было, — заявил Виноградову Курочкин.

Прошло еще двое суток — и новое ЧП! Субмарина торпедировала катер «М-105», и он затонул. К месту его гибели прибыл малый охотник «М-103» старшего лейтенанта Коленко. Опытный командир быстро организовал поиск, обнаружил немецкую лодку и сбросил на нее серию глубинных бомб. На поверхности воды моряки увидели… матрацы! И вдруг… Что это? Немцы! Они барахтались в воде — шесть человек. Их тут же подняли на борт. Среди пленных — командир лодки! Случилось это 30 июля, в День Военно-морского флота.

В кабинет комбрига привели холеного немца с копной рыжих волос. Он отказался отвечать на вопросы, но комбриг припугнул его тем, что отправит «на тот свет», и немец заговорил. Он — Вернер Шмидт, командир подводной лодки «V-250».

— Раньше я командовал бомбардировщиком, — сообщил Шмидт. — Бомбил Лондон, Белград. В сорок первом летал на Москву, но из-за сильного зенитного огня русских сбросил бомбы куда попало. Весной сорок второго года пошел служить в подводники — им больше платят. И наград для них не жалеют. Я уже получил два Железных креста. А эту лодку принял в начале сорок третьего года, и опыта подводника у меня еще мало.

— Как же вам удалось атаковать три малых охотника? — спросил адмирал Виноградов.

— С близкой дистанции я выпускал по ним торпеды, — ответил Шмидт. — Они снабжены акустическими приборами, которые и наводят торпеду на цель. Это новейшее оружие фюрера.

— На затонувшей лодке есть такие торпеды? — спросил Виноградов.

— Есть, господин адмирал, но вам их не разоружить. На них стоят ловушки, они могут взорваться…

У Кузнецова звонок Виноградова с Балтики вызвал трепетное волнение. Николай Герасимович послал в Ленинград начальника минно-торпедного управления ВМФ контр-адмирала Шибаева.

— Наверное, это те самые торпеды, которые немцы стали применять на Севере и в Арктике. Нам надо узнать их секрет. Я буду докладывать Ставке.

— Есть, понял. — Шибаев порывисто встал. — Разрешите идти?..

Он сразу улетел в Ленинград, а поздно ночью уже и позвонил. Шибаев сказал Кузнецову, что Коленко потопил новейшую немецкую подводную лодку, построенную в Киле в конце 1943 года. Глубина ее погружения — 110 метров, экипаж — 52 человека. На лодке установлены торпеды Т-5 с акустической системой наведения и с неконтактными взрывателями…

Сталина крайне заинтересовала информация наркома ВМФ, и он распорядился немедленно поднять лодку и разоружить хотя бы одну торпеду.

— Кому поручите это сделать? — спросил Верховный.

— Аварийно-спасательному отряду Балтийского флота. Лодку отбуксируют в Кронштадт. Мною даны распоряжения адмиралу Трибуцу. На Балтике находится также адмирал Шибаев, который в сорок первом разоружал немецкие мины, сброшенные в море в Севастополе и в Новороссийске. Правда, одна из мин тогда взорвалась, погибли наши лучшие минеры, но… — Кузнецов развел руками. — Секреты есть секреты, и потери неизбежны.

Лодку подняли с помощью понтонов водолазы и отбуксировали ее в Кронштадт. Разоружить торпеды взялся капитан 3-го ранга Боришполец. Минеры действовали предельно осторожно, и тайна торпеды Т-5 была раскрыта. Николай Герасимович сразу же пошел с докладом к Сталину.

— Мы постараемся в короткий срок выработать приемы, с помощью которых наши корабли и суда могли бы уклоняться от ударов этих зловещих торпед, — сказал Кузнецов и после паузы добавил: — Полагаю, что о секретных торпедах не должны знать наши союзники.

Сталин усмехнулся.

— Они уже знают, что мы потопили немецкую подводную лодку и извлекли из нее торпеды. У товарища Молотова был английский посол, пришлось подтвердить, что да, потопили лодку…

Шло время, и в сутолоке дел Николай Герасимович стал забывать об этом эпизоде. Но как-то поздно вечером его вызвали в Ставку. Сталин молча достал из стола какой-то документ и протянул его Кузнецову.

— Это письмо Черчилля на мое имя…

Кузнецов прочел. Черчилль писал, что немцы новыми торпедами потопили и повредили 24 британских судна, в том числе 5 судов из конвоев, направляемых в СССР. «Мы считаем, — писал далее Черчилль, — получение одной торпеды Т-5 настолько срочным делом, что были бы готовы направить за торпедой британский самолет в любое удобное место, назначенное Вами…» Николай Герасимович вернул письмо Верховному.

— На этот раз господин Черчилль выразился достаточно ясно. Хитер, однако…

— Можем мы послать англичанам торпеду? — спросил Сталин.

— Транспортировать торпеду опасно, — пояснил нарком. — Она повреждена, и все может случиться. Лучше, если англичане ознакомятся с оружием на месте.

Сталин согласился с Кузнецовым и в тот же день ответил Черчиллю на его послание. «К сожалению, — писал глава Советского правительства, — мы лишены возможности уже сейчас послать в Англию одну из указанных торпед, так как обе торпеды имеют повреждения от взрыва… Отсюда две возможности: либо потом передать торпеду в распоряжение британского адмиралтейства, либо немедля выехать в Советский Союз британским специалистам и на месте все изучить, снять с торпеды чертежи».

Естественно, Черчилль выбрал второй вариант и сообщил, что посылает в СССР британских офицеров.

— Полагаю, что ценность немецкой торпеды для англичан велика, — сказал Сталин после того, как Кузнецов прочел письмо британского премьера. — Конечно, им надо дать возможность снять чертежи с этой торпеды. Но успеют ли наши специалисты раньше приезда англичан выяснить все об этой торпеде?

— Мы уже все или почти все выяснили, так что с этим делом порядок, — улыбнулся Николай Герасимович.

Сталин помолчал, о чем-то размышляя. Потом вновь заговорил:

— Я получил еще одно послание от господина Черчилля. Он предлагает передать нам шесть английских подводных лодок, но при одном условии: если сможем открыть Беломорско-Балтийский канал, чтобы переправить по нему эти лодки. Что вы на это скажете?

— Черчилль просто хочет нас надуть, товарищ Сталин. Ему прекрасно известно, что канал несудоходен: при отступлении немцы взорвали шлюзы. Потому-то Черчилль и предложил нам подводные лодки.

— Вы так считаете?

— Уверен в этом. Впрочем, вы можете проверить, искренен ли Черчилль. Предложите ему переправить лодки в Балтийское море через Скагеррак — Каттегат, как они это делали в Первую мировую войну. Наверняка он откажется от вашего предложения и этим раскроет себя.

— Хорошо, товарищ Кузнецов, мы это проверим…

Свое послание Сталин в тот же день отправил Черчиллю. И что же? Черчилль пошел на попятную, «Я рассмотрел вопрос о проникновении наших подводных лодок в Балтийское море через Скагеррак — Каттегат, — писал он Сталину, — но мне говорят, что ввиду сильного минирования, произведенного как нами, так и противником, и наличия сетевых заграждений это предложение не является осуществимым. Я очень сожалею, что канал поврежден. Мы хотели бы помочь Вам».

Сталин ознакомил наркома ВМФ и с этим ответом Черчилля.

— Он ссылается на минную опасность? — усмехнулся Кузнецов. — Хитрит сэр Уинстон. Кто ставил минные заграждения? Сами англичане, а коль так, то они могут легко провести через опасный район свои подводные лодки. Но делать этого не стали. Почему? Да просто не хотят отдать нам корабли! Ничего, — весело продолжал Николай Герасимович, — у нас на Балтике есть свои лодки, их экипажи справятся с возложенными на них задачами.

— Я тоже так считаю, — ответил Сталин. Потом вдруг спросил: — Когда из Англии прибудут на Северный флот корабли? Если не ошибаюсь, в числе надводных кораблей есть линкор?

— Есть линкор, правда, старый — «Ройал Соверин», мы переименовали его в линкор «Архангельск». Ведут все корабли, в том числе и линкор, наши моряки, пока у них дело спорится. В конце августа эскадра прибудет в Ваенгу.

— Кто на флоте будет встречать эскадру?

— Начальник штаба адмирал Платонов и член Военного совета Николаев. Адмирал Головко все еще находится на лечении в Сочи.

— Пошлите туда товарища Алафузова, пусть сделает все что надо.

Кузнецов устало улыбнулся.

— Будет исполнено, товарищ Сталин.

Не думал не гадал Николай Герасимович, что может возникнуть конфликт между адмиралами. И случилось это при подходе отряда кораблей к Кольскому заливу. В то время в Баренцевом море рыскали немецкие подводные лодки, и вице-адмирал Левченко опасался их нападения на линкор. Поэтому как заместитель наркома ВМФ он потребовал от штаба Северного флота выслать ему навстречу «все имеющиеся эсминцы для усиления противолодочной обороны линкора». Адмирал Платонов ответил ему шифровкой: «Докладываю, что Северный флот располагает сейчас четырьмя действующими эсминцами, они готовятся к выходу с архангельской группой транспортов. Противолодочная оборона линкора усилена штабом флота гидросамолетами, они тщательно просматривают широкую полосу воды по курсу следования кораблей». Ответ не удовлетворил Левченко, и он радировал наркому Кузнецову. Ознакомив Алафузова с радиограммой Левченко, Николай Герасимович спросил:

— Что вы скажете, Владимир Антонович?

— Требование Левченко несостоятельно, — отрезал начальник Главморштаба. — Линкор идет в охранении восьми эсминцев. Разве этого недостаточно?

Кузнецов позвонил по ВЧ адмиралу Платонову. Что было дальше, рассказал «виновник» конфликта. «Выслушав мои объяснения, — писал адмирал Платонов, — он (адмирал флота Кузнецов) посоветовал мне подумать над тем, не послать ли для охранения линкора еще и торпедные катера, и повесил трубку. Наша эскадра благополучно дошла до Кольского залива, поскольку восьми эсминцев для охранения одного линкора хватало с избытком. Тем не менее я почувствовал, что Гордей Иванович остался мною недоволен. Встречать эскадру из Москвы приехал начальник Главного морского штаба адмирал Алафузов, который имел возможность ознакомиться с положением дел на флоте. Он заступился за меня. Расстались мы с вице-адмиралом Левченко уже друзьями».

Вскоре после этого Кузнецов собрал у себя в кабинете всех корабелов во главе с адмиралом Галлером, и почти весь день они в деталях обсуждали проекты, по которым строились корабли на Горьковском заводе. Предложения и замечания, разумеется, были, но все вопросы удалось решить. Обычно скупой на похвалу нарком Судпрома «строптивый» Носенко на этот раз, принимая у себя в наркомате Кузнецова, с улыбкой сказал:

— Теперь и нам будет легче трудиться! Проекты, как говорят, обсосали со всех сторон, комар носа не подточит!

— Старались, Иван Исидорович.

Ночью Кузнецов не пришел домой, остался ночевать в наркомате — ждал звонка от Сталина, о чем его предупредил Поскребышев. Но позвонил ему не Верховный, а комфлот Головко.

— Николай Герасимович, вы морской витязь! Да-да, и не спорьте! — Голос у Головко был бодрый, чувствовалось, что отдохнул в Сочи хорошо. — Я как увидел корабли, у меня аж дух захватило! На рейде целая эскадра стоит! Даже не верится. Правда, поздновато явилась сия помощь, но, как говорится, лучше позже, чем никогда.

— И тут все же уколол наркома, ну и зубастый ты, Арсений Григорьевич! Скажи лучше, как самочувствие?

— Отличное! Готов завтра осмотреть все корабли, особенно интересно увидеть линкор. Не развалюха ли? Англичане не больно щедры на корабли. Ну а главное — отныне есть у меня эскадра!..

«Уколол-то меня Головко правильно, я виновен в том, что перед войной на Северном флоте было меньше кораблей, нежели на других флотах, — отметил про себя Кузнецов. — И сердиться мне на него грех…»

И еще один узелок возник у Николая Герасимовича, и опять же его развязал сам Головко с помощью генерала армии Мерецкова. Что же произошло? Как-то вечером Кузнецову позвонил Мерецков. Кирилл Афанасьевич сообщил, что был на Северном флоте с группой своих генералов на линкоре «Архангельск» и обсудил с комфлотом Головко вопросы взаимодействия в предстоящем наступлении на Севере.

— Свои предложения мы послали в Ставку, Николай Герасимович, — слышался в трубке громкий голос Мерецкова. — Но нам все еще не ответили. Вы не в курсе дела?

— В курсе, Кирилл Афанасьевич, — отозвался Николай Герасимович. — И Генштаб, и Главморштаб не одобрили ваш план, вернее, его отдельные моменты. Нужен другой вариант — таково наше мнение. Сейчас адмирал Алафузов уточняют в Генштабе детали, и вам сообщат.

— Ждем, Николай Герасимович. Спасибо! — отозвался Мерецков.

К чести Мерецкова и Головко, они быстро разработали другой вариант, который одобрил Генеральный штаб. Теперь морским бригадам при содействии авиации и кораблей флота предписывалось прорвать оборону немцев на полуострове Средний перед фронтом Северного оборонительного района, затем высадить десанты на побережье и овладеть дорогой Титовка — Проваара.

— Вот здесь. — Алафузов показал место на карте.

Кузнецов, взглянув на карту, заметил, что цель ему ясна — отрезать отступление врага с рубежа реки Западная Лица и соединиться с войсками 14-й армии.

— И совместно ударить на Петсамо, — добавил Алафузов. — У Головко светлая голова…

Нарком, казалось, его уже не слушал. Он пристально смотрел на карту, где красным карандашом начальник Главморштаба сделал пометки о боевых действиях на Дунае. Недавно началась Ясско-Кишиневская операция. Войска Второго и Третьего Украинских фронтов перешли в наступление. В это время ВВС Черноморского флота нанесли бомбовые удары сначала по Сулине, потом по Констанце, где стояло более 150 немецких и румынских кораблей и судов. Как доложил адмирал Октябрьский, уничтожена и потоплена половина кораблей и судов; наша авиация полностью господствует в воздухе, она продолжает наносить бомбовые удары.

— А когда встанет задача по освобождению Румынии и Болгарии, нам легче будет высаживать там десанты, — резюмировал Октябрьский.

— Хорошо, Филипп Сергеевич, — одобрительно отозвался нарком. — Я бы просил вас как можно скорее парализовать эти два больших порта Румынии. Таков приказ Ставки. Да, а что там на Дунае? Вчера вы ничего мне не сообщили.

— Послезавтра войска Третьего Украинского фронта начнут форсирование лимана, — пояснил комфлот. — Корабли и катера уже приняли на борт более восьми тысяч бойцов с оружием и боевой техникой. Я уверен, что операция пройдет успешно.

Однако случилась заминка. Десант был рассчитан на внезапность. Но гитлеровцам удалось обнаружить его, они открыли по нему огонь. Люди прижались к земле. Не поднять головы — рядом рвались мины и снаряды, казалось, горела сама земля. И тут десантников выручили артиллеристы Одесской военно-морской базы и 46-й армии. Своим огнем они взорвали вражескую оборону, и бойцы захватили плацдарм на западном побережье Днестровского лимана. Приморская группировка немцев стала отступать. Командующий фронтом генерал армии Толбухин вмиг сообразил, что надо отрезать врагу пути отхода. И сделать это должны моряки! Он тут же вызвал на связь командующего Дунайской военной флотилией контр-адмирала Горшкова и спросил, смогут ли моряки прорваться в дельту Дуная и высадить десант в тылу у немцев?

— Тяжелое это дело и рискованное… — начал объяснять Горшков, но Толбухин резко прервал его:

— Ты мне, моряк, на мозги не капай, сам знаю, что идете не на морскую прогулку. Скажи — да или нет?

У Горшкова вырвалось:

— Сможем, если надо!

— Тогда действуй, адмирал! Авиация прикроет твоих орлов…

Форсировать Килийское гирло Дуная… Горшков внимательно смотрел на карту и соображал, куда и какие направить корабли с десантом. Начальник штаба флотилии стоял рядом и ждал распоряжений.

— Значит, так, — заговорил Горшков. — Командиру 4-й бригады кораблей Давыдову в ночь на 24 августа форсировать Килийское гирло Дуная, а командиру Керченской бригады бронекатеров Державину высадить 384-й батальон морской пехоты у Жибриени, затем овладеть районами Вилково и Килия. Ясно?

— Понял.

После ожесточенного боя оба населенных пункта были освобождены. Бронекатера пошли вверх по Дунаю, уничтожая переправы, огневые точки врага, скопление вражеских войск по обеим берегам реки.

«Хорошо сработали моряки!» — подумал Кузнецов, ознакомившись с очередной сводкой…

Адмирал Алафузов быстрой походкой вошел к наркому.

— Николай Герасимович, в Румынии вспыхнуло вооруженное восстание! — выпалил он на одном дыхании. — Только сейчас сообщили из Генштаба. Вот-вот падет правительство Антонеску!

— Свяжитесь с Октябрьским и скажите ему, чтобы корабли флота были готовы идти в Констанцу и Сулину. Видимо, и мне придется туда лететь, это я понял из разговора с начальником Генштаба маршалом Василевским.

Гитлер, как позже узнал Кузнецов, был взбешен тем, что румыны посмели восстать. Он приказал своим войскам захватить Бухарест и «навести там порядок». Но было сформировано новое румынское правительство, которое объявило войну фашистской Германии. Теперь уже бои шли между немцами и румынами. По этому доводу Сталин заметил:

— Румыния перестала быть сателлитом Германии. Теперь на очереди Болгария. — Верховный посмотрел на адмирала флота. — Ставка поставила фронту задачу скорее войти в Констанцу, захватить главную военно-морскую базу Румынии. Вы, товарищ Кузнецов, блокируйте этот порт с моря. Скажите, а что делает комфлот Октябрьский, чтобы полностью овладеть нижним течением Дуная?

Николай Герасимович понял, чем был вызван вопрос Верховного. После окружения кишиневской группировки немецко-румынских войск части Второго и Третьего Украинских фронтов продолжили наступление в Юго-Западном и Западном направлениях. Чтобы лучше взаимодействовать с сухопутными войсками, адмирал Октябрьский с согласия Главморштаба все боевые силы флота, действовавшие в бассейне Дуная, разделил на две группировки. Кораблям Дунайской флотилии комфлот приказал продвигаться вверх по Дунаю, чтобы помочь войскам Третьего Украинского фронта переправиться через реку, а сформированная Резервная военно-морская база Черноморского флота получила приказ захватить Сулину и обеспечить свободу плавания в дельте и нижнем течении Дуная.

— Корабли флотилии заняли Тулчу! — спустя несколько дней после начала наступления доложил Кузнецов Верховному. — А отряд бронекатеров и батальон морской пехоты захватили порт Сулину. Румынская речная флотилия капитулировала.

— Это совсем не плохо, — одобрил Верховный действия военных моряков. — В результате мощных ударов двух фронтов путь на Балканы открыт, и флоту никак нельзя отставать, надо обезопасить от врага весь Дунай…

Прошло несколько дней, и после выхода войск Третьего Украинского фронта на румыно-болгарскую границу стал реальным захват Констанцы. Войскам осталось лишь форсировать Дунай на участке Галац — Измаил.

— А нам с вами, Владимир Антонович, надо подумать, какие задачи теперь возложить на Черноморский флот. Главная из них — захват и освоение военно-морской базы Констанца. Не зря ведь о ней говорил Верховный.

— Я уже подготовил шифровку адмиралу Октябрьскому. — Алафузов положил листок наркому на стол. — На Дунайскую военную флотилию возлагается создание пунктов военно-морских комендатур, строительство и ремонт причалов, траление фарватеров.

Кузнецов все прочел и одобрил, обратив внимание начальника Главморштаба на организацию траления и судоходства в нижнем течении Дуная, где особенно много мин, в том числе и магнитно-акустических.

— Подключите к этому делу офицеров минно-торпедного управления, командируйте на Дунай двоих-троих… Да, инициативы больше немцам не взять. Красная Армия один за другим наносит мощные удары по гитлеровским войскам. Знаешь, что я вспомнил, Владимир Антонович? Рассказ пленного немца Вилли Буна из 3-й десантной флотилии, которая располагалась в Крыму. Его спросили, кто самый богатый помещик в Германии? Он ответил — Гитлер! Почему? Потому что он, Гитлер, имеет восемьдесят пять миллионов баранов, то есть немцев, одну жирную свинью — Геринга и хорошую борзую собаку — Геббельса.

Алафузов засмеялся:

— Остроумно!..

В тревожных заботах прошла очередная ночь, и хотя Кузнецов почти не спал, чувствовал он себя бодро. Утром, едва прибыл на службу, его вызвал Верховный. Приехал в Кремль нарком через полчаса. Он не знал, зачем его вызвали в Ставку, и, чтобы хоть как-то скрасить неловкость, доложил Сталину, что вчера, 28 августа, командующий румынским флотом капитулировал. В связи с этим комфлоту Октябрьскому дано указание направить самолетом оперативную группу штаба ВВС Черноморского флота. Кроме того, из Сулины туда ушел отряд сторожевых и торпедных катеров с морской пехотой на борту. А в город вошли танки частей Третьего Украинского фронта.

— Кто старший в оперативной группе? — спросил Верховный.

— Член Военного совета флота контр-адмирал Азаров, — ответил Николай Герасимович. — Ему и поручено принять капитуляцию румынского флота. Сейчас мы начали перебрасывать самолеты ВВС Черноморского флота на аэродромы Румынии, в частности, в их главную военно-морскую базу Констанцу.

Сталин стоял у окна и попыхивал трубкой. Он обернулся.

— Сейчас Третий Украинский фронт готовится освобождать Болгарию. Что в этой операции будет делать Черноморский флот?

— Блокировать корабли противника в Варне и Бургасе, — пояснил нарком. — С этой целью в эти порты будут высажены десанты, чтобы овладеть ими. Ну а пока надводные корабли своим артогнем будут поддерживать приморский фланг войск. — Высказав все это, Николай Герасимович почувствовал, что ему стало легче.

Сталин, ссутулившись, молчал, видно было по его напряженному лицу, что он о чем-то размышлял.

— В штаб фронта к Толбухину вылетает маршал Жуков, — наконец заговорил он. — Вы, товарищ Кузнецов, тоже полетите с ним и на месте будете руководить моряками. Так будет лучше и Толбухину и Жукову.

Кузнецов закусил губу.

— Тогда я бегу на аэродром!..

И все же Николай Герасимович опоздал: Жуков уже сидел в самолете и ждал его.

— Извините, Георгий Константинович, меня задержал Верховный.

— Ладно, моряк, садись. — Жуков поздоровался. — Пока будем лететь на место, подумай, как нам с ходу захватить порты Болгарии. Перед вылетом я беседовал с Георгием Димитровым{Димитров Георгий Михайлович (1882–1949) — деятель болгарского и международного рабочего движения; в 1923 г. один из руководителей восстания в Болгарии, был в эмиграции, жил в СССР, в 1935–1943 гг. генеральный секретарь Исполкома Коминтерна, в 1942–1944 г. один из организаторов антифашистского движения в Болгарии, с 1946 г. председатель Совета Министров НРБ.}. Он заверил меня, что болгары, или, как он сказал, братушки, встретят Красную Армию и флот не огнем артиллерии и пулеметов, а хлебом и солью. Я верю Димитрову. Он большой политик, прекрасно знает настроение своего народа, партизан. И все же надо держать палец на курке — мало ли что может случиться?!

В небольшой городок Фетешти прилетели под вечер.

— Тут и находится комфронта Толбухин и его штаб, — заметил Жуков. — А вот к нам идет Семен Тимошенко. — Жуков снял фуражку, вытер платком вспотевший лоб. — Жарковато… Ну, как вы тут, Семен Константинович? — Жуков протянул руку. — Ты же координируешь действия сразу двух фронтов и, должно быть, располагаешь подробной информацией?

— Поедемте в штаб фронта — нас ждет Толбухин, там все и обсудим, — улыбнулся Тимошенко.

Находившийся при штабе фронта контр-адмирал Белоусов сообщил наркому ВМФ о боевых действиях кораблей и авиации Черноморского флота и Дунайской флотилии, подчеркнув, что военные моряки сражаются напористо и решительно. Неподалеку по Черноводскому мосту, где еще недавно находились немцы, шли наши войска.

— Николай Герасимович, — окликнул Кузнецова маршал Жуков, — ты пока потолкуй с Толбухиным насчет взаимодействия с военными моряками, а я с маршалом Тимошенко решу свои дела.

Адмирала флота Кузнецова и контр-адмирала Белоусова пригласил к себе в штаб Толбухин. Внешне он был спокоен, но в его крепко сложенной фигуре чувствовался человек сильной воли. Он жадно курил одну папиросу за другой, но едва к нему в комнату вошли адмиралы, загасил папиросу и пригласил их сесть поближе к карте.

— Коротко о том, чем занимаются сейчас войска моего фронта, — начал Толбухин. — Сейчас мы наращиваем свои силы, хотя с часу на час ждем приказа Ставки о наступлении… Если говорить о моряках, то они молодцы. Никогда не думал, что за три-четыре дня корабли флотилии переправят на другой берег Дуная почти двести тысяч бойцов с боевой техникой и оружием! Итак, куда прежде всего нацелены мои войска?..

Того, о чем рассказал Толбухин, было вполне достаточно, чтобы представить масштабы действий войск фронта. После обеда в штаб прибыл маршал Жуков.

— Ты сейчас едешь в Констанцу? — спросил он Кузнецова.

— Туда, Георгий Константинович. Там находится оперативная группа Черноморского флота, и я хотел бы проверить, как она готовит десанты в порты Варна и Бургас.

— Тогда поезжай, Николай Герасимович, а я останусь в Фетешти. Не все еще обговорил с Тимошенко и Толбухиным. Да и в Ставку надо позвонить. — Маршал обернулся к Толбухину. — Тебе уже не нужен главком ВМФ, а то он уезжает в Констанцу.

— Пусть едет, мы с ним обо всем договорились. Главное — это высадить морские десанты в портах…

Кузнецов прибыл в Констанцу под вечер. Он кое-как поужинал и занялся десантами. Было жарко и сухо, хотя рядом у берега плескалось море. Николая Герасимовича огорчило то, что корабли, которые должны принять десанты, еще не пришли в бухту. Всю ночь он почти не спал. Жуков заверил его, что, как только из Ставки получит приказ о начале наступления, сразу же сообщит ему. Но прошли еще сутки, а телефон по-прежнему молчал. Может, что-то изменилось? Наскоро попив чаю, Кузнецов позвонил в штаб фронта маршалу Жукову и спросил, когда же начнется наступление.

— Пока сам не знаю, — ответил маршал. — Вот-вот должны позвонить из Ставки. Я тебе, моряк, дам знать, не переживай. Ты поскорее отправляй десанты…

Нарком ВМФ никогда и ни в чем не хитрил. Он был прям, честен в своих деяниях и даже если в чем-либо и был не прав, этого не скрывал, стремился поступать так, как того требовала истина. Зато он твердо знал, что колебания в принятии решения вредны, а подчас и опасны, поэтому старался как можно быстрее найти правильное решение. И то, что раньше представлялось ему немыслимым, вдруг обретало реальность. Нечто подобное он испытывал сейчас, особенно после разговора с Жуковым. Пока наши корабли не шли в бухту, Кузнецов решил отправить десанты на самолетах типа «Каталина». Они хорошо держатся на воде и, если надо, подрулят к самому берегу.

— А что, это идея, — поддержал наркома руководитель оперативной группы контр-адмирал Азаров.

Кузнецов с минуту колебался: а вдруг по «Каталинам» откроют огонь с берега? Однако ему не хотелось зря терять время, тем более что Белоусов сообщил о том, что Ставка приказала Толбухину начать наступление. «А Жуков почему-то мне не позвонил», — грустно подумал Николай Герасимович.

— Ладно, Азаров, сажай десантников на самолеты, — дал «добро» нарком. — Только предупреди летчиков, чтобы были предельно осторожны. Как только десанты высадят, пусть сообщат в Констанцу!

«Каталины» одна за другой взмыли в небо и взяли курс на Варну и Бургас. Кузнецов с тревожным чувством ожидал доклада. Наконец в трубке он услышал голос командира десантного отряда уже из Варны: моряки успешно высадились в порту, болгары встретили их без единого выстрела. А через минуту-две поступило такое же сообщение из Бургаса.

— Ну вот и прекрасно, а то я не находил себе места, — признался Николай Герасимович.

Он посмотрел в окно. К берегу подходили наши корабли. В это время наркома ВМФ вызвал на связь маршал Жуков. Телефон ВЧ находился в соседней комнате, где был развернут походный узел связи.

— Как десанты, моряк? — спросил Жуков.

— Высажены, товарищ маршал. Болгары с радушием встретили военных моряков.

— Толбухин уже начал наступление.

«Поздновато вы позвонили мне», — едва не сказал вслух Кузнецов.

На другой день после начала наступления наших войск в Софии произошло восстание. В результате было свергнуто реакционное правительство Болгарии, к власти пришло вновь образованное правительство, которое объявило войну фашистской Германии. Из Ставки поступил приказ: боевые действия против Болгарии прекратить!

— Готовились, а воевать не пришлось, — качнул головой Толбухин. — Оно и лучше… А ты, Николай Герасимович, улетаешь в Москву?

— Да, мне придется потом убыть на Северный флот. Встречаюсь там с Мерецковым.

— Как ты относишься к Горшкову? — вдруг задал вопрос Толбухин.

— Командующему Дунайской военной флотилией? Нормально. А что?

— Вчера он звонил мне, спрашивал, доволен ли я тем, как сражаются моряки. Я ответил, что доволен, а вот доволен ли нарком ВМФ — не знаю. «А где нарком?» — спросил Горшков. Я ответил, что убыл в Констанцу. Посоветовал ему связаться с тобой. Он звонил?

— Видно, не удалось ему дозвониться: я же отправлял десанты на самолетах типа «Каталина».

— Вот не знал, — снова качнул головой Толбухин. — Рискнул?

— А вы, Федор Иванович, разве не рискуете?

— На фронте всякое бывает, — уклонился от прямого ответа Толбухин…

Адмирал Галлер нашел Кузнецова на узле связи, когда тот разговаривал по ВЧ со штабом Северного флота. Адмирала Головко на месте не было, он еще с утра ушел на сторожевом корабле на Рыбачий.

— Не повезло, придется позвонить Арсению Григорьевичу вечером, — сокрушенно покачал головой Николай Герасимович.

— Звонил генерал армии Антонов, — сообщил Галлер. — Вам следует прибыть в Генштаб…

— У меня для вас, Николай Герасимович, есть дело. Вы собирались на Северный флот? — спросил Антонов, когда Кузнецов появился в Генштабе.

— Мою поездку туда одобрил Верховный… — начал Николай Герасимович, но Антонов прервал его:

— Да, но лично Верховный и отменил вашу поездку, Вы прибыли в Москву вчера вечером, а я был у него утром на докладе.

— Что-то случилось?

— Я бы так не сказал, — усмехнулся Антонов. — Обострилась обстановка на Балтике. На днях у Гитлера состоялось совещание, на нем фюрер приказал своему военно-морскому командованию блокировать наш Балтийский флот в Финском заливе. — Он подошел к карте. — Вот острова Моонзундского архипелага, а вот Наргенская позиция… Все это велено немцам прочно удерживать. Так что подумайте вместе с Главморштабом и адмиралом Трибуцем, какие меры предпринять, чтобы сорвать блокаду Балтийского флота. Предстоит Прибалтийская операция, и флот должен активно помочь сухопутным войскам…

— Задача ясна, Алексей Иннокентьевич. — Кузнецов встал. — К вечеру мы с начальником Главморштаба доложим вам свои предложения, и если вы одобрите их, дам знать Трибуцу…

Но в самый разгар работы в Главморштабе Кузнецова неожиданно вызвал начальник Генштаба маршал Василевский, час тому назад приехавший с фронта. «Наверное, лично желает поставить военному флоту какие-то задачи», — невольно подумал Николай Герасимович, одеваясь.

— Владимир Антонович, ты завершай тут с оперативным управлением работу, а я скоро вернусь.

— Я хотел бы объяснить вам, Николай Герасимович, цель предстоящей Прибалтийской операции, — сказал маршал, тепло пожимая руку Кузнецову. — Вам Антонов кое-что рассказал, но я желал бы немного добавить… — Он стал маленькими глотками пить чай. — Извини, дружище, но я еще даже не завтракал. Может, и ты попьешь со мной чайку?..

Замысел Прибалтийской операции предусматривал: отсечь группировку гитлеровских войск в Прибалтике от Восточной Пруссии и ударами войск Прибалтийских фронтов по сходящимся направлениям на Ригу, а также войск Ленинградского фронта совместно с Балтийским флотом расчленить эту группировку и уничтожить ее по частям. Таким образом, Прибалтийская операция включала четыре объединенные общим замыслом операции: Рижскую, Таллинскую, Моонзундскую и Мемельскую.

— Координировать действия фронтов поручено мне, — резюмировал маршал Василевский. — Сам видишь, Николай Герасимович, что предстоит серьезное сражение. Я бы рекомендовал уже теперь помочь адмиралу Трибуцу подготовить флот, чтобы охватить все участки боев, тогда корабли смогут оказать реальную помощь, на которую армейцы вправе рассчитывать. Одна голова хорошо, а две лучше, — добавил Александр Михайлович.

Что беспокоило главкома Кузнецова? Корабли Балтфлота все еще не могли выйти за пределы гогландской минной позиции, но придет время, и они выйдут; волновало Николая Герасимовича да и адмирала Трибуца, в чем он честно признался, другое: справится ли флот с минной опасностью? Ведь как только наши войска освободят Таллин, туда перейдет флот. Этот вопрос нарком поставил перед начальником Главморштаба вице-адмиралом Алафузовым: как идет подготовка по переводу кораблей в Таллин?

— Для флота проблема номер один — минная опасность! — заметил Алафузов. — Без активного траления, как заявил мне Трибуц, он не может даже выдвинуть на запад корабли дозора. Финский залив так напичкан минами, что даже катеру не пройти. Но в голосе комфлота я не уловил какой-либо растерянности.

— У Трибуца есть две бригады траления, — возразил нарком. — Пусть их бросит в дело. К тому же я разрешил ему создать третью бригаду.

— Он ее уже создал. Экипажи кораблей трудятся день и ночь. Средняя часть залива уже наполовину очищена от мин.

— Там тралить и тралить, — задумчиво промолвил нарком, щуря глаза. — Однако ему надо, как говорится, поспешать.

После того как Кузнецов сам проанализировал ситуацию с минами на Балтике, он вышел на связь с адмиралом Трибуцем. Его интересовал прежде всего вопрос, какие средства решил ввести в траление комфлот.

— Тралить по верхнему ярусу, Николай Герасимович, — пробился глухой голос Трибуца. — Тралить, как и говорил вам ранее, разъездными катерами «ЗИС». Мореходность у них невелика, зато осадка небольшая, что позволяет вытралить максимум мин.

Кузнецов одобрил действия комфлота, назвав их разумными, однако тут же спросил:

— Как вы поступите с нижними ярусами?

— Очень просто, Николай Герасимович, — весело отозвался Трибуц. — Пустим катерные тральщики, у которых осадка вдвое больше, чем у разъездных катеров, — до восьмидесяти сантиметров. И лишь после этого на траление выйдут катерные тральщики с осадкой больше метра. Моряки уже вытравили шестьсот тридцать мин и почти двести минных защитников!

— Богатый «улов», — заметил Кузнецов. А когда Трибуц рассказал ему о том, что моряки-добровольцы ныряли в воду, подвешивали к минам патроны с бикфордовым шнуром и на катере быстро уходили от места подрыва, он попросил передать благодарность капитану 1-го ранга Юрковскому и всему личному составу бригады траления. — И все же, Владимир Филиппович, потребуйте от всех комбригов увеличить темпы траления. Это очень важно, ибо, когда начнется Прибалтийская операция, вам будет не до мин. Теперь о бригаде речных кораблей на Чудском озере, — продолжал Кузнецов. — Вы уверены, что она справится с поставленной задачей? К тому же у комбрига Аржавкина мало опыта в этом деле.

— Я послал на речные корабли начальника штаба флота Петрова и группу офицеров штаба для координации боевых действий, — пояснил Трибуц. — Если вдруг там случится заминка, срочно приму дополнительные меры!..

Усталый адмирал Трибуц вернулся к себе под вечер. Едва поужинал, как его вызвал на свой КП маршал Говоров. Был он весел, ходил по штабу тяжелыми шагами, то и дело бросал взгляды на карту.

— Чего стоишь у порога, Владимир Филиппович? — удивился маршал. — Садись, пожалуйста, не то я чувствую себя неловко… — Он ущипнул пальцами свои короткие жесткие усы. — О чем хочу тебя просить? У меня еще с утра по этому случаю начало ныть сердце…

— Скажите, Леонид Александрович, я слушаю вас. — Трибуц слегка улыбнулся.

— Ну-ну… — Маршал замялся. — Надо срочно перебросить на тартуское направление Вторую Ударную армию. Понимаешь, — загорячился маршал, — она будет наносить главный удар по немецким войскам, обороняющим Эстонию. А знаешь, сколько в армии одних только орудий? Больше двух тысяч!

Маршал ожидал, что комфлот станет делать какие-то подсчеты, а то и пожалуется, что у него мало кораблей и что сроки переброски могут затянуться. И был удивлен и даже обрадован, когда Трибуц коротко изрек:

— Сделаем, товарищ маршал, все как надо!..

— Ты не шутишь? — Говоров напряженно смотрел на адмирала.

— У нас на флоте, товарищ командующий, там, где идет речь о жизни людей, не шутят, — спокойно ответил комфлот.

— Хорошая традиция.

Сказать, что это был тяжкий труд — переброска на другой берег Чудского озера целой армии, — значит, ничего не сказать; это был героический труд. По 20 рейсов в сутки делали многие катера и тендеры речной бригады. 135 тысяч солдат и офицеров плюс боевая техника и боезапас! И все это было перевезено за 10 дней!

— Я, честно говоря, боялся, что перебросить в срок целую армию твои моряки не смогут, Владимир Филиппович, — признался маршал Говоров. — Спасибо!.. Теперь прошу вас готовить высадку тактического десанта на северный берег Чудского озера. — Маршал прошелся по комнате и остановился у карты. — Да, трудно всем нам, но не будем терять время. Ставка нас торопит. Рано утром мне звонил лично товарищ Сталин. Он не приказывал, а просил выдержать все сроки по освобождению Прибалтики…

Что и говорить, было о чем волноваться и адмиралу флота Кузнецову, хотя на Трибуца он всецело полагался. К тому же комфлот находил общий язык с командующими фронтами, особенно с маршалом Говоровым, который весьма часто выходил на прямую связь с Верховным и обсуждал с ним фронтовые проблемы. Однако не все шло гладко. Накануне наступления войск Ленинградского фронта штаб Балтийского флота сообщил во все соединения и части о прекращении боевых действий против финнов, но потребовал не снижать готовность: на территории Финляндии еще остались гитлеровские войска. Сам же Трибуц попросил главкома ВМФ на период операции по освобождению Таллина передать вице-адмиралу Кулешову, назначенному командовать Таллинским морским оборонительным районом, бригаду шхерных кораблей капитана 1-го ранга Фельдмана. Это крупное соединение, по замыслу Трибуца, должно было поддержать огнем с моря фланг войск 8-й армии генерала Старикова.

Алафузов, ознакомившись с телеграммой Трибуца, заявил:

— Конечно, генералу Старикову такая помощь огнем была бы на руку, но финны и особенно немцы могут этим воспользоваться.

— И меня это настораживает. — Лицо Кузнецова сделалось серьезным. — Нет, рисковать не будем. Так что передайте Трибуцу, что Главморштаб на передислокацию бригады кораблей Фельдмана не согласен.

Между тем наступление войск Ленинградского фронта не прекращалось. К ночи 20 сентября обе армии — 2-я ударная и 8-я соединились у Раквере, образовали общий фронт и продолжали наступать на Таллин. А днем раньше адмиралу флота Кузнецову из штаба Балтфлота сообщили о завершении переговоров с финнами, и флот получил согласие на использование их шхерных фарватеров. Кузнецов связался по телефону с Трибуцем и спросил, готовы ли подводные лодки к выходу в Балтийское море через финские шхеры. Комфлот ответил, что десять экипажей ждут его приказа, но штаб флота еще не разработал наставления по обеспечению перехода подводных лодок.

— Вы же знаете, что фарватер чужой и нужно изучить его во всех деталях, — слышался в трубке далекий голос комфлота.

— Форсируйте это дело, — распорядился Кузнецов. — Сейчас важно взять на прицел вражеские коммуникации.

Через три дня после этого разговора Таллин был освобожден. Туда с группой штабных работников прибыл на катере адмирал Трибуц, и то, что он увидел, поразило его. Порт почти весь был разрушен. В Купеческой гавани — ни одной целой стенки. В Минной гавани — груды камней. Служебные здания — руины. Кое-где уцелели причалы, к ним можно было швартоваться.

Вернулся в штаб флота Трибуц под вечер, сразу же вышел на связь с наркомом ВМФ и объяснил обстановку в Таллине.

— Значит, базироваться там кораблям нельзя? — уточнил нарком.

— Никак нельзя, товарищ главком, — ответил комфлот. — Весь рейд в якорных и магнитных минах, наш катер едва не угодил в одну из них. Я отдал приказ немедленно обезвредить все мины. Но корабли на якорь ставить еще рано. Нет пресной воды и электричества. Пройдет еще неделя, пока все наладим…

— Что еще вас волнует? — спросил Кузнецов.

— Моонзундские острова. Хотелось бы с ходу овладеть ими, но получится ли, Бог знает, если он есть. С утра буду в штабе Говорова и выясню, что делать флоту.

— Вот-вот, выясни, Владимир Филиппович, и сообщи мне. Жду звонка.

На КП маршала Говорова царило оживление. Увидев Трибуца, он улыбнулся.

— А я вас давно жду, Владимир Филиппович. Мы получили директиву Ставки. Не позднее пятого октября нам надлежит освободить Моонзундский архипелаг. Но без помощи флота нам это не сделать. — Говоров бросил на адмирала быстрый, испытующий взгляд. — Сейчас я приглашу начальника штаба, и мы подробно обговорим, где и как Балтфлот может помочь фронту…

Трибуц смущенно сказал:

— Штаб флота выработал свои предложения, и я хотел бы изложить их вам.

— Не возражаю, — улыбнулся в усы маршал.

Моонзундский архипелаг… Несколько сильно укрепленных врагом островов… Кузнецову предстоящие бои казались невероятно трудными, и, может быть, поэтому после освобождения нашими войсками Таллина он поручил Главморштабу разработать план участия Балтийского флота в боевых действиях по освобождению островов, где гитлеровское командование сосредоточило большие силы. Продумали все до мелочей, и адмирал Трибуц был доволен, он обещал наркому использовать все средства для борьбы за Моонзундские острова.

— У вас, Владимир Филиппович, есть на кого равняться, — говорил Трибуцу Николай Герасимович. — Вспомните Первую мировую войну. Немцы тогда захватили острова Эзель и Даго, пытались прорваться в Финский залив, а оттуда к Петрограду, где свершилась революция. Но пройти так и не смогли: балтийцы уничтожили до тридцати кораблей. И в сорок первом бойцы и краснофлотцы стояли насмерть. Так что вам оказана честь приумножить их боевую славу… Да, а кто у вас командует морскими силами в этой операции — контр-адмирал Святов?

— Он самый, Иван Георгиевич научился воевать — не подведет, — заверил Трибуц.

Бои с первого же дня приняли упорный характер. Поначалу все шло хорошо, даже десант на остров Моон высадили успешно, выбили оттуда гитлеровцев. Но потом резко испортилась погода, поднялся шторм, и торпедные катера, не говоря уже об «амфибиях», не могли выйти в море. Маршал Говоров, огорченный заминкой, потребовал от адмирала Трибуца посадить десант на крупные корабли и послать их к острову.

— Я имею приказ главкома ВМФ большие корабли в десанты не посылать, они подорвутся на минах и погибнут вместе с десантом.

— Вы просто боитесь рисковать, — бросил упрек Говоров комфлоту.

Самолюбие Трибуца было задето, и он позвонил наркому ВМФ, а тот, естественно, дал знать в Ставку.

— Кому неясны мои распоряжения? — сердито спросил Сталин. — Крупными кораблями не рисковать! Так и передайте товарищу Говорову.

Николай Герасимович откинулся в кресле, посидел, потом прошел на свой командный пункт. В просторном зале было шумно: отсюда осуществлялась прямая связь со всеми флотами и флотилиями, с их штабами. На больших оперативных картах красными линиями помечены те места, где велись сражения на морских театрах.

— Соедините меня со штабом Северного флота! — попросил нарком дежурного связиста.

Тот сразу же дал связь. На проводе был начальник штаба флота адмирал Платонов.

— Где командующий? — спросил Николай Герасимович.

— Рано утром отбыл на Рыбачий, в войска Северного оборонительного района, и пока его нет, — ответил Платонов.

— Я интересуюсь, сколько подводных лодок выделено для участия в операции «Вест»? По плану их значится девять.

— Так и осталось — девять, товарищ народный комиссар.

Кузнецов задал Платонову еще ряд вопросов, потом попросил передать командирам английских подводных лодок, чтобы тщательно готовили к залпам торпедные аппараты. Из них, как жаловался ему адмирал Виноградов, «плохо выходят торпеды». Как бы не сорвались атаки у наших союзников…

— Товарищ нарком, — раздался за спиной голос адъютанта, — на проводе адмирал Трибуц.

— Иду…

Кузнецов взял трубку и голосом, не терпящим возражений, сказал:

— Крупные корабли в десанты не посылать! Это — приказ Верховного!.. Маршал Говоров не хочет с этим считаться?.. Нет, спорить с ним не надо, сошлитесь на мое указание. Вы помогите маршалу своей авиацией. У генерала Самохина достаточно самолетов, пусть все бросит на Моонзундский архипелаг. Бомбить так, чтобы море кипело и земля горела под ногами у фрицев!..

Бои затянулись, и флоту пришлось пережить еще немало тревожных дней. А вместе с флотом тревожился и главком Кузнецов. Он повеселел лишь тогда, когда во второй половине ноября после мощной артиллерийской и авиационной подготовки оборона противника была прорвана, а вскоре морские десантники очистили от немцев остров Эзель. Балтийский флот уничтожил и потопил за это время более 100 вражеских кораблей и судов. Информируя Кузнецова о боях за острова, Трибуц заключил:

— Эстония освобождена, теперь Балтфлот может контролировать Финский и Рижский заливы, развернуть активные действия на коммуникациях противника.

А что там, на далеком Севере?..

Еще когда нарком ВМФ был на Дунае, Карельский фронт перешел в наступление и за пять суток завершил освобождение территории Карелии. Красная Армия вышла к государственной границе с Финляндией. Тогда же в Москве начались переговоры о выходе Финляндии из войны. Советскую делегацию, в которую входили Ворошилов, Жданов, Литвинов, генерал Штеменко и контр-адмирал Александров, возглавлял министр иностранных дел Молотов. Накануне переговоров Молотов предложил Кузнецову включить в состав нашей делегации адмирала Трибуца.

— Вячеслав Михайлович, лучше контр-адмирала Александрова, командира Ленинградской военно-морской базы. У Трибуца и так масса дел. Александров — опытный моряк, прекрасно знает Балтийский морской театр. Если, разумеется, вы не возражаете, — добавил нарком ВМФ.

— Хорошо, Николай Герасимович, вызывайте его в Москву!..

Финны прислали в Москву министра иностранных дел К. Энкеля и военного министра генерала О. Энкеля. Переговоры продолжались пять дней, и был достигнут результат: 19 сентября Жданов подписал соглашение о перемирии с Финляндией. Финская сторона предоставляла советскому командованию аэродромы на южном и юго-западном побережьях страны, с которых наши самолеты обеспечивали операции Красной Армии и Военно-морского флота в Эстонии и против немецкого военно-морского флота в северной части Балтики. Для Кузнецова, однако, главным было то, что Балтийский флот получил возможность прохождения наших подводных лодок и надводных кораблей финскими фарватерами в шхерах.

В кабинет вошел вице-адмирал Абанькин, назначенный недавно начальником Военно-морской академии.

— Садись, Павел Сергеевич. — Кузнецов подвинул ему кресло. — Ну что, готов принять академию?

— Перед отъездом вот зашел к вам, — смутился Абанькин.

— Одну минуту, мне надо переговорить по ВЧ с адмиралом Головко.

Нарком снял трубку и набрал номер. На другом конце провода с главной базы Северного флота Полярного отозвался комфлот. Сообщив о том, что Карельский фронт скоро начнет наступление на Севере, Кузнецов спросил комфлота, решил ли он вопросы взаимодействия флота с 14-й армией.

— С Мерецковым я дважды встречался в его штабе. Мы обсудили наш план операции, уверен, что корабли и люди флота армейцев не подведут, — ответил Арсений Григорьевич.

Нарком сказал комфлоту, что ему надлежит выделить для прорыва обороны немцев десантные силы и средства в районе полуострова Средний, а также для действий в различных пунктах морского побережья в ходе операции.

— Позаботьтесь также организовать наступление бригад морской пехоты в южном направлении, — подчеркнул Кузнецов. — Короче, удары моряков важно нацелить в тыл обороны гитлеровцев! Ты все понял, Арсений Григорьевич?

— Все ясно, товарищ главком! — прогремело в трубке.

Узнав от главкома о том, что финны заключили перемирие, Головко весело бросил в трубку:

— Ну что ж, это только нам на пользу!

— Тогда дерзай, Арсений Григорьевич! Тут у меня в кабинете ваш коллега Павел Сергеевич Абанькин, он передает вам привет. Что, не понял?.. Да нет, мы назначили его начальником Военно-морской академии, так что завтра он уезжает в Питер… — Николай Герасимович взглянул на Абанькина: — Вам тоже привет от Головко. — Он положил трубку на аппарат.

— Арсений Григорьевич нравится мне своим огнем в душе, напористостью…

— Да, если Головко чувствует, что прав, идет на тебя как линкор, — улыбнулся Кузнецов. Он закурил. — Ну что, Павел Сергеевич, тебе по душе новая должность?

— Еще как по душе!..

— Учти, там уйма дел! — предупредил Николай Герасимович. — В Ленинград возвращаются высшие учебные заведения моряков, в том числе и Военно-морская академия. Я дважды был у Молотова, он-то и помог ускорить это дело. Так что теперь вам наводить порядок. Кстати, как тебе служилось в должности командующего Онежской военной флотилией?

— Я доволен, хотя порой было не по себе, — признался Абанькин. — Флотилия прикрывала и поддерживала войска Карельского фронта в приозерном районе. Особенно тяжко пришлось нам в Свирско-Петрозаводской операции. Мы помогли армейцам с ходу форсировать реку Свирь, а потом началось… Один за другим стали высаживать тактические десанты — на остров Климецкий, в бухту Лахтинскую, Уйскую губу и даже в Петрозаводск. Скажу вам честно, — продолжал Абанькин, — сам едва не отдал Богу душу.

— Неужто? — удивился главком.

— Я шел с десантом на бронекатере в Уйскую губу. Снаряд шарахнул в корму корабля, двоих моряков убило, я был от них в пяти метрах, а меня даже осколок не задел. Что это — судьба или везение?

— И то, видно, и другое… Я понял так, что, не мудрствуя лукаво, ты высадил десанты?

— Да, все было просто, если не считать бешеного огня, который вели по кораблям немцы. Словом, видел я и кровь, и смерть. — Адмирал резюмировал: — Всем сейчас тяжело, не мне одному.

— Что поделаешь, мы, военные, всегда в долгу перед Родиной, и каждый из нас по-своему творец на своем посту. Меня радует, Павел Сергеевич, что на добрые дела ты не скупой рыцарь.

— Стараюсь, товарищ главком…

— Что вас волнует? — спросил Кузнецов, когда адмирал Алафузов прибыл к нему.

— Морские силы немцев на Севере. — Алафузов присел к столу. — Одних только подводных лодок до тридцати единиц! Гросс-адмирал Дениц, главком ВМФ Германии, на них делает ставку. У кого он принял дела в сорок третьем году? У гросс-адмирала Редера, теперь адмирал-инспектора военного флота…

— Не беда, Владимир Антонович, у Головко теперь тоже немало лодок и кораблей. Так как он назвал предстоящую операцию?

— «Вест», Николай Герасимович. Подготовка к ней идет к завершению. С Мерецковым он все обговорил. Кроме того, Арсений Григорьевич решил провести самостоятельную операцию на коммуникации Киркенес — Хаммерфест.

— Чтобы не дать немцам бежать через Варангер-фьорд?

— Вот именно! — воскликнул Алафузов.

— Но ведь немцы могут отвести свои войска по дороге на Петсамо?

— Это Головко учел, — возразил Алафузов. — Группе сухопутных войск и десанту он поставил задачу — совместным ударом с фронта и тыла при поддержке кораблей и авиации прорвать западный участок обороны немцев на перешейке полуострова Средний и выйти с тыла на дорогу Титовка — Пороваара. — Указка Алафузова уперлась в черную точку на карте. — Сюда он бросит 63-ю бригаду морской пехоты полковника Крылова…

Кузнецов в целом одобрил план операции «Вест», но предупредил начальника Главморштаба, что по ходу, возможно, придется внести коррективы, так что надо быть к этому готовым.

— Да, а вы знаете, кто командует горно-стрелковым корпусом «Норвегия»?

— Какой-то генерал…

— Племянник одного из заправил фашистского рейха начальника штаба оперативного руководства ОКБ Йодля генерал артиллерии Йодль. Головко допрашивал пленного немецкого офицера, и тот ему сказал о Йодле. У этого отпрыска отборные войска. За три года немцы так укрепили горный хребет, что взять его будет нелегко. Не зря же свою оборону они назвали «гранитным северным валом».

В эти холодные, с дождем и снегом октябрьские дни Кузнецов неотрывно следил за сражением в Заполярье. Войска Карельского фронта при поддержке Северного флота упорно продвигались к границе Норвегии. Вражеская оборона на полуострове Средний была прорвана. Немцы, боясь окружения, спешно отступали.

— И что отрадно, войска Северного оборонительного района наращивают удары, — сказал адмирал Алафузов, информируя наркома о ситуации на фронте. Он открыл папку и извлек из нее какой-то документ. — Из штаба Северного флота поступила тревожная депеша. Порт и город Линахамари немцы заминировали и при первой же возможности все взорвут. Надо что-то предпринять…

— И немедленно, иначе можем опоздать, — произнес Кузнецов. Взгляд его скользнул по карте и остановился на точке, где находился порт Линахамари. — Надо бы захватить этот порт. Но как? А что, если высадить там десант с моря? Да-да, именно десант с моря! — Глаза у наркома загорелись. — Тогда армейские части скорее освободят Петсамо и закроют дорогу для отступления в Норвегию остаткам разбитых войск противника.

Алафузов вмиг оценил мысль наркома.

— Десант в Линахамари? Отлично! Но как на это посмотрит Головко? Оперативно он подчинен командующему Карельским фронтом, и нам неловко отдавать ему такое приказание. Вот что, Николай Герасимович. Я сочиню ему депешу, из которой будет видно, что вы не подменяете Мерецкова, — загорячился Алафузов.

— Сочиняй, Владимир Антонович, да поживее. Линахамари надо взять.

И Алафузов направил адмиралу Головко такую телеграмму: «Главком ВМФ считает весьма желательным участие флота в занятии нашей будущей военно-морской базы и крупнейшего населенного пункта на Севере Линахамари».

Как же воспринял эту депешу адмирал Головко? Арсений Григорьевич прочел ее и улыбнулся. Потом дал прочесть члену Военного совета Николаеву.

— Понимаешь, какая получается петрушка, — заметил Головко. — Главком мне не приказывает, а «считает весьма желательным», ибо Северный флот взаимодействует с Карельским фронтом, а коль так, то Кузнецов счел возможным лишь посоветовать, а не приказать.

— Я тоже об этом подумал…

— Ну что ж, тогда силами флота будем брать порт Линахамари. Не возражаешь?

— Ты что же, Арсений Григорьевич, думаешь, я боюсь разделить с тобой ответственность? — едва не обиделся Николаев. — Десант в порт — рискованная, но отличная штука! По-моему, это придется по душе и Мерецкову.

Они прибыли на катере в Пумманки, где находилась маневренная база торпедных катеров. Уже вечерело. Небо было все закрыто тучами, море серо-свинцовое, какое-то чужое.

— У нас тут родилась одна идея, — сказал Головко командиру бригады капитану 1-го ранга Кузьмину. — Собери своих орлов, я хочу с ними говорить…

Командующий флотом обвел внимательным взглядом командиров катеров.

— Товарищи! — Голос у Головко властный. — Высадка десанта в Маативуоно прошла без больших потерь — один убит, пятеро ранены. В тылу врага высажена бригада морской пехоты. Молодцы, и за это вам — спасибо! Могу сообщить, что морские пехотинцы прорвали вражескую оборону и соединились с двенадцатой бригадой полковника Рассохина. — Головко помолчал. — Но для вас есть еще одно горячее дело — высадить десант в Линахамари. Нас об этом просит главком адмирал флота Кузнецов. Но порт заминирован — вот в чем загвоздка, товарищи… Неужто мы допустим, чтобы фашисты взорвали его? Нет, надо спасать Линахамари. Люди для десанта уже готовы, поведет их в бой майор Тимофеев. Человек он храбрый и в деле проверенный. Ну а катера вам вести.

— Товарищ командующий, разрешите мне первым идти в порт? — Это спросил капитан-лейтенант Шебалин. — Не потому, что я Герой Советского Союза, нет, не потому. До войны я плавал на рыболовном судне, бывал в Линахамари, хорошо знаю вход в порт и выход из него, так что не подведу.

— Я не возражаю. — Головко посмотрел на Кузьмина. — Думаю, что комбриг тоже согласен. И все же… Прорыв в Линахамари и высадка десанта опасны. Тут уж держись до конца и на везение не рассчитывай!

Корабли с десантом на борту отдали швартовы. Ночь окутала все — и море, и берег, и катера. Узкий фьорд дышал тишиной. Не верилось, что рядом шла война. Шебалин пристально всматривайся в темноту. Вдали показался порт. Когда катера подошли ближе, на берегу вспыхнули прожектора, их кинжальные лучи рассекли темноту, запрыгали на катерах. Тишину раскололи орудийные залпы. Закрутилась, заплясала свинцовая метель!.. Снаряды пахали море. Катер Шебалина, словно вздыбленный рысак, бежал по воде. Но вот моряки поставили дымовую завесу, и корабли потонули в кромешном дыму. Теперь немцы наугад вели обстрел. Катера тем временем ворвались в порт и стали высаживать десант…

Атака морских пехотинцев была настолько неожиданной для немцев, что они начали в панике отступать, не успев взорвать заминированные объекты…

Комфлот побывал в Линахамари, осмотрел порт. Кругом валялись сожженные вражеские машины, танки, кое-где еще дымились склады с оружием и боевой техникой.

— Отныне этот порт наш, так что будем наводить в нем порядок! — сказал адмирал Головко и поручил начальнику тыла флота организовать работы.

Вернулся в Полярный Головко ночью и, выпив на ходу стакан горячего чаю, позвонил в Москву главкому. Выслушав его, Кузнецов весело бросил в трубку:

— Передайте мою благодарность всем катерникам! Потери у вас большие?

— Все катера вернулись целехонькие, люди есть, правда, раненые, — отрапортовал комфлот.

Москва салютовала по случаю освобождения Красной Армией Киркенеса. Наши войска вступили на землю Норвегии, освобождая ее народ от фашистского порабощения.

— К вам гости, Николай Герасимович, — сказал адмирал Галлер, открывая двери кабинета главкома.

Николая Герасимовича неожиданно навестил нарком рыбной промышленном Ишков. Кузнецов встречался с ним и раньше. Ишков был учтив, вежлив, интересовался делами военного флота и как бы вскользь добавлял: «Мои рыбаки тоже трудятся под огнем врага. А что поделаешь, рыбка нужна и Красной Армии, вот и приходится рыбакам рисковать…» В этот раз Ишков был категоричен.

— Николай Герасимович, не пора ли вернуть Наркомату рыбной промышленности суда, которые находились на военном флоте?

— Твои суда, Александр Акимович, еще очень нужны флоту, — сдержанно ответил Кузнецов. — И рад бы их вернуть, да не могу.

— Ну что ж, все ясно, Николай Герасимович…

Кузнецову казалось, что Ишков понял его, но тот написал в ГКО, и Сталин поручил заместителю Председателя СНК Микояну разобраться в этом деле.

— Сколько судов получил военный флот? — поинтересовался Анастас Иванович, когда пригласил к себе Кузнецова.

— Двести три единицы. — Николай Герасимович взял из папки справку. — Да, двести три… Позже мы возвратили Наркомрыбпрому пятьдесят судов, сорок четыре погибли от мин и бомбежек, одно было передано гидрографической службе, остальные нужны Северному флоту для ведения боевых действий на море и охраны союзных конвоев.

Микоян на минуту задумался, пощипал усы.

— Я согласен с вами, Николай Герасимович, суда вам нужны. А когда вы сможете вернуть их Ишкову?

— Через пять-шесть месяцев, а возможно и раньше.

— Хорошо, я обговорю этот вопрос с Председателем ГКО. Думаю, что он нас поддержит.

Все суда на военном флоте остались. Микоян открыл Николаю Герасимовичу «секрет», почему нарком Ишков вдруг бесцеремонно потребовал отдать ему все суда. Будучи в Мурманске, он упрекнул адмирала Головко в том, что некоторые суда погибли из-за плохой охраны их кораблями и авиацией флота. Адмирал Головко, естественно, вскипел от такого нелепого обвинения и нагрубил Ишкову: мол, не суйте свой нос куда не следует…

— Николай Герасимович, ты все же приструни Головко, — сказал Микоян. — Нельзя же так вести себя с теми, кто помогает военному флоту.

— Хорошо, Анастас Иванович, — ответил Кузнецов, а про себя отметил: «Поставить бы Ишкова на место Головко, тот бы еще не так повел себя. Северный флот — флот тяжелый, и дел самых неожиданных и опасных там немало».

Новый, 1945 год шагал по стране.

Дети суетились около новогодней елки, жена накрывала на стол, а Николай Герасимович только проснулся. Он выглянул в окно — у дома за ночь намело сугробы. Во дворе гулял ветер, а вскоре снова посыпал снег. Невольно подумалось: что принесет Новый год?.. До победы над лютым врагом оставалось четыре месяца и девять дней… Кузнецов верил, что победа близка, она осязаема и неотвратима. А пока все еще шла война — жестокая, немилосердная — и гибли люди.

— Ты что, собираешься в наркомат? — спросила жена, когда увидела, что он стал одеваться.

— Верунчик, надо забежать хотя бы на часок, узнать, нет ли чего срочного, — весело промолвил Николай Герасимович. — Правда, там мои заместители адмиралы Галлер и Алафузов, но мне тоже надо там побывать. А ты… — Он замялся. — Ты, Верунчик, пока одна побудь с ребятами. А когда придут гости, скажи, что я через час буду дома…

Едва Николай Герасимович прибыл к себе, даже не успел снять шинель, как ему позвонил генерал армии Антонов.

— Вы мне нужны, Николай Герасимович. Подъезжайте…

— Есть, понял, еду…

Антонов готовил какой-то важный документ — это Кузнецов понял, когда поздоровался с ним. Обычно Антонов приглашал сесть, а тут буркнул в ответ и продолжал читать документ. Главком почувствовал себя неловко.

— Я получил от Верховного срочное задание, Николай Герасимович, — сказал Антонов угрюмо. — Союзнички срочно запросили у нас помощь.

— Даже так? — Николай Герасимович улыбнулся. — Неужели господин Черчилль?

— Он самый…

Еще в декабре гитлеровские войска силами трех армий нанесли мощный удар в Арденнах в стык между американскими и английскими войсками. Прорывом на Антверпен Гитлер хотел устроить им «второй Дюнкерк»{«Второй Дюнкерк» — Дюнкерк — город и порт на севере Франции; 27 мая — 4 июня 1940 г. из района Дюнкерка эвакуировалась (через Ла-Манш) английская экспедиционная армия, потерпевшая поражение в боях с немецко-фашистскими войсками.}. Однако сил у немцев не хватило, и тогда они решили нанести удар южнее, в Эльзасе, после чего бросить войска в Маас. В канун нового года они начали свою операцию и через три дня оказались в 30 километрах от Страсбурга. Это было уже опасно. Генерал Монтгомери связался с Черчиллем и объяснил ему ситуацию.

— Выход есть? — спросил его Черчилль.

— Есть, сэр. И только один: попросите дядюшку Джо, чтобы русские немедленно начали наступление на своем Центральном фронте. Тогда Гитлер будет вынужден перебросить свои дивизии с Запада на Восток.

— О’кей! — Черчилль в этот же день направил специальное послание Сталину, в котором настоятельно просил проинформировать его, могут ли союзники «рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января», считая это делом срочным.

— Вот так-то, Николай Герасимович. Недавно союзники открыли второй фронт и уже просят нас о помощи. — Антонов улыбнулся довольно и широко. Он посмотрел на настенные часы. — Уже десять, в одиннадцать ноль-ноль Верховный будет говорить с Жуковым, потом с Василевским. Но он, как я понял, уже решил помочь союзникам… — Антонов сделал паузу. — А вас я пригласил вот зачем. Как дела у Трибуца? Ведь скоро фронты Прибалтики начнут свои операции. Готов ли к этому Балтфлот?

Кузнецов сказал, что хотел бы вызвать в Москву адмирала Трибуца, чтобы в Генштабе обговорить все вопросы взаимодействия флота с фронтами Прибалтики.

— Николай Герасимович, отчего вдруг такая скромность?! — воскликнул Антонов. — Вы же главком! Так что сами решайте, ну а если возникнут неясности — прошу ко мне. Кстати, вы не забыли, что завтра в десять утра вам тоже надо быть в Ставке? У Верховного могут возникнуть вопросы по Дунайской военной флотилии. Видимо, пойдет речь и о помощи союзникам…

Сталин принял решение помочь союзникам, о чем телеграфировал Черчиллю. Эта помощь была весьма внушительной. Красная Армия предприняла Висло-Одерскую операцию с рубежа Вислы не 20 января, как планировалось ранее, а 12-го, начав наступление с трех плацдармов: 1-й Белорусский фронт — с магнушевского и пулавского, 1-й Украинский — с сандомирского. Удары Красной Армии были мощными и сокрушительными: было уничтожено 35 немецких дивизий, а 25 дивизий потеряли половину своего состава. До Берлина оставалось 70 километров! Гитлер был вынужден отдать приказ об отводе своих войск из Арденн: на советско-германский фронт в январе фюрер перебросил 8 дивизий, 800 танков и самоходных орудий.

Совещание в Ставке закончилось поздно. Все стали расходиться, а Кузнецова подозвал к себе Сталин.

— Адмирал Октябрьский что, болеет? — спросил он.

— Накануне нового года ему сделали сложную операцию. Теперь, как сообщил мне начальник штаба флота адмирал Басистый, кризис миновал и дело пошло на поправку. Но пролежит он в госпитале два-три месяца.

Сталин смотрел в окно. Во дворе шел снег, он бил в стекло, рисовал замысловатые узоры.

— Жаль, — наконец сказал Верховный. — Хорошо, идите, товарищ Кузнецов.

Прошло некоторое время, и главком ВМФ принял на себя новый «удар» Верховного: он потребовал заменить командующего Дунайской военной флотилией адмирала Горшкова. Случилось это как-то неожиданно для Николая Герасимовича. После освобождения Белграда началась перегруппировка войск Второго и Третьего Украинских фронтов. Им предстояло тщательно подготовиться к Будапештской операции, и Дунайская флотилия принимала в ней самое активное участие: корабли перевозили на левый берег Дуная войска и боевую технику. Казалось, все шло как нельзя лучше. Флотилия высадила десант, который после ожесточенного боя захватил на берегу Дуная Герьен. Здесь командующий фронтом приказал высадить части 83-й отдельной бригады морской пехоты, а затем 1-й стрелковый корпус. Горшков сделал все, как полагалось, однако командование фронта усмотрело в действиях моряков флотилии медлительность в переправе войск. Адмирал Горшков такое обвинение отверг, он заявил командующему фронтом, что «корабли не летают, а плавают и плавают на Дунае, где их подстерегают мины, в реке их тысячи». После этого Кузнецова вызвали в Ставку. Сталин сердито произнес:

— Надо заменить адмирала Горшкова на посту командующего флотилией. У вас есть достойная кандидатура?

Кузнецов знал, что и Малиновский, и Толбухин высказывали критические замечания в адрес командования флотилии, но он и мысли не допускал, что кто-то из них пожалуется Верховному. И уже не думая о том, как это воспримет Сталин, он спросил:

— Извините, но я как главком должен знать, в чем провинился адмирал Горшков.

Глаза Сталина вспыхнули. Он жестко сказал:

— Я вас спросил, есть ли достойная кандидатура на пост командующего флотилией?

— Есть, — торопливо ответил нарком. — Контр-адмирал Холостяков Георгий Никитич.

— Это тот, что командовал Новороссийской военно-морской базой?

— Так точно! Могу еще добавить, что Холостяков умело руководил высадкой десантов в Новороссийском порту и в Эльтигене.

— Холостяков, товарищ Сталин, достойная кандидатура, — подал голос Антонов. — Я узнал его, когда сам был в Крыму.

Сталин взглянул на Кузнецова.

— Свяжитесь с адмиралом Холостяковым и скажите, что Ставка назначила его командующим Дунайской военной флотилией. Пусть срочно вылетает на место боевых действий флотилии.

— Есть, понял. — Кузнецов выждал паузу. — А что делать с Горшковым?

— Подыщите ему должность, он в вашем распоряжении, — резко отозвался Верховный.

— У меня есть вакантная должность — командующего эскадрой кораблей Черноморского флота.

— Назначайте на эскадру Горшкова. Не умеет он работать с армейцами. Много спорит, а дело от этого страдает. — Верховный снова взглянул на наркома. — Что вы стоите? Садитесь, у меня к вам важное дело… Сейчас готовится встреча глав правительств антигитлеровской коалиции. Состоится она в Крыму, в Ялте, и наши союзники на это согласны. Сначала они хотели прибыть к нам на кораблях Северным морским путем, но потом решили лететь самолетом на один из флотских аэродромов в Крыму. В Севастополь придут корабли связи для обеспечения своих правительств. Но это уже детали. Вы будете отвечать за подготовку аэродромов, обеспечение всем необходимым самолетов, на которых прибудут наши союзники, а также за безопасность британских и американских кораблей. Это район Севастополя и Ялты. Что надо еще сделать для безопасности, решите сами. Подключите к этому делу командующего ВВС Военно-морского флота генерала Жаворонкова. Вместе с Главморштабом подготовьте к конференции вопросы, связанные с флотом. — Сталин посмотрел на Антонова, который слушал их разговор и делал пометки в своей рабочей тетради. — Кузнецов включен в состав советской делегации, так что объясните ему, что к чему…

— Когда я могу вылететь в Севастополь? — спросил Кузнецов.

— Хоть завтра. Кстати, когда будете навещать в госпитале адмирала Октябрьского, передайте, пожалуйста, ему мои сердечные пожелания скорейшего выздоровления.

— Есть! — Нарком вышел из кабинета.

Кузнецов никогда еще так не волновался, как в этот раз, даже ощутил пот на лбу, когда надевал фуражку. Задание, полученное от Сталина, затмило все остальное, чем нарком жил еще недавно, о чем думал, переживал. Мысли в его голове то вспыхивали, то угасали, словно морской маяк. Только бы все сделать так, как того пожелал Верховный!.. Прежде всего надо отправить в Севастополь генерала Жаворонкова, пусть сразу же займется подготовкой аэродрома. Так, что еще? Траление мин на фарватерах и в бухте. Этим он займется сам, и, хотя после освобождения главной базы флота море уже не раз пахали винтами тральщики, мины могли остаться.

В дверь постучали. Это был генерал Жаворонков.

— Я на минуту, товарищ главком. — Жаворонков шагнул к столу, за которым сидел Кузнецов, и вручил ему листок. — Прошу подписать командировку.

— Вашу поездку на Балтику отменяю! — произнес Николай Герасимович. — Полетите в Севастополь. И срочно!..

Жаворонков оторопел, не зная, что сказать. А Кузнецов продолжал:

— Ваша задача, Семен Федорович, подготовить аэродром к приему самолетов союзников. Адмирал Октябрьский лежит в госпитале после операции, поэтому все вопросы решайте с начальником штаба адмиралом Басистым. Я ему позвоню. Дело-то у нас с вами не флотское, а государственное!..

Николай Герасимович прошелся по кабинету, потрогал рукой затылок. У него с утра болела голова, наверное, от нервотрепки повысилось давление. Надо бы сходить к врачу, но это потом, после беседы со своими заместителями. Он поднял трубку прямой связи с начальником Главморштаба.

— Владимир Антонович, жду вас. По пути пригласите Галлера, он сейчас в минно-торпедном управлении.

В кабинет вошел начальник Главпура ВМФ генерал Рогов. Кузнецов сообщил ему о конференции глав государств антигитлеровской коалиции. В Ялту приедут Черчилль, Рузвельт, министры иностранных дел.

— Нашу делегацию возглавит Иосиф Виссарионович. Я тоже включен в ее состав. Мне приказано уже сейчас отправиться в Севастополь. Повидаюсь с Октябрьским и поеду в Ялту. Верховный поручил мне ответственное дело, и нужно его выполнить как можно лучше. Сам понимаешь, союзники приедут, один Черчилль чего стоит. Ну что, все собрались? — Кузнецов встал из-за стола. — Товарищи, я передам вам важную информацию…

Кузнецов в конце января прибыл в Севастополь. Едва вышел из самолета, как встретивший его генерал Жаворонков доложил, что аэродром готов для приема гостей из-за океана.

— Вы были у Октябрьского, как он себя чувствует? — спросил Николай Герасимович.

— Поправляется, — ответил Жаворонков. — Очень сожалеет, что не сможет принять участие в работе Ялтинской конференции. Хотелось ему увидеть и Черчилля, и Рузвельта.

На машине подъехал адмирал Басистый.

— Я сейчас поеду в Ялту, там меня ждет генерал армии Антонов, — сказал Николай Герасимович адмиралу. — Вы тоже поедете со мной вместе с Жаворонковым.

Байдарские ворота остались позади, и машина пошла вниз по узкой дороге, петлявшей вдоль моря. Оно было серо-базальтовым, волны глухо накатывались на скалистый берег. Небо высокое и синее-синее, как у художников на картинах.

— Знаешь, Семен Федорович, мне даже не верится, что совсем недавно здесь был враг и наши партизаны ходили тут скалистыми тропами, — промолвил Кузнецов, вспомнив недавние бои, разгоревшиеся во время освобождения Крыма. — И людей мы немало здесь потеряли…

Приехали в Ялту перед обедом. В Ливадийском дворце, где шла подготовка к приему гостей, Антонов отдавал последние распоряжения.

Глава пятая

Февраль выдался в Севастополе солнечным, хотя изредка в небе появлялись тучи и шел дождь. Море — холмистое от стылого ветра, но без пенистых барашков, которые обычно возникают во время шторма. Горластые белогрудые мартыны и пискливые чайки, предчувствуя наступление весны, с гомоном носились над притихшей бухтой. Адмирал флота Кузнецов стоял на Приморском бульваре и задумчиво смотрел в сторону Константиновского равелина, где корабли тралили вход в Севастопольскую гавань. Он вдруг вспомнил, как в тридцать шестом уезжал с крейсера «Червона Украина» в Москву, там его принял нарком обороны Клим Ворошилов, а на другой день он уехал в мятежную Испанию… Да, как быстро бежит время! Там, в Испании, он сражался против франкистов, здесь идет сражение с гитлеровцами. Но скоро, уже скоро грянет долгожданная победа…

Мысли Николая Герасимовича перескочили на генерала армии Антонова.

— Я жду вас в Ялте к часу дня, — сказал он накануне наркому ВМФ и добавил: — Сегодня в Крым приезжает Верховный, и мы наверняка будем ему нужны.

«Уже одиннадцать, пора ехать», — грустно подумал Кузнецов. Он полагал, что Верховный прилетит в Севастополь на самолете, однако Сталин и Молотов прибыли специальным поездом. На машинах оба направились в Кореиз, в Юсуповский дворец. Вечером туда были приглашены генерал армии Антонов и адмирал флота Кузнецов. В основном докладывал Антонов как старший среди военных; он заявил, что к приему гостей союзных держав все готово. Сталин вопросов ему не задавал, а вот Кузнецова еще раз предупредил, чтобы моряки обеспечили полную безопасность союзных кораблей.

— Завтра прилетают союзники, и времени у нас в обрез, — сказал Молотов, глядя на генерала армии Антонова. — Если что не сделали — торопитесь!..

Первым приземлился четырехмоторный самолет «Си-54», и едва открылась кабина, как на трапе появился Черчилль. На нем было черное драповое пальто, на голове — такая же фуражка с черным блестящим козырьком. Спускался он по трапу медленно, словно боялся, что упадет, следом за ним шла молодая женщина в военной форме. (Позже Кузнецов узнал, что это дочь Черчилля Сара, ей тридцать один год, она замужем. Сара упросила отца взять ее с собой: «Хочу увидеть русских моряков, которые так храбро защищали Севастополь!»)

Черчилль, вскинув голову, обошел строй почетного караула. Видимо, советские бойцы произвели на него благоприятное впечатление — он улыбнулся, а начальнику караула пожал руку. Однако в Ялту в отведенную ему резиденцию в Воронцовском дворце он не поехал, а расположился в палатке и, как говорил Кузнецов, «с явным удовольствием угощался русской водкой и икрой».

— Я желаю встретить моего коллегу Рузвельта, — произнес Черчилль, — а затем вместе с ним уедем в Ялту. — Он подозвал к себе дочь. — Сара, водка тебе вредна, а вот икру поешь, очень вкусная!

Сара смутилась, глядя на русских моряков, накрывавших на стол.

— Ты ешь, отец, я потом… — И она стала что-то писать в своем блокноте.

Над аэродромом раздался мощный рев двигателей. Кузнецов вышел из палатки — на посадку шел американский лайнер с президентом США на борту. Черчилль стоял рядом с Молотовым. Сняв фуражку, он сказал:

— Франклин очень болен… Видите, с помощью специального лифта-кабины Рузвельта спускают на землю.

Когда переводчик перевел эти слова Черчилля, Молотов ответил:

— Я весьма сожалею, что наш друг Рузвельт так страдает.

Тем временем два негра перенесли Рузвельта в его «Виллис».

И вот машина медленно двинулась вдоль строя почетного караула. У президента было бледное лицо, казалось, в нем не было ни кровинки.

Сталин находился в Ялте, но гостей не встречал, перепоручив это Молотову. Перед приездом союзников он сказал Кузнецову, чтобы тот установил контакт с английским адмиралом флота Каннингхэмом.

— Поговорите с ним о конвоях в Мурманск и Архангельск. А с главнокомандующим американским флотом адмиралом флота Кингом вам придется решать вопрос о кораблях для Тихоокеанского флота. Будьте с ними позубастей…

О Кинге Эрнесте Джозефе Кузнецов знал уже немало. С 1941 года он командовал Атлантическим флотом, а с 1942 года стал главнокомандующим ВМС и одновременно начальником морских операций Главного морского штаба. В ходе войны по настоянию Кинга было отдано предпочтение ускоренному строительству авианосцев вместо линкоров. Английскому адмиралу флота Каннингхэму, прилетевшему вместе с Черчиллем, Кузнецов представил своих коллег из Главморштаба, пригласил в палатку, где накрыли на стол. Каннингхэм — среднего роста, худощавый, с серыми округлыми глазами и овальным подбородком — производил впечатление человека сдержанного, малоулыбчивого. Он сказал Кузнецову, что рад был с ним познакомиться, так как много слышал от своих коллег, побывавших в Москве, о «мужественном адмирале флота, чьи корабли проявляют невиданную стойкость в схватке с нацистами». И вообще, добавил английский адмирал флота, «советским морякам можно довериться в дружбе».

— Благодарю вас, господин Каннингхэм, за добрые слова в адрес советского Военно-морского флота. — Кузнецов тепло пожал ему руку. — Заочно я давно знаком с вами, еще когда к нам пошел из Англии первый конвой с техникой и оружием. Правда, однажды вы меня огорчили…

— Каким образом? — вскинул брови Каннингхэм. Он даже слегка покраснел.

— Я имею в виду действия английского флота по охране семнадцатого конвоя. Тогда ваш коллега адмирал Паунд бросил транспорты конвоя на произвол судьбы.

— Смею вас уверить, сэр Кузнецов, что морское адмиралтейство не хотело трагедии с семнадцатым конвоем, но законы войны неумолимы: сегодня у нас победа, а завтра мы можем проиграть сражение!

«Не признал своей вины», — отметил про себя Николай Герасимович.

— У всех нас, господа, одна святая задача — разбить фашистскую Германию, — весело произнес Кузнецов, когда налил гостям рюмки. — Выпьем за нашу победу!

Выпить за дружбу предложил Кинг, и он не мог ему отказать.

— За это грешно не выпить, — улыбнулся Антонов, когда Кузнецов рассказал ему о своей беседе с адмиралами.

Открытие конференции состоялось 4 февраля. На первом заседании делегаций в Ливадийском дворце обстановку на советско-германском фронте доложил генерал армии Антонов, то и дело обращаясь к оперативной карте. Черчилль и Рузвельт внимательно слушали.

— Полоса наступления Красной Армии протянулась более чем на семьсот километров, — подчеркнул Антонов. — От Немана до Карпат. Одновременно наступают войска трех фронтов — Первого и Второго Белорусского и Первого Украинского. Сила ударов наших армий, господа, весьма ощутима…

Взявший слово после Антонова американский генерал Маршалл{Маршалл Джордж Кэтлетт (1880–1959) — американский генерал; в 1939–1945 гг. начальник генерального штаба армии США, в 1947–1949 гг. государственный секретарь США, в 1950–1951 гг. министр обороны. «План Маршалла» — план усиления экономического и политического влияния монополий США в европейских государствах под видом оказания им экономической помощи (принят конгрессом США в 1948 г.).} сказал, что «германский выступ в Арденнах сейчас ликвидирован и союзнические войска продвинулись на ранее занимаемую ими линию». Это сообщение вызвало у членов советской делегации разочарование. Оказывается, американцы не наступают, они лишь удерживают старые позиции! Английский адмирал говорил о трудностях в борьбе с немецкими подводными лодками.

— Строят немцы подводные лодки в основном в Данциге, — изрек Каннингхэм, шевеля черными лохматыми бровями. — Наша авиация пыталась разбомбить там заводы, но это, к сожалению, не удалось. Теперь русские армии так близки к городу, что могут его захватить. Как моряк я хочу, чтобы это произошло скорее.

«Хитер адмирал! — подумал Николай Герасимович, слушая гостя. — Надеется на нас, своего же ничего не предлагает, разве что жалуется на трудности». Не удержался от соблазна вступить в «дискуссию» и президент Рузвельт. Он взглянул на Сталина.

— Скоро Красная Армия овладеет Данцигом? — спросил он, и на его желтоватом лице появилась улыбка.

Губы Сталина дрогнули в едва заметном смешке. Положение Данцига, сказал он, безнадежно, к городу подходят войска Красной Армии, а Балтийский флот отрезал немцам отступление морем. Но Данциг еще не находится в зоне огня советской артиллерии…

Погода в Крыму была хорошей, ярко светило солнце, во всем чувствовалась наступающая весна. Во время перерыва многие вышли на свежий воздух. Адмирал Кинг предложил Кузнецову сигареты. Николай Герасимович не отказался. К ним подошел личный друг президента Рузвельта и начальник его штаба адмирал флота Леги. Он хорошо говорил по-русски и, когда увидел, что его коллега Кинг с трудом объясняется с Кузнецовым (переводчик Николая Герасимовича в это время был на обеде), предложил свои услуги в качестве переводчика. Оба согласились. (То же самое сделал Леги и на Потсдамской конференции в Германии в июле 1945 года, когда между адмиралами Кингом и Кузнецовым шел оживленный разговор о разделе немецкого трофейного флота. Адмирал флота Леги тогда сказал Кузнецову, что он едва не стал переводчиком советского адмирала. Улыбнувшись, Николай Герасимович ответил: «Не лукавьте, господин Леги, вы не мне помогаете, а своему коллеге Кингу!»)

К ним присоединился и начальник штаба армии США генерал армии Маршалл. После обеда лицо у него раскраснелось, глаза блестели. Он что-то сказал Леги, тот, кивнув, перевел взгляд на Кузнецова.

— Мой коллега Джордж Кэтлетт Маршалл хочет поговорить с вами о японском военном флоте, вы не возражаете?

— А что его интересует?

Маршалл заговорил, а Леги перевел:

— Как по-вашему, господин Кузнецов, сможет ли американский флот взять верх над японским флотом в предстоящих сражениях?

Николай Герасимович ответил, что когда в сорок первом японцы внезапно напали на Перл-Харбор, американцы понесли большие потери в корабельном составе. С тех пор прошло немало времени, американцы получили новые корабли от своей промышленности, укрепили свой военный флот и теперь вправе рассчитывать на победу.

— Японцы уже немало потеряли на море, — отметил Кузнецов. — Но как дальше будут развиваться события, трудно предсказать. Извините, господин Маршалл, но, на мой взгляд, американцы на море действуют медленно и не всегда эффективно.

Маршалл чему-то усмехнулся и задал новый вопрос:

— Если русские вступят в войну с Японией, не окажет ли вам упорное сопротивление на море японский флот?

— Не окажет, господин Маршалл, — твердо ответил Николай Герасимович. — У нас достаточно силен Тихоокеанский флот. К тому же США обещают предоставить нам свои корабли, это еще более укрепит наш флот на Тихом океане.

— А вы лично будете руководить боевыми действиями флота, когда СССР начнет войну против Японии?

— У нас есть Верховный главнокомандующий Генералиссимус Советского Союза товарищ Сталин, ему и решать этот вопрос, — пояснил Кузнецов. — Хочу, однако, подчеркнуть, что командующий Тихоокеанским флотом мой коллега адмирал Юмашев весьма энергичный и хорошо подготовленный морской военачальник.

— И еще один вопрос. — Генерал армии на секунду задумался. — Кто будет руководить операцией по разгрому Квантунской армии, наверное, маршал Жуков? — Лицо Маршалла посуровело, он так и впился глазами в Кузнецова. А вот на лице Леги сияла улыбка.

— Этот вопрос не в моей компетенции, господа, — усмехнулся Николай Герасимович. — Да и рано пока об этом говорить…

— Я благодарю вас, господин Кузнецов, за столь честный и прямой ответ. — В глазах Маршалла вспыхнула улыбка.

Адмирал флота Леги добавил:

— Когда шла война, я следил за тем, как сражались с врагом советские военные моряки, особенно при обороне Севастополя. Их мужество и подвиги впечатляют. А красный флаг на Сапун-горе, где шли особенно тяжелые бои при освобождении города, подняла девушка-морячка. Это правда?

— Правда, господин Леги, — подтвердил Кузнецов. — У нас на флоте было немало девушек, и они сражались наравне с мужчинами. Одна из них снайпер Людмила Павличенко обороняла Одессу и Севастополь, из своей снайперской винтовки уничтожила триста девять фашистских солдат и офицеров! Она — Герой Советского Союза.

— Если у вас будет время, — сказал Кинг, — я приглашаю вас на чашку чаю. Приходите вечером, и мы чудесно проведем время. Я покажу вам фотокарточки моей семьи. Я ее очень люблю! — И он по-детски наивно улыбнулся.

— Благодарю за приглашение, господин Кинг, но вряд ли смогу вырваться к вам. Мне сегодня еще надо съездить в Севастополь, решить некоторые вопросы, и вернусь я поздно.

Делегация США разместилась в бывших царских апартаментах в Ливадии, им там очень понравилось, и Кинг, переночевав, утром заявил, что ему под шум морских волн крепко спалось. Его коллега адмирал флота Леги, вернувшись из Крыма, написал книгу «Я присутствовал там», в которой иронизировал над Кингом: тому досталась бывшая спальня императрицы. Черчилль со своими спутниками поселился в Воронцовском дворце. Наша делегация расположилась в бывшем Юсуповском дворце в Кореизе.

Кузнецов в дни Ялтинской конференции постоянно жил в Ялте; там же, в Доме отдыха Черноморского флота, размещалась и работала его группа во главе с начальником Главморштаба адмиралом Кучеровым, сменившим на этом посту адмирала Алафузова. Рука об руку Николай Герасимович работал с генералом армии Антоновым. Из наркомата ВМФ к нему поступали последние сообщения с действующих флотов. Кучеров приносил их главкому, тот обобщал и каждый день до начала совещания к 10 часам приезжал в Кореиз, в Юсуповский дворец, где находился генерал армии Антонов, и докладывал ему обстановку. Тут располагался своего рода филиал Генштаба: готовились предложения по руководству текущими боевыми действиями на фронтах, а также прорабатывались вопросы, которые обсуждались на конференции.

Бывало, и Сталин интересовался событиями на флотах. Однажды после вечернего доклада Антонова о положении на фронтах он подозвал к себе адмирала флота Кузнецова и спросил:

— Как сражается на Дунае флотилия и ее командующий товарищ Холостяков?

— Хорошо, товарищ Сталин, — бодро ответил нарком. — Это не мои слова, а маршала Малиновского. Перед отъездом в Ялту он мне звонил.

— Значит, правильно мы сделали, что заменили Горшкова?

Вопрос был поставлен прямо, и на него следовало дать четкий ответ. Однако Кузнецов считал, что Горшков пострадал напрасно. Да, с командующими фронтами он спорил, но по делу, когда речь шла о десантах или доставке войск на тот или иной участок фронта. Порой Малиновский требовал от Горшкова невозможного, естественно, командующий флотилией возражал, доказывал свою правоту, отсюда — недовольство комфронта. Не желая вызвать гнев Верховного, Кузнецов ответил дипломатично:

— Вы, товарищ Сталин, Верховный главнокомандующий, и вам решать, кого и куда назначать.

— А вы хитрый, товарищ Кузнецов! — усмехнулся Сталин.

Под вечер нарком ВМФ вернулся из Севастополя. В Северной бухте стояли корабли союзников, и ему приходилось общаться с их командирами. Антонов сказал ему:

— Сегодня после вечернего заседания Верховный приглашает нас к себе на ужин. Видимо, к вам у товарища Сталина будут вопросы.

И действительно, вопросы были. Союзники, и особенно США, настаивали на скорейшем вступлении Советского Союза в войну с Японией. Об этом шла речь и на совещании союзных правительств. Тихоокеанский флот должен был принять активное участие в боевых действиях.

— Готов ли к этому флот? — в упор спросил Сталин Кузнецова.

— Да! — сразу ответил главком, словно давно ждал этого вопроса. — Но союзники обещали дать нам свои корабли. Дадут ли? Конечно, — продолжал Николай Герасимович, — часть кораблей можно перебросить с других флотов, но на это уйдет немало времени.

— О кораблях я помню, — сказал Верховный. — И сегодня же поговорю с Рузвельтом.

И этот вопрос в принципе был согласован. В тот же день Кузнецов передал Кингу список кораблей, которые желательно было получить. Кинг пообещал Николаю Герасимовичу ответить, как только вернется в Вашингтон. И слово свое сдержал: из Вашингтона прислал телеграмму, в которой говорилось, что Советский Союз получит из США фрегаты, тральщики, охотники за подводными лодками, десантные суда — всего более 250 единиц. Главморштаб срочно сформировал команды и отправил их в Америку.

На конференции наконец было достигнуто соглашение о войне на Дальнем Востоке.

— Мы это сделаем после разгрома фашистской Германии, — сказал Сталин. — И не надо нас подгонять.

Это замечание главы советской делегации вызвало раздражение у Кинга, который призывал Сталина «начать решительное наступление на Японию».

— Я не сомневаюсь в вашей честности, сэр Сталин, — начал было оправдываться американский адмирал, но Сталин резко прервал его:

— Мы не будем тянуть с этим делом, как вы, господа, тянули с открытием второго фронта!

Ни Рузвельт, ни Черчилль ему не возразили, Кинг покраснел и притих.

Поражало спокойствие Сталина, как отмечал позднее Кузнецов. В самые жаркие моменты спора, когда Черчилль не мог усидеть на месте, Сталин оставался сдержанным и невозмутимым, говорил ровным голосом, как всегда, взвешивая каждое слово. И выходил из спора победителем. Его железная логика сокрушала все хитросплетения оппонента.

Оставив за себя адмирала Кучерова, Кузнецов в очередной раз выехал в Севастополь, но теперь уже проведать в госпитале адмирала Октябрьского, а заодно поговорить с начальником штаба флота адмиралом Басистым по флотским проблемам.

Филиппа Сергеевича нарком нашел в хорошем настроении, хотя по его изможденному лицу понял, что нелегко далась ему операция. Говорили долго и о многом, доверительно, ничего не скрывая. Комфлот был огорчен тем, что из-за болезни не смог принять участие в работе конференции. Он заметно устал, расстегнул воротник рубашки.

— Мне надоело тут лежать, — сердито сказал Октябрьский. Помолчав, он спросил: — Товарищ Сталин приедет в Севастополь? Ему бы надо побывать на кораблях, встретиться с моряками, глядишь, тогда скорее бы восстанавливалась главная база флота.

— Если представится возможность, я передам Сталину вашу просьбу, — ответил Николай Герасимович.

— Мирно идет конференция? — поинтересовался комфлот. — Что-нибудь уже решено?

— Первое заседание, — сказал нарком, — было посвящено военным вопросам, на остальных заседаниях преобладали политические проблемы, связанные с Германией и послевоенным устройством мира. Главное, однако, в том, что после окончания войны с фашистской Германией Советский Союз объявит войну Японии, — продолжал Кузнецов. — Сталин заверил в этом Рузвельта, который не раз поднимал данный вопрос, и Черчилля. Так что скоро и Тихоокеанский флот примет участие в боях, покажет, чему он научился за время войны.

В палату вошла медсестра, спросила Кузнецова:

— Не пора ли вам идти? Утомлять больного разговорами так долго не полагается.

— Да, конечно, мне пора. — Николай Герасимович встал. — Вам, Филипп Сергеевич, товарищ Сталин передает горячий привет и пожелание скорее выздороветь.

— А я полагал, что Верховный обо мне забыл, — смутился комфлот.

— Как можно, Филипп Сергеевич?! Вы же командующий флотом, а не просто адмирал!.. Ладно, я пошел. — Он пожал ему руку. — Надеюсь, все будет хорошо.

Ялтинская конференция успешно закончила свою работу. На другой день утром Кузнецов провожал президента США Рузвельта, выехавшего на машине в Севастополь. Рузвельт провел ночь на своем корабле связи «Катоктин», а затем вылетел на родину. Черчилль улетел двумя днями позже. С дочерью он тоже побывал в Севастополе. На стоявшем в бухте на якоре пароходе «Франкония», на котором размещались английские дипломаты и военные, Черчилль отобедал, потом сошел на берег и сказал Кузнецову, сопровождавшему его, что хотел бы посмотреть поле битвы у Балаклавы.

— Там английская бригада легкой кавалерии, участвовавшая в Крымской войне девяносто лет тому назад, вела бои с русскими войсками.

«И была наголову разбита», — едва не произнес вслух Николай Герасимович.

Лицо Черчилля расплылось в улыбке.

— И еще я желал бы побывать на английском кладбище. Там похоронен мой родственник знаменитый Мальборо — Джон Черчилль…

«Мы посетили его могилу утром, — писал после войны в своих мемуарах Черчилль, — и были очень поражены заботливостью и вниманием, с которыми за ней ухаживали русские».

Главком ВМФ, отвечавший за пребывание союзников в Севастополе и их отлет, был доволен, что все прошло благополучно. Сожалел лишь о том, что Сталин так и не приехал в Севастополь, хотя Кузнецов и передал ему просьбу комфлота. Обиделся на Верховного и адмирал Октябрьский, о чем он тогда записал в своем дневнике: «Самое главное, чем я сильно огорчен, — ожидал, что раз т. Сталин прибыл в Ялту, то уж флот-то он посетит, осмотрит Севастополь, побывает на кораблях, в частях. Поговорит с матросами. Но увы! В чем дело?..»

В Москву нарком вернулся под вечер. Поскребышев сообщил ему, что Сталин подписал постановление ГКО об изменении состава Ставки Верховного главнокомандования, куда теперь вошел и он, главком ВМФ.

— Приятная новость, — улыбнулся Кузнецов.

В Генштабе он встретился с маршалом Василевским. Александр Михайлович спросил, как прошла конференция, доволен ли Николай Герасимович проделанной работой.

— Страсти со стороны союзников были, особенно этим отличился наш давний «друг» Черчилль, но все прошло как надо, — весело ответил Кузнецов. — Кажется, я больше всех рад: Сталину удалось убедить Рузвельта срочно выделить корабли и суда для Советского Союза. Америка дает нам более двухсот пятидесяти единиц! Так что если СССР вступит в войну с Японией, Тихоокеанский флот будет взаимодействовать с сухопутными частями, и корабельное пополнение весьма кстати.

— А я ушел с поста начальника Генштаба, — вдруг сказал Василевский. — Ставка назначила меня командующим Третьим Белорусским фронтом. Радоваться бы, но мы потеряли генерала армии Черняховского. Он погиб на боевом посту… — Александр Михайлович помолчал. — Вот только сейчас сдал дела генералу армии Антонову. Рано утром вылетаю в Восточную Пруссию в штаб фронта. Вам желаю всяческих успехов!

Кузнецов у двери своего кабинета разговаривал с адмиралом Галлером, когда зазвонил аппарат ВЧ. Он поспешил к столу и снял трубку. Голос у адмирала Трибуца был громкий и веселый:

— У моих подводников богатый «улов», товарищ нарком…

— Я слушаю, говори подробно, кто и где отличился!..

«Улов» и вправду оказался богатым. Командир подводной лодки «С-13» капитан 3-го ранга Маринеско потопил фашистский лайнер «Вильгельм Густлов». Как потом выяснилось, на этом судне погибло около шести тысяч гитлеровцев, половина из них — подводники. На лайнере из Данцига в Киль эвакуировался учебный отряд подводного плавания. Отличился тот самый Маринеско, которого Николай Герасимович в сороковом году наградил именными золотыми часами за отличные успехи в боевой подготовке. Маринеско, получая тогда награду из рук наркома, пошутил: «Теперь по наркомовским часам я буду выходить в атаку на противника!»

— Погоди, Владимир Филиппович, — произнес в трубку нарком. — Ты недавно докладывал мне, что хочешь отдать Маринеско под трибунал за пьянку на лодке и грубые нарушения. Я еще советовал тебе взвесить степень вины командира лодки. Или я что-то напутал?

— Истинно, Николай Герасимович, — слышался в трубке бас Трибуца. — Разобрался и… под трибунал не отдал. И не каюсь. Я разрешил Маринеско выйти на боевое задание, чтобы искупить свою вину. И он ее искупил. Кроме «Вильгельма Густлова» торпедировал транспорт «Генерал Штойбен».

— Лодка вернулась? — спросил Кузнецов.

— Нет. У Маринеско есть еще торпеды, и ему разрешено продолжать поиск. Дней через пять лодка вернется в базу, уточню детали атак и доложу вам…

(После войны служба у Маринеско не пошла. Он стал пить чаще. «Какой пример он подает своим подчиненным? — возмущался адмирал Трибуц. — Грубый нарушитель воинской дисциплины, а мы возимся с ним, как с молодым офицером. Нет, такие горе-командиры мне на флоте не нужны!..» Трибуц настоял, чтобы главком ВМФ уволил Маринеско в запас. Николай Герасимович сделал это, что было его ошибкой, которую он признал после смерти героя-подводника. В журнале «Нева» Кузнецов писал: «Изумительный подвиг А. Маринеско в то время не был оценен по заслугам… Мы должны, пусть с опозданием, прямо заявить, что в борьбе за Родину он проявил себя настоящим героем». Но призыв Николая Герасимовича тогда не был услышан, и лишь в канун 45-й годовщины Победы капитану 3-го ранга Маринеско присвоили (посмертно) звание Героя Советского Союза, — А.З.)

— Что у вас, Степан Григорьевич? — спросил Кузнецов начальника Главморштаба адмирала Кучерова, когда вернулся из Генштаба.

— Звонил адмирал Головко. На флоте едва не погиб эсминец «Разъяренный».

— Этого еще не хватало! Что, субмарина?

— Да. Конвой вышел из Кольского залива в Линахамари. Эсминцы «Разумный» и «Разъяренный» шли в охране. В районе Вайтолахти была обнаружена подводная лодка. Командир «Разъяренного» капитан 3-го ранга Васильев хотел атаковать ее, но пока маневрировал, сам подвергся атаке. Взрывом торпеды эсминцу оторвало корму, на нем вспыхнул пожар.

— Короче, — прервал нарком Кучерова, — эсминец взяли на буксир?

— Он уже находится в порту Линахамари, а привел его туда на буксире тральщик.

— Дайте шифровку Головко, чтобы усилил охрану конвоев, — приказал нарком. — А вас прошу сосредоточить свое внимание на подводных лодках. И на Балтике, и на Северном флоте немцы укрепили свои подводные силы, и с этим надо считаться. Поговорите по этому вопросу и с адмиралом Виноградовым.

Кучеров встретил адмирала в коридоре наркомата. — Вы куда, Николай Игнатьевич? — спросил начальник Главморштаба. — Вы мне нужны.

— К наркому спешил, — смутился Виноградов. — Хочу подписать командировку.

— Час тому назад мне звонил Трибуц. Вы, помню, хвалили командира 307-й «щуки» капитан-лейтенанта Коваленко.

— Что-нибудь с его лодкой? — насторожился начальник подводного плавания ВМФ. Будучи в Ленинграде, он выходил в море на этой лодке.

Кучеров усмехнулся:

— С лодкой все в порядке. Коваленко, ваш подопечный, молодчина! За двадцать шесть дней похода он четырежды выходил в атаку. На его счету — танкер и три крупных транспорта… Что беспокоит Трибуца? По-прежнему поток немецких судов идет в Либаву и Виндаву. Вы едете туда, так что подумайте, как этот поток прервать. Потом зайдите ко мне, есть к вам вопросы по Северному флоту…

— Понял, Степан Григорьевич.

У наркома находились его заместители адмиралы Исаков и Галлер. Они о чем-то оживленно беседовали. Когда Виноградов вошел, Кузнецов оторвался от папки с бумагами и спросил:

— Что у вас, Николай Игнатьевич?

— Подписать командировку. По вашему указанию я еду на Балтийский флот к Трибуцу.

— Подождите минуту…

Виноградов сел, а нарком взглянул на Исакова.

— Иван Степанович, жду от вас докладную записку о необходимости издания книг «Классификация кораблей ВМФ СССР» и «Оперативно-тактическая терминология ВМФ». Откладывать это дело никак нельзя! Вы же сами говорили, что степень научности всякой дисциплины определяется глубиной и ясностью ее основной классификации и терминологии. В этом отношении наши стратегия и оперативное искусство отстают от многих технических и гуманитарных наук.

— Факт бесспорный, — согласился Исаков. — Что касается докладной записки, то завтра положу ее вам на стол.

— Кто будет редактором этих трудов? — спросил Кузнецов.

— Могу взять на себя окончательное редактирование, — сказал Исаков. — Полагал бы издать эти труды под эгидой Главморштаба с вашим, Николай Герасимович, утверждением.

— Обязательно с моим? — уточнил Кузнецов.

— Разумеется, — подтвердил Исаков. — Надо сделать эти издания обязательными для всех штабов, военно-морских учебных заведений, академий. Ведь что у нас получается? — горячо продолжал адмирал. — На флотах по-разному понимают и употребляют термины и классификационные определения. Во время войны некоторые старые термины приобрели новое содержание или устарели, что еще больше усложнило единство понимания морского научного языка. Появились новые понятия — МОР, радар и так далее. Кому, как не нам, наводить в этом деле порядок?! Этим мы поднимем на более высокий уровень теорию военно-морской науки.

— Хорошо, Иван Степанович, дерзайте. Полагаю, через год-полтора на моем столе появятся обе книги.

— Постараюсь, Николай Герасимович. — Исаков встал и шутливо добавил: — Вы же по случаю моего пятидесятилетия наградили меня автомашиной. Теперь мне легче добираться на службу. Так что отработаю, как пить дать.

Исаков вышел из кабинета.

— Ему тяжело ходить с протезом, — подал голос Виноградов. — Может, лучше уйти со службы?

— Я советовал это сделать, но он заявил, что пока от моря не уйдет. — Николай Герасимович подписал командировку. — Еще одно задание вам. На Балтике тяжело с ремонтом кораблей, особенно подводных лодок. Так вот, нам удалось договориться с президентом Финляндии, который разрешил ремонтировать корабли в Турку на судостроительном заводе «Крейтон Вулкан». Комфлота Трибуца адмирал Галлер уже ввел в курс дела, а вы, Николай Игнатьевич, посмотрите, что там можно еще сделать…

Виноградов прикрыл за собой дверь. Николай Герасимович прошелся по кабинету; положил на стол рабочую папку и подумал о том, что и ему пора ехать на Балтику. Но разрешит ли начальник Генштаба генерал армии Антонов?.. Пошел Николай Герасимович к нему под вечер. Тот был на месте, и как показалось наркому, настроение у него было бодрое, будто недавно выиграл сражение. Только переспросил:

— Хотите слетать на Балтфлот? Не возражаю. Там сейчас назревают важные события, и Трибуну нужна будет ваша помощь.

— О том и речь, Алексей Иннокентьевич!

Уточнив ряд вопросов, касающихся боевых действий Балтийского флота, Антонов сообщил о том, что вчера был у Шапошникова… Болезнь у маршала обострилась, и ему было плохо.

— У меня на глазах едва слезы не появились. Жаль мне Бориса Михайловича…

— Я тоже собираюсь его навестить, — грустно промолвил Кузнецов. — Он много сделал для меня как наркома…

— Тогда поспешите, Николай Герасимович. Советую вечером к нему зайти. Врачей не будет, и вы сможете подольше побыть у маршала. Ну а когда в Питер полетите, дня через три-четыре?

— После встречи с Верховным…

— Ясно. Если что, звоните мне в Генштаб. А с Трибуцем там построже. Флоту предстоят большие дела…

Николай Герасимович подошел к палате и хотел было открыть дверь, как услышал звонкий голос медсестры:

— Минуту, товарищ адмирал флота, вот вам белый халат! — Высокая, стройная девушка с черными глазами и добродушным лицом улыбнулась ему, потом строго добавила: — Больному нужен покой, так что не волнуйте его.

— Понял, сестрица…

Шапошников тихо лежал на койке и смотрел куда-то в сторону окна, за которым бурлила весна. Лучи солнца мелко дробились на стене. Казалось, маршал размышлял о чем-то далеком и памятном. Но вот он повернул голову, увидел Кузнецова, и желтое, как лимон, лицо его осветила улыбка.

— Николай Герасимович?! — удивленно воскликнул маршал. — Добрый день, голубчик! А я считал, что вы где-то на Балтике, у адмирала Трибуца. — Он хотел сесть, но лишь приподнял голову и снова откинулся на подушку.

— Вам велено лежать, Борис Михайлович. — Кузнецов сел рядом. — Как вы себя чувствуете?

— Пока жив, голубчик… Слышали сводку? Третий Белорусский фронт Василевского овладел городом Браунсбергом, Знаете, где это? На побережье залива Фриш-Гаф. Я рад, что в сорок втором передал Василевскому Генштаб. Александр Михайлович чертовски талантливый человек. Да-с, талантливый…

«Плох Борис Михайлович, очень плох, — грустно подумал Кузнецов, слушая его. — Сильно похудел, не лицо, а…»

— Чего молчишь, голубчик? — Глаза у маршала блеснули, но тут же погасли. — Я еще поживу… Ну а как у вас дела? Верховный не журит?

— Бывает, Борис Михайлович, — улыбнулся Николай Герасимович.

Маршал и адмирал флота неторопливо беседовали. Им было о чем поговорить… Руки маршала, такие сильные и крепкие прежде, беспомощно лежали на груди, и Кузнецов видел, как изредка дрожали пальцы. А еще недавно эти руки писали директивы, приказы, по которым потом вели в бой свои армии генералы… Неужели всему этому конец? Не хотелось верить.

— По ночам печет в груди, и я не могу уснуть, — пожаловался Шапошников. — Но не кричать же? А знаешь, Николай Герасимович, какая моя первая должность была в Красной Армии? — вдруг спросил Борис Михайлович и сам же ответил: — Помощник начальника оперативного управления Высшего военного совета Красной Армии! Это было в восемнадцатом году. А кем был тогда ты, голубчик?

Николай Герасимович сказал, что осенью 1919 года он стал добровольцем Северо-Двинской военной флотилии. Но долго воевать ему не пришлось: весной 1920 года красные войска освободили от интервентов Архангельск.

— Флотилию тогда расформировали, а нас, молодых матросов, начали учить строевой подготовке, потом направили в Петроград, зачислили в подготовительную школу для тех, кто поступал в военно-морское училище.

— Я честно служил Красной Армии, а значит, и своему народу, — вновь заговорил маршал. И грустно добавил: — А вот до Дня Победы я, пожалуй, не дотяну. А хотелось бы…

И столько жалости уловил Кузнецов в его голосе, что ему стало не по себе.

Умер Шапошников 26 марта, когда Николай Герасимович был в Ленинграде, и сообщил ему об этом по телефону генерал армии Антонов.

На Балтику Кузнецов прилетел во второй половине марта. В это время войска Третьего Белорусского фронта готовились к операции по разгрому Кенигсбергской группировки врага, и Балтийскому флоту предстояло принять в этом активное участие. Походный штаб адмирала Трибуца находился в Паланге, куда и прибыл Кузнецов. День был весенний, но солнце припекало ощутимо.

— Рад вас приветствовать, товарищ главком! — гаркнул Трибуц, едва Кузнецов вышел из своего «Дугласа». И, не дождавшись, что ему ответит нарком, спросил: — Как вы решили, будем создавать Юго-Западный морской оборонительный район — ЮЗМОР?

— Для того и прибыл, Владимир Филиппович. — Нарком свел брови. — Вам звонил Кучеров?

— Да. Я понял, что он разделяет мою точку зрения. Обещал тоже сюда приехать.

В походном штабе Трибуцу было о чем доложить. Николай Герасимович слушал его внимательно, по ходу разговора вопросов ему не задавал, но был разочарован тем, что Трибуц ничего не сообщил о вражеских коммуникациях, тогда как это было самое уязвимое место противника. Когда Кузнецов сказал комфлоту об этом, тот залился краской. Однако спорить с наркомом Трибуц не стал, заявив, что «от этих коммуникаций зависит судьба окруженной курляндской группировки врага».

— На борьбу с вражескими конвоями мы бросили даже торпедные катера, — чертыхнулся Трибуц. — Знаете, к чему я пришел после долгих раздумий? Нам надо резко увеличить число торпедных кораблей, тогда успех будет вдвойне.

— И только? — удивился Кузнецов, явно не разделяя оптимизм комфлота.

Трибуц это понял, но возражать не стал — ждал, что еще скажет нарком. Тот, словно бы не замечая его волнения, продолжал с едва заметной издевкой в голосе:

— Торпедные катера, разумеется быстроходные, маневренные, имеют по две торпеды. Но они успешно атакуют конвои неподалеку от берега. А если транспорты противника пройдут далеко в море, что будете делать?

Трибуц усмехнулся, полагая, что нарком задал ему наивный вопрос.

— Тогда удары по врагу станут наносить подводные лодки и авиация флота.

Но главком решительно возразил:

— Нет, Владимир Филиппович, давайте уже сейчас подключать разнородные силы флота для борьбы с конвоями. На Северном флоте это давно делают. Где у вас находится больше всего подводных лодок?

— На подходах к Либаве и Виндаве. Через эти порты идет подвоз продовольствия, оружия и боевой техники окруженным гитлеровским войскам.

— Что-то в кабинете душно, давайте выйдем на свежий воздух, а заодно поглядим и на море, что там есть, — предложил нарком.

Он плечом толкнул дверь. Трибуц последовали за ним. Кузнецов подошел к полуразрушенному причалу. Вдали шло чужое судно, в белесом тумане оно казалось призрачным.

— Входит на рейд Либавы, — грустно произнес Николай Герасимович. — Не будь минной опасности, можно было бы послать эсминцы, они могли бы и нанести торпедные удары, и обстрелять судно из орудий.

Трибуц, однако, сказал, что надводные корабли он бы туда не послал: Либава сильно охраняется истребителями, и когда в море появляются наши корабли, их сразу же бомбят «юнкерсы». Трибуц помолчал и продолжил:

— По моим подсчетам гитлеровцы почти вдвое превосходят нас по числу надводных кораблей, правда, у нас вдвое больше самолетов, в основном это истребители. А вот ударной авиации нам, к сожалению, не хватает. Вы бы, Николай Герасимович, попросили начальника Генштаба Антонова выделить Балтфлоту одну-две дивизии бомбардировщиков.

— Это я сделаю, — заверил нарком. — Но вам нужно лучше воевать!

Свое слово Николай Герасимович сдержал. Едва вернувшись в Москву, он сразу же поехал в Генштаб к Антонову. Тот, выслушав его, сказал:

— У нас есть возможность усилить ВВС Балтийского флота. Я сейчас же распоряжусь…

Позже на Балтику были передислоцированы три дивизии бомбардировщиков «Ту-4», «Пе-2» и «Ил-4» и одна дивизия истребителей. В тот же день адмирал Трибуц позвонил наркому.

— Это то что надо! — звучал в трубке его веселый голос. — Теперь наши авиаторы дадут фрицам прикурить! Спасибо!..

Но этот звонок будет позже, а сейчас нарком спросил:

— Владимир Филиппович, кто, по-вашему, может возглавить ЮЗМОР?

— Я об этом, честно говоря, не думал, — признался комфлот.

— У меня есть такой человек… — Кузнецов прищурил глаза. — Хотите, отдам вам адмирала Виноградова?

— Кто же откажется от Николая Игнатьевича? — В голосе Трибуца прозвучала обида. — Это же опытный, знающий свое дело адмирал…

Кузнецов, казалось, уже его не слушал. Узнав о том, что Виноградов на бригаде подводников, он распорядился срочно вызвать его в Палангу. Трибуц тут же набросал текст радиограммы и, вызвав дежурного по штабу, приказал:

— Немедленно передать вице-адмиралу Виноградову!

Трибуц стоял на причале грустный и смотрел на море.

— О чем задумались, Владимир Филиппович? — спросил нарком, подходя.

— Да так, прошлое шевельнулось в груди… Отчего-то вдруг вспомнил, как восемь лет назад мне вручили первый в моей жизни орден Красной Звезды за успешный поход. Тогда мы ходили в Англию на коронацию короля Георга Четвертого… Слыхали?! — Что-то хитрое блеснуло в глазах комфлота, но Кузнецов сделал вид, что не заметил этого.

— Тридцать седьмой год? — Нарком кашлянул. — Как же не слыхать… Знаю про этот нелегкий поход линкора «Марат». Командиром линкора был флагман 2-го ранга Иванов, а вас временно назначили к нему старшим помощником — так? — Николай Герасимович улыбнулся. — Я тогда воевал в Испании. Позже передал дела военно-морского атташе Алафузову и выехал в Москву… Ну а как поход, все было хорошо?

Трибуц признался, что очень переживал, когда линкор на виду у десятка иностранных кораблей на Спитхедском рейде у Портсмута становился на фертоинг{Фертоинг — способ постановки судна на два якоря в местах, где имеются сильные приливы и отливы, меняющиеся ветры, а также в стесненных условиях стоянки судов на рейде.}.

— Вы же знаете, что это сложный маневр, — заметил Трибуц. — Корабль должен стать так, чтобы, если его развернет ветер, он находился между своими левой и правой якорными цепями. У нас это получилось блестяще — за пятьдесят три минуты! Тогда как аргентинский линкор «Морено» становился на фертоинг полсуток!

— Первая награда всегда памятна, — улыбнулся Кузнецов.

— Я верил в себя и потому действовал решительно. — Трибуц увидел, как по лицу наркома скользнула улыбка. — Только не подумайте, что хвалюсь. Молод я был тогда, горяч в деле, а опыта маловато.

— Признаться в своей слабости не грешно. Помните у Бальзака? Признавшись в своей слабости, человек делается сильнее…

— Товарищ главком, сюда выехал начальник Главморштаба вице-адмирал Кучеров, — доложил подошедший начальник штаба Балтфлота контр-адмирал Петров.

— Хорошо, Кучеров как раз нам нужен. — Кузнецов посмотрел на Трибуца. — Владимир Филиппович, давайте еще разок прикинем, какие части войдут в ЮЗМОР…

Стоял теплый весенний день, погода была летной, небо очистилось от туч, лишь с моря дул ветер и холодил лицо. Через час Виноградов приземлился в Таллине, а оттуда на машине отправился в Палангу. Он вошел в комнату оперативного дежурного и — опешил. За столом кроме Трибуца и начальника штаба Петрова сидели нарком ВМФ и начальник Главморштаба Кучеров.

— Здравия желаю, товарищ народный комиссар! — приложил руку к фуражке Виноградов.

Николай Герасимович, поздоровавшись, спросил, как дела у подводников, есть ли победы.

— Есть победы, и весьма ощутимые. — Виноградов сел в кресло рядом с наркомом. — Вчера с моря вернулась лодка «К-52» капитана 3-го ранга Травкина. Он провел четыре торпедных атаки, потопив четыре транспорта и сторожевой корабль.

— У меня, Николай Игнатьевич, есть к вам предложение… — Кузнецов посмотрел на Трибуца, потом перевел взгляд на Виноградова. — Здесь, на Балтике, создается новое оперативно-тактическое формирование — Юго-Западный морской оборонительный район — ЮЗМОР. Я решил назначить вас командующим этим районом. Командование флота не возражает…

— Я готов принять эту должность, товарищ народный комиссар, — заметно разволновался Виноградов. — И все, что надо будет сделать, я сделаю на совесть…

То, чего так долго ждал главком Кузнецов и его соратники, случилось: 2 мая капитулировал Берлин! Победа была не за горами.

— Иван Степанович, я, кажется, помолодел! — весело произнес Николай Герасимович, сидя за широким столом, на котором лежала кипа папок. В них — боевые донесения с флотов, документы по вооружению и кораблестроению, рапорты начальников управлений по различным вопросам, акты об испытаниях новых кораблей и судов. — Сколько всяких невзгод перенес наш флот вместе с армией и страной, чтобы выстоять в такой жестокой и кровавой войне! Люди, казалось, делали невозможное. Те же моряки Днепровской военной флотилии. К началу Берлинской операции корабли совершили более чем пятисоткилометровый путь по рекам и каналам и прибыли на Одер. С ходу форсировали этот водный рубеж и своим огнем стали прикрывать переправы. Нет, такое не забывается. Это как зарубка на сердце…

— Даже не верится, что войне приходит конец! — воскликнул адмирал Исаков. — Война, война… Сколько людей погибло! Мне еще повезло: потерял лишь ногу на фронте.

Весь день 8 мая Кузнецов допоздна находился в Ставке — вместе с начальником Генштаба обсуждал готовность Тихоокеанского флота к боевым действиям с Японией. Вернулся к себе усталый, и вдруг звонок от Поскребышева.

— Николай Герасимович, поздравляю!

— С чем? — не понял Кузнецов.

— Капитуляция Германии подписана! Победа, Николай Герасимович! Можете давать поздравительные телеграммы Военным советам флотов и флотилий… Так распорядился товарищ Сталин.

— Я немедленно это сделаю, — засуетился главком. — Поздравляю и вас, Александр Николаевич, с победой!..

Радоваться было чему, но для Кузнецова война не кончилась: он готовил Тихоокеанский флот к решительным действиям. Работы было много, и работы самой разной и весьма нелегкой. Следовало часть боевых кораблей перегнать на Дальний Восток. Там очень были нужны и эсминцы, и подводные лодки, и торпедные катера. «Кажется, я сделал все, что мог, — сказал нарком себе после того как в Главморштабе прошло очередное обсуждение этого вопроса. — Но все ли?..»

В середине мая Кузнецова вызвали в Кремль, где решался вопрос о переброске войск Красной Армии на Дальний Восток. Докладывал начальник Генштаба генерал армии Антонов. Николаю Герасимовичу пришлось по душе, что Алексей Иннокентьевич коротко, но емко изложил суть дела. Даже Сталин не задал ему вопросов, по воодушевленному лицу Верховного было видно, что он остался доволен.

— Теперь послушаем товарища Кузнецова. — Сталин сделал ударение на последнем слове.

Кузнецов дернул плечами, словно стряхивал с себя усталость, но говорить стал бодро и твердо, называл цифры, сколько и откуда взять кораблей на Тихоокеанский флот, подчеркнув ту очевидную истину, что Наркоматом ВМФ уже немало сделано для усиления флота. И все же Сталин счел нужным заметить:

— Надо вам максимально учесть опыт войны. — Он прошелся вдоль стола и остановился рядом с наркомом. — Я имею в виду прежде всего высадку десантов. Передайте адмиралу Юмашеву, что пришло время и ему проявить себя.

— Я с ним об этом уже говорил, Иосиф Виссарионович. — Кузнецов поднялся с места. И, сам того не желая, вдруг сказал: — Разрешите мне туда слетать? Хочу своими глазами все увидеть, пощупать руками.

По лицу вождя скользнула улыбка.

— Понимаю вас, но вы поедете в другое место, — сухо произнес он.

«Куда же я поеду и зачем?» — недоумевал Николай Герасимович несколько дней кряду.

Наконец его пригласил к себе Антонов и сообщил, что он включен в состав советской делегации, которая поедет на Потсдамскую конференцию в Германию.

— Там будет рассматриваться вопрос о разделе трофейных немецких кораблей, так что вам есть чем заняться, — добавил начальник Генштаба.

В Берлин Кузнецов и Антонов вылетели вместе 14 июля, а через два дня в числе других советских представителей они встречали в Берлине специальный поезд, на котором прибыли Сталин и Молотов. В Потсдаме к этому времени уже находились делегации союзников. Здесь Николай Герасимович увидел своих старых знакомых по Ялте — адмиралов флота Кинга и Каннингхэма, — а когда все трое 31 июля собрались на совещание по разделу трофейного немецкого флота, Кинг предложил, чтобы председательствовал Кузнецов.

— Сэр Кузнецов старше нас по чину, да еще и военно-морской министр. — Кинг добродушно улыбнулся. — К тому же мой коллега весьма справедливый человек. Я надеюсь, что работа пойдет у нас дружно.

Спорили долго, отчаянно, но все же нашли истину. Союзники разделили между собой более 500 боевых кораблей, в том числе 30 подводных лодок. Советский Союз получил 155 боевых кораблей.

— Я хотел выпить за наш дружный работа, — улыбаясь, сказал Кинг на ломаном русском языке.

Он взял со стола виски и налил в стаканы Кузнецову, Каннингхэму и себе. Все трое чокнулись и выпили.

— Слабое виски, русская водка крепче! — усмехнулся Кузнецов.

— Давай русский водка! — кивнул Кинг.

Кузнецову ничего не оставалось, как попросить своего адъютанта принести «Московскую». Николай Герасимович наполнил стаканы. Кинг глотнул один раз и сморщился, как от зубной боли.

— Жгучий водка, — едва произнес он, но все же опорожнил стакан до дна.

К ним подошел генерал армии Антонов.

— Николай Герасимович, после ужина зайдите к Верховному, — негромко сказал он.

Сталин сидел в кресле и курил трубку. Николай Герасимович вошел к нему и не знал, как ему быть. Верховный заметил его смущение, кивнул на другое кресло:

— Садитесь, пожалуйста. — Пососал трубку, выпустил дым. — Корабли поделили?

— Поделили, товарищ Сталин. Нам досталась третья часть…

— Вы собираетесь на Дальний Восток? — вдруг спросил Верховный.

— Я? — растерялся главком. — Как прикажете…

— Ставка решила возложить на вас координацию боевых действий Тихоокеанского флота и Амурской военной флотилии с действиями сухопутных войск. Это — серьезное задание, и я бы хотел, чтобы вы сразу включились в работу.

— Есть, понял. — Кузнецов помолчал. — Если не секрет, кого вы решили назначить главкомом войсками на Дальнем Востоке?

— Доложите о своем прибытии товарищу Василевскому, он познакомит вас с обстановкой и замыслом операции, — ответил Верховный.

«С Александром Михайловичем я всегда найду общий язык», — обрадовался Николай Герасимович и был очень тронут, когда, прилетев в Читу и встретившись с маршалом Василевским, услышал добрые слова:

— Рад вас видеть, Николай Герасимович! Ей-богу, рад. — На лице Василевского засветилась добродушная улыбка, его большие умные глаза блестели. — Теперь верю, что тихоокеанцы будут сражаться по примеру черноморцев, балтийцев и североморцев. — Маршал окликнул своего адъютанта: — Дай нам что-нибудь поесть. Ну, как там, в Потсдаме? — весело продолжал Василевский. — Немецкие трофейные корабли нам достались?

— Сто пятьдесят пять единиц, в том числе подводные лодки, Александр Михайлович, — ответил главком ВМФ. — Все старые субмарины решено затопить… Ну а как вы тут? Скоро начнется свинцовая карусель?

— Скоро, Николай Герасимович. — Василевский подошел к другому столу, на котором была разложена оперативная карта. — Удар нанесем в трех направлениях — из Приморья, из района Хабаровска и со стороны Забайкалья. Догадываетесь, почему?

— Хотите расчленить и по частям уничтожить Квантунскую армию?

— Сообразил, моряк! — одобрительно произнес Василевский. — Именно — расчленить! Тут придется действовать стремительно, иначе японцы могут оказать сопротивление. Но я надеюсь, что мои коллеги маршал Малиновский, генерал армии Пуркаев, маршал Мерецков меня не подведут. А вам, Николай Герасимович, сам Бог велел возглавить боевые действия моряков. Юмашев был у меня с командующим Амурской флотилией контр-адмиралом Антоновым. У нас состоялся деловой разговор, и они, как я понял, сделают все так, как надо. Но вас я прошу все-все обговорить со своими адмиралами. — Он взглянул на стол, на котором уже дымился чай. — Давай перекусим, Николай Герасимович…

На другой день Кузнецов встретился с комфлотом адмиралом Юмашевым. Не виделся он с Иваном Степановичем давно и сразу заметил, что Юмашев постарел, правда, глаза все также горят юношеским задором. Адмирал был доволен тем, что наконец-то и тихоокеанцы скажут в боях свое слово.

— Не стану утверждать, что на флоте все герои, но люди будут сражаться до последней возможности, — веско сказал он, и на его лице появилась суровая сдержанность.

— У людей настрой боевой, — добавил член Военного совета генерал-лейтенант береговой службы Захаров.

— Да, и сил теперь у нас немало. — Начальник штаба флота адмирал Фролов стал перечислять: — Два крейсера, один лидер, двенадцать эсминцев, семьдесят восемь подводных лодок, более двухсот торпедных катеров. И самолетов больше полутора тысяч. Приличная морская сила!

Из всего, о чем шла речь в штабе флота, Кузнецов выделил высадку десантов.

— Дело это, скажу вам, нелегкое, — подчеркнул главком. — Тут и смелость нужна, и военная хитрость, и умение навязать свою волю противнику. И еще — нарушение коммуникаций врага. Важно не допустить, чтобы японские корабли и суда подвозили из портов грузы и боевую технику для Квантунской армии…

Десанты, по замыслу командования флота, высаживались в портах Юки, Раскин и Сейсин. Глядя на карту, Николай Герасимович спросил:

— Из трех портов наиболее сильно укреплен Сейсин, так?

— Разумеется, — подтвердил Юмашев. — Там больной гарнизон, есть береговая оборона. Мой замысел таков: внезапной высадкой передового отряда овладеть причалами в бухте, затем боем разведать силы япошек в порту и в городе, а уж потом высадить главные силы десанта, захватить Сейсин и удерживать его до подхода войск двадцать пятой армии, которая наступает вдоль восточного побережья Северной Кореи. А когда возьмем все порты, организуем их оборону, чтобы там могли базироваться наши корабли.

— Кого думаете туда послать? — спросил Кузнецов.

— Героя Ханко и Рыбачьего генерала Кабанова. Я с ним об этом говорил.

— Ну что ж, Сергей Иванович свое ремесло знает прекрасно.

— Поставили мы задачу и командующему Северной Тихоокеанской флотилией вице-адмиралу Андрееву, — продолжал Юмашев. — У него тоже боевой настрой.

В Советской Гавани, где находился штаб флотилии, Кузнецов еще не был, но Андреева знал хорошо — вместе учились в военно-морском училище. Когда в январе 1938 года Кузнецов вступил в командование Тихоокеанским флотом, капитан 3-го ранга Андреев стал командиром бригады заграждения и траления. Война застала Владимира Александровича в Севастополе — он был начальником штаба эскадры кораблей. Андреев разрабатывал операцию по высадке морского десанта под Одессой. Особенно проявил себя Андреев во время высадки десанта в Феодосии, где был командиром отряда кораблей поддержки. В январе сорок второго он провел операцию по высадке тактического десанта в Судаке, а в феврале — в Озерейке. Глубокой осенью сорок второго Кузнецов побывал на эскадре Черноморского флота, и там адмирал Андреев, будучи начальником штаба эскадры, попросил перевести его в другое место.

— Отчего вдруг, Владимир Александрович? — не понял его нарком.

— У командующего эскадрой Владимирского сложились конфликтные отношения с командующим флотом Октябрьским, они ругаются, и мне тоже достается, потому что я поддерживаю Владимирского. У него большой опыт оперативного и тактического использования кораблей.

Естественно, Николай Герасимович помог своему другу. Сначала Андреев поработал в Главморштабе в должности заместителя начальника оперативного управления, а в апреле сорок третьего возглавил Северную Тихоокеанскую военную флотилию; она обороняла побережье и морские коммуникации в Татарском проливе и Охотском море. Теперь ей предстояло 10 августа во взаимодействии с 16-й армией Второго Дальневосточного фронта начать боевые действия и овладеть южной частью острова Сахалин, отторгнутой Японией в 1905 году.

Тихоокеанский флот жил в напряжении. Наконец 8 августа Советское правительство объявило войну Японии, а в ночь на 9 августа начались боевые действия. Через два дня высадились десанты в портах Юки и Раскин. Их удалось взять сравнительно легко, а вот за Сейсин разгорелись упорные бои. Судьбу порта решил морской десант, который возглавил командир бригады морской пехоты генерал-майор Трушин: четыре дня сражались морские пехотинцы, пока не ворвались в порт.

Штаб флота отдавал на корабли и береговые части последние распоряжения перед освобождением островов северной части Курильской гряды, когда во Владивосток прилетел главком войск Дальнего Востока маршал Василевский. Он заслушал доклад адмирала Юмашева, потом сказал:

— Десантирование в три порта флот провел достойно, и я бы просил вас, Иван Степанович, наградить всех, кто особо отличился. Теперь на очереди острова Курильской гряды. Сломя голову в огонь не бросаться, но бить самураев наверняка. — И, взглянув на Кузнецова, маршал добавил: — Николай Герасимович, если не возражаете, я хотел бы побывать на кораблях, поговорить с моряками и офицерами, почувствовать, чем они живут. Мне надо знать, какой настрой у краснофлотцев. И вас, Иван Степанович, прошу пройти со мной. А то если у моряков будут жалобы, с кого же я спрошу? — шутливо добавил он.

…Моряки флотилии начали боевые действия тем, что готовили десант в порт Эсутору. Но штаб флотилии не имел сведений о системе обороны и силах противника в порту, а произвести воздушную разведку из-за тумана не удавалось. Тогда адмирал Андреев приказал высадить десант в ближайшем порту Торо, о чем сообщил адмиралу Юмашеву. Тот коротко ответил:

— Действуйте!

Лихой удар десантников — и порт Торо взят! В тот же день моряки сломили сопротивление гарнизона Яма-Сичай и заняли Эсутору. Это позволило нашим войскам перерезать все пути сообщения противника по западному побережью Сахалина.

— Андреев расписал все как по нотам! — воскликнул Юмашев. — Молодец! Опыта по высадке десантов у него дай бог сколько!…

— Я в нем ничуть не сомневался, — весело отозвался Николай Герасимович.

Всю ночь Кузнецов провел в штабе флота, куда стекались все сообщения о боевых действиях военных моряков. На рассвете Николай Герасимович прилег отдохнуть, и хотя то и дело раздавались телефонные звонки в соседнем помещении, где находился переносной узел связи, он спал как убитый. Утром адмирал Юмашев информировал его о последних событиях, в которых участвовали корабли флота.

— Пока на море у нас потерь нет, — гордо отрапортовал Юмашев. — Правда, в боях у десантников есть потери, но раненых больше.

— Иван Степанович, кто особо отличился во время боев за порт Сейсин? — спросил нарком.

Комфлот на минуту задумался.

— Прежде всего хотел бы вам сообщить, Николай Герасимович, что военно-морская база Сейсин была занята частями флота и бойцами 335-й стрелковой дивизии из состава Чугуевской оперативной группы, — пояснил Иван Степанович. — Тут отличился в бою капитан 3-го ранга Терновский. Когда наши десантники в порту Сейсин оказались зажатыми с трех сторон японцами, Терновский быстро сформировал из краснофлотцев отряд, высадился с ним на берег и с ходу атаковал врага. Можно сказать, что он спас положение.

— Это не тот ли флагманский артиллерист сторожевых кораблей Терновский, что отличился в боях за Новороссийск? Там он поставил «катюши» на торпедные катера. Эти реактивные установки были грозным оружием. Позже они появились и на других кораблях, но пионером в этом деле был Терновский.

— Да, это тот самый Терновский, — подтвердил Юмашев. — Я беседовал с ним. Отчаянный моряк, и башка у него хорошо соображает.

(За свой подвиг в Сейсине капитан 3-го ранга Г. В. Терновский был удостоен звания Героя Советского Союза.)

В Приморске с Николаем Герасимовичем приключилась такая история. Когда он был в штабе маршала Василевского, тот как раз собрался побывать в войсках Первого Дальневосточного фронта, которым командовал маршал Мерецков. А Кузнецову хотелось в эти дни быть ближе к штабу флота.

— Тогда давайте полетим вместе, — предложил Александр Михайлович.

Кузнецов согласился. Во время вылета из Читы курсом в Приморье погода была летной, но на полпути от Хабаровска самолет попал в плотные грозовые облака. Его швыряло из стороны в сторону, молния часто сверкала, слепила глаза пилоту, и он искал площадку, где можно было бы посадить машину. Дождь лил как из ведра. С трудом, но летчик приземлился. К этому времени видимость была нулевой. Маршал Василевский, выйдя из самолета, осмотрелся. Они оказались на небольшом полуразрушенном аэродроме.

— Николай Герасимович, вы побудьте у самолета, а я доберусь до железнодорожной станции и свяжусь со штабом Мерецкова. Рация на самолете есть, но она маломощная.

— Хорошо, Александр Михайлович, я буду вас ждать.

Связались со штабом Мерецкова лишь под вечер. А утром небо было ясным и чистым. Самолет легко взлетел, и через некоторое время Василевский и Кузнецов были в Уссурийске. Там их и встретил маршал Мерецков.

— Кирилл Афанасьевич, рассказывай, как тут сражаются твои орлы! — улыбнулся Василевский. — Наверное, станешь хвалить моряков?

Мерецков провел ладонью по усталому лицу.

— А как их не хвалить, если в десанте они как львы бросаются на япошек? — И, глядя на главкома ВМФ, он добавил: — Я очень доволен моряками, Николай Герасимович!

Находясь на Дальнем Востоке, Кузнецов дважды разговаривал с Верховным по ВЧ. Как-то, выслушав его информацию о ситуации на море, Сталин спросил:

— Что, вы все еще воюете? Что сейчас делают военные моряки?

— Высаживаются на последний остров Курильской гряды — Кунашир.

— Не вздумайте высаживаться на Хоккайдо, — шутливо предупредил Сталин.

— Без приказа не будем! — усмехнулся в трубку Николай Герасимович.

На пятый день после этого разговора Сталин вновь вызвал Кузнецова на связь.

— Когда вы намерены вылететь в Москву? — спросил он.

— Побываю в Хабаровске, в штабе главкома, а затем вылечу в Москву.

— Не задерживайтесь, — велел Сталин. — Пора нам решать вопрос о новой судостроительной программе.

Прилетел в Хабаровск Кузнецов рано утром. Видимо, маршал Василевский все еще отдыхал, и выходить из самолета Николай Герасимович не спешил. Но тут к самолету подъехал «Виллис», и из него вылез офицер из штаба главкома.

— Товарищ адмирал флота, маршал вас ждет! — доложил он. — Прошу садиться в мою машину.

Каково же было удивление Кузнецова, когда в штабе за столом он увидел троих маршалов — Малиновского, Василевского и Мерецкова — и генерала армии Пуркаева.

— Кого я вижу! — воскликнул Мерецков. — Это же наш военно-морской атташе и главный военно-морской советник дон Николас!

— Был таковым с июля тридцать шестого по август тридцать седьмого! — улыбнулся Кузнецов.

— Садитесь, Николай Герасимович, — пригласил его Василевский.

— Категорически возражаю! — воскликнул маршал Малиновский. — Наш главный моряк опоздал, поэтому полагается выпить штрафную «наркомовскую».

— Я налью ему, — подал голос Пуркаев.

Он взял со стола бутылку, налил стакан и вручил его Кузнецову. Тот, глядя на Малиновского, спросил:

— За что пить, Родион Яковлевич?

— За военный флот, чтобы и впредь он шел рука об руку с Красной Армией!

— Ура! — вскричал подвыпивший Мерецков.

Николай Герасимович выпил стакан, и ему сразу стало тепло.

— Горючка очень крепкая! — чертыхнулся он, закусывая соленым огурцом.

— Я предлагаю тост за нашу победу над самураями и за нашего главкома Александра Михайловича! — пробасил Родион Яковлевич.

— Баста, полководцы! — махнул рукой Василевский. — Надо знать меру.

Но сидевшие за столом вмиг опорожнили стаканы.

Все дни пребывания главкома ВМФ на Тихоокеанском флоте были насыщены большой работой. Адмирал Юмашев и тот признал, что когда рядом находился Кузнецов, ему легче было руководить боевыми действиями флота.

Рано утром адмирал флота Кузнецов вылетел в Москву. Сидя в «Дугласе», под рев моторов он с карандашом в руке прикидывал, какие корабли нужно строить. И когда Николай Герасимович прибыл в наркомат, он сразу же окунулся в работу над десятилетней программой кораблестроения.

— Не тяните с программой, — сказал ему начальник Генштаба Антонов, когда Кузнецов консультировался с ним по некоторым военным аспектам. — Для вас сейчас нет ничего важнее. В ноябре программу будем принимать.

«Времени в образ», — взгрустнул Николай Герасимович.

В кабинет торопливо вошел адмирал Кучеров.

— Извините, Николай Герасимович, что ворвался к вам без стука, — горячо произнес он. — Но я желал бы первым поздравить вас… Эта справедлива…

— О чем вы? — удивился Кузнецов, оторвавшись от бумаг.

— Вам присвоено звание Героя Советского Союза! Вот только что прочел. — И он отдал главному «Правду».

Кузнецов пробежал глазами указ и почувствовал, как защемило сердце.

Весь день его отвлекали от работы телефонные звонки, все его поздравляли. Позвонил и маршал Мерецков.

— Коля, дорогой мой испанец, целую тебя! — клокотал в трубке его голос. — Рад, очень рад, что стал ты Героем! Тебе надо было дать Героя в тридцать седьмом за Испанию, ты геройски проявил себя!

— Кирилл Афанасьевич, не мне надо было дать Героя за Испанию, а вам! — возразил Николай Герасимович.

Поздравил Кузнецова и Сталин, когда днем позже пригласил его в Кремль. Улыбаясь в усы, он произнес добродушно:

— Еще одним Героем в стране стало больше. Я считаю, что награда вполне заслуженная. — Он на секунду умолк, казалось, вспомнил о чем-то важном. — Скажите, когда вы завершите работу над программой кораблестроения?

— Недели через две буду готов доложить вам ее!

— Это было бы хорошо…

В ноябре 1945 года правительство утвердило 10-летнюю программу кораблестроения. Когда она обсуждалась, Кузнецов решительно возражал против строительства тяжелых крейсеров и настаивал на постройке авианосцев и подводных лодок, сыгравших большую роль в вооруженной борьбе на море. Но его точка зрения на приоритетные направления развития флота не была принята, и решающую роль в этом деле сыграл Сталин. Он заявил, что строить авианосцы у нас сейчас нет возможности. «Надо прежде залечить раны после войны, наладить тяжелую индустрию, а уж потом браться за авианосцы». Николай Герасимович, естественно, был огорчен, но его ждал новый сюрприз от вождя. В начале 1946 года на совещании в Кремле, где обсуждались совсем другие дела, Сталин вдруг поставил вопрос: не следует ли упразднить Наркомат Военно-морского флота?

— Я не готов сейчас дать ответ, — возразил главком ВМФ. — Дайте время подумать…

Кажется, Сталина его ответ разочаровал.

— Тогда поручим Генштабу проработать это дело и свои соображения доложить правительству. — Сталин посмотрел на Кузнецова. — У меня такое мнение, что Наркомат Военно-морского флота надо упразднить…

Адмирал флота Кузнецов и Главморштаб, учитывая опыт войны, подготовили доклад, из которого следовало, что современные операции действительно требуют совместного участия различных видов и родов Вооруженных Сил и управления ими из единого центра. А коль так, то объединение Наркоматов обороны и ВМФ целесообразно, но каждый вид Вооруженных Сил должен иметь и достаточную самостоятельность. Поэтому было бы разумно оставить бывшему наркому ВМФ, как бы он ни назывался в дальнейшем, широкие права, в том числе и право обращаться не только в правительство, но и в другие наркоматы. В Генштабе как высшем и едином органе управления надо сосредоточить все оперативные проблемы, чтобы лучше планировать развитие боевых сил и средств на случай возможной войны…

Свой доклад Кузнецов направил Председателю Совнаркома Сталину и со дня на день ждал вызова в Кремль. Нервы у него были напряжены до предела, но вождь молчал. Наконец главкома пригласили в Наркомат обороны, и он узнал, что решение уже состоялось. В конце февраля вышло сразу три указа Президиума Верховного Совета СССР: Наркомат обороны преобразован в Наркомат Вооруженных Сил СССР (в марте 1946 года был переименован в Министерство Вооруженных Сил); упразднен Наркомат Военно-морского флота; народным комиссаром Вооруженных Сил и Верховным Главнокомандующим Вооруженными Силами СССР назначен генералиссимус Сталин.

«Так вот ради чего все это было затеяно, — грустно подумай Николай Герасимович, — а мы-то старались…»

Но прошло четыре года, и Сталин понял, что допустил ошибку, упразднив Наркомат ВМФ, о чем он заявил на заседании Высшего Военного Совета 24 января 1950 года. Вел заседание Министр Вооруженных Сил СССР маршал Василевский. Сталин объявил, что военный флот много пострадал от объединения в единое Министерство Вооруженных Сил, что это решение было ошибочным.

— Мы сами приняли это решение и никого винить в этом не собираемся, — произнес Сталин. — Могут сказать — престиж. Ну что ж, лучше признать свою ошибку, поступиться своим престижем, чем усугублять допущенную ошибку. Флот у нас большой, и руководить им надо серьезно.

И Военно-морское министерство было создано вновь.

Но вернемся к началу 1946 года. В эти дни у Сталина родилась новая идея. Вызвав к себе Кузнецова, он завел речь о строительстве кораблей: все ли удалось претворить в жизнь, нет ли срывов из-за поставки металла на заводы, не нужна ли ему помощь со стороны правительства. Николай Герасимович за годы минувшей войны хорошо изучил характер Верховного, и теперь, слушая его, невольно насторожился: «Он что-то задумал, иначе не стал бы вдруг проявлять заботу о постройке кораблей». Наконец вождь выложил свою «карту».

— Надо разделить Балтийский флот на два — восьмой и четвертый!

Видимо, вождь ожидал, что Кузнецов скажет «есть» и лишь станет уточнять детали предстоящего раздела. К его удивлению, тот попросил два-три дня, чтобы в Главморштабе обдумать это предложение.

— Хорошо, — сухо бросил Сталин.

Поступил так Николай Герасимович отнюдь не случайно, в душе он не разделял мнение вождя, однако решил обсудить этот вопрос в Главморштабе, чтобы узнать мнение своих заместителей и начальника штаба. Вывод был один — делить флот на два нецелесообразно. Об этом Кузнецов и заявил Сталину.

— Балтийский морской театр небольшой, на нем достаточно иметь одного оперативного начальника. К тому же война доказала — один Балтийский флот успешно справлялся с поставленными задачами, в том числе и с обороной Ленинграда.

В ответ Сталин не проронил ни слова, но по его хмурому лицу Николай Герасимович понял: он остался недоволен. На другой день начальник Генштаба маршал Василевский сообщил Кузнецову, что Сталин поручил Микояну переговорить по вопросу разделения Балтийского флота с адмиралом Исаковым.

«Иван Степанович прекрасный стратег и тактик, так что меня он поддержит», — обрадовался Кузнецов.

Но дело обернулось иначе: Исаков поддержал Сталина, что вызвало в душе Николая Герасимовича бурю. Но он ни слова не сказал своему коллеге, ждал, чем все это кончится. А что же Сталин? Узнав о заключении адмирала Исакова, Сталин приказал Кузнецову рассмотреть этот вопрос на военно-морском совете. Видимо, с целью до конца «сокрушить» строптивого главкома он послал туда Жданова и Микояна. К чести членов военно-морского совета, все они, кроме Исакова, который воздержался при голосовании, поддержали Кузнецова.

— Кажется, быть грозе, — бросил реплику Николай Герасимович, когда главкома и его заместителей Исакова, Левченко и Кучерова вызвали в Кремль.

Предчувствие не обмануло Николая Герасимовича. Сталин, даже не выслушав главкома, стал отчитывать его, обвиняя во всех грехах, а тот не выдержал и заявил:

— Если непригоден, то прошу меня снять!..

— Когда надо будет — уберем, — жестко произнес Сталин.

(Балтийский флот все же разделили на два и лишь в 1956 году исправили эту ошибку. — А.З.).

Первым, однако, пострадал начальник Главморштаба адмирал Кучеров. Когда вопрос о разделении флотов решался в правительстве, Кузнецов болел, не смог быть на совещании и направил туда Кучерова с указанием твердо отстаивать точку зрения флотского командования. Степан Григорьевич так и поступил, за что прямо на совещании был отстранен Сталиным от должности. Николай Герасимович остро все это переживал. Но что он мог сделать? Решил посоветоваться с маршалом Василевским, который его уважал и с семьей которого семья Кузнецова поддерживала добрые отношения. Выслушав главкома, Александр Михайлович прямо заявил:

— Помочь тебе в данной ситуации не могу, Николай Герасимович. Ты же знаешь, каким крутым бывал в годы войны Верховный, многие платились за малейшую ошибку. И сейчас Иосиф Виссарионович такой же. Очень он тобой недоволен, а почему — не знаю.

— Я выступил против разделения флотов и выслушал угрозу… Что же мне делать? — Главком смотрел на маршала в упор, словно тот был в чем-то виноват. — Может, покаяться перед вождем?

— Будь я на твоем месте, шел бы до конца! — выпалил Василевский.

Кузнецов растерянно уставился на маршала.

— А если вождь снимет меня с поста главкома?..

— Тогда ты будешь знать, что пострадал за дело! — прервал его Александр Михайлович. — Ты же сам говорил, что честь для тебя превыше всего! А ты хочешь ею поступиться… — После паузы Василевский добавил: — Порой истина сопряжена с риском, но она не перестает от этого быть истиной. С тобой как раз и есть тот случай.

«Нет, каяться я к вождю не пойду», — повеселел Кузнецов.

Сталин между тем размышлял, кого назначить начальником Главного морского штаба ВМС. «У главкома спрашивать не буду, — сказал он себе, — сам найду достойного адмирала…» Он перебрал в памяти многих, наконец остановился на адмирале флота Исакове. Нажал кнопку звонка, и в кабинет тотчас вошел Поскребышев.

— Александр Николаевич, пошлите ко мне адмирала Исакова, и как можно скорее! — отрывисто проговорил вождь.

Исаков вошел в кабинет. Сталин стоял у окна, за которым бушевала февральская метель.

— Садитесь, пожалуйста, есть к вам разговор. — Сталин взял со стола трубку и закурил. — Товарищ Исаков, мы хотим назначить вас начальником Главного морского штаба Военно-Морских Сил. Что вы на это скажете?

— Я же без ноги! — вырвалось у Исакова.

— Ничего, товарищ Исаков. — Сталин глотнул дым. — Важно, что есть голова.

— Если так, я согласен и ваше доверие оправдаю. Но у меня просьба… — Адмирал замялся.

— Говорите, я слушаю.

— Если буду назначен, то желал бы взять к себе заместителем адмирала Головко. Полагаю, что главком возражать не будет.

— А мы сейчас узнаем. — Сталин набрал нужный номер по «кремлевке». — Товарищ Кузнецов? Здравствуйте!.. У меня в кабинете товарищ Исаков. Мы хотим назначить его начальником Главного штаба Военно-Морских Сил, а заместителем адмирала Головко. Ваше мнение насчет Головко?

— Я за, товарищ Сталин! — ответила трубка.

— Вас понял. Подумайте, кого назначить командующим Северным флотом вместо Головко. Жду вас завтра к десяти утра. — Хозяин кабинета посмотрел на Исакова. — Берите себе в заместители адмирала Головко, но чтобы на флотах был наведен должный порядок!

Арсений Григорьевич прибыл в Москву апрельским солнечным днем и сразу же появился в кабинете главкома. Был он весел, в глазах горели искорки, и, представляясь Кузнецову, он не скрывал своих чувств. После недолгого разговора о ситуации на Северном флоте главком спросил:

— Кого рекомендуешь на свое место?

— Ясное дело, вице-адмирала Платонова! Всю войну он провел на Северном флоте, воевал отлично, тут уж ни дать ни взять герой! А что, у вас есть другая кандидатура?

Николай Герасимович сказал, что когда в правительстве обсуждался этот вопрос, было предложено две кандидатуры — командующего Дунайской военной флотилией вице-адмирала Холостякова и начальника штаба флота вице-адмирала Платонова. Оба адмирала — достойные люди.

— Но я отдаю предпочтение Платонову, — признался главком. — У него больше командирских навыков, шире кругозор, он ярче видит проблемы океанского флота, весьма нетерпим к недостаткам по службе…

— А что товарищ Сталин?

— Он поручил это дело своему заместителю Булганину, и тот распорядился вызвать Платонова в Москву на беседу.

Адмирал Платонов приехал в Москву дождливым днем, весь промок, таким и вошел в кабинет главкома. Кузнецов объявил ему, что у него есть соперник. Кто? Вице-адмирал Холостяков.

— Это что-то вроде конкурса? — невесело усмехнулся Василий Иванович.

— Я за вас, — откровенно сказал Николай Герасимович. — Говорил об этом и Булганину, заместителю министра Вооруженных Сил, что он решит, мне неведомо. Завтра утром пойдем к нему, а если не устали с дороги, поговорим о Северном флоте…

Адмирал Платонов ожидал, что Булганин недолго будет с ним беседовать, но тот буквально сыпал ему вопросы, даже попросил рассказать, где и кем он служил, имел ли взыскания, когда стал членом партии. Узнав о том, что Василий Иванович пришел на флот по призыву комсомола, в шутку заметил:

— Ну вот, комсомолец, а виски уже седые…

— Следы войны, — смутился адмирал.

— Ну что ж, будем назначать вас командующим флотом, — подвел итоги беседы Булганин. — Но не сейчас, а после того, как вы проведете на флоте учения. — Он взглянул на Кузнецова. — Когда они начнутся?

— В мае, Николай Александрович. Я тоже собираюсь на эти учения.

— Тогда доложите мне, как они прошли.

В мае, собрав походный штаб на линкоре «Архангельск», как отмечал адмирал Платонов, эскадра надводных кораблей и бригада подводных лодок были отведены в Белое море на отработку задач боевой подготовки. План в завершающей части предусматривал проведение учения по отражению прорыва сил «противника» в горло Белого моря. На учение прибыл главком ВМС Кузнецов. «Красной» стороной руководил командующий эскадрой вице-адмирал Фокин, «синей» — командир отряда учебных кораблей контр-адмирал Шельтинга. Маневры прошли успешно, а в августе было подписано решение Совета Министров СССР об утверждении адмирала Платонова в должности командующего Северным флотом…

«Кажется, вождь обо мне забыл», — подумал Николай Герасимович, когда представлял Сталину адмирала Платонова уже в новой должности. Вождь потребовал от нового командующего «поддерживать на флоте высокую дисциплину, регулярно проводить учения, учить корабельные экипажи тому, что потребуется на войне». А ему, главкому, так ничего и не сказал.

Однако тучи над главкомом ВМС сгущались. Сталин хотя и советовался с Кузнецовым по кадровым вопросам, но по-прежнему был сердит на «строптивого» адмирала флота, который позволяет себе «свое суждение иметь». Видимо, сыграло тут свою негативную роль и то, что как-то на докладе у Сталина, когда зашла речь о Тихоокеанском флоте, Кузнецов сказал, что зря разделили этот флот на два, жизнь вскоре потребует вновь объединить их в один, что и было сделано в 1953 году. Сталин встретил в штыки эти слова главкома ВМС.

— Вы что же, товарищ Кузнецов, решение правительства считаете фиговым листком? — сурово спросил он, и главком увидел в его глазах злобный огонек. И все же он не сдержался, возразил:

— Это ваше решение, товарищ Сталин, а не правительства.

— Вы свободны, товарищ Кузнецов, — грубо бросил вождь.

И расплата вскоре наступила. В конце 1946 года при обсуждении военных вопросов Сталин сказал Булганину:

— Надо провести инспекцию в Главном штабе моряков, затем сделать оргвыводы. Главком не видит у себя крупных недостатков…

Вскоре в Главный штаб ВМС неожиданно нагрянула комиссия под руководством маршала Говорова. Проверяющие почему-то особо интересовались деятельностью самого Кузнецова. Николай Герасимович это чувствовал и переживал. А ведь он так много сделал в первый послевоенный год! Особо следует выделить его письмо на имя Сталина по вопросам защиты от ядерной бомбы и применения на флотах внутриядерной энергии. В нем говорилось, что ВМФ ведет исследовательскую работу по методам защиты от атомной бомбы. Предлагалось создать при главкоме ВМФ специальный совет по противоатомной защите и применению внутриядерной энергии для движения. Адмирал флота Кузнецов и его заместитель адмирал Галлер высоко оценили создание нового вида энергии для кораблей и особенно для подводных лодок. «Я уверен, что если появилась атомная бомба, — говорил на одном из совещаний главком ВМФ, — стало быть, конструкторская мысль создаст и боевые корабли на ядерной энергии».

В мае по указанию Кузнецова на одной из подводных лодок Балтийского флота Научно-технический совет ВМФ провел обсуждение нового проекта подводной лодки. Николай Герасимович принял активное участие в дискуссии. По докладу контр-адмирала Мельникова, рассказавшего о новых пушках, он, в частности, сказал:

— Я слушал выступающих, и меня все время беспокоил вопрос: не устарела ли эта пушка, не успев родиться?! Да, она сочетает в себе элементы современности: большая высота поражения воздушного противника, скорость наводки, управление с помощью радиолокации. Но вот беда: пушка через минуту интенсивного огня выходит из строя… Так что вопрос о принятии решения пока оставляю открытым, хочу выяснить, наилучший ли это вариант.

Дискуссия разгорелась при обсуждении новых проектов подводных лодок. И тут особенно проявились незаурядные знания главкома.

— Нельзя прекращать то, что мы делаем сегодня, — подчеркнул Кузнецов. — Из тех проектов, которые мы имеем, важно извлечь максимум нового и полезного. Кое-кто делает упор на узлы движения. Правомерно ли? Разве узлы вооружения неважны? Если мы отстанем в вооружении, то подлодка будет неполноценной. Я рекомендую сочетать и то, и другое…

На совещании руководящего состава Балтийского флота Кузнецов говорил о том, что война подтвердила необходимость сильного военно-морского флота, она не похоронила ни одного класса кораблей, породила ряд новых классов кораблей, а некоторые поменяла местами. Например, авианосец поставила на первое место, а линкор — на второе. Появилась атомная бомба. Остаются корабли? Да, остаются, но конструкция их должна измениться.

— Во время войны, товарищи, мы с вами, образно говоря, вылезли на берег, но это было вызвано военной необходимостью. Сейчас мы снова собрались на берегу морей и начинаем робко входить в океан, начинаем плавать. Наша задача — оторваться от берега так, чтобы не оглядываться назад.

То, что делал главком ВМФ и за что боролся, вполне оправдано, ибо наращивание боевой мощи флота он видел в строительстве сбалансированного по составу флота, во внедрении новых систем морских вооружений на базе последних достижений и фундаментальных исследований науки. И все же — что для него было главным? Создавать корабли всех классов! Однако это требовало проведения перспективных исследований, конкурсного проектирования систем морских вооружений, чтобы промышленность получала научно обоснованные оперативно-тактические и тактико-технические задания.

Все эти и другие вопросы главком ВМФ ставил перед правительством с большой решительностью. Так, вернувшись из поездки на Балтийский и Черноморский флоты в августе 1946 года, он написал служебную записку председателю Госплана СССР Вознесенскому, в которой, в частности, указывал: «Одновариантность проекта кораблей неизбежно ведет затем к неоднократным модернизациям, что влечет за собой неоправданный расход материальных средств, перенапряжению судостроительных мощностей, в конечном счете — к снижению численности боевого состава флота». Вопрос был серьезный, и Вознесенский пригласил Николая Герасимовича к себе, чтобы все обсудить в деталях.

— Я сделаю все, о чем вы просите, — заверил главкома Вознесенский. — Так что в моем лице вы нашли еще одного сторонника создания мощного военного флота. Мы в Госплане продумаем, что и когда вы получите на флоты. — После паузы Николай Александрович продолжал: — Я, как и вы, солдат. Если не ошибаюсь, слово это нерусское и означает «защитник Отечества». А защитник Отечества, как мне кажется, не только тот, кто идет на врага с оружием, но и тот, кто делает это оружие.

Главком улыбнулся широко, добродушно.

— Вы правы, Николай Александрович. Спасибо за заботу о флоте!

Все, что мог сделать Кузнецов — и как заместитель министра Вооруженных Сил СССР, главком ВМФ, и как депутат Верховного Совета СССР, он делал на совесть. Когда был в Севастополе, адмирал Октябрьский попросил его оказать ему содействие в приеме у Булганина.

— Одному вам трудно бороться за флоты, я же хочу кое-что «вырвать» у министра Вооруженных Сил для Черноморского флота. Севастополь ведь у нас один… А пойду я к нему на прием как депутат Верховного Совета СССР, — ответил Кузнецов.

— Добро! Чему быть — того не миновать!

Кузнецов убедил Булганина принять адмирала Октябрьского и в тот же день вызвал его в Москву. «Сегодня (31 октября) был принят т. Булганиным и Василевским (присутствовали Хрулев и Кузнецов) по вопросам обеспеченности флота, — записал в своем дневнике комфлот. — Доложил о всех наших нуждах, договорились о помощи. Вновь поставил вопрос о иммобилизации 39-го года срочной службы (1917 год рожд.). Доложил, что мы флот после войны не привели в порядок, у нас еще большой хаос в корабельном и береговом составе; высказал свои соображения по вопросу дальнейшей судьбы флота. Василевский очень внимательно слушал, все записывал». Через девять дней в дневнике Октябрьского появилась новая запись: «Получил вчера телеграмму от Кузнецова. То, что я докладывал Василевскому и Булганину, приказано подработать, все вопросы доложить к 15.11».

Кузнецов в сутолоке дел не забывал, что в Главном штабе ВМФ все еще работает инспекция, он даже свыкся с мыслью, что она рядом. Удивляло лишь то, что инспектора работали с его подчиненными, а главкома маршал Говоров еще ни разу не пригласил к себе. Нет-нет да и появлялась тревожная мысль: не хотят ли снять его с должности главкома?..

После решения ряда вопросов у Булганина по ремонту крейсера «Молотов» Кузнецов возвращался к себе. В приемной министра он увидел маршала Говорова.

— Леонид Александрович, я хотел бы зайти к вам, — сказал главком.

— Зачем? — усмехнулся маршал.

— У вас, видимо, есть замечания по работе Главного штаба? Слышал я, что и в мой адрес у вас есть претензии.

— Все будет указано в акте проверки, — сухо ответил Говоров.

Вернулся к себе Кузнецов не в духе. Это заметил адмирал Галлер, принесший ему на подпись приказ о переводе кораблей с Северного флота на Балтику. Он положил на край стола папку с документами.

— Вы чем-то взволнованы?

— Разве мало у меня разных дел? — грустно улыбнулся Николай Герасимович. — Эх, Лев Михайлович, скажу вам честно, иной раз мне кажется, что лучше чувствовал себя, когда шла война. Ей-богу, правда! Теперь же, куда ни пойди, везде встречаешь сопротивление своим планам, слышишь окрики.

«Видно, крепко его допекли», — подумал Галлер.

— Лев Михайлович, мы что-то затянули с формированием команд для отправки в Италию за кораблями.

— Сроки нам дали короткие, а людей мы собираем со всех флотов! — возразил Галлер. — И кораблей немало: линкор, крейсер, шесть эсминцев, две подводные лодки, двенадцать торпедных катеров, танкер, пять водолеев, десять буксиров… — Какое-то время адмирал молчал, потом сказал сдержанно: — Не нравится мне все это…

— Что, приемка кораблей?

— Да нет… Инспектирование Главного штаба мне не по душе. На вас, Николай Герасимович, идет охота…

Без стука в кабинет вошел адмирал Левченко.

— Звонили из ЦК партии. Вам и генералу Рогову прибыть к Жданову к семнадцати ноль-ноль.

Кузнецов почувствовал, как дернулись губы от напряжения. На душе — холодок. Он понимал, что это глупо и смешно, и все же спросил:

— Что еще?

— Дворцовые тайны мне, Николай Герасимович, неведомы.

Кузнецов стал быстро одеваться.

В кабинете секретаря ЦК партии Жданова находился и Булганин. Он сидел за столом и просматривал какие-то бумаги. Услышав стук двери, поднял голову. Главком поздоровался, то же сделал и генерал Рогов.

— Почему все еще не отправлены команды моряков в Италию, ведь там их ждут корабли? — спросил Жданов.

Кузнецов объяснил, отчего произошла задержка. Но теперь люди подобраны и вот-вот выедут.

— Кто виноват в задержке? — сухо спросил Жданов.

— Я, Андрей Александрович.

— А вы что скажете? — Жданов посмотрел на генерала Рогова.

— Главком определил сроки формирования команд, а они оказались нереальными. — На губах генерала вспыхнула усмешка.

— Вы что, невиновны? — сердито спросил Рогова Жданов… — Вот уж поистине был прав философ Григорий Сковорода, когда говорил, что без ядра орех ничтожен, а без сердца — человек! Вы, Иван Васильевич, вижу, боитесь и не желаете разделить ответственность с главкомом, и я весьма огорчен…

Вышел из Кремля Кузнецов в душевном смятении, казалось, он перенес тяжелую пытку.

— Николай Герасимович, ты, пожалуйста, извини меня, — начал Рогов. — Понимаешь, я сказал в том смысле, что за все на флотах в ответе главком…

— Не надо, Иван Васильевич, — прервал его Кузнецов. — Я готов принять удар… Не казни себя. Если бы ты признал свою вину, ничего бы не изменилось. Инспекция у нас проводится по распоряжению вождя. Не зря это, поверь. Против меня вся эта затея…

Дня через три постановлением Совета Министров СССР от 19 сентября 1946 года главкому Кузнецову было поставлено на вид за «недостаточное внимание к руководству по переводу судов в Советский Союз».

«Хоть бы правильно написали: не суда, а корабли!» — выругался в душе главком. Не злость одолела его от крючкотворства Жданова и Булганина — обида смяла сердце, едва прочел постановление правительства.

— Чего такой грустный? — спросил маршал Василевский, едва Кузнецов вошел к нему.

— Что, разве заметно? — вопросом ответил Николай Герасимович, садясь в кресло. — Кое-кто меня огорчил, но не беда… Я почему прибыл к вам? Хочу совет держать…

— Одну минуту. Ты ужинал? Нет? И я тоже… Сейчас мы это дело организуем. — Маршал нажал кнопку звонка, и в кабинет вошел адъютант — кряжистый полковник с тонкими черными усиками. — Принеси нам, пожалуйста, чай с лимоном и что-нибудь поесть.

— Бутерброды с ветчиной и бужениной подойдут?

— Чего желаешь? — Василевский взглянул на адмирала.

— Что вы, то и я, — смутился Николай Герасимович. — Вообще-то я еще не ужинал, подкрепиться не мешает…

И вот уже на столе дымится чай.

— Так вот отчего я грустный, — вновь заговорил Кузнецов. — Совет Министров СССР поставил мне на вид!

— За что?

Кузнецов объяснил подробно, упомянул и о том, что Жданов приглашал его по этому случаю в Кремль. В этом вопросе недоработал Главный морской штаб, а наказали его, и поделом: за все, что происходит на флоте, в ответе — главком.

— Факт неоспоримый. — Маршал маленькими глотками отпивал чай. — Но взыскание не ахти какое, и стоит ли так переживать?

— Если бы только это, Александр Михайлович, — едва не воскликнул адмирал. — Я давно заметил, что Сталин стал ко мне придираться, чего раньше не было. То одно ему не по нраву, то другое… А сейчас устроил проверку работы Главморштаба, комиссию возглавил Говоров…

— Знаю, — прервал главкома начальник Генштаба. — Проверка есть проверка, и я не вижу здесь злого умысла.

— А я вижу, вы уж извините… — Николай Герасимович замялся. — Все началось с тех пор, как я возразил Сталину по вопросу о разделе Балтийского флота на два самостоятельных флота.

— А как повел себя твой заместитель адмирал Исаков?

— Он меня не поддержал, а при голосовании на Военном совете, когда там обсуждалось предложение вождя, воздержался.

— Это плохо, когда заместитель идет против своего начальника, — неодобрительно отозвался маршал. — Ты что, чем-то обидел Исакова?

— Да нет, Александр Михайлович, Исаков просто испугался за свою карьеру и не решился выступить против предложения вождя. Ему ничего, а мне, видно, дадут по шапке. Все идет к этому…

— Зря наговариваешь на себя, Николай Герасимович, — упрекнул его Василевский. — Ты же не слуга двух господ? Один у нас вождь — Сталин, ему и служим. — Маршал налил себе еще чаю. — А теперь говори, какое у тебя ко мне дело.

— Сложное дело, им и живу…

— Это будет твой последний и решительный бой? — улыбнулся начальник Генштаба.

— У меня этих боев с начальством было немало, и не все я их выигрывал. — И главком без перехода объявил: — Я хочу написать на имя Сталина служебную записку.

— О чем?

— О том, какую работу ведет военно-морской флот по созданию методов защиты от атомного оружия, что для этого нам надо. Есть у меня некоторые мысли насчет ядерной энергии. Хочу предложить создать единый руководящий орган в Министерстве Вооруженных Сил, чтобы придать весомость всем этим проблемам. Надо ли писать Сталину?

— Надо, Николай Герасимович, — поддержал адмирала Василевский. — Я бы помог тебе, но у меня нет на это полномочий. Так что не откладывай это дело. Уверен, что Сталин ухватится за твое предложение обеими руками. Ну а на меня ты всегда можешь рассчитывать — поддержу!..

Неожиданно зазвонила «кремлевка». Маршал снял трубку. Звонил Сталин.

— Товарищ Василевский, вы сейчас очень заняты? — спросил он.

Начальник Генштаба ответил, что у него находится главком ВМФ адмирал Кузнецов и они обсуждают вопросы укрепления боеготовности флота.

— Что товарищ Кузнецов хочет от Генштаба?

— Речь идет об атомном оружии и ядерной энергии, — начал было Василевский, но вождь прервал его:

— Как освободитесь, прошу прибыть ко мне в Кремль. Сейчас десять вечера, жду вас к одиннадцати. — И Сталин положил трубку.

Кузнецов встал.

— Пойду я, Александр Михайлович. К утру подготовлю документ и сразу же направлю Сталину. А может, вы сначала прочтете?

— Не будем терять время, все равно вождю принимать решение.

Утром служебная записка была отправлена спецпочтой в Кремль. «Ответит ли Сталин и когда?» — думал Николай Герасимович, хотя на этот счет у него были сомнения. Он взволновался, когда утром ему позвонил Сталин.

— Я получил ваш документ. Все, о чем вы написали, очень важно для Вооруженных Сил. Медлить в создании ядерного оружия, строительстве атомных кораблей и подводных лодок нам никак нельзя. На Политбюро обсудим этот вопрос, разумеется, с привлечением к этому делу ученых, видных конструкторов. У вас есть вопросы?

— Нет, товарищ Сталин.

— Работы по атомной энергии, начатые флотом, продолжайте. Позже я приглашу вас на беседу. — Вождь положил трубку.

Кузнецов откинулся на спинку кресла. Сердце отчего-то трепетало, хотя чувствовал он себя прекрасно. Невольно подумал: «Кажется, Сталин доволен. Что ж, это хорошо. Военный флот в ближайшее время ждут большие перемены. Только бы успеть воплотить все задумки в жизнь!..»

Казалось, у Николая Герасимовича появилось второе дыхание.

На совещании конструкторов он поставил вопрос о необходимости разработки проектов новых кораблей и подводных лодок с учетом использования последних достижений в области науки и техники — кибернетики, электроники и атомной энергии. А в своем заключительном слове он заявил, что при главкоме ВМС будет создано Управление со спецподразделениями — «атомными группами».

— Уже скоро, товарищи, флот получит подводные атомоходы, корабли новейшей конструкции, ракеты. — Николай Герасимович передохнул. — Наш флот переживает свое второе рождение, и мы этим горды!..

Домой он пришел поздно вечером. Разделся, повесил на крючок плащ, положил на полку фуражку. Все делал молча, насупив брови. Жена стояла рядом робко, как в тот памятный день, когда они поженились. Потом заглянула ему в глаза и увидела в них грусть. Сердце екнуло.

— Что случилось, Коля? — спросила она тихо.

— Можешь меня поздравить, — сказал он глухо, с каким-то надрывом. — Совет Министров поставил мне на вид за недостатки в службе. — И с горечью добавил: — Не министр Вооруженных Сил, коему я подчинен, объявил мне взыскание, а правительство! Видишь, как провинился твой муж, коль на него бросили весь Совет Министров. — Кузнецов улыбнулся, но улыбка получилась вымученной. Такай улыбки на его лице жена еще не видела. — Целую неделю тебе не говорил, но все еще саднит душу…

— Но ты… — начала она и замолкла, ощутив сильные толчки сердца. — Ты виноват?

— Эх, Верунчик!.. — Он качнул головой. — За все, что делается на флотах, и хорошее и плохое, отвечает главком!

— Тебе час тому назад звонил Хрулев, — сообщила жена, ставя на стол ужин. — Я сказала, что ты еще на службе. Обещал перезвонить.

— Ну-ну, пусть звонит, видно, ему что-то надо.

И тут раздался звонок телефона. Это был Хрулев.

— Что волнует начальника тыла Вооруженных Сил?

Хрулев ответил, что ему звонил адмирал Октябрьский, просит топлива.

— Понимаешь, Николай Герасимович, мы же недавно сидели с тобой у Булганина и Василевского, был там и Октябрьский. Все, что мог, я Черноморскому флоту выделил. А ему этого, видите ли, мало, давай еще. Ну и цепкий твой Филипп Сергеевич. Я говорю ему, что у меня нет топлива, а он грозится послать телеграмму Молотову.

— Если просит — надо дать, Андрей Васильевич, — сказал Николай Герасимович. — Мне комфлот не звонит, потому что у меня нет топлива. А кроме того, на моих плечах еще три флота, не считая флотилий. Чем я могу тебе помочь? Филипп Сергеевич такой, что шарахнет телеграмму самому Сталину, даст как депутат Верховного Совета СССР, и я не могу ему запретить.

— Хитер же ты, Николай морской! — сердито гаркнул в трубку Хрулев. — Ладно, придется брать из своих резервов, но министру я все же доложу.

Вера Николаевна так разволновалась из-за неудач у мужа, что всю ночь не спала. Она ворочалась, тихо вздыхала, чтобы не слышал муж, в голову лезли всякие мысли, и одна из них вытеснила остальные: а вдруг его снимут?! Она встала с кровати и на цыпочках подошла к мужу. Он лежал на спине и спал. В окно светила бледная луна, отчего его лицо казалось белым, как стена. Она вернулась к себе и снова легла. Какое-то время в комнате было тихо, потом она услышала, как муж поднялся, пошел на кухню, выпил там воды и вернулся. «Значит, он не спал, а когда я подошла, притворился, закрыл глаза», — решила она. Всю ночь у них не звонил телефон, что случалось редко. Но Вера Николаевна так и не уснула. Едва в окно брызнул свет, она встала, умылась и пошла на кухню готовить мужу завтрак. Он подошел к ней, положил теплую ладонь на ее плечо.

— Ты что, голубушка моя, ночью не спала? — Он заглянул ей в глаза.

— Что?! — встрепенулась жена. — Я спала… Мне даже сон приснился. Будто мы с тобой в Севастополе, яхта стрелой несется по воде, я от страха прижалась к тебе, казалось, вот-вот она опрокинется и мы окажемся в воде. Я-то плавать не умею… От страха проснулась.

— Вера, давай завтрак, мне пораньше надо на службу…

Август, 1946 год.

День клонился к вечеру. Дарья накопала на огороде картошки, и, пока готовила ужин, совсем стемнело. Кто-то постучал в дверь. «Наверное, Егор пришел», — подумала она о соседе: с его дочерью Юлей дружил ее сын Петр.

Дарья сняла крючок и открыла дверь. На пороге стоял улыбающийся Петька! Он был в морской форме, на золотистых погонах тужурки сверкали звездочки.

— Сынок!.. — Она обняла его, расцеловала. — Проходи, я как раз ужин приготовила. Дал бы мне знать, что едешь, я бы встретила тебя на вокзале.

— Я торопился. — Петр вошел в комнату, поставил у дивана чемодан, затем снял тужурку. — Теперь твое чадо — лейтенант корабельной службы! Мне дали недельный отпуск, побуду дома, а потом махну на Тихоокеанский флот. Получил назначение на подводную лодку.

Дарья села на диван.

— Я рада, сынок. А почему ты не поехал на Северный флот, где мы с тобой жили и где твой отец плавал на лодке? И твой дед Максим там служил боцманом на тральщике.

— Я просил начальство послать меня в Полярный, но мне отказали, — грустно произнес Петр. — Говорят, теперь я человек военный и обязан ехать туда, куда меня послали. — Петр повесил фуражку на вешалку. — Юля дома, не знаешь?

— В Саратове она, сынок, — ответила мать и уточнила: — Только вчера уехала, а Егор с утра укатил на бричке на свой огород копать картошку. Жену свою Ульяну похоронил в прошлом году, теперь на его плечи легли все заботы о доме. — А про себя подумала: «Хорошо Егору — хромой, потому его не взяли на войну. А мой Федор голову сложил…»

— Юля, что, приглянулась тебе, сынок? — спросила Дарья.

Петр зарделся.

— А что, разве она плохая девушка?

— Бог с тобой, сынок, о чем ты! — замахала руками Дарья. — Юля хорошая девушка. Мне вот помогла закрыть банки с вишневым вареньем, посолить огурцы… — И после минутного раздумья вдруг промолвила: — Ты бы женился на ней!

Петр закусил губы.

— Вот приеду на флот, обживусь на подводной лодке, поплаваю самую малость и женюсь!

У Дарьи огоньками засветились глаза.

— Хорошо бы, сынок. Глядишь, и внука мне подаришь…

Уехал Петр во Владивосток, так и не повидавшись с Юлей. Перед отъездом он навестил ее отца Егора, выпил с ним. Егор отчего-то был грустный, попытался улыбнуться, но не мог: мысль о том, что Петр уезжает, так и не дождавшись приезда дочери, больно уколола его.

— Я, Егор Федорович, люблю Юлю и когда приеду в отпуск, заберу ее с собой, — признался Петр, глядя в его опечаленные глаза.

— Забрал бы ты ее сейчас, Петька, — тихо сказал Егор. — Вдвоем было бы там вам хорошо… — Он поднял стакан. — Что ж, выпьем за твою дорогу? — И он в два счета опорожнил стакан.

Дарья, проводив сына, загрустила. И это заметил Егор, когда зашел к ней узнать, нет ли от Петра писем.

— Пока нет, — глухо отозвалась Дарья. — Я вот о чем подумала, Егор. Сегодня исполнилось три года, как погиб мой Федор. Надо бы его помянуть. Как считаешь?

— По-людски надо бы, — согласился Егор. Он засуетился. — Ты вот что, Дарья, приготовь закуску, а я мигом смотаюсь в лавку.

— Погоди, Егор, я дам деньги…

— Федор был мне другом, а ты про деньги говоришь! — обиделся сосед.

После этого спустя неделю из Саратова приехала Юля. Вечером, едва на небе зажглись крупные, как осколки алмаза, звезды, а над деревней взошла щербатая луна, она пришла к соседке. Уезжая в Саратов, была веселой, улыбчивой, черные большие глаза сыпали искры, а сейчас ее лицо было грустным, каким-то отрешенным, будто ее кто-то сильно обидел.

— Ну, как там в городе поживает твоя сестра, ты ее видела? — спросила Дарья, усаживая соседку на мягкий диван рядом с собой.

— Хорошо Настя живет, потому как муж у нее человек надежный, — тихо ответила Юля. — Любит ее, души в ней не чает. Когда я была у них, он каждый вечер ворковал подле нее, как голубок. А вот детей у них пока нет. Настя очень переживает… — Она с минуту помолчала, потом достала из сумочки круглое зеркальце и взглянула на себя. — От стылого ветра губы мои затвердели, еще потрескаются.

— А ты помажь их вазелином, враз мягкими станут, — посоветовала Дарья. — Дать вазелин?

— У меня дома есть. — Юля спрятала в сумочку зеркальце и посмотрела на Дарью. — Это правда, что Петька приезжал?

— Неделю гостил у меня. Теперь он морской лейтенант. Красивый такой, будто с картины художника сошел… Весь в отца…

— Обо мне спрашивал? — поинтересовалась Юля, слегка покраснев.

— Все уши мне прожужжал, где она, зачем поехала в Саратов и скоро ли вернется, — усмехнулась краешками губ Дарья.

— И что вы ему сказали?

— Сыграть с тобой свадьбу — вот что ему сказала!

— Так уж и свадьба, Дарья Павловна, — повела бровью девушка. — А может, я не соглашусь?

— Небось обиделась, что не подождал тебя? — Хозяйка посмотрела Юле в лицо. — Не мог он дольше недели быть дома. Приказ ему дан — прибыть на службу!

— Значит, военное училище он закончил? — спросила Юля.

— А то как же — лейтенант! — Дарья вздохнула. — Если домой не торопишься, согрей мне кофейку. Что-то голова у меня шумит. Там он. — Она кивнула на кухонный шкафчик.

— И я выпью с вами чашечку, — обронила Юля.

Дарья в мыслях перенеслась на Северный флот, где до войны она жила с Федором. Там и Петр родился. Но грянула война, и муж отправил ее с сыном под Саратов в деревню Красный Дол, где жила ее мать.

— У нас тут в Полярном опасно, — говорил ей Федор. — А вдруг немцы захватят Мурманск, что тогда? Ты же сама видишь, как часто «юнкерсы» бомбят город… И потом, я буду надолго уходить в море.

Она слушала мужа, а у самой слезы капали. У Федора оттого, что Дарья едва не рыдала, перехватило дыхание. Он обнял ее, ласково взглянул в глаза.

— Перестань, Дарья. Мне тут не жизнь будет без вас, а пытка. Но ради вашей безопасности я иду на все…

Когда уже они сели в поезд, Федор крепко поцеловал ее.

— Я буду часто тебе писать, Дарья. Береги сына. Знай, дорогая, я люблю вас!..

— О чем вы задумались, Дарья Павловна? — прервала ее размышления Юля.

Колечки каштановых волос упали девушке на лоб, глаза светились двумя огоньками. Сейчас Юля слегка улыбалась и была так красива, что хозяйка невольно подумала: «Хороша дивчина, есть вкус у моего Петьки».

— Я вспомнила, как мы жили в Полярном, — сказала Дарья. — Федор часто уходил в море, мы с Петей скучали без него, и когда он приходил домой, у нас был настоящий праздник. А потом война, и мы с сыном приехали сюда… — Она поставила чашку на стол. — После отъезда я Федора больше не видела… — И, глядя девушке в лицо, вдруг спросила: — Ты любишь Петра?

Юля покраснела, отчего черты ее худощавого лица резко обозначились.

— Сама еще в себе не разобралась, — тихо промолвила она. — Пойду я, Дарья Павловна, отец, наверное, уже дома…

«Чего это она вдруг заторопилась домой, — подумала хозяйка, посмотрев в окно. Юля торопливо шла по обочине дороги, то и дело поглядывая по сторонам. — Брички Егора что-то не видно. А может, у нее появился кто-то другой и она поспешила к нему на свидание?..»

Не успела Дарья нагреть утюг, чтобы погладить белье, как Юля снова пришла.

— Отец еще не приехал, а мне одной в доме скучно. — Она почему-то смутилась, усаживаясь на стул.

Дарья покосилась на нее, спросила:

— Что у тебя на душе, Юля?

— Петька из головы не выходит — вот что! — горячо произнесла девушка. — Может, мне поехать к нему?

— Куда ты поедешь, если Петька еще адреса своего не прислал? Я тебе вот что скажу: Петька любит тебя, он сам мне в этом признался. — Дарья выключила утюг. — И ты скажи, если не секрет: кто это в субботу приезжал к вам на полуторке? Парень статный, видно, когда-то Служил в армии…

— Вы разве не узнали его? — улыбнулась девушка. — Это же Степан Батурин из соседнего хутора. Когда в прошлом году вы хоронили свою маму, он вез гроб на полуторке. На нем был черный флотский бушлат и тельняшка. Степан в сорок четвертом вернулся с фронта по ранению…

Дарья заметила, что щеки у Юли вмиг стали алыми, будто ее в чем-то уличили.

— Степан в колхозе работает, — вновь заговорила девушка. — Привозил нам уголь со станции… Служил он в морской пехоте. Где-то в Крыму ходил с десантом, там его пуля укусила, да так, что пришлось оперировать.

— Что-то ты, Юлька, больно много знаешь о Степане. Не глянулся ли он тебе? — усмехнулась хозяйка.

— У меня есть Петька! — небрежно бросила Юля. Она увидела в окно отца, ехавшего по дороге на бричке. — Наконец-то батя вернулся! Пойду кормить его. — Девушка поцеловала хозяйку в щеку, как это делала не раз, и выскочила из комнаты.

Дарья оделась и вышла во двор. Вечерело. Она загнала кур в сарай, закрыла его, потом посмотрела на дорогу. Неужто к ней идет Егор? Он самый, в руках ведро. Он открыл калитку и вошел во двор.

— Привет, Дарья! — Егор улыбнулся, отчего у нее полегчало на душе. — Вот карасей тебе принес. — Он отдал соседке ведро.

Дарья высыпала рыбу в тазик, налила в него воды. Караси зашевелились.

— Гляди, Егор, они еще живые! Сам наловил или Степан Батурин привез?

Егор нахмурил лохматые брови.

— Сам ездил на пруд, только сейчас вернулся. — Он помялся, что-то хотел ей сказать, но так и не решился.

Дарья догадалась.

— Юлька тебя небось беспокоит?

— А то кто же еще? — Егор помолчал. — Зачастил к ней этот Степан, а мне это не по душе. Вчера тоже приезжал, арбузы привозил. Говорю ему: «Зачем привез? У нас есть арбузы!» А он с улыбкой мне в ответ: мол, королева просила. Это, значит, Юлька королева.

— Не переживай, — махнула рукой Дарья. — Твоя дочь неглупая, себя в обиду не даст.

— Ты так думаешь? — Егор посмотрел ей в глаза. — Ладно, тогда я пойду…

Утром Дарья убиралась в комнате и увидела, как к ее дому подкатила на велосипеде почтальонша Ульяна, Рыжие волосы упали ей на лоб, она отбросила их рукой, спрыгнула с велосипеда. Три года назад эта самая Ульяна привезла похоронку на Федора… Что теперь привело ее к Дарье?

— Павловна, с тебя причитается! — крикнула Ульяна. — Тебе письмо от сына! Из Владивостока…

Дарья повертела в руках треугольный конверт, потом достала из кармана кофты три рубля и отдала Ульяне.

— Купишь себе мороженое.

— Дай мне компоту, что-то в горле пересохло, — попросила Ульяна.

— Компот я не варила, молока хочешь?

— Давай!..

Усевшись под деревом, куда слабо проникали лучи солнца, Дарья разгладила на коленях листок и стала читать про себя.

«Привет, мама! Ну вот я и прибыл к месту службы. Определили меня на подводную лодку, и я доволен. Побывал уже в море. Тут оно не такое, как на Северном флоте. В этот день море было голубым-голубым и, словно огромный кит, грелось на солнце. А над ним гомонили чайки и белогрудые мартыны. Я смотрел на все это и вспоминал, как мы жили в Полярном. Там море Баренца штормило едва ли не каждый день. Что меня там особенно радовало, так это полярное сияние. Здесь его нет и в помине.

Не знаю, как дальше сложится моя судьба, но пока я доволен. Правда, порой горьковато на душе от мысли, что не попал на Северный флот, где погиб отец. Но что поделаешь! Военную службу, как и отца, не выбирают… Как там Юля? Я так тут замотался, что только сегодня хочу ей написать. Привет от меня дяде Егору. Пиши мне все как есть и ничего от меня не скрывай. Целую, мама. Петр. 5.09.46 г.»

Дарья свернула письмо и задумалась. «Ничего от меня не скрывай…» Это намек на Юлю, как она себя ведет. Нет, скрывать от сына она ничего не будет! Сразу же напишет ему, что у Юльки появился ухажер. Но она тут же отвергла эту мысль. Может, и вправду у девушки к Степану нет интереса? «Пока не стану Петьку огорчать, а там видно будет».

В это время Юля кормила отца ужином. Егор ел жаркое с соленым огурцом, то и дело поглядывая на дочь. Но вот она села за стол напротив и уставилась на него.

— Петр был у нас, когда приезжал? — спросила она, слегка зардевшись.

— Был, — подтвердил Егор. — Мы с ним даже выпили… Очень жалел, что с тобой не встретился.

— Он мог бы приехать в Саратов к Насте, где я была, да не приехал. — Глаза у дочери обидчиво сощурились.

— А что у тебя со Степаном? — спросил отец. — Что-то он прилип к нашему дому.

— У меня с ним чисто дружеские отношения, — ответила Юля. — Пошутила с ним насчет арбузов, а он на другой день привез их. Что же, сказать ему, чтобы отвез обратно?

— Негоже так, дочка, обидишь фронтовика…

В это время кто-то постучал в дверь.

— Не Дарья ли пришла? — напрягся Егор.

Юля открыла дверь. Степан! На раскрасневшемся лице — широкая улыбка, казалось, у него душа пела.

— Добрый вечер, Егор Федорович и ваша милая доченька! — Степан шагнул в комнату. — Вот зашел к вам в гости.

Юля подала ему стул.

— Чай будешь пить? — предложила она.

— Благодарствую, я только что из столовой…

Егор поднялся из-за стола.

— Дочка, я выйду покурю да курам зерна отнесу…

Когда за Егором закрылась дверь, Степан, глядя на девушку, сидевшую на диване, сказал:

— Юля, выходи за меня замуж, а?

— Да ты что такое надумал? — Она вскочила с дивана как ужаленная. — У меня ведь есть парень…

— Петр Климов? — напружинился Степан.

— Неважно кто, важно, что есть и я люблю его!

Степан встал с места, подошел к ней ближе.

— Ты не шуткуй, Юля! Я люблю тебя, очень люблю…

— Так любишь, что даже для храбрости напился? — усмехнулась девушка. В ее голосе прозвучала обида.

— Перед ужином для аппетита выпил рюмашку, ты уж извини, подружка… — Степан хотел было обнять Юлю, но девушка выскользнула из его рук и жестко заговорила:

— Вот что, Степан, иди домой. Ты пьян, и говорить с тобой я не желаю!..

Он молча надел фуражку и вышел, не сказав ни слова. Юля была сама не своя, это заметил и Егор, когда вернулся в комнату.

— Знаешь, отец, что учудил Степан? — улыбнулась Юля. — Предлагал мне выйти за него замуж!

— А ты? — Егор так и впился в дочь глазами.

— Я? — удивилась Юля. — Так ведь есть у меня жених…

Кто ее жених, Егор не спросил, а она так и не сказала.

Ночь Юля провела неспокойно. Впервые ей предлагали руку и сердце, и хотя она отказала Степану, на душе у нее было муторно.

Утром почтальонша Ульяна принесла ей письмо. Юля прочла на конверте адрес, узнала почерк Петра Климова и почувствовала, как гулко забилось сердце. «Юлька, привет! — читала она про себя. — Наконец-то выбрал время черкнуть тебе пару строк. У меня все хорошо. Ты даже не представляешь, как я рад, что стал морским офицером! И все же на душе грусть: с тобой так и не увиделся. Вечерами перечитываю твои письма, которые ты писала мне в училище… Скажи, у кого ты была в Саратове? Наверное, гостила у своей сестры Насти? Да, забыл написать о главном: мне дали однокомнатную квартиру! Теперь вот стараюсь ее благоустроить. Вчера в мебельном магазине купил предметы первой необходимости. Таня, милая девушка, сестра моего друга, тоже лейтенанта (мы с ним на одной лодке служим), помогла мне убрать квартиру. Кажется, теперь стало уютно. Осенью мне дадут отпуск, я приеду домой, и мы с тобой решим, как нам быть дальше. Кажется, выложил тебе все свои мысли. Будь счастлива. Петр.

Р. S. Юлька, я люблю тебя, а ты?..»

Юля свернула листок, а на сердце заскребло: что еще там за Таня? Сегодня она помогла Петру убрать квартиру, а что сделает завтра?..

Она вмиг оделась и поспешила к Дарье. Соседка как раз собралась идти на базар.

— Что у тебя, Юля? — спросила она.

Та дала ей письмо Петра, а когда Дарья прочла его, спросила:

— Что мне делать?

Глаза у Дарьи потемнели.

— Даже не знаю, что тебе посоветовать… — тихо промолвила она. — Надо подумать. Вот вернусь с базара, и мы это дело обсудим. Боюсь, как бы эта самая Таня не повесилась Петру на шею. За свою любовь, Юля, люди на смерть идут, не то что дерутся…

Юля не чувствовала под собой ног, когда шла домой. «Таня, милая девушка…» Эти строки из письма Петра горячим свинцом жгли ей душу.

Отец куда-то ушел, и это было Юле на руку: не хотела, чтобы он увидел ее расстроенной. Она села на диван. Скрестив на груди руки, прикрыла глаза, и словно наяву из серого тумана выплыло лицо Петра, Юля услышала его голос: «Юлька, я люблю тебя, а ты?..» Она вскочила с дивана, вырвала из тетради, лежавшей на столе, листок и торопливо набросала телеграмму: «Петя, люблю, жду, когда приедешь. Твоя Юлька». Она встревоженно встала из-за стола и вдруг спросила себя:

— А чего ждать, когда он приедет? До осени, как до солнца — далеко.

Она скомкала телеграмму и бросила ее в печку. Сказала себе: «К Петру надо ехать. И немедленно! Адрес есть, чего же еще ждать?» И Юля собрала в дорогу чемодан, написала отцу короткую записку и положила ее на стол, чтобы он сразу увидел ее, когда войдет в комнату.

Во дворе послышались чьи-то грузные шаги. Юля выглянула в окно. Степан. Без стука он вошел в комнату.

— Привет, принцесса! — бросил с порога, и улыбка вспыхнула на его полном лице.

— Привет, принц! — усмехнулась девушка. — Ты-то мне, соколик, и нужен.

— Я же говорил тебе, что ты меня покличешь, — весело произнес Степан. — Что, небось арбузов надо еще привезти или пшеничку для кур? Вчера я кабана зарезал, могу и мяса… Полуторка стоит на улице, и я мигом все подвезу. — Он хотел было шагнуть к двери, но Юля схватила его за руку.

— Погоди, Степа… Мне нужно срочно на вокзал, отвезешь?

— Куда поедешь?

— В Саратов к сестре. Приболела она, мне надо побыть с ней два-три дня.

Степан почесал затылок.

— Ночью я на току работал. Устал, понимаешь… Давай утром отвезу, а?

Юля фыркнула:

— Я как-нибудь доберусь на попутке.

Он взял ее чемодан.

— Поедем! А когда будешь возвращаться, дай мне знать, и я встречу тебя.

— Ладно, принц.

— А сейчас один поцелуй.

Юля чмокнула его в щеку.

Степан завел полуторку, включил газ, и машина рванула по дороге.

Егор приехал домой в полночь. Разгулявшийся с утра ветер прилег в степи отдохнуть. Было так тихо, что с речки доносилось кваканье лягушек. Светила круглая, как тарелка, луна.

«Юлька, наверное, уже давно спит», — подумал Егор, подходя к крыльцу. Тихо, чтобы не разбудить ее, он своим ключом открыл дверь, разделся в сенях, шагнул в комнату. Но что это? На столе лежала записка. Он включил свет и прочел: «Отец, я уехала к Пете на море. За меня ты, пожалуйста, не волнуйся, а вот себя побереги. Как приеду на место, дам знать. Только не сердись, ладно? Любящая тебя Юлька».

Егор положил записку на стол и тяжко вздохнул. «Пойми этих баб, что у них на душе», — усмехнулся он. Отодвинул на окне занавеску и посмотрел на дом соседки. В окнах свет не горел, значит, спит Дарья…

Утром, едва из-за горизонта выкатилось яркое и какое-то белое солнце, Егор поспешил к соседке.

— Ты чего так рано заявился? — Дарья пытливо посмотрела ему в лицо.

Егор протянул ей записку дочери.

— Юлька мне на прощание черкнула несколько строк, а сама укатила на море к Петру, даже меня не дождалась.

Дарья прочла записку и неожиданно засмеялась.

— Юлька вся в тебя, Егор! Ты, должно быть, забыл, как сватался к своей Дуняшке? А я все-все помню. Ночью ты приехал к ней и без ведома родителей увез ее к себе на хутор. А через год она родила тебе Юльку.

— Я любил Дуняшу. — Егор сглотнул, голос у него сорвался.

— А не уберег ее, — попрекнула его Дарья. — В тот вечер дождь лил как из ведра, было холодно, а ты взял ее с собой на рыбалку. И застудилась она, воспаление легких…

— Жену не уберег, ты права, потому теперь желаю Юльку уберечь, — глухо произнес Егор. — Зря она укатила на море.

— Это почему же зря? — не поняла его Дарья.

— Петька-то ее к себе не приглашал? А вдруг любовь у него к Юльке растаяла, как тает туман над рекой в солнечный день?

— Не мели чепуху, Егор! — одернула его Дарья. — Твоя дочь за своим счастьем поехала. Не век же ей жить с тобой…

— И то правда, — согласился Егор.

Вернулся он домой расстроенный и не сразу заметил, как во двор вошел Степан Батурин.

— Доброе утро, Егор Иванович! — Он протянул руку, чтобы поздороваться.

Но Егор даже не шевельнулся, словно бы не видел руку. Грустно произнес, поправляя на голове старую кожаную кепку:

— Недоброе у меня утро, Степан, Юлька-то уехала…

— А чего вам печалиться? — усмехнулся Батурин, закуривая папиросу. — Я отвез ее на вокзал. Погостит у своей сестры в Саратове и вернется, а потом с вами свадьбу с ней сыграем. Я вот думаю, что подарить ей? Может, подскажете?

— Не будет свадьбы, Степан! — глухо и отрешенно ответил Егор. — Юлька уехала не к сестре, как ты говоришь, а на море к Петру, Дарьиному сыну. Она любит его, вот и укатила.

Степан побледнел, и так ему стало плохо, что и слова сказать не мог.

Глава шестая

Январским морозным утром главком ВМФ Кузнецов собрался на прием к министру Вооруженных Сил маршалу Булганину, но тот неожиданно сам вызвал его. Николай Александрович был явно не в духе, но Николай Герасимович сделал вид, что этого не заметил.

— Я о совещании по вопросу строительства кораблей, — произнес маршал. — Товарищ Сталин рекомендовал обсудить эту проблему завтра в десять утра. Я просил его принять участие в работе, но у него встреча с зарубежной делегацией. Ваши адмиралы все на месте? — Лицо министра стало строгим.

— Все, кому велено быть, уже съехались, — сдержанно ответил Николай Герасимович. — Значит, завтра в десять?..

На совещании, которое проводил министр Вооруженных Сил (в нем приняли участие маршалы Василевский и Конев, адмирал флота Кузнецов, адмиралы Юмашев, Левченко, Трибуц, Головко, Галлер, Алафузов, вице-адмиралы Ставицкий, Горшков, Холостяков, Владимирский), речь шла о новых типах боевых кораблей, которые следовало построить. Маршал Булганин был въедлив, то и дело задавал адмиралам вопросы, не скрывал своей горечи, что военный флот «слишком дорого обходится государству». После того как многие высказались, он вдруг произнес:

— А что, если нам пока не строить эсминцы, а дать больше торпедных катеров? Я понял, что главком ВМФ готов пойти на этот шаг, учитывая тяжелую обстановку на судостроительных заводах. Верно, Николай Герасимович?

— Кто вам это сказал, товарищ министр? — переспросил Кузнецов. — Такой шаг был бы, мягко говоря, опасным для флота, и я на подобное не пойду.

— Вот как… — Бородка у Булганина качнулась. — Ну-ну… Тогда решайте, что и как, а вы, товарищ Кузнецов, потом мне доложите…

Всю неделю адмиралы заседали у главкома. Все сошлись на том, что запланированные корабли в основном хорошие, хотя и внесли в их проекты поправки. Правда, кое-кто высказался против постройки больших кораблей, но адмирал Октябрьский возразил:

— Такие корабли крайне нужны флоту, особенно для плавания на реках — Амуре, нижнем плесе Дуная, Днепровско-Бугском лимане. Как вы думаете, Лев Михайлович?

— Согласен, — коротко бросил Галлер.

Итоги обсуждения подвел Кузнецов.

— Нам нужны и малые, и большие корабли, — заключил он. — И хочу решительно поддержать тех, кто предлагал поправки к проектам тральщиков и охотников за подводными лодками. Опыт войны надо учитывать, товарищи. Хотел бы заострить ваше внимание на подводных лодках, — продолжал Николай Герасимович. — Не повторилось бы то, что случилось перед войной, мы не успели построить больше двухсот лодок, и это отрицательно сказалось на боевых действиях, особенно на Северном флоте, где меньше всего было подводных лодок. Головко может это подтвердить.

— Подтверждаю, Николай Герасимович, — подал с места голос Арсений Григорьевич. — Но справедливости ради отмечу, что вы тогда с Галлером и Алафузовым оперативно направили на флот лодки с Балтики и Каспийской флотилии.

Обсуждение прошло живо, и главком был доволен. Поздно вечером к нему зашел адмирал Левченко.

— Ну что, Николай Герасимович, наверху молчат?

— Молчат, Гордей Иванович. — Кузнецов достал папиросы и закурил. — Скажу тебе как другу: для меня эта тишина зловеща. Решали бы скорее, а то тянут. — После паузы он сообщил: — Мне стало известно, что в ЦК приглашали Юмашева…

— Думаете, вам готовят замену? — спросил Левченко, хотя сам слышал об этом в Генштабе, но главкому говорить не стал. Зачем сыпать соль на рану?

— Если вождь решил меня убрать как строптивого адмирала, то его соратники найдут за что, — усмехнулся Николай Герасимович. — Не зря же инспекцию возглавил маршал Говоров. Впрочем, чего гадать? Ты лучше скажи, зачем пришел, а то я тороплюсь. Звонила Вера, ко мне домой придет маршал авиации Семен Федорович Жаворонков, мой старый товарищ. Давай и ты ко мне в гости? Выпьем по рюмашке, у меня есть твой любимый армянский коньяк… Хотя бы на часок, согласен? Увидишь моего младшего сына Владимира, ему через неделю будет годик. Забавный малыш!..

— Только на часок и по рюмашке, — улыбнулся Левченко.

Прошло еще несколько тревожных дней. В Кремле состоялось заседание Высшего военного совета Вооруженных Сил. Предстояло обсудить вопрос о роли военных советов в военных округах и на флотах. До начала заседания шел оживленный обмен мнениями. Кузнецов беседовал с Хрулевым, когда к ним подошел начальник Главпура генерал-полковник Шикин.

— Как живешь, Николай Герасимович? — спросил он с улыбкой.

— По-разному, Иосиф Васильевич, — тоже улыбнулся главком. — У меня как военного моряка бывают в службе приливы и отливы. Недавно нас проверяла главная военная инспекция… — Кузнецов давно знал Шикина и мог говорить с ним без намеков. — Странно, но со мной почему-то груб маршал Говоров, хотя в годы войны, когда он был командующим Ленинградским фронтом, я с ним всегда находил общий язык.

— Знаю, — сдержанно ответил Шикин.

В зал заседаний Политбюро вошел Сталин.

— Прошу садиться, товарищи. — Сталин подошел к столу, вынул из папки листки. — Нам предстоит обсудить Положение о военных советах. Решено упразднить существующие военные советы и создать новые. Главпур, однако, не объяснил, чем это вызвано, поэтому прежде чем дать слово товарищу Шикину, я бы хотел коротко восполнить этот пробел. — Сталин прошелся вдоль стола, за которым сидели члены Высшего военного совета. — Структура теперешних военных советов была создана еще в период Гражданской войны, когда мы, большевики, порой не доверяли бывшим царским офицерам, добровольно перешедшим на сторону Советской власти и продолжавшим службу в Красной Армии. Многие из них честно служили делу нашей революции, но часть изменила Советской власти. Достаточно вспомнить контрреволюционный эсеро-белогвардейский мятеж гарнизонов Красная Горка и Серая Лошадь на южном берегу Финского залива с целью содействия наступлению Юденича на Петроград. Но то было давно. Сейчас другое время. Нашим генералам, адмиралам и офицерам народ и правительство всецело доверяют, их любят наши бойцы, хотя в семье не без урода. Я имею в виду предательство генерала Власова. Но таких в войну были единицы. — Сталин помолчал. — Какие должны быть военные советы? Если раньше они имели право решающего голоса наряду с командующим, то отныне будут при командующем с правом совещательного голоса. Это — коротко. — Сталин вскинул голову. — Вам товарищ Шикин…

Кузнецов слушал начальника Главпура, а в голове неотступно вертелась мысль: вспомнит ли Сталин о работе инспекции в Главном морском штабе? Не хотелось ему, главкому, чтобы на Высшем военном совете заговорили об этом. А что, если после заседания подойти к Сталину? Сказать ему о том, как проводилась инспекция? «Нет, — отверг эту мысль Николай Герасимович. — Если против меня задумали что-то серьезное, Шикин сказал бы об этом. А может, он не успел?..»

Не знал Кузнецов, что его судьба уже была решена. Его вызвал к себе маршал Булганин. Хмуро поздоровавшись с главкомом, он проговорил:

— За серьезные упущения в руководстве Военно-морским флотом вы понижены в должности.

У Николая Герасимовича на душе стало знобко. Флоту он служил честно, с вдохновением, и вот она, цена его усилиям и стараниям. Только и спросил:

— Кому прикажете сдать дела?

— Адмиралу Юмашеву, он уже знает об этом…

Николай Герасимович вернулся домой удрученный. «Только не хныкать и не терять самообладания», — сказал он себе, прежде чем войти в комнату. Вера обняла его и поцеловала.

— Совсем извелся на службе, ты мой несчастный. — Она сняла с его головы фуражку и повесила ее на вешалку. — Лицом посерел, осунулся… Ну, что же вы молчите, товарищ главком? — Она шутливо ущипнула его за нос.

— Я уже не главком, — мрачно сказал он и добавил: — Сняли меня с должности!..

Она смешалась, на лице появились красные пятна.

— Да ты не волнуйся, Верочка! — повеселел Николай Герасимович. — Есть у меня новая должность — начальник управления военно-морских учебных заведений. Звучит, правда? Так что поедем в Питер!..

Сменилось почти все руководство Военно-морских Сил страны: адмирала Галлера назначили начальником Военно-морской академии, дела у него принял вице-адмирал Абанькин, бывший заместитель главкома по кадрам; начальником Главморштаба стал адмирал Головко, а Исаков остался первым заместителем главкома ВМС.

Январским утром 1947 года адмирал флота Кузнецов уезжал в Ленинград к новому месту службы. Перед этим его принял новый главком ВМС адмирал Юмашев. Поговорили о служебных делах, о том, что надо сделать, чтобы устранить недостатки в подготовке офицерских кадров, поднять дисциплину на кораблях и в частях. Потом Юмашев сказал:

— Ты не держи на меня обиду, Николай Герасимович. Я не виноват, что меня назначили главкомом. Если хочешь знать правду, я считаю, что с тобой обошлись несправедливо.

— Ценю твою прямоту, Иван Степанович. — Кузнецов пожал ему руку. — Обиды на тебя не таю. Не ты рвался в главкомы, тебя назначили… Я поеду?

— Счастливо!

И они расстались…

Адмирал Алафузов уже знал о том, что в Военно-морскую академию едет бывший главком Кузнецов, и встретил его рапортом, как и полагалось.

— Как жизнь, Владимир Антонович? — Николай Герасимович дружески подал ему руку. — Людей собрал? Я хотел бы потолковать со слушателями. У них, наверное, есть ко мне вопросы?..

— Жизнь идет своим чередом, Николай Герасимович, и то, как поступили с вами, мне не по душе, и я…

— Хватит об этом! — прервал его Кузнецов.

Алафузов умолк. Он успел заметить в глазах Николая Герасимовича грусть, да и голос у него был зыбким, неуверенным, не то что тогда, в войну…

— Преподаватели и слушатели собрались…

— Дорогие товарищи, я охотно пришел к вам, — начал негромко Николай Герасимович. — Много лет назад я окончил эту академию, и, хотя прошли годы, она все еще живет во мне. Хотел бы по душам поговорить с вами, хотя, конечно, понимаю, нелегко вам учиться, но учиться надо, чтобы подготовить себя к серьезным испытаниям на флоте. Вы — будущие командиры, а командир прежде всего воспитатель Я бы сказал, что учение образует ум, а воспитание — нравы. У Шекспира есть такие слова: «Поднять слабого — мало, нужно затем поддержать его». Так что на кораблях у вас будет много самых разных дел, и у того, кто лучше проявит себя в учебе, наверняка будут успехи в службе…

Потом были вопросы, в основном они касались дальнейшего развития Военно-морского флота. Неожиданно был задан и такой вопрос:

— За что вас наказали?

Голос прозвучал как выстрел в напряженной тишине. Спроси об этом убеленный сединами адмирал, возможно, Кузнецов и поведал бы ему все, что думал сам об этой неприглядной истории. Но вопрос задал бывший старпом подводной лодки, а теперь слушатель академии. Кузнецов коротко ответил:

— За упущения по службе. — И, немного помолчав, уточнил: — За все, что делается на флотах и флотилиях, в ответе — главком. Считаю эту истину справедливой.

— Вы, должно быть, убедились, Николай Герасимович, как ценят и любят вас слушатели, — сказал Алафузов, когда они вошли в его кабинет. — Я и не мечтаю о такой славе. Да, — спохватился он, — на ваше имя пришло письмо от какого-то Каримова из Туркмении. Вот оно… — И Алафузов отдал конверт гостю.

— Странно. В Туркмении я никогда не был. Ладно, почитаем, что пишет нам этот Каримов…

«Дорогой мой командир Николай Герасимович! Пишу вам из далекой Туркмении. У нас тут жара, в тени чуть ли не полсотни градусов. Сегодня у меня день рождения. Я показывал друзьям фотокарточку, на которой засняты моряки, служившие на крейсере «Червона Украина», которым вы тогда командовали. Помните июль 1936 года? Тогда наш крейсер был лучшим на флоте. Жаль, что вскоре вы уехали в Москву. Потом мы узнали, что вы сражались в мятежной Испании…

Воевал я на Северном флоте, был в морской пехоте. В бою на мысе Пикшуев, что неподалеку от Рыбачьего, в сорок втором меня в ногу укусил осколок. Теперь хожу с костылем. Жаль, что не увидел вас, когда вы прилетали на Северный флот, будучи наркомом ВМФ. Прочитал недавно в газете, что вы встретились с моряками Балтики, и решил вам напирать. Но где взять адрес? Тогда я послал письмо в Военно-морскую академию, где учился брат. Сейчас он служит на Северном флоте».

Кузнецов свернул листок.

— Пишет бывший моряк с крейсера «Червона Украина». Называет меня главкомом. Чудак!

— Откуда ему знать, что вы уже не главком? — возразил Алафузов. — И все же — что он пишет? Или секрет?

— Да нет же, бери читай. — Кузнецов дал ему листок.

Пока Алафузов читал, Николай Герасимович выпил стакан чаю и собрался уезжать. Положил письмо в карман, пожал Алафузову руку.

— Если что, Владимир Антонович, заходи ко мне…

После ноябрьских праздников адмирала флота Кузнецова, его заместителя вице-адмирала Степанова, начальника Военно-морской академии кораблестроения и вооружения адмирала Галлера и начальника Военно-морской академии адмирала Алафузова главком ВМФ адмирал Юмашев срочно вызвал в Москву.

— По какому вопросу? — спросил Юмашева Кузнецов.

— Не могу сказать по телефону, но дело весьма серьезное, так что срочно выезжайте. На Ленинградском вокзале в Москве вас встретят…

Удар на Кузнецова и его коллег обрушился в то время, когда в стране началась кампания по борьбе с «космополитизмом». Острым крылом она коснулась и Николая Герасимовича. Некий капитан 1-го ранга Алферов послал в Наркомат обороны письмо, в котором сообщал, будто адмирал флота Кузнецов преклонялся перед иностранцами, с его ведома флотские начальники передали англичанам и американцам парашютную торпеду, а также материалы по другим видам вооружения. О письме доложили Булганину, а тот — Сталину. Подливая масла в огонь, Булганин напомнил вождю:

— Видите ли, Кузнецов уже и вас не признает. Взять хотя бы эпизод с разделением флотов… Уже не главком военного флота, а по-прежнему бунтует.

— Он же сам просил меня убрать его с поста главкома, — усмехнулся Сталин. — Я и убрал… Но, видно, своей вины он не осознал…

Позже Сталин подписал постановление о предании суду чести одновременно с Кузнецовым еще троих адмиралов: Галлера, Алафузова и Степанова. Четыре адмирала — цвет Военно-морского флота. Их связывали годы совместной службы, они достойно проявили себя в войну. Николай Герасимович не на шутку разволновался, он понял, что с ними хотят расправиться. Но за что, почему? Такой вопрос он задал главкому Юмашеву и поразился, когда тот, ничуть не смутившись, ответил:

— Видимо, вы, Николай Герасимович, допустили политическую ошибку в общении с союзниками. — Юмашев помолчал. — Булганин очень зол на вас. Вы что, нагрубили ему?..

У Кузнецова с Булганиным, который в свое время фактически замещал наркома обороны Сталина, произошел конфликт. Булганин распорядился выселить из Наркомата ВМФ несколько управлений флота, а замены помещений не дал. Тогда Николай Герасимович пошел на прием к вождю. Сталин был в хорошем расположении духа, выслушал его, не перебивая, усмехнулся:

— Что, резвится Булганин?

— Резвится, Иосиф Виссарионович. Высказал ему свое недоумение, а он бросил трубку. Я просто растерялся и не знал, как мне быть.

— Так уж вы и растерялись? — улыбнулся вождь. — Мне кто-то говорил, что адмирал флота Кузнецов никого не боится, если уверен в своей правоте, танком идет на начальство.

Сталин по прямой связи вызвал Булганина к себе. Тот твердым шагом вошел в кабинет. Увидел сидевшего за столом главкома ВМФ, и на его лице появилась ухмылка.

— Вы потребовали от главкома освободить дома наркомата, а что даете взамен? — спросил Сталин.

Булганин, насупившись, молчал.

— Вот что, — сухо продолжал Сталин. — Не трогайте Наркомат Военно-морского флота. Надо уважать своих коллег.

— Я всегда уважал военных моряков… — начал было Булганин, но вождь хмуро прервал его:

— Я занят, идите…

Оба вышли из кабинета, и Булганин, глядя на Николая Герасимовича, сквозь зубы процедил:

— Вы еще пожалеете, что жаловались на меня.

«Суд чести» и есть «творение» Булганина, и хотя Кузнецов был не робкого десятка, ему пришлось немало пережить на этом суде. Особенно огорчило Николая Герасимовича выступление члена Военного совета и заместителя главкома ВМФ по политчасти вице-адмирала Кулакова, которого еще в прошлом году он взял к себе в наркомат. Тогда Кулаков заявил, что будет достойным этой чести. «Во всем вы можете положиться на меня, Николай Герасимович», — резюмировал он. Теперь же Кулаков потребовал «судить» адмиралов по всей строгости законов. В итоге под нажимом Булганина «суд чести» постановил: «Ходатайствовать перед Советом Министров СССР о предании виновных в передаче иностранным разведкам материалов, составляющих государственную тайну, суду Военной коллегии Верховного суда СССР».

Над адмиралами сгустились черные тучи. Николай Герасимович испытывал душевные муки, и прежде всего за своих подчиненных. Он сказал им:

— Говорите, что чертежи, и торпеда, и карта островов были переданы с разрешения наркома ВМФ. Ясно? — Голос адмирала флота прозвучал так, будто он отдавал приказ.

— Не слишком ли вы рискуете? — спросил Галлер.

— Я был наркомом, и мне за все отвечать! — жестко ответил Николай Герасимович…

Предали адмиралов суду 16 января 1948 года. Дело слушалось на закрытом судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР без обвинения и защиты.

«Неужели нас упекут в тюрьму?» — От этой мысли у Кузнецова по спине пробегал холодок. Сидевший за широким длинным столом председатель Военной коллегии Верховного суда СССР генерал-полковник юстиции Ульрих, известный по многим нашумевшим процессам, смотрел на него, пальцами пощипывая подстриженные усы. Словно из другого мира долетел до Николая Герасимовича его сиплый голос:

— Подсудимый, расскажите о себе.

«Вот сукин сын, — выругался про себя Кузнецов. — Формальности соблюдает. Будто не знает, кто я, ведь не раз бок о бок сидели в зале Кремлевского дворца на сессиях Верховного Совета». Николай Герасимович встал, сразу ощутив, как бешено забилось сердце.

— Моя фамилия Кузнецов, Николай Герасимович, русский, член ВКП(б) с двадцать шестого года, адмирал флота, Герой Советского Союза. Имею награды: три ордена Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды, два ордена Ушакова I степени…

— Подсудимый, ваши награды нас не интересуют, — оборвал его Ульрих. — Вы расскажите суду, как встали на преступный путь измены Родине.

— Я не преступник и не изменник Родины! — громче обычного произнес Кузнецов. И, ощутив боль в сердце, добавил: — Вся моя жизнь отдана военному флоту, и служил я Советской Родине честно… — Он посмотрел на сидевшего рядом адмирала Галлера и в его ответном взгляде прочел: «Ты, Николай Герасимович, говоришь то, что надо. Истина дороже всего!»

И вновь, как удар хлыста, прозвучал голос Ульриха:

— Я вас не понял, гражданин Кузнецов. Вы признаете себя виновным в том, что без ведома Советского правительства передали материалы по секретному оружию нашим союзникам в годы войны?

— Оружие, о котором вы говорите, гражданин судья, не было секретным, — резко возразил Николай Герасимович.

Последовал шквал новых вопросов, который отнюдь не свидетельствовал о том, что кому-то здесь нужна была правда. Этот человек в центре стола уже давно все решил и теперь только выполнял ничего не значащие формальности.

— Вы же, гражданин Кузнецов, не давали письменного разрешения на передачу союзникам парашютной торпеды? — предложил ему вроде бы спасительную зацепку генерал Ульрих.

Кузнецов, однако, не клюнул на подлую наживку и твердо ответил:

— Если разрешение дал начальник Главного морского штаба, значит, имелось мое согласие. Таков был порядок в Наркомате Военно-морского флота.

Председатель:

— Вы уверены?

Кузнецов:

— Уверен. Своих людей я хорошо знал и всецело им доверял.

Стали читать «дело» адмирала Алафузова, в нем Кузнецов обнаружил немало надуманного.

— Я прошу суд дать мне слово для объяснения. — С места поднялся Алафузов. — В обвинительном заключении говорится, что я самовольно решал вопросы передачи союзникам интересовавших их сведений об оружии. Это — неправда… Что касается карты южного побережья Камчатки, то она не секретная, ее можно купить в любом порту. Карта Севастопольской бухты передана англичанам с разрешения заместителя Председателя СНК СССР, имелась его резолюция…

Кузнецов ожидал, что генерал Ульрих уточнит фамилию лица, наложившего резолюцию на карте — это был Молотов, — но он промолчал: а вдруг Вячеслав Михайлович пожалуется вождю, тогда ему тоже достанется! Ульрих был хитер, увертлив, он тут же перешел к другому вопросу.

Председатель:

— Назовите точную дату посещения англичанами немецкой подводной лодки в Кронштадте.

(Речь идет о немецкой лодке, которую потопил катер старшего лейтенанта Коленко в 1944 году и из которой были подняты секретные торпеды.)

Алафузов:

— Началось это двадцать пятого октября сорок четвертого года. Нарком ВМФ Кузнецов разрешил осмотреть подводную лодку, а о торпедах не было разговора…

Председатель:

— Подсудимый Алафузов, какова роль заместителя наркома ВМФ в этом деле?

Алафузов:

— Конкретно о высотной торпеде наложил резолюцию адмирал Галлер.

Слушая его, Кузнецов в душе чертыхнулся: «Надо было добавить, что перед тем как наложить резолюцию, Галлер был у меня, и я разрешил ему… Эх, Владимир Антонович, я же просил тебя…»

Председатель:

— Кто более других виноват в передаче торпеды?

Алафузов:

— Я лично обо всем докладывал Кузнецову.

«Ну вот, так бы сразу и сказал», — облегченно вздохнул Николай Герасимович.

После этого суд заслушал объяснения вице-адмирала Степанова. Все переданное в годы войны нашим союзникам, подтвердил он, было сделано с разрешения наркома ВМФ, и никаких нарушений в этом нет.

Председатель суда с минуту помолчал, потом обратился к адмиралу Галлеру:

— Суд слушает ваши объяснения.

Галлер волновался, порой у него срывался голос. Он подтвердил все то, что говорили Алафузов и Степанов; признал, что на всех документах была его подпись; хотя по роду службы он не был подчинен начальнику Главморштаба, но по целому ряду вопросов писал заключения и записки для последующего доклада наркому ВМФ.

— Какие у вас были взаимоотношения с бывшим главкомом ВМФ Кузнецовым? — спросил председатель суда.

— У меня с Николаем Герасимовичем нормальные отношения.

Генерал Ульрих, слегка усмехнувшись, спросил Кузнецова:

— Что вы скажете суду?

— То же самое, — ответил Николай Герасимович. Он старался быть хладнокровным, но нервы подводили его. — Я неизменно полагался на своего заместителя адмирала Галлера, так как он был всегда внимательным и осторожным при решении тех или иных вопросов.

Допрос «обвиняемых» продолжался. Кузнецов, как и следовало ожидать, всю вину взял на себя.

— Превышая власть, я самовольно передал чертежи парашютной торпеды, — сказал он суду. — Что касается карт, то о них я просил разрешения у правительства, и оно было дано.

— Признаете ли вы, что вашими действиями был нанесен ущерб боевой мощи советского флота? — Генерал Ульрих впился глазами в Кузнецова, словно боялся, что тот сообщит не то, чего от него ждет суд.

Но Николай Герасимович был не из трусливых.

— Безусловно, признаю…

— Что бы вы хотели сказать в последнем слове?

— Очень немного. — Кузнецов обвел взглядом присутствующих. — Вся моя жизнь связана с флотом, и при любых моих недостатках я старался сделать для флота как можно больше…

Адмирал Алафузов признал, что допустил ошибки в службе, однако они не были преступными. То же самое услышали и от Галлера. Степанов же отверг все обвинения, в последнем слове говорил горячо, с дрожью в голосе:

— Тридцать лет я честно служил Родине! Мой дед и отец несли службу в русском флоте. Мой дед ушел в отставку контр-адмиралом, отец, командир корабля, погиб в Цусимском сражении. Сам я после Гражданской войны был беспартийным большевиком. В минувшую войну был принят в партию и горжусь этим. Два моих сына — офицеры флота, члены партии… Нет, я не преступник!..

В ночь на 3 февраля был оглашен приговор. Алафузова и Степанова приговорили к 10 годам лишения свободы каждого, Галлера — к 4 годам. Кузнецова понизили в воинском звании до контр-адмирала и сняли с должности начальника ВМУЗов. После команды коменданта «Исполнить!» Кузнецова оставили в зале суда, а троих адмиралов увели под конвоем.

Пришел он домой в смятенных чувствах. Едва вошел в квартиру, как жена бросилась ему на грудь.

— Я тут вся слезами изошла, пока вас там судили… — Она заглянула ему в глаза. — Ну скажи хоть слово, чего молчишь?

— Троих адмиралов посадили в тюрьму, а меня разжаловали до контр-адмирала и сняли с должности. Приехал в Питер с большими потерями, — невесело усмехнулся Кузнецов.

Проходили дни, а бывший нарком ВМФ оказался не у дел. Для Николая Герасимовича это было тяжелой пыткой. Может, позвонить Юмашеву? Но его ждало разочарование.

— Не могу тебя обрадовать, Николай Герасимович, — глухо ответил главком, едва Кузнецов позвонил ему. — Предложил министру назначить тебя на должность, но он отказал: говорит, пусть идет к Сталину…

Вошла жена.

— Переговорил? — спросила она.

— Да. Юмашев помочь мне не может, надо ехать в Москву и идти к Иосифу Виссарионовичу. Ты уж тут побудь с детьми и не волнуйся. У меня интуиция… Все будет хорошо, и должность мне дадут.

Приехал он в столицу под вечер и заночевал в гостинице. Ночь прошла в тревожных раздумьях. Рассвело. Рыжее горячее солнце светило в окна и слепило глаза. Ночью пролил дождь, и теперь над домами стоял серо-молочный туман. «Так часто бывает на море после шторма», — подумал Николай Герасимович. Он стал торопливо одеваться: надо идти к Сталину. Но прежде решил позвонить ему: а вдруг не примет?

— Приходите. — Голос у вождя был глуховатый и, казалось, раздраженный.

Кузнецов вошел в кабинет, где не раз бывал, особенно в годы войны. До боли здесь ему было все знакомо… Сталин сидел за столом и что-то писал, он даже не шелохнулся, когда открылась дверь кабинета. Зловещий признак… Екнуло сердце — неужели пришел зря? Но вот Сталин поднял голову.

— Что вас волнует? — спросил он тихо и как-то по-будничному.

— Меня сняли с должности, разжаловали до контр-адмирала. Что мне теперь делать? Неужели я больше не нужен флоту? — Голос у Николая Герасимовича дрогнул, и, сам того не ожидая, он добавил: — Лучше бы меня упрятали в тюрьму, там бы бесплатно кормили…

Сталин поднялся из-за стола, подошел к нему ближе.

— Я бы предложил вам пойти в подчинение к товарищу Малиновскому, — сказал он. — Ему нужен заместитель главкома войсками Дальнего Востока по военно-морским силам. Там сейчас, как вы знаете, адмирал Трибуц. Но Малиновский не очень-то им доволен. Так как, согласны? Кстати, — продолжал вождь, — не знаю, чем вы приворожили маршала Василевского, но он тоже просил меня дать вам должность.

— Я готов немедленно отправиться к новому месту службы!

— Ну что ж, желаю вам успехов на новом месте службы! — Сталин выждал минуту. — Почему вы не сказали суду, что я разрешил вам показать в Кронштадте союзникам немецкую подводную лодку и снять чертежи с новейших немецких торпед? Или вы забыли об этом?

— Нет, не забыл, товарищ Сталин. — Кузнецов вздохнул. — Я не хотел ссылаться на вас. — Он умолк, подбирая нужные слова. — Меня бы суд не понял…

Без стука в кабинет влетел Берия. Увидев, что Сталин не один, он шагнул чуть назад, но из кабинета не вышел. Сталин стоял к нему спиной и, видимо, не услышал, как скрипнула дверь. А Кузнецов, увидев Берию, вмиг ощутил его холодный, острый взгляд из-под пенсне. Замешательство Кузнецова заставило вождя обернуться.

— Что вам надо, товарищ Берия? — жестко спросил Сталин.

— Хотел доложить вам об одном деле…

— Я занят, — грубо прервал его Сталин.

Берия молча толкнул дверь и вышел. На какое-то время воцарилась гнетущая тишина. Сталин помрачнел лицом, как будто его накрыла черная туча. Он постоял с минуту, потом снова зашагал по кабинету, о чем-то размышляя. Наконец заговорил:

— У Берии нашлось еще какое-то дело. Сколько их уже было, этих дел?! Я устал от них… — Он подошел к столу, взял трубку и стал набивать ее табаком. Кузнецов видел, как у него дрожали пальцы. — На Дальнем Востоке у нас, как и на Балтике, два флота — пятый, с главной военно-морской базой во Владивостоке, и седьмой — с базой в Советской Гавани. Посмотрите опытным глазом, как на деле сказывается это разделение Тихоокеанского флота. Адмирал Юмашев говорил, что нами принято положительное решение. А вы были против. Теперь у вас мнение изменилось?

— Товарищ Сталин, вы учили нас в любой ситуации говорить правду, и только правду, — произнес Николай Герасимович. — В годы войны я так и поступал, хотя мне было порой ох как нелегко! И теперь скажу правду: мое мнение не изменилось, вы уж извините. Я уверен, что через год-два жизнь покажет, что делать это нам не следовало. И там, и на Балтике должен быть один флот, одно командование. Тогда проблемы боевой подготовки флотов можно решать гораздо успешнее.

Сталин нахмурил брови.

— Вы такой же упрямый… — Он пыхнул трубкой. — Не стану с вами спорить, но все же посмотрите на месте, как живет флот. Возможно, мы приняли ошибочное решение, но в одном я глубоко убежден: Советскому государству нужен большой и сильный океанский флот, и мы обязаны сделать его таковым!

«Кажется, теперь мои мытарства кончились!» — обрадовался Кузнецов, выходя из кабинета вождя.

В приемной он увидел… Берию: тот сидел у окна и читал какие-то бумаги.

— Что, получили назначение?

— Еду на Дальний Восток к маршалу Малиновскому заместителем главкома по военно-морским силам.

— Да? — Берия снял пенсне. — Что ж, поздравляю вас… Я собираюсь приехать на Дальний Восток. Надеюсь, у вас для меня найдется хотя бы захудалый катеришко, чтобы объехать бухты? — В его голосе, однако, насмешки не было.

— Приезжайте, будет вам не катеришко, а эсминец, — через силу улыбнулся Кузнецов.

Но Берия уже не слушал его — он вошел к Сталину. «Зловещая личность, — подумал Николай Герасимович. — Не за мной ли все еще охотится?..»

(Уже после войны Кузнецов, вспоминая то тяжелое время, писал: «Несколько лет спустя, когда я был снова министром ВМФ, Сталин однажды на ближней даче за столом как бы невзначай обронил, что Абакумов, министр госбезопасности, предлагал арестовать меня, «дескать, тогда он докажет, что мы шпионы». Сталин не согласился и ответил: «Не верю, что Кузнецов враг народа». Я-то и не знал, что был в такой опасности». — А.З.)

Николай Герасимович приехал домой веселый: кажется, черные тучи над его головой начали рассеиваться. Все то, что еще недавно мучило его, бередило душу, вмиг исчезло, стало легче дышать, появилась уверенность в себе, а главное — мысленно он уже видел себя на Дальнем Востоке, где служил еще до войны, командуя Тихоокеанским флотом, а в сорок пятом координировал действия флота и Амурской военной флотилии, когда войска Красной Армии громили Квантунскую армию…

Ему открыла жена. Он бросил фуражку на диван.

— Верунчик, милая, мы едем на Дальний Восток! Я так был рад, что едва сдержал слезы, когда Сталин сказал мне об этом.

Жена улыбнулась, ее глаза засияли. Ей вмиг передалась радость мужа.

— Что, снова командовать флотом? — спросила она.

— Нет. — Кузнецов снял тужурку. — Знаешь, кто теперь мой начальник? Родион Яковлевич Малиновский! Я узнал его еще в Испании, контактировал с ним в годы войны… Родом-то он из Одессы! Поеду пока один. Устроюсь, получу квартиру, а уж потом и ты с детьми приедешь. Знаешь, у кого я буду принимать дела? У адмирала Трибуца. Что-то там у Владимира Филипповича не ладится. Об этом вскользь сказал мне Иосиф Виссарионович.

— Наконец-то кончились твои мучения, — промолвила жена.

— Мои — да, кончились, но адмиралы-то сидят! У меня за них сердце болит. Хотел было заикнуться перед Сталиным, но не решился. Вот приеду в этом году на Пленум ЦК, тогда, возможно, переговорю с ним. Да, надо еще позвонить Юмашеву…

Едва Кузнецов заговорил с Юмашевым о своем назначении на Дальний Восток, как тот прервал его:

— Я в курсе дела, Николай Герасимович. Теперь вот размышляю, куда послать адмирала Трибуца. Видимо, определим его начальником Гидрографической службы ВМС. Трибуц скучает по Балтике, и я понимаю это: всю войну провел там, его и тянет туда. Поедешь — привет передай ему от меня. Ну а тебе желаю успехов на новом месте!..

Через три дня контр-адмирал Кузнецов сидел в купе скорого поезда «Москва-Владивосток», который вез его в далекие края. Долго и монотонно бежал состав. За это время Николай Герасимович о многом передумал, старался переосмыслить все то, что произошло с ним в последнее время.

«Ходил я по лезвию бритвы», — грустно заключил он.

Ночью Кузнецов проснулся от сильного удара грома. Поезд стоял на каком-то разъезде, и когда сверкала молния, из окна купе Николай Герасимович увидел большую поляну, заросшую цветами. Лил густой дождь, по стеклам окна струилась вода.

— До Хабаровска осталось километров триста, — подала голос соседка по купе.

Кузнецов лежал на верхней полке и видел ее седые волосы. «Видно, немало повидала в жизни», — подумал он еще в Москве, когда Дарья Павловна — так звали женщину — села в поезд.

— Вы бы спали, Дарья Павловна. — Кузнецов задернул шторку на окне. — Уже три часа ночи.

— Не могу, морячок. Все о сыне думаю, как ему на подводной лодке служится. Вы-то сами хоть раз были в море? Говорят, страшно, когда оно бесится?

Николай Герасимович засмеялся, но негромко, чтобы не разбудить пассажиров в соседнем купе.

— Бывал я в океане, но, как видите, не утонул, хотя штормы бушевали… А на какой подводной лодке служит ваш сын и кто он по специальности?

Дарья Павловна сказала, что ее сын минер, плавает на подводной лодке «Щ-105».

— После войны он закончил военно-морское училище, — продолжала Дарья Павловна. — Вырос, возмужал на море, стал еще больше похож на отца. Тот был крепким, поджарым, командовал подводной лодкой. Жили мы в Полярном, а когда началась война, эвакуировались под Саратов, где жила моя мама. Петр ходил в школу, а я работала на военном заводе. Муж часто писал мне, просил беречь сына. А в сорок третьем он погиб. — Она тяжко вздохнула. — После войны я ездила в Полярный, были там еще жены погибших мужей. Нас посадили на корабль, мы вышли в море и бросили венки в тех местах, где погибли наши мужья. Я тогда вся слезами изошла. Теперь боль в душе малость притупилась. В прошлом году ездила к сыну во Владивосток. Тогда меня принял вице-адмирал Фролов Александр Сергеевич.

— Я хорошо его знаю по войне, — вставил Кузнецов, когда Дарья Павловна сделала паузу. — Душевный человек…

— Вот-вот, душевный, — вновь заговорила Дарья Павловна. — Он меня на вокзал отвез… Правда, седой, как и вы. — Она потянулась к минеральной воде. — Откройте, пожалуйста, бутылку с нарзаном, у меня что-то во рту пересохло, — попросила она.

Кузнецов налил в стакан нарзана и подал его женщине. Она выпила.

— Теперь вроде полегчало…

Когда утром Николай Герасимович проснулся, в купе вошла Дарья Павловна.

— Я уже умылась, — сказала она и уставилась на Кузнецова. — Боже, так я вас знаю! Погодите, я сейчас… — Она вынула из-под лавки свой коричневый чемодан, достала из него фотоальбом, начала его листать. — Вот, посмотрите, разве это не вы?

Николай Герасимович поглядел на фотокарточку. Он стоял в кругу моряков.

— Вы правы, Дарья Павловна, это я, — произнес Кузнецов. — На подводной лодке…

— Рядом с вами стоит мой муж Федор Климов…

— Толковый был командир лодки, — сказал Кузнецов. — Я ему орден вручал, а потом мы сфотографировались. На память. В то время я был наркомом Военно-морского флота.

— Вот так морячок! А я-то, дура, бутылку просила вас открыть. Расскажу сыну о встрече с наркомом — не поверит. Фамилия-то ваша какая?

— Кузнецов Николай Герасимович. Но я уже не нарком, — грустно добавил он. — Чин у меня поменьше…

Поезд бежал дальше сквозь утренний туман.

Кузнецов сошел с поезда в Хабаровске, а Дарья Павловна поехала во Владивосток. Николай Герасимович тепло попрощался с ней, заметив:

— Возможно, я встречусь с вашим сыном, когда приеду в штаб Тихоокеанского флота.

— Мне бы этого хотелось, — улыбнулась Дарья Павловна. — Моряк вы опытный, и вам есть что сказать молодому офицеру. Опять же его отцу вы вручали орден на Северном флоте…

— Ну, здравствуй, моряк! — Маршал Малиновский подал Кузнецову руку. — Давно тебя не видел. В Испании ты, Николай Герасимович, был моложе. Сколько лет было тебе?

— Тридцать два года, когда приехал туда в тридцать шестом.

— На четыре года я старше тебя, моряк!.. И все же у меня седин меньше, чем у тебя. Война, да?

— Она тоже волосы посеребрила. — Николай Герасимович улыбнулся, но тут же посерьезнел. — Пришлось мне пережить немало тревожных событий уже после войны. Даже попал на скамью подсудимых. Правда, в тюрьму не посадили, а вот звезд на погонах поубавилось…

В кабинет вошел помощник главкома генерал Курочкин.

— Я хотел бы слетать во Владивосток, если не возражаете, — сказал он.

— Поезжай, Павел Алексеевич, на день-два. К нам вот прибыл новый заместитель главкома по военно-морским силам Николай Герасимович Кузнецов. — Малиновский кивнул на гостя. — Вы знакомы?

— В наркомате встречались. — Курочкин тепло пожал Кузнецову руку. — Извините, я тороплюсь…

— Так что у тебя за конфликт был с министром? — спросил Родион Яковлевич. — Да, а ты сюда с поезда?

— Прямиком, Родион Яковлевич. Даже не позавтракал. Такой уж у меня беспокойный характер: сначала служба, а потом все остальное.

— Завтрак мы сейчас организуем. — Малиновский нажал кнопку звонка, и в кабинет вошел адъютант, высокий, стройный майор с аккуратной прической. — Принеси нам чаю и что-нибудь поесть, да побольше.

Николай Герасимович рассказал Малиновскому обо всем, что выпало на его долю после войны, о том, как попал к нему в подчинение.

— У нас на море есть минные поля, так вот мне порой казалось, что я иду на корабле по опасному участку и вот-вот произойдет взрыв.

— Даже так? — поднял брови маршал. Он налил себе чаю. — На днях мне звонил Иосиф Виссарионович. Спросил, какова обстановка на Дальнем Востоке, как служба и прочее. А потом сказал, что вместо адмирала Трибуца ко мне направляется бывший главком Военно-морского флота Кузнецов. «Как вы, товарищ Малиновский, не возражаете?» — спросил Сталин. А чего мне возражать? Тебя я давно знаю, моряк ты башковитый, поэтому ответил: «Рад принять адмирала флота». А Сталин и говорит: «Он контр-адмирал», ну и про суд сказал, троих адмиралов посадили, а тебя сняли с должности и разжаловали. Я-то, Николай Герасимович, подробности о суде не знал. — Маршал помолчал. — Ну что ж, тогда принимай дела у адмирала Трибуца. А вот и он сам!

В дверях стоял Трибуц. Увидев Кузнецова, он смешался.

— Какими судьбами, Николай Герасимович?

— Судьба у нас одна — служба Родине, — ответил за Кузнецова Малиновский. — А прибыл он вас заменить, Владимир Филиппович.

Трибуц, кажется, не поверил маршалу.

— Любите вы, Родион Яковлевич, подшутить над нашим братом!

— А вот и не шучу. Вы же просились на Балтику?..

У себя в кабинете Трибуц забросал Кузнецова вопросами, и тот едва успевал ему отвечать.

— Кто потащил вас на суд Военной коллегии?

— Нашлись такие «герои», — чертыхнулся Николай Герасимович. И он рассказал подробности судилища над адмиралами.

Трибуц молчал. Ему было жаль Кузнецова: шутка ли, едва не упекли в тюрьму! Знал он Николая Герасимовича давно, знал как истинного моряка и великого патриота флота и ценил его прежде всего за то, что имел свое мнение, не боялся отстаивать его перед кем бы то ни было.

— Ну а как здесь взаимодействуют два флота? — нарушил затянувшуюся паузу Кузнецов.

— Зря разделили флот, — ответил Трибуц без раздумий. — К чему такие раздутые штаты? Два флота — два командующих со свитами, два штаба… Нет, надуманное дело… Да, а как твоя Вера, как сыновья?

— Спасибо, все хорошо. Устроюсь — напишу жене, чтобы приехала. Ей там нелегко: на руках два сына, а третий учится в училище имени Фрунзе. Виктору оно по душе.

Помолчали. Потом Кузнецов спросил:

— Ну а ты, ладишь с маршалом?

— Скучно мне тут, — признался Трибуц. — Тянет на родную Балтику. А тебе будет трудно, — неожиданно добавил он. — Характер у тебя — бритва, а маршал не любит, когда ему возражают.

— А ты разве любишь? — осадил его Николай Герасимович. — Молчишь? У тебя тоже характер — не ангел… Да, был перед отъездом у Юмашева Он передает тебе привет, а назначат тебя, видимо, начальником Гидрографической службы ВМС.

— Я согласен и на это. Понимаешь, всю войну провел на Балтике. Тянет меня туда по-страшному…

Вернулся в гостиницу Кузнецов поздно. Но, странное дело, усталости не ощущал. Подошел к окну. В темно-синем небе загадочно мигали звезды, словно о чем-то шептались между собой. Вечер тихий, теплый, как бывало летом в Севастополе. Кузнецову захотелось поскорее попасть на море, на корабли, уж там наверняка немало тех, кто помнит его еще по войне на Дальнем Востоке. Зазвонил телефон.

— Николай Герасимович, это я, Трибуц, — пробасила трубка. — Забыл тебе сказать, что завтра, в субботу, мы с женой приглашаем тебя на обед. По-домашнему. Я знаю, что дел у тебя много, и все же прошу прийти. Так как?

— Хорошо, приду, Владимир Филиппович.

Теперь надо взяться за письмо жене, решил он. Уселся поудобнее за стол. Строчки ложились быстро и ровно. «Доехал хорошо, Родион Яковлевич встретил тепло, о многом с ним говорили и, конечно же, вспоминали Испанию. Я рассказал ему о своих последних «приключениях» и рад, что он разделил со мной тревожное чувство за мою судьбу. Видишь, даже ему стало обидно за меня. А каково мне? С Трибуцем дело решено: на днях он уезжает в Москву. Я займу его особняк. Жилье, скажу тебе, неплохое. Обставлю квартиру, и примерно в конце августа ты приедешь ко мне (надо же Колю (младшего сына) определить в школу до начала занятий).

Поверь, я будто снова народился, рад, что судьба свела меня с Родионом Яковлевичем. Чудесный человек! Горяч, но доброта в нем — от сердца! Не знаю, как дальше у меня с ним сложится судьба, но буду стараться… Знаешь, когда ехал поездом, все думал, почему мне так дорог флот и все, что связано с ним? Когда мне дали по шапке и оставили на погонах лишь по одной звездочке, я мог бы уйти в запас, но когда в моей голове созрела эта мысль, мне стало страшно. Бросить флот, которому посвятил всю свою жизнь, бросить людей, с которыми вместе строил наш родной флот?! Нет, на такое я не способен, и, может быть, это заставило меня идти к Сталину и просить, чтобы куда-то определил. Если бы ты знала, чего мне это стоило! Потом, когда-нибудь, Верочка, я тебе расскажу…»

Приняв дела, Кузнецов попросил разрешения у маршала съездить к военным морякам.

— Что, не терпится? — улыбнулся Родион Яковлевич. — Можешь ехать. Попутно заскочи к вице-адмиралу Фролову, переговори с ним насчет предстоящих учений. Дела у него идут неплохо. — И торопливо добавил: — Построже там, на кораблях, не то еще станут тебе сочувствовать, жалеть. Чего я не терплю, так это разговоры за кулисами, — горячо продолжал маршал. — Был у нас тут в штабе один генерал, служил через пень-колоду, а на разговоры всякие был мастер. Раз предупредил его, два, а потом отчислил из штаба. — Малиновский пыхнул папиросой и откинулся в кресле.

— Я тоже не люблю закулисных разговоров, на флоте их называют «утками», так что вполне разделяю вашу точку зрения.

— Ладно, поезжай к морякам, налаживай с ними связь. — Маршал загасил папиросу. — Фролову от меня привет. Давно его не видел.

Кузнецов зашел к Фролову в тот момент, когда он собирался в горком партии. Увидев Николая Герасимовича, растерялся.

— Вы? — наконец выдавил он, отчего-то краснея.

— Я, дорогой Саша. Не верится? Прибыл вчера и вот, едва принял дела у Трибуца, поспешил к тебе… — Кузнецов обнял его за плечи. — Ты что, куда-то собрался?

— Теперь не поеду! — Фролов снял тужурку, фуражку повесил на вешалку. — Не могу же я не уделить внимания такому дорогому гостю!.. — Он сел за стол. — Ну, рассказывайте, как там, в Белокаменной? — И, не дожидаясь ответа, вдруг спросил: — Так это правда, что вас едва не посадили в тюрьму?

— Не только правда, а горькая правда! — вздохнул Николай Герасимович. — Видишь, на моих погонах звезды контр-адмирала, а был я, как тебе известно, адмиралом флота!.. Мне еще повезло, а троих адмиралов упекли в тюрьму. Особенно жаль Галлера, он часто болел, и как бы с ним беды не стряслось.

Фролов о чем-то задумался, потом сказал:

— Все хочу вас спросить: правда, что Мехлис хотел меня расстрелять в сорок втором, когда я был командиром Керченской военно-морской базы?

— Правда, Александр Сергеевич. Но мне удалось тебя отстоять. Мехлис прислал мне телеграмму, требуя отдать тебя под суд, а если я этого не сделаю, грозился расстрелять тебя своими руками. Разговор происходил по телефону ВЧ. На это я резко ответил: «Вы не сделаете этого, иначе будете держать ответ перед Верховным Главнокомандующим!»

— Вот оно что, — грустно произнес Фролов. — На переправе Мехлис на меня кричал, грозился разжаловать и отдать под суд, но его тогда охладил маршал Буденный…

Беседа перекинулась на флотские проблемы. Фролов был огорчен тем, что упразднили Наркомат ВМФ, поступили не по-государственному.

— Ты прав, — согласился с ним Николай Герасимович. — Эта пертурбация дорого обойдется флоту. Вот что, — продолжал он, — Александр Сергеевич, собери на пятнадцать ноль-ноль своих заместителей и офицеров штаба, я проведу с ними совещание, а пока схожу на 105-ю «щуку». Есть там дело…

Катер пристал к причалу, и Кузнецов легко поднялся на борт подводной лодки. Командир лодки, кряжистый смуглый капитан 3-го ранга, встретил его рапортом:

— Товарищ адмирал флота… — Он вдруг запнулся. — Извините, товарищ контр-адмирал…

— Вольно, командир! — Кузнецов пытливо посмотрел ему в лицо. — Напутал с моим званием? Ничего!.. Пришел вот к лейтенанту Петру Климову. Как он тут, жив-здоров? Я знал его отца. В сорок третьем на Северном флоте вручал ему орден. А с его матерью Дарьей Павловной до Хабаровска ехал в одном купе. Уж очень она беспокоилась за сына…

Глаза у командира лодки засветились.

— Петр Климов — отличный минер и отличный офицер, — сказал он. — Прибыл на лодку лейтенантом, а сейчас уже старший лейтенант, командир боевой части. Я им доволен. Пригласить его? Тогда прошу вас, Николай Герасимович, пройти в мою каюту…

Климов был высок ростом, крепко сложен, из-под черных бровей блестели карие глаза. Вскинул руку к головному убору и хотел было доложить о себе, но Кузнецов просто, словно знал его давно, сказал:

— Садись, Петр Федорович. А ты здорово похож на отца… Меня ты, наверное, знаешь?

Удивление Петра сменилось облегчением, и, уже чувствуя себя свободно, он ответил:

— Я сразу узнал вас на фотокарточке, которую отец прислал нам в сорок третьем. В войну вы были наркомом Военно-морского флота. Мой отец погиб, когда я окончил десять классов. Мать, когда получила похоронку на отца, проплакала весь день, а я тут же пошел в военкомат и попросил военного комиссара направить меня в военно-морское училище. Он знал моего отца и просьбу мою выполнил. Теперь вот плаваю на подводной лодке.

— Не жалеешь, что попал на военный флот?

— Ничуть! Я уже привык. Отец обещал взять меня на свою подводную лодку, но не успел… — Голос у старшего лейтенанта слегка дрогнул.

— Я с твоей мамой ехал в одном купе, и она о многом мне рассказала, — улыбнулся Кузнецов. — От нее и узнал, на какой лодке ты служишь.

— Она сразу же на вокзале, где я ее встречал, сообщила, что познакомилась с вами.

— Ты женат?

— Так точно! — И, улыбаясь, Петр мягко добавил: — Мою жену зовут Юлей. Вместе с ней учился в школе.

— Детей нет?

— В конце июля жена должна рожать, потому-то мама и приехала. Если будет сын, назовем его в честь моего отца, если дочь — дадим ей имя моей мамы. Мы так решили с Юлей.

— Дарья Павловна говорила, что ты хотел бы служить на Северном флоте, где служил твой отец и где ты жил в Полярном до войны. Если это так, я помогу тебе перевестись на Север.

— Это было бы здорово! — воскликнул Климов. — Я просился после окончания училища, но меня в Полярный не направили. — После паузы Петр вдруг спросил: — Вы не знаете, как погиб мой отец?

— Командующий флотом адмирал Головко говорил мне, что все произошло неожиданно, — не торопясь произнес Кузнецов. — В районе мыса Кибергнес твой отец дерзко атаковал вражеский транспорт и потопил его. Но одна торпеда застряла в торпедном аппарате: малейший толчок, и она могла взорваться. Лодка и всплыла, чтобы разоружить торпеду. И это краснофлотцам удалось сделать. Но вдруг из тумана выскочил вражеский корабль и хотел таранить лодку, открыв по ней огонь из крупнокалиберного пулемета. Твой отец был тяжело ранен. Но он знал, что если хоть на минуту лодка задержится на поверхности, корабль ее протаранит.

— И что он сделал? — нетерпеливо спросил Климов.

— Он приказал старпому срочно погружаться без него, и тот выполнил приказ, спасая лодку. А когда вражеские корабли ушли, лодка всплыла на том месте, где произошла трагедия, но на поверхности воды твоего отца не было…

— Он погиб?

— Да. У него было тяжелое ранение в бок…

На Сахалине Кузнецов провел весь следующий день. Жене он писал: «Ходил морем на корабле и получил большое удовольствие: погода стояла хорошая, и на корабле приятно было жить. Здесь я нашел исключительно теплый прием. Чувствую, что для многих мое новое звание роли не играет, а потому охотнее называют меня по имени и отчеству. Очень хорошо меня встречали на корабле матросы. Вот этому я рад больше всего, так как это я считаю плодом своей работы, невзирая на все события».

Николай Герасимович был как юноша рад приезду семьи. Вера убрала комнаты, навела порядок в его кабинете.

— Знаешь, Коля, мне тут нравится, — сказала она.

— Мне тоже…

Кузнецов всего себя отдавал службе. В штабе он засиживался допоздна, и хотя в нем нет-нет да и проявлялось чувство обиды за все происшедшее с ним, он тут же душил в себе эту обиду.

— Ты почему так поздно уходишь домой? — спросил его однажды маршал Малиновский. — У тебя же два малыша! Если жена мне пожалуется, накажу, — шутливо добавил он.

Время летело быстро. Выходы в море, учения, высадка десантов — все это и многое другое было частью неуемной жизни Кузнецова.

…Николай Герасимович только что вернулся из Владивостока, куда заезжал после того, как целую неделю провел на кораблях 7-го флота. Там он подводил итоги прошедших учений с войсками Дальнего Востока. Сделал кое-какие записи, чтобы утром доложить главкому. Тут к нему и зашел в кабинет маршал Малиновский.

— Что нового у моряков, кто там отличился? — весело спросил он.

— Если в двух словах, то удались высадка морского десанта и стрельбы ракетами. Подводники, правда, на этот раз сплоховали: крейсер «противника» потопили с третьей атаки. Утром доложу вам подробности.

— Утром я улетаю в Москву, — сказал маршал. — Вызывает военный министр. За меня здесь остается начальник штаба генерал армии Пуркаев, с ним и держи контакт. И вот еще что… — Малиновский на секунду замялся. — Понимаешь, я представил тебя к ордену Красного Знамени за отличную службу в новой должности, думаю, что наградят. Только нос не задирай, не то обижусь. — И главком широко улыбнулся.

«Душевный человек», — подумал о маршале Николай Герасимович, когда проводил его на самолет.

Прошла неделя, Малиновский вернулся и сразу же вызвал к себе Кузнецова.

— Как тут жилось без меня? — спросил он, приглашая Николая Герасимовича сесть.

— Все хорошо, товарищ маршал. Никаких ЧП на море не произошло.

— Так и должно быть! — Малиновский посмотрел на Кузнецова. — Орден ты получишь, вопрос с ним решен. Я о другом… Тобой интересовался товарищ Сталин, спрашивал, как ты служишь. Я дал тебе высокую оценку, сказал, правда, что по флоту ты томишься. Он не испытал радости на этот счет, но я заметил, что мои слова заставили его задуматься… Ну а теперь о деле. Завтра летим с тобой в Порт-Артур, так что собирайся, моряк…

После ноябрьских праздников Кузнецов хотел съездить в Советскую гавань, где находился штаб 7-го военно-морского флота. Следовало согласовать вопросы взаимодействия флота с сухопутными частями на предстоящих учениях в новом 1950 году. Перед выездом на аэродром он позвонил жене.

— Вера, это я, твой морской витязь, — сказал он в трубку, чтобы никто в управлении не слышал. — Как ты? Как сыновья? Да, утром я их видел, но уже соскучился… Мне звонили? Кто? Контр-адмирал Касатонов… Нет, пока ко мне он не приходил…

Положил трубку, и тут в кабинет, постучавшись, вошел Касатонов. Николай Герасимович узнал его еще до войны, когда был командующим Тихоокеанским флотом, а Касатонов возглавлял дивизион подводных лодок, потом в годы войны служил в Главном морском штабе.

— Здравия желаю, Николай Герасимович!

— Рад тебя видеть, Владимир Афанасьевич, — весело ответил Кузнецов. — В командировку к нам?

— Не угадали, — улыбнулся Касатонов. — Назначен начальником штаба флота. К адмиралу Фролову. Уже принял дела и прибыл представиться главкому войск Дальнего Востока. А попал сюда неожиданно. Я же до этого возглавлял морской отдел в Главном оперативном управлении Генштаба. Адмирал Юмашев предложил начальнику Генштаба генералу армии Штеменко назначить меня начальником штаба пятого военно-морского флота, Штеменко вызвал меня, и я не отказался. Если честно, не хотелось мне уходить из Генштаба, я ведь пришел туда еще при Василевском, но страшно потянуло на море.

— Правильно сделал, что согласился, — поддержал его Кузнецов. — С Фроловым можно работать, я знаю его давно… При отъезде был у Юмашева?

— Нет, он болел. Принял меня его первый заместитель адмирал Октябрьский.

— Как Юмашев, все у него хорошо?

Касатонов ответил не сразу, словно раздумывал, как ему поступить.

— Вождь им недоволен, — наконец сказал он. — Пьет Иван Степанович, вот что плохо, и об этом известно Сталину. Дважды был у него на ковре.

— Кажется, от спиртного Юмашева не отучишь, — вздохнул Николай Герасимович. Он посмотрел на часы. — Я собрался дня на три в Советскую Гавань, но, уж коль ты прибыл, поеду позже. А сейчас пойдем ко мне домой, пообедаем, я введу тебя в курс дела, а уж потом ты представишься главкому. К пяти вечера он будет в штабе. Ты один приехал или с Тамарой Кирилловной?

— Один. Дети учатся в школе. В мае приедут ко мне…

Январь выдался зябким, крепких морозов еще не было, часто шел снег. Утром, едва забрезжил рассвет и солнце позолотило деревья и дома, Николай Герасимович уже был на службе. Он подготовил доклад главкому по неотложным проблемам, связанным с боеготовностью флотов и флотилий. Главком придет, видимо, еще не скоро. Каково же было его удивление, когда Малиновский позвонил ему:

— Николай Герасимович, дело есть…

«Что-то случилось на флотах?» — невольно подумал Кузнецов и тут же отверг эту мысль: о ЧП ему бы доложили сразу.

— Адмирал Касатонов был у тебя? — спросил маршал. — Он мне понравился: немногословен, выдержан, с широким кругозором. Не зря его держал под боком генерал армии Штеменко.

— Моряк что надо, я знаю его с лейтенантов.

— У меня плановая поездка по воинским частям, — сказал Малиновский. — Так что остаешься за меня, ибо Пуркаев тоже в отъезде…

Поздним вечером маршал вернулся в штаб, и, как показалось Николаю Герасимовичу, был он не в духе. Спросил, все ли нормально и не звонил ли ему кто-нибудь.

— Никак нет, все тихо-мирно, — улыбнулся Кузнецов.

— Иди отдыхать домой, а завтра к девяти быть у меня в кабинете, — шумно выговорил маршал.

Николай Герасимович прибыл на службу раньше обычного, но главком уже был на месте.

— Знаешь, о чем я думаю? — спросил он с грустинкой в голосе. — Не знаешь, а я тебе скажу. Тебя назначили командующим пятым военно-морским флотом. Так что поезжай во Владивосток и принимай дела у Фролова. Твой коллега уезжает на учебу в Академию Генерального штаба…

«Вот здорово — снова командовать флотом! Значит, я чего-то стою», — едва не сорвалось у Кузнецова с языка.

— Кто так решил? — спросил он.

— Товарищ Сталин. Об этом мне сказал Василевский.

— Даже не верится. — Кузнецов подавил улыбку. — Сталин жесткий, а тут вдруг… — Он не договорил, увидев, как дрогнули у маршала брови.

— Вот что, контр-адмирал Кузнецов, я этого не слышал, ясно? — И уже тише продолжал: — Человек ты умный, но порой замечания бросаешь сгоряча. Тебе же от этого хуже… Ладно, поезжай, и чтобы флотское дело было у тебя на должной высоте!..

— Есть! — ответил по-флотски Николай Герасимович.

Скупо грело февральское солнце, шел снег. У входа в штаб флота часовой отдал ему честь. Николай Герасимович без стука шагнул в кабинет комфлота.

— Гостей принимаешь, Александр Сергеевич?

Фролов доверчиво улыбнулся, сказал, что еще вчера ждал его приезда — звонил военно-морской министр Юмашев.

— У меня с маршалом был конфликт, и он пожаловался на меня военному министру маршалу Василевскому. Родион Яковлевич вам ничего не говорил?

— Нет. Раньше, правда, он хвалил тебя. А что за конфликт?

— Да так, ерунда, но я, кажется, был неправ, — грустно вымолвил Фролов. — Маршал объезжал воинские части, и я был с ним. Где-то в районе Стрелки главком увидел бесхозную казарму и распорядился разместить в ней батальон. Затем, взглянув на меня, спросил: «Я думаю, командующий не возражает?» Я ответил, что надо бы доложить морскому министру. Родион Яковлевич промолчал, а когда вернулся в штаб, позвонил Василевскому и попросил, чтобы на место Фролова прислали другого адмирала. И тебя, как видишь, прислали на мое место, а я ухожу на учебу в Академию Генштаба.

В окно ударили лучи солнца, они ярко осветили угол кабинета, где на столике стоял макет надводного крейсера. Фролов перехватил взгляд гостя.

— Моряки подарили на день рождения… Ну что, начнем работу, Николай Герасимович?

— Дай чайку, если есть, а то я не завтракал, — попросил Кузнецов. — Понимаешь, не хотелось будить Веру. Она у меня и так за день с детьми устает. Кстати, Касатонов тянет флотское дело?

— Еще как тянет, старательный адмирал и, главное, порядочный человек.

(Автору этого романа Николай Герасимович Кузнецов, вспоминая те дни, говорил: «Я еще до войны командовал Тихоокеанским флотом. Вы спросите, рад был я тогда своему назначению? Да, такое чувство было. Но когда после такого неправедного судилища меня вскоре вновь назначили командующим флотом, это была радость со слезами на глазах. Я понял, что еще не все потеряно и должен на деле доказать, что не сломлен, что флот по-прежнему живет во мне. Да, я тяжко пережил все, что выпало на мою долю, и из собственных ошибок извлек пользу для себя. Работал так, словно у меня появилось второе дыхание. И все у меня получалось…»

Адмирал флота Герой Советского Союза Касатонов, в то время бывший у Кузнецова начальником штаба флота, отмечал, что с прибытием его на 5-й флот сразу же упростились взаимоотношения и взаимодействие с главкомом и штабом войск Дальнего Востока, все решалось легко и просто, даже самые сложные вопросы. Самое главное — он имел выход на военного министра маршала Василевского, мог переговорить с Поскребышевым, «что имело смысл в то время, так как немаловажно было знать атмосферу, отношение Сталина к тому или иному вопросу…» — А.З.)

На Дальнем Востоке лето 1951 года выдалось жарким. Во Владивостоке в полдень нещадно пекло солнце, воздух накалялся, казалось, нечем было дышать.

— У нас тут, как в Севастополе — жарко. — Вице-адмирал Кузнецов предложил начальнику штаба Касатонову боржоми из холодильника. — Хочешь?

— Не откажусь, Николай Герасимович. К тому же нам работать еще долго.

Они обсуждали план предстоящих летних учений на флоте. В это время Кузнецову и позвонил адмирал Юмашев. Иван Степанович спросил, как дела, готовы ли корабли и авиация к учениям.

— Этим сейчас и занимаюсь, — ответил комфлот. — Завтра встречаюсь с маршалом Малиновским и его генералами, чтобы уточнить некоторые детали.

— Поручи это Касатонову, а сам вылетай в Москву, — вдруг сказал Юмашев. — До встречи!..

Положив трубку, Кузнецов ощутил озноб. Что там случилось? Какие только мысли ни терзали Николая Герасимовича, пока он летел в Москву! Вспомнилось недавнее заседание Высшего военного совета. Сталин то и дело бросал реплики в адрес Юмашева, который докладывал о положении дел на флотах.

— С тех пор, как вы, товарищ Юмашев, возглавили руководство флотом, дела не улучшились, — резко произнес Сталин.

— Мы стараемся, но не все зависит от нас, — тихо обронил Юмашев.

— Почему «мы»? — с горячностью спросил вождь. — Я имею в виду вас, военно-морского министра. Не надо прятаться за спины других… Правительство не может мириться с недостатками, которые есть на флотах…

После заседания Юмашев пригласил Николая Герасимовича к себе.

— Слышал, как распекал меня вождь? — хмуро спросил он. — Достается мне, ох как достается! А тут, как на грех, недавно угодил ему в лапы. Был день рождения, ну и хватил лишку. Вдруг звонок: срочно прибыть в Кремль!.. Застыл в кабинете у двери и не подхожу к Хозяину. Тогда он подошел ко мне так близко, что в его глазах я увидел пылающие искры. «Вы что, выпили, товарищ Юмашев?» — спросил он. Я сказал, что отмечал свой день рождения. — Иван Степанович передохнул. — Отправил меня домой да еще крепко выругался. На другой день я был у него, извинился. Но это ничуть мне не помогло.

«Юмашев тогда был чем-то расстроен», — подумал сейчас Кузнецов. Он выглянул в иллюминатор — подлетали к столице.

А через час Кузнецов уже беседовал с комфлотом. Иван Степанович сказал, что будет заседать Главный военный совет.

— Твой друг по войне адмирал Левченко, главный инспектор ВМС, написал Сталину рапорт. О чем? — Юмашев усмехнулся. — Гордей Иванович считает, что Военно-морское министерство и Морской генштаб плохо руководят флотами. Да, так и написал — плохо! Вот и решил Хозяин во всем разобраться.

— Но ведь многие проблемы на флотах до сих пор не решаются, и тут Левченко прав, — возразил Николай Герасимович.

— Разве я этого не знаю? — обиделся Юмашев. — Не раз докладывал Булганину, а что толку? Он советовал мне идти к товарищу Сталину. А попасть к нему, сам знаешь, нелегко…

Главный Военный совет проходил остро. Выступили многие адмиралы. Взявший слово Сталин признал, что мы отстаем от крупных морских держав на семь-восемь лет, и потребовал наверстать упущенное. Адмиралов Юмашева и Головко он подверг резкой критике, что означало их неизбежную смену.

— Иван Степанович Юмашев, — говорил Сталин, — человек чистой совести и чести, большой отваги и храбрости, человек редкой доброты, но не министр. Все дело он перепоручил помощникам, а власть выпустил из рук. Помощниками не руководит, часто болеет. Головко же хватается за все сам, а дело от этого страдает.

Комиссия, составленная по предложению Сталина из тех, кто выступал, а также Маленкова и Берии, избрала кандидата на должность военно-морского министра. Им стал командующий 5-м ВМФ вице-адмирал Кузнецов. Но узнал об этом Николай Герасимович, когда его вызвали в Кремль. В кабинете кроме самого Хозяина находились Маленков, Василевский, Булганин и Микоян.

— Прибыл наш «подсудимый». — Сталин поднялся из-за стола, протянул руку. — Здравствуйте, товарищ Кузнецов!

— Здравия желаю, товарищ Сталин…

— Так-так, значит, «товарищ Сталин», — буркнул Хозяин и взглянул на министра Василевского. — Вот и моряк, видимо, забыл, какое у меня воинское звание.

— Виноват, товарищ Генералиссимус Советского Союза, — поспешил извиниться Кузнецов.

Пока Сталин просматривал какие-то документы, Микоян спросил:

— Как там на Тихом океане, Николай Герасимович?

— Корабли плавают, стреляют, Анастас Иванович. Идет интенсивная боевая учеба. Чрезвычайных происшествий или каких-либо аварий на флоте нет.

— И не должно быть, — буркнул Булганин, поглядывая на вождя.

Тот закурил трубку.

— У вашего преемника плохо идут дела, товарищ Кузнецов, — заговорил Сталин. — Должность военно-морского министра оказалась ему не под силу. Поэтому решено назначить вас. Что скажете?

У Кузнецова екнуло сердце, щемящая радость заполнила душу. Он растерянно смотрел то на Хозяина, то на Маленкова. Потом на одном дыхании выпалил:

— Благодарю за доверие!

— Вот это по-большевистски! — Сталин выдохнул дым. — Завтра с утра принимайте дела. Только не задирайте нос…

— Я беру его на поруки, — подал голос Микоян.

— Ну если так, тогда все будет хорошо. — Сталин прошелся по ковровой дорожке, остановился рядом с Кузнецовым. — Кого бы вы рекомендовали на свое место?

— Пантелеева Юрия Александровича, — сразу ответил Кузнецов. — Сейчас он начальник Военно-морской академии…

— Только не говорите мне общих слов вроде «адмирал мыслящий, работящий» и прочее.

Кузнецов насмешливо скосил глаза.

— Но адмирал Пантелеев действительно мыслящий человек, я имею в виду главное — его оперативную подготовку. Достаточно сослаться на конвойную операцию, которую он провел в Арктике в октябре-ноябре сорок четвертого года. Надо было вывести в Белое море ледоколы «Сибирь» и «Северный ветер».

— Это тот «Северный ветер», который нам построили американцы и который прибыл в Арктику через Дальний Восток?

— Он самый, — подтвердил Николай Герасимович. — На конвой нападали немецкие подводные лодки, но все их атаки были локализованы кораблями охранения. Конвой прибыл в Белое море без потерь.

— Ну что ж, будем назначать товарища Пантелеева. — Сталин распорядился, чтобы Кузнецов вызвал адмирала в Москву. — Как прибудет, заходите ко мне.

Оба адмирала возвращались в наркомат молча. А когда вошли в кабинет, Юмашев бросил на стол черный портфель и грустно произнес:

— Вот и кончилась моя карьера. У тебя, Николай Герасимович, принимал дела, тебе и сдаю.

— Меня ведь тоже снимали с должности, судили, — сказал Кузнецов. — Это происходило на ваших глазах.

Почувствовав упрек, Юмашев вскинул брови.

— Что я мог сделать, если этим делом заправлял вождь? Не мог я тогда тебе помочь, и ты душу мне не трави! Не мог — и все!

Приняв дела, Кузнецов остался довольным.

— Ну вот, кажется, и все, — произнес Юмашев, горестно сжав губы. Но вот он разжал их и, глядя в упор на коллегу, спросил: — Все ясно? Может, что не так, тогда скажи.

— Да нет, все так. — Николай Герасимович закрыл папку.

— Хочешь, дам совет?

— Говори, Иван Степанович!

— Не возражай Сталину. Не любит он, это я испытал на своей шкуре. И держись подальше от Булганина. Интриган, скажу тебе…

— Поживем — увидим, Иван Степанович, — ответил чистосердечно главком. — Для меня флот — моя судьба, ему и служу…

Кузнецов постоял у открытого окна, размышляя. Но тут вошел начальник Главпура ВМС адмирал Захаров. Он сказал, что адмирал Пантелеев будет в наркомате через час-полтора.

Но Николай Герасимович уже думал о другом.

— Семен Егорович, на носу День Военно-морского флота. Надо бы издать праздничный приказ.

— Я набросаю текст.

— Нет, — мягко возразил Кузнецов. — Приказ напишу сам. Вас вот о чем попрошу. Вместе с адмиралом Головко обсудите, кого нужно поощрить за добросовестную службу. А кого поощрить на флотах, пусть решат сами командующие. Не мешает вовремя отметить доблесть людей. Не о себе же нам думать! Как это у Шиллера: «Храбрый муж думает о себе в последнюю очередь». Давайте будем с вами храбрыми мужами.

— Я вас понял, Николай Герасимович. Список людей, кого следует поощрить, принесу утром.

— Добро! — Кузнецов сел за стол и начал писать праздничный приказ.

Дни бежали, как ручейки после дождя. С тех пор как Кузнецов возглавил руководство не одним флотом, он, казалось, не знал устали. Работал по десять-двенадцать часов в сутки!

— Знаешь, Арсений Григорьевич, я словно заново родился, — признался он как-то адмиралу Головко. — Люди идут ко мне, выкладывают все, что у них на душе. Это ли не награда мне?

— Такое чувство не раз испытывал и я, когда на Северном флоте в годы войны встречал подводные лодки с моря, — задумчиво промолвил Головко. — Поздравлял командиров с очередной победой, а у самого трепетало сердце: все ли делаю на флоте, чтобы уберечь людей от больших потерь?

— Кто-то из поэтов говорил, что штыком не лечат человеческий род, — заметил Николай Герасимович. — Человека надо лечить заботой о нем. Кстати, комфлот адмирал Платонов все еще в Москве, на сессии Верховного Совета РСФСР? Не забудь передать ему, чтобы по окончании сессии прибыл ко мне. Скоро на Северный флот поступит новая подводная лодка, и важно тщательно проверить ее в походе, обкатать.

Кузнецову, однако, пришлось увидеться с Платоновым в кабинета вождя. Что же случилось? Во время маневрирования на повороте в Кольский залив корабли накрыл снежный заряд и эсминец ударил форштевнем в корму крейсера «Чапаев». Погибли два моряка.

— На крейсере находился командующий эскадрой контр-адмирал Гурин, куда он смотрел? — возмущался адмирал Головко. — И начальник штаба флота контр-адмирал Сурабеков хорош! На море резко испортилась погода, выполнять поставленную задачу стало невозможно, и Гурин попросил разрешения идти в базу. И что же? Сурабеков от имени комфлота приказал ему идти в Кильдинскую салму и там на якоре подождать улучшения погоды…

С трепетным волнением поднимал Николай Герасимович трубку «кремлевки», чтобы доложить о ЧП. Выслушав его, Сталин сердито сказал:

— Где сейчас адмирал Платонов, на сессии? Вызовите его, вместе с ним и Головко быть у меня…

«Быть грозе!» — только и подумал Кузнецов.

— Как же это у вас такое получилось? — спросил Сталин, едва адмирал Платонов вошел в кабинет.

Комфлот в деталях доложил о ЧП, заявив, что виновен командующий эскадрой Гурин, по проекту же решения Совета Министров, заготовленному Кузнецовым, командир крейсера капитан 1-го ранга Подруцкий.

— А что, командир крейсера такой потерянный человек, что вы отдаете его под суд? — спросил Сталин.

— Подруцкий неплохой командир, товарищ Сталин, — горячо заговорил Платонов. — Свою вину он искупит дальнейшей честной службой. Я просил бы вас не судить его.

Сталин какое-то время молчал. Потом, взглянув на членов Президиума ЦК КПСС, сказал:

— Так, может, нам его не судить?

Все безмолвствовали. И вдруг с места встал вице-адмирал Кузнецов и заявил:

— Я прошу отдать под суд командира крейсера. На флотах низкая дисциплина, высокая аварийность. К тому же на этом примере надо учить командиров кораблей.

Сталин с досадой бросил коробок спичек и хмуро бросил:

— Ну ладно. Что еще?..

Авария кораблей произошла на Северном флоте в марте, а через три месяца, в июне, произошло событие, которое до глубины души возмутило Кузнецова. Над нейтральными водами Балтийского моря наши летчики сбили шведский самолет. У Николая Герасимовича тяжко колыхнулось сердце: не флотский ли летчик оказался воздушным пиратом? Он тут же позвонил командующему авиацией ВМС генералу Преображенскому, чтобы тот срочно позвонил в штаб флота и выяснил детали. Прошло еще несколько томительных минут. Наконец прибыл генерал Преображенский.

— Самолеты Балтфлота в этом деле участия не принимали! — доложил он главкому. — Я только что говорил с командующим ВВС Балтфлота.

А в это время в Кремле Сталин сидел за столом и читал рапорт военного министра маршала Василевского: «Сегодня, 13 июня, в 13 часов 20 минут в 100–110 километрах северо-западнее Виндавы нашим истребителем МиГ-15 сбит иностранный двухмоторный самолет при следующих обстоятельствах…» Потом он снял трубку «кремлевки».

— Товарищ Василевский, я прочел ваш рапорт, — сказал Сталин. — Мы обсудим этот вопрос на Главном военном совете. Через час прошу вас прибыть ко мне.

Кузнецова тоже вызвали в Кремль. В приемной он встретил маршала авиации Вершинина. Поздоровавшись, Николай Герасимович не без иронии в голосе произнес:

— Константин Андреевич, оказывается, у тебя есть воздушные пираты? Признаться, я удивлен. Уничтожить иностранный самолет в нейтральных водах… Нет, за это орденов не дают. Как все случилось?

— Мне не до шуток, — хмуро бросил Вершинин. — А как все произошло, сейчас узнаешь, Николай Герасимович.

В кабинете вождя было тихо. Маршал авиации Вершинин объяснил подробности воздушной атаки. Говорил он четко, без запинок, а в заключение резюмировал: — Командующий войсками Прибалтийского района воздушной обороны полковник Шинкаренко, который приказал поднять в воздух МиГ-15 и сбить чужой самолет, поступил правильно.

— Летчик блестяще выполнил боевую задачу, — добавил Вершинин.

— Кто он, этот летчик? — спросил вождь.

— Капитан Осинский. Пилот весьма опытный, командир эскадрильи. Правда, из-за плохой видимости Осинский принял самолет за американский типа «Командо», тогда как это была шведская машина ДС-3.

Кузнецов не выдержал, встал.

— Это же пиратство, товарищ Сталин! — громко сказал он. — Будь капитан Осинский летчиком Балтфлота, я бы отдал его под трибунал!

Сталин промолчал, а Булганин, сидевший рядом с ним, возмутился:

— Какое еще пиратство! Шведы не зря летают у нашей границы, они ведут разведку. И вам, Николай Герасимович, это должно быть известно.

— А что скажете вы, товарищ Василевский? — Сталин взял со стола трубку и стал набивать ее табаком.

Военный министр поднялся с места.

— Я бы не назвал этот эпизод пиратством. Ведь наши самолеты не летают над водами Швеции и воздушную разведку не ведут…

— Что ж, давайте подведем итоги. — Сталин выпустил колечки дыма. — Я считаю решение командующего полковника Шинкаренко правильным, поучительным для противника и для наших командующих. У меня только один вопрос: товарищ Вершинин, почему он полковником до сих пор ходит? Разве можно так? Объявите ему, что он генерал-майор… — Сталин взглянул на главкома ВМФ Кузнецова. — А вы недооцениваете необходимость бдительно охранять наши воздушные рубежи.

— Перед войной вы, товарищ Сталин, требовали от меня не открывать огонь по немецким самолетам, которые тогда часто нарушали нашу воздушную границу, вели явную разведку. Меня вы даже наказали.

Сталин тронул кончиками пальцев усы.

— Тогда Гитлер искал повода начать против нас войну, а это совсем другое дело, — спокойно возразил он.

— Как видишь, Николай Герасимович, у меня нет воздушных пиратов, — с улыбкой сказал маршал Вершинин, шагая рядом с Кузнецовым. — Будь я на месте Шинкаренко, тоже отдал бы такой приказ. Обнаглели господа капиталисты!

— Ты неправ, Константин Андреевич, — возразил Кузнецов. — Пиратство оно и есть пиратство, и его не следует путать с мужеством летчика.

Маршал Вершинин промолчал.

— И еще скажу тебе, что меня бесит… — Николай Герасимович посмотрел, нет ли кого-нибудь поблизости, но все машины уже разъехались, они были одни. — Твой Шинкаренко получил звание генерала за… пиратство. А меня и еще троих видных адмиралов, немало сделавших для Родины, для военного флота, судили ни за что! Меня, правда, Сталин в тюрьму не отправил, а вот они все еще сидят. Разве это справедливо? Молчишь? То-то, голубчик!..

Глава седьмая

— Товарищ вице-адмирал, вам звонят из военной прокуратуры, — доложил адъютант.

Кузнецов снял трубку. Речь шла о трех адмиралах, томившихся тюрьме. Николай Герасимович о них не забыл и едва вновь стал главкомом, написал письмо в Верховный Суд СССР с просьбой пересмотреть «дело» адмиралов, но получил отказ. Генерал из прокуратуры доверительно сказал ему:

— Вы же знаете, кто «виновник» суда над вами, поэтому мы никак не можем вам помочь.

(Реабилитировали адмиралов в мае 1953 года, после смерти вождя. Постановлением Совета Министров СССР Кузнецов был восстановлен в своем прежнем звании — адмирала флота. Вернули воинские звания и остальным адмиралам. А вот Галлер не выдержал столь сурового испытания — он заболел, его направили на лечение в Казань, там он и умер. — А.З.)

В прихожей раздался звонок. Кузнецов, положив журнал на столик, открыл дверь. На его лице засияла улыбка.

— Вот это гости! — воскликнул он. — Вера, посмотри, кто к нам пришел! Я думал, что вы, братцы мои, пошутили, когда сказали, что придете. Проходите, пожалуйста…

Адмирал Алафузов, сняв фуражку, первым шагнул в комнату, следом за ним — вице-адмирал Степанов. Он кашлянул в кулак, осмотрелся по сторонам. В комнате было уютно. Хозяин предложил гостям стулья и, словно бы извиняясь, проговорил:

— У нас тут не убрано, но вы люди свои, думаю, не обидитесь. Рад вас видеть в адмиральской форме! — Лицо Кузнецова посуровело. — Жаль, нет с нами Льва Михайловича Галлера. Я был потрясен его смертью…

Старые друзья беседовали откровенно, доверчиво, ничего не тая.

— Куда нас теперь определят? — поинтересовался Степанов. — Или решено отправить в отставку?

— О чем вы, Георгий Андреевич? — поднял брови Николай Герасимович. — Алафузов поедет в Ленинград заместителем начальника Военно-морской академии, а вас пошлем командовать ВМУЗами. Все-таки я главком ВМС, и у меня есть власть… — Он посмотрел на часы. — Однако мне пора на службу, друзья. Вы тоже со мной, там все окончательно и решим…

После поездки Кузнецова на Северный флот маршал Булганин вызвал главкома к себе. Поговорили о флотских делах, потом министр перешел на официальный тон, сообщив, что начальником Главного политуправления Военно-морского флота назначен Леонид Ильич Брежнев.

— Так что прошу любить его и жаловать, — добавил министр.

Кузнецов не сразу нашел что ответить. Брежнев служил в армии и к военному флоту не имел отношения. Со свойственной его натуре прямотой Николай Герасимович и высказал это Булганину.

— Назначал на флот Брежнева не я, а ЦК партии, — сухо заявил министр. — Прошу это учесть…

После этого у Кузнецова состоялся разговор с Брежневым, оставивший в его душе горький осадок.

— Вы не рады моему назначению? — спросил Леонид Ильич с улыбкой на полном лице. — Или вас смущает то, что я генерал, а не адмирал?

— Это меня и смущает, Леонид Ильич. Впрочем, зачем мы ведем такой разговор? Вы назначены — значит, давайте работать!

— Вот за это спасибо, Николай Герасимович. У вас, однако, я долго не задержусь. Так мне сказал Никита Сергеевич…

(И, действительно, в феврале 1954 года Хрущев, ставший в сентябре 1953 года Первым секретарем ЦК КПСС, направил Брежнева в Казахстан, где начиналось освоение целинных и залежных земель. Там его избрали вторым секретарем ЦК компартии Казахстана, а в августе того же года — первым секретарем. — А.З.)

Кажется, все, что намечал на сегодня, Кузнецов сделал. Он отложил папку в сторону и прошелся по кабинету, остановился у зеркала и посмотрел на себя.

— Годы идут, и мы седеем, не так ли? — Он обернулся к адмиралу Басистому, своему первому заместителю. — Передохни малость, Николай Ефремович.

— Если вы не возражаете, я заскочу к себе и выпью чашечку кофе, чтобы поднять тонус, — сказал Басистый.

В ЦК партии намечалось совещание, на котором Кузнецову предстояло выступить с докладом о развитии флота на ближайшие годы. Основные вопросы Николай Герасимович подготовил сам, а часть из них поручил Басистому и начальнику штаба ВМС адмиралу Фокину.

— У меня есть сведения, что Хрущев не очень-то настроен на нашу программу, — сказал Кузнецов. — Как бы не пришлось нам сражаться.

— Будем сражаться, — поддержал главкома Басистый. — Не о себе же печемся, о флоте государства.

Кузнецов доверял Басистому как себе. Судьба давно свела их на трудных морских дорогах. Николай Герасимович хорошо знал, на что способен Басистый, прошедший большую школу, на кораблях республиканского флота Испании, где под началом Кузнецова тот был советником. А когда в 1939 году Кузнецов стал наркомом ВМФ, Басистый, в то время проходивший службу в штабе Черноморского флота, обратился к нему с просьбой перевести его в плавсостав. И нарком назначил его командиром крейсера «Червона Украина».

Сейчас, когда Николай Ефремович, выпив кофе, вернулся, Николай Герасимович заговорил о войне, вспомнил он и эпизод с крейсером «Молотов», которому вражеская торпеда, сброшенная с немецкого самолета, оторвала корму.

— Это был самый черный день в моей жизни, — признался Басистый. — Я боялся, что крейсер погибнет, но мы сумели довести корабль своим ходом до Поти.

— Думаешь, один ты переживал? — усмехнулся Кузнецов. — Сталин был в ярости, что едва не потеряли крейсер. Он спросил, кто руководил операцией. Я ответил: «Комбриг Басистый» — и добавил, что операция прошла успешно. Верховный долго молчал, потом спросил: мол, этот ваш Басистый чего-нибудь стоит? Я ответил — стоит, он опытный командир, был со мной в Испании, не раз видел его в деле. Хорошо начал он и войну… Ну а с крейсером «Молотов» вы тогда здорово придумали: отрезали от недостроенного крейсера «Фрунзе» корму и приварили ее «Молотову», — улыбнулся главком.

— Хорошо все получилось, — тоже улыбнулся Басистый. — В апреле сорок третьего «Молотов» вошел в строй боевых кораблей…

Да, — спохватился Николай Ефремович, — чуть не забыл. Совещание переносится на завтра, вам там быть к десяти ноль-ноль. Звонили из ЦК партии, когда вы были у маршала Василевского.

— Значит, у нас есть еще время, — засуетился главком. — Вот что, Николай Ефремович. Сейчас десять утра, в тринадцать часов приходите ко мне, по пути захватите и Фокина. Еще раз обсудим мои тезисы, которые завтра буду излагать высшему начальству. В этом деле важно все учесть. Кораблей-то немало строим!..

На совещании в ЦК партии, которое проводил Никита Сергеевич Хрущев, главком говорил убедительно и горячо, привел интересные цифры, заявив, что военный флот пополнился новейшими кораблями. Не умолчал он и о серьезных недостатках в судостроении.

— О том, что нам нужны авианосцы, мы уже сказали, — продолжал Николай Герасимович. — И вы, Никита Сергеевич, и вы, Николай Александрович, согласны с этим. Но меня волнует то, что кое-кто недооценивает подводные лодки, а ныне это основная боевая мощь нашего флота. Это очень грозное оружие! В минувшую войну на Балтике и на Северном флоте они составили основное ядро вооруженной борьбы на море. Я ставлю вопрос: смогут ли подводные лодки — и ракетные, и атомные — достичь стратегических целей в войне на море, если таковая вновь будет развязана империалистами? Я утверждаю, что смогут, и вряд ли кто из вас мне возразит. — Кузнецов посмотрел в сторону министра обороны.

Булганин, сидевший за столом неподалеку от Хрущева, делал на бумаге какие-то пометки, то и дело пощипывая бородку. Рядом с ним сидел начальник Генштаба маршал Соколовский и тоже что-то писал в рабочей тетради, изредка поглядывая на главкома ВМФ. Первый заместитель министра маршал Жуков, видимо, простыл: он то и дело подносил к носу платок, изредка глухо кашляя.

— Конечно, — вновь заговорил Кузнецов, — строительство большого океанского флота требует больших денег…

Хрущев бросил реплику:

— Спасибо, что вы, Николай Герасимович, сказали нам об этом, а я-то думал, что корабли можно строить бесплатно.

Реплика хотя и смутила Кузнецова, но не вывела из равновесия. Он даже усмехнулся скептически.

— Бесплатно, Никита Сергеевич, даже шлюпку не сделаешь, не то что подводную лодку. — Николай Герасимович помолчал. — Теперь, товарищи пару слов о ракетах. Военно-морское ведомство стремится к тому, чтобы корабли и авиация флота оснащались самым современным оружием. Еще три года назад, в пятьдесят первом году, я поставил перед Сталиным вопрос об оснащении флота ракетным оружием. Оно прошло испытания на новом крейсере «Адмирал Нахимов». Сейчас на крейсере и в береговой обороне флота мы начали установку опытных образцов этого оружия, а установка «Стрела» была испытана еще в прошлом году.

— И какой достигнут результат? — спросил Булганин.

— Отличный! Я же докладывал вам, Николай Александрович.

— Разве? — смутился министр.

— Что вы еще можете сказать о строительстве кораблей? — спросил Кузнецова Хрущев. — Не коротко ли вы нам все объяснили?

— Я написал на этот счет подробный доклад министру обороны, в котором изложил свои взгляды на задачи флота. Не претендуя на совершенную правильность, я просил Николая Александровича поручить Генштабу обсудить мой доклад. Но сделано это не было. А жаль!..

— Николай Александрович, почему так случилось? — спросил Хрущев.

Булганин ответил с заметным раздражением:

— Я просмотрел доклад Кузнецова вместе с начальником Генштаба маршалом Соколовским. Мы пришли к такому выводу: пусть военно-морское ведомство составит подробный план судостроения, а уж потом будем решать, как его реализовать. Кстати, — продолжал Булганин, — мы одобрили предложение главкома о разработке проекта новой атомной подводной лодки. Это я считаю важным.

— Николай Герасимович, как идет работа над этим проектом? — спросил Хрущев.

— Проект почти готов, осталось согласовать кое-что с главным конструктором.

— Эту работу надо форсировать, — потребовал Хрущев. — Нам очень нужны корабли с ракетно-ядерным оружием. Вам, Николай Александрович, и вам, Георгий Константинович, как первому заму министра обороны с участием начальника Генштаба нужно тщательно обсудить этот вопрос с морским ведомством. — Никита Сергеевич взглянул на Кузнецова. — Я собираюсь поехать в Китайскую Народную Республику, а на обратном пути побываю на Тихоокеанском флоте, посмотрю, как живут и учатся военные моряки, какие у них командиры, чему их обучают. Вы что-то хотите еще сказать?

— Да, Никита Сергеевич. — Кузнецов поднялся с места. — Я о разделении флотов. Жизнь показала, что решение это было ошибочным. В прошлом году Тихоокеанский флот объединили, а вот на Балтике все остается по-старому. Не пора ли объединить и эти два флота?

— Пусть это дело обсудит Генштаб и решит, как нам быть, — заметил Хрущев. — Товарищи, — продолжал он, — подведем итоги нашего совещания. Начну разговор с ракетного оружия. Делают у нас ракеты медленно. И стоят они очень дорого, товарищи…

«Атомные подводные лодки намного дороже, — слушая Хрущева, подумал Николай Герасимович. — И крейсера не дешевле. Но все это необходимо, иначе американцы свяжут нам руки…»

Главком ВМС, переговорив по телефону, взглянул на адмирала Фокина.

— Командующий Северным флотом адмирал Чабаненко сообщил, что недели через две закончатся ходовые испытания новой подводной лодки, так что потом нам будет о чем поговорить. Вы, Виталий Алексеевич, тоже держите со штабом флота надлежащий контакт.

— Что, Андрей Трофимович просит еще дать флоту подводные лодки? — усмехнулся Фокин. — У меня с ним уже был разговор, я сказал, что пока такой возможности нет. Настырный! Кстати, Николай Герасимович, вам звонил адмирал Юмашев. Просил передать, что ждет вашего приезда в Военно-морскую академию.

«Хитер Иван Степанович, — откинулся на спинку кресла Кузнецов. — Когда меня судили, он держался в стороне, мол, ничего не знаю, ничего не ведаю. Теперь же я нужен ему…» А вслух сказал:

— Придется съездить к Юмашеву хотя бы на денек. Нелегко ему сейчас. Был главкомом, сняли…

— Сам виноват, — заметил Фокин. — Чарка его подвела, вот что…

Все утро главком находился у министра обороны Булганина. Вернулся хмурый, вызвал Фокина к себе.

— Есть дело, — озабоченно произнес Кузнецов. — Министр обороны поручил мне и Носенко рассмотреть вопрос о возможности организовать выпуск подводных лодок на вновь строящемся заводе в городе Николаеве. Ваше мнение? Обсудите эту проблему в Главном штабе, потом доложите. Срок — два дня. Я сейчас заскочу к Носенко, прозондирую на этот счет.

Зазвонила «кремлевка». Носенко!

— Да-да, это я, Кузнецов, Иван Исидорович. Еду к вам…

После тщательного анализа предложения министра обороны Кузнецов и Носенко дали отрицательное заключение, о чем составили официальную бумагу на имя Булганина. Они отметили, что заводы Минсудпрома должны были поставить Военно-Морским Силам 177 сторожевых кораблей, а поставлено всего 9. Строительство этих кораблей резко отстает от программы, и увеличивать выпуск подводных лодок за счет сокращения сторожевых кораблей — не лучший способ расширить производственную базу. К тому же производственную базу по строительству подводных лодок надо расширять в первую очередь на Дальнем Востоке и на Севере, а не на Черном море.

Вскоре после этого Булганин вызвал к себе Кузнецова.

— Вы что же, требуете от нас форсировать строительство подводных лодок, а сами возражаете против того, чтобы новый завод сразу же приступил к работе? — И, не дождавшись ответа, сердито продолжал: — Никак вас не пойму, Николай Герасимович. Болеете за флот и в то же время ставите палки в колеса. Нет, я решительно не понимаю вас.

— Товарищ маршал, — официально заговорил Кузнецов, — вашу точку зрения, извините, принять не могу. Нельзя строить подводные лодки за счет сокращения других кораблей!..

— Хорошо, мы обсудим эту проблему в правительстве, — насупился Булганин.

— Вам письмо, товарищ главком! — И адъютант вручил Кузнецову конверт.

«От Миши Ромма, — подумал Николай Герасимович, когда прочел адрес. — Поглядим, что пишет». Он надорвал конверт. Ромм писал, что уезжает в Севастополь показывать черноморцам фильм «Корабли штурмуют бастионы». Пробудет там не меньше двух недель. «У меня сейчас большие дни — закончена работа над «Ушаковым», — информировал Ромм. — Это конец (и, надеюсь, благополучный) не только трехлетнего труда, но и целого жизненного этапа, ибо мы, режиссеры, меряем свою жизнь картинами… Эта картина в значительной степени обязана Вам и своим успехом и даже самим существованием».

Ромм ничего лишнего не писал: Кузнецов немало сделал, чтобы был создан фильм о великом русском флотоводце адмирале Ушакове. Работа над ним началась еще в 1951 году, когда Кузнецов вновь вернулся в Москву и стал главкомом ВМС. Адмирал флота Исаков рассказал ему о замысле кинорежиссера Ромма и драматурга Александра Штейна, дал прочесть сценарий фильма.

— И Ушаков, и Нахимов заслуживают того, чтобы их деяния знал народ. Ты разве забыл, как еще во время войны, в середине сорок третьего года, на докладе у Сталина я предложил учредить ордена имени Ушакова и Нахимова? — спросил Кузнецов.

— Тогда еще разгорелся спор, кого ставить выше — Ушакова или Нахимова, — улыбнулся Исаков. — Вы ставили выше Ушакова, который как-то оказался в тени, а о Нахимове писалось немало. И я вас поддержал.

Сценарий Николаю Герасимовичу понравился, хотя он и сделал ряд замечаний. В частности, предложил убрать из сценария любовь Ушакова к одной из фрейлин императрицы.

— Иван Степанович, Ушаков никогда не был командиром яхты Екатерины Второй — сказал Кузнецов. — Откуда взял это Александр Штейн?

— Факт, не был, — смутился Исаков. — Я этот момент проглядел. Сегодня же встречусь с автором и попрошу его исправить текст…

Вскоре кинофильм об адмирале Ушакове был готов, но на экраны кинотеатров страны его не выпустили. МИД СССР высказал опасение, как бы фильм не вызвал недовольства Англии: в нем показана двуличная политика правящих кругов Великобритании тех времен. Адмирал флота Исаков попросил Кузнецова переговорить о кинофильме со Сталиным, что тот и сделал. Выслушав Николая Герасимовича, вождь изрек:

— Я эту картину не видел, но непременно посмотрю и выскажу вам свое мнение.

Позже в честь Дня воздушного флота в Тушино состоялся воздушный парад, за которым наблюдали члены правительства. Неожиданно Кузнецова пригласил к себе Сталин.

— Я посмотрел вчера кинофильм об адмирале Ушакове, — весело произнес он. — Его можно и надо показывать…

Вспомнив этот эпизод, Николай Герасимович сейчас подумал: «Я уверен, что морякам, особенно черноморцам, этот фильм понравится». Письмо Ромма он положил в ящик стола.

В январе 1954 года главком ВМФ собрался съездить на Балтику, но неожиданно ему позвонил Булганин и сказал, что Николай Герасимович включен в состав Президиума торжественно-траурного заседания по случаю 30-й годовщины со дня смерти В. И. Ленина.

— Поедете позже, — предупредил Булганин.

Заседание открыл Хрущев, доклад сделал Поспелов.

В перерыве Кузнецов увидел академика Курчатова и подошел к нему.

— Добрый день, Игорь Васильевич!

— Мое почтение главному военному моряку! — улыбнулся ученый-физик. — Что нового на военных флотах? Может, снова нужна моя помощь, как это было в начале войны, когда по вашей просьбе мы занимались размагничиванием военных кораблей? Кстати, вы так и не сказали мне, довольны ли были нашей работой?

— «Доволен» — не то слово, Игорь Васильевич, — усмехнулся Николай Герасимович. — Я ликовал, когда увидел плоды вашей работы. Крепко вы тогда выручили военных моряков, хотя в успехе я ничуть не сомневался. Надо понимать, кто руководил всей этой важнейшей работой.

— Да, но без ваших моряков мы бы не скоро решили эту серьезную проблему, — признался Курчатов. Тонкими длинными пальцами он дернул свою бородку. — И в Новороссийске, и на Каспии ваши люди разоружили несколько немецких мин, и это помогло нам изучить их взрывные механизмы, найти способы уничтожения этих мин, а потом и создать специальные тралы…

— Вы, Игорь Васильевич, как ученый-физик мастер на все руки! — Кузнецов был убежден в своей правоте и оценке деяний выдающегося ученого, однако Курчатов заметно покраснел.

— Да уж где там мастер на все руки… — усмехнулся он, весело глядя на главкома ВМФ. — Что поделаешь, если война заставила нас искать противоядие для сложнейших немецких мин, чтобы от них не гибли наши боевые корабли. А ведь гибли, не так ли?

Кузнецов ответил, что потери от немецких мин были, особенно на Северном флоте, где погибло немало подводных лодок. Но ученые-физики вовремя помогли, и позже флоты потерь от этих мин не несли.

— Так что заслуги ваши перед военным флотом весьма велики, Игорь Васильевич, — подчеркнул Николай Герасимович.

— Я рад, что помог военным морякам.

— Только ли морякам? — Кузнецов лукаво улыбнулся. — Вы же не только ученый секретарь Комиссии Академии наук СССР по научно-техническим военно-морским вопросам, но еще и возглавляли лабораторию танковой брони в Физико-техническом институте. Не так ли? А в сорок третьем году незадолго до Курской битвы вы основали Институт атомной энергии и стали его первым директором! Я тогда как-то был у вас, и меня поразило то, что вы верили в успех своего нового дела…

Лицо Курчатова посветлело, словно осветилось изнутри.

— Знаете, Николай Герасимович, вот с этим институтом я едва не попал впросак, — широко и по-доброму улыбнулся Курчатов. — Я предложил его создать, но никак не рассчитывал, что наше правительство даст нам деньги. В те дни был разгар войны, Красной Армии следовало дать больше танков, орудий и самолетов, а тут еще просят создать новый, пока еще не прибыльный институт. Но Сталин это одобрил, он даже пожал мне руку за «ценное предложение». Тут же вызвал к себе в кабинет Берию и сказал, чтобы тот решил все вопросы и Институт атомной энергии был бы создан как можно скорее. Сталин заявил Берии: «Ты, Лаврентий, головой отвечаешь за это дело, и если товарищ Курчатов пожалуется мне, что работа двигается медленно, будешь отвечать на Политбюро по всей строгости военного времени!» Но все шло быстро, как по накатанной колее. Справедливости ради замечу, что роль Берии в этом деле была весьма важной.

— Вы, Игорь Васильевич, везде первый, — заметил Кузнецов. — Под вашим руководством созданы первый в Европе ядерный реактор, первая в СССР атомная бомба, первая в мире термоядерная бомба, построена первая в мире атомная электростанция…

— Скоро военный флот получит первую атомную подводную лодку, — опять улыбнулся Курчатов. — Что-то о ней вы ни слова, Николай Герасимович. Или, быть может, не рады?

— Да что вы, Игорь Васильевич! — воскликнул главком ВМФ. — Я очень рад, жду не дождусь, когда поднимусь в рубку подводного атомохода! Вы, надеюсь, помните в деталях, как проводилось обсуждение проекта первой атомной подводной лодки? Вы тогда сказали, что атомное оружие — грозное оружие и важно умело управлять им. Скажу честно, меня эти ваши слова насторожили, и я подумал, как много значит подготовка моряков, которые будут управлять этим подводным атомоходом. — Николай Герасимович сделал паузу, о чем-то вспоминая. — Когда вместе с Малышевым, Завенягиным и другими специалистами судостроения мы рассматривали первые проекты атомных лодок, я был очень придирчив, мне хотелось, чтобы наши атомные лодки были не хуже, а лучше американских…

— Меня эти вопросы тоже очень интересовали, — признался Курчатов. — И кажется, все страсти остались позади, и атомная лодка строится. Надеюсь, что мне удастся на ней выйти в море…

— Я тоже так думаю. — Кузнецов достал папиросы. — Хотите курить, нет? А я пойду покурю. Если не возражаете, Игорь Васильевич, давайте на следующей неделе встретимся с вами. У меня есть ряд серьезных вопросов по атомным кораблям. Вы ученый-физик, и я ценю ваше мнение.

— Для вас у меня всегда найдется время, — заверил Курчатов.

Адмирал флота Кузнецов курил, когда к нему подошел первый заместитель министра обороны маршал Василевский.

— Как служба, моряк? — Василевский пожал ему руку. — Николай Александрович по-прежнему тебя опекает?

— Булганин, скажу вам, Александр Михайлович, флот не очень-то жалует. Не любит он моряков.

— Когда я был министром, тоже не очень-то тяготел к военным морякам. Выходит, и я не люблю флот?

— С вами я мирно решал все вопросы, особенно в годы войны, — улыбнулся Николай Герасимович. — Как начальник Генштаба вы всегда оказывали мне поддержку. Помогли и в сорок седьмом, когда вождь освободил меня от должности главкома. Меня тогда назначили по учебной части. Если не секрет, с кем вы говорили обо мне?

— Разумеется, просил не твоего крестника. У Сталина я был…

— Я об этом догадывался.

Горячим выдался у главкома февраль. И все же ему удалось побывать на могиле командира крейсера «Варяг» Руднева: 9 февраля страна отмечала 50-летие со дня героического подвига русских моряков{Героический подвиг русских моряков — во время Русско-японской войны в неравном бою с японской эскадрой у Чемульпо 27 января (9 февраля) 1904 г. экипажи русского крейсер «Варяг» и канонерской лодки «Кореец» потопили их, не желая сдать корабли врагу.}. В селе Савино Заокского района Тульской области возвышался массивный постамент с чугунной плитой, на которой было написано: «Здесь похоронен легендарный командир крейсера «Варяг» Руднев В. Ф. 1855–1913 гг.» У подножия могилы — морской якорь. На могилу великого русского патриота пришли трудящиеся Москвы и Тульской области, представители Министерства обороны и Военно-морского флота, бывшие моряки крейсера «Варяг». С волнением говорил о своем командире его ординарец квартирмейстер 1-й статьи Чибисов, рассказавший о том, как проходил морской бой, как сражались его товарищи и как смело действовал на мостике капитан 1-го ранга Руднев. Даже раненный в голову, он не сошел с мостика и руководил боем. Было что сказать и сыну Руднева — Н. С. Рудневу. «Моему отцу была дорога честь русского моряка, и я им горжусь!» — заключил он.

Людей было немало. Ярко светило солнце, лучи его дробились на чугунной плите, казалось, что это отблески пламени того памятного морского боя.

Чувство сопричастности к подвигу героев «Варяга» долго держало в напряжении Николая Герасимовича. Едва он вошел в свой кабинет, как ему позвонил писатель Аркадий Первенцев.

— Что так поздно, Аркадий Александрович, я уже собрался домой. Хотел вас с утра поздравить, да не смог.

— С чем? — послышалось в трубке.

— Читал вашу публицистику «Нет, не погиб «Варяг». Меня она до слез тронула. Вы правильно подметили, что, творя героическую историю, моряки «Варяга» были потрясающе просты в своем подвиге. Они свято исполняли свой долг, не думая о том, что кому-то из них в последний раз светит солнце. Да, хорошая статья. Вы бы роман о «Варяге» написали! Я еще до войны зачитывался вашим «Кочубеем».

— Пока не созрел для романа о «Варяге», — ответил Первенцев, — хотя материал собираю. Недавно встречался с моряками «Варяга». Одному из них, старшему трюмному машинисту Семенову восемьдесят лет, другие чуть помоложе, им под семьдесят. Живая история! — Первенцев помолчал. — Задумал я новый роман о теперешних моряках и хотел бы с вами кое-что обговорить. Можно будет?

— Приезжайте ко мне вечерком, хорошо?..

В марте проходили выборы в Верховный Совет СССР, и Кузнецову пришлось встречаться с избирателями. На одной из встреч мичман с орденом Красного Знамени на груди спросил его:

— Товарищ адмирал флота, а правда, что вас после войны судили?

В груди Николая Герасимовича кольнуло сердце. В зале повисла напряженная тишина, все ждали, что он скажет. А ему так не хотелось ворошить прошлое! Но отвечать надо, и он глухо заговорил:

— Это правда, что меня судили, а вместе со мной еще троих заслуженных адмиралов. — В горле у него пересохло от волнения, лицо сначала выразило легкое замешательство, но потом стало каким-то неприступным. — Но это был суд без чести! Позже нас реабилитировали. — Голос у главкома окреп. — Да разве могли мы навредить родному флоту?! Ведь флот — наша жизнь…

Затем были еще вопросы, и один из них задел Николая Герасимовича за живое:

— Никита Сергеевич Хрущев поддерживает вашу программу строительства большого, океанского флота?

— Я понимаю вашу тревогу, вы бывший моряк, минер с эсминца, вам, как и мне, хочется видеть наш флот могучим, океанским. К сожалению, программа еще не утверждена…

С Хрущевым у Кузнецова отношения не сложились, в его судьбе Никита Сергеевич сыграл роковую роль. В сентябре 1954 года советская правительственная делегация во главе с Хрущевым побывала в Китае. На обратном пути в Москву Хрущев, Булганин и Микоян посетили Порт-Артур и город Дальний, где заслушали сообщения военного командования. Командующий войсками Дальневосточного военного округа маршал Малиновский и адмирал флота Кузнецов давали Хрущеву пояснения. На Тихоокеанском флоте проводились учения, и Хрущев, как и говорил главком ВМС, решил присутствовать на них.

В море вышли на крейсере «Калинин». Погода выдалась штормовая: дул ветер, корабль сильно болтало, крутые волны заливали палубу. Некоторых армейских генералов укачало, они разошлись по каютам. Но Никита Сергеевич чувствовал себя хорошо, все время был на мостике и на предложение Кузнецова отдохнуть в каюте, пока крейсер не придет в заданную точку, ответил дерзко и, как показалось Николаю Герасимовичу, с обидой:

— Я морской болезнью не страдаю и прибыл сюда не отдыхать, а работать!

Хрущев в бинокль наблюдал за морским «боем». Над водой висел белесый туман. Ветер подхватывал космы брызг и бросал их в лица моряков, несших вахту на верхних боевых постах. Но вот наконец корабельные орудия открыли огонь по деревянному щиту и с первых же выстрелов поразили его. Хрущев, глядя на стоявшего рядом главкома ВМС, сказал:

— Конечно, корабельные артиллеристы попали в щит, потому что им никто не мешает вести прицельный огонь. Но ведь щит, изображающий противника, не способен маневрировать, как это сделал бы корабль в бою?!

Кузнецов пояснил, что стрельбой по щиту комендоры отрабатывают точность попаданий, на что Хрущев ответил:

— В настоящем бою все будет по-другому…

В море экипажи кораблей действовали на боевых постах усердно. Однако Хрущев, слабо разбиравшийся в военно-морском деле, стал критиковать действия командиров «охотников»; эти корабли, по его словам, «выпускали гарь и дым, издавали шумы, направляя торпеды в цель с очень близкого расстояния».

— У «охотников» нет торпед, Никита Сергеевич, — заметил Кузнецов. — Они ищут подводные лодки противника, а когда обнаружат, атакуют их глубинными бомбами. Сейчас они бомбят противника условно.

Хрущев смерил главкома сердитым взглядом.

— Зачем мне знать, что у «охотников» на борту торпеды или бомбы? Вы моряк, вам это надо знать… А вот учения мне не понравились.

Естественно, настроение у Николая Герасимовича испортилось. Крейсер между тем шел дальше. Хрущев увидел в бухтах залива Золотой Рог и Порт-Артура скопление кораблей и снова упрекнул главкома ВМС.

— А вдруг начнется война? — сердито спросил он. — Вражеские самолеты в первый же налет на бухты потопят корабли. Вы что, Николай Герасимович, забыли тысяча девятьсот четвертый год, когда японские эсминцы застали русские корабли врасплох и потопили их? Уроки Русско-японской войны надо помнить!

Николай Герасимович объяснил Хрущеву, что по воздушной тревоге корабли рассредотачиваются и самолеты врага не смогут их атаковать. Если же корабли рассредоточить сейчас, то их трудно будет обеспечить всем необходимым.

— Вы смотрите на настоящее глазами вчерашнего дня, — грубо бросил Хрущев. — Я сомневаюсь в вашей способности оценить состояние нашего флота…

Это он-то, адмирал флота Кузнецов, не мог оценить состояние флота! А ведь именно он, и никто другой, подготовил наши флоты к войне, и не случайно, что в первый же день войны флот не понес потерь. Нет, Кузнецов не смотрел на флот глазами вчерашнего дня! А вот то, что Николай Герасимович позволил себе возразить Никите Сергеевичу, подчеркнув его некомпетентность в вопросах военно-морского дела, тому явно не понравилось. Это бросилось в глаза и Малиновскому. Выбрав удачный момент, когда Хрущев ужинал, Родион Яковлевич сказал главкому:

— Не возражай ему, иначе съест тебя, как волк съел ягненка. А мне жаль тебя, Николай Герасимович, ей-богу, жаль…

Казалось бы, все и закончится этими учениями и Кузнецову не стоило беспокоиться за свою судьбу. Однако еще более обострились его отношения с Хрущевым, когда маршал Булганин доложил программу строительства кораблей Никите Сергеевичу. Просмотрев ее, Хрущев упрекнул Кузнецова.

— Николай Герасимович, не много ли требуешь кораблей? — спросил он с иронией. — Авианосцы, атомные подводные лодки… А зачем нам крейсера с артиллерией? Американцы строят авианосцы потому, что вершат свои дела через океан. — Хрущев с упреком взглянул на Булганина. — Николай Александрович, зачем ты подписывал документ?

Булганин заметно покраснел, однако осторожно возразил:

— Американцы создают атомный флот, оснащают его ядерным оружием. Мы сделали упор на ракеты. Но ведь и нам нужны атомные лодки! И авианосцы тоже…

— Мы исходили из того, — подал голос Кузнецов, — что нам необходим флот во всем его разнообразии, начиная от береговых ракет, самолетов, атомных лодок и крейсеров-ракетоносцев и кончая плавучими базами и буксирами. Только так, Никита Сергеевич, и не иначе.

— Да уж не скажите, Николай Герасимович, — усмехнулся Хрущев. — Ошибкой Сталина было решение сосредоточить наши ресурсы на развитии военно-морского флота, особенно надводного. А следовало строить больше самолетов. Вы с этим согласны?

— Ни в коей мере, Никита Сергеевич, — решительно возразил Кузнецов. — Мы и так отстали от флотов США и Англии. Еще до войны планировали создать мощный подводный флот, со стапелей должны были сойти более двухсот подводных лодок, но мы не успели — началась война. Она и выявила наши пробелы. Не хватало подводных лодок, тральщиков для борьбы с минами… Мы недооценили их возможности. Есть в этом и моя вина.

— Похвально, что вы себя критикуете, но следовало такой критикой заняться раньше, — попрекнул главкома Хрущев. — Мы распространим ваш меморандум среди членов ЦК партии и обсудим этот вопрос на Президиуме.

Через несколько дней собрался Президиум ЦК КПСС. И тут выяснилось, что не все успели ознакомиться с документом. Тогда Хрущев предложил отложить обсуждение этого вопроса до следующего заседания.

— Сколько можно откладывать это дело? — загорячился Кузнецов.

— Сколько надо, столько и будем откладывать, — грубо заявил Хрущев.

В последующие дни Кузнецов, казалось, не находил себе места, в душе закипала обида от мысли, что Хрущев не одобрит программу кораблестроения, а министр обороны Булганин возражать ему не станет. Так оно и случилось. Едва открылось совещание, как Хрущев заявил:

— Я считаю, товарищи, что те огромные средства, которые пошли бы на строительство новых кораблей, лучше направить на другие цели. Ракета для нас — теперь важнее, она даже лучше самолета, точнее…

Никто Хрущеву не возразил, а главкому ВМС даже не предоставили возможность высказать свою точку зрения на столь серьезную проблему. Ночью Николай Герасимович спал плохо. Никак он не мог успокоиться после всего, что произошло. Тревожное чувство не покинуло его и тогда, когда на другой день он стоял на трибуне Мавзолея. Главком ВВС Советской Армии Жигарев заметил, чти Кузнецов чем-то расстроен.

— Что случилось, Николай Герасимович? — спросил Павел Федорович.

— Вот жду начала парада, — уклонился от прямого ответа главком.

Военные моряки прошли по Красной площади под гром аплодисментов, и Кузнецов повеселел. Вечером состоялся прием в Большом Кремлевском дворце у министра иностранных дел Молотова по случаю праздника Великого Октября. Были здесь маршал Василевский, адмиралы Басистый, Андреев…

— Поеду домой, очень устал за день, — шепнул Кузнецов Басистому.

Пока добрался к себе, пока жена готовила ужин, позвонил Басистый и сообщил, что его спрашивал Молотов.

— Вы бы позвонили ему домой?!.

Кузнецов так и сделал.

— Я вам нужен, Вячеслав Михайлович?

— Я насчет военных кораблей… Никита Сергеевич перехлестнул. Авианосцы, подводные лодки, десантные корабли очень нужны именно теперь, когда американцы и англичане стали открыто угрожать нам. А ведь их военные флоты посильнее нашего. Словом, я постараюсь как-то повлиять на Никиту Сергеевича.

— Очень буду рад, Вячеслав Михайлович!..

Хрущева Молотов, однако, не убедил, о чем с горечью сообщил Кузнецову и добавил, что Никита Сергеевич собирается провести на Черноморском флоте совещание по этому вопросу. В кабинете главкома в это время находился его первый заместитель адмирал Басистый.

— Что, Молотов не убедил Хрущева насчет плана судостроения? — спросил он.

— Нет. — Кузнецов тяжелыми шагами прошелся по кабинету, остановился у стола, за которым сидел Басистый. — Молотов сказал, что в Севастополе намечается совещание, где будут обсуждать вопрос, какой флот нам нужно строить. Видишь, Николай Ефремович, Молотову Никита Сергеевич сказал об этом, а мне, главкому, ни слова! Ну и дела… План судостроения, который я докладывал Президиуму ЦК, ты знаешь, подписали министр обороны, начальник Генштаба и я, главком, а Хрущев его не одобрил. Неужели больше нас, военных, он смыслит в этом деле? Не уверен… Нет, без боя я не сдамся, Николай Ефремович. Флот — моя жизнь.

— Меня все это тоже очень волнует, — заметил Басистый. — Может, вам сходить к Булганину? Ведь его подпись тоже стоит под документом.

— А что, ты прав, завтра же пойду к нему, — решил Кузнецов.

Но утром следующего дня Булганин сам пригласил его к себе, как он выразился, «на доверительный разговор».

— Я о маршале Жукове, своем первом заместителе. Как вы смотрите, если мы назначим его министром обороны? Дело в том, что Никита Сергеевич предложил мне пост Председателя Совета Министров…

— Поздравляю вас, Николай Александрович! — улыбнулся Кузнецов. — Теперь о Жукове. Скажу честно, как на духу, мы, военные моряки, не претендуем на такой общевойсковой пост. Но если будет назначен Жуков, то просил бы вас по-дружески указать ему на необходимость более объективно относиться к флоту, оценивать его дела.

— Сухопутчик он до мозга костей, — угрюмо промолвил Булганин. — Море, корабли, штормы — вся эта романтика его не влечет. — Булганин встал. — Хорошо, я поговорю с ним.

1954 год был для Кузнецова «урожайным», как он сам выразился. Ему удалось многое сделать, для того чтобы страна могла в короткий срок создать основы атомного ракетного флота. Немалых усилий стоил главкому ВМФ добиться установки первого опытного образца ракетного оружия на крейсере «Адмирал Нахимов» и в береговой обороне Черноморского флота. Установка «Стрела» была испытана стрельбой и показала хорошие результаты. Ракетным оружием оснащался военный флот, и Николаю Герасимовичу было чему радоваться. Правда, кое-кто стал поговаривать о том, что теперь, когда появились ракеты, артиллерийское оружие на кораблях да и сами надводные корабли утратили свое назначение. Нашлись такие горе-реформаторы даже в высших эшелонах власти. Тот же Хрущев, не разбиравшийся в военно-морском деле, как-то заявил, что коль у нас есть ракетно-ядерное оружие, нам не нужны большие надводные корабли, назвал их «куском железа», а недостроенные на стапелях крейсера распорядился сдать на слом, что и было сделано.

Но адмирал флота Кузнецов не был бы флотоводцем, если бы пошел на поводу у недальновидных политиков, которые не могли отличить катер от эсминца, а брались судить о проблемах развития ракетно-ядерного флота. Пожалуй, самым памятным событием для Николая Герасимовича стал день, когда вместе с заместителем Председателя Совета Министров СССР, Героем Социалистического Труда Вячеславом Малышевым и заместителем министра среднего машиностроения, дважды Героем Социалистического Труда Авраамом Завенягиным он рассматривал проекты атомной подводной лодки.

— Я хотел бы, Вячеслав Михайлович, чтобы военный флот получил такой подводный атомоход, чтобы он имел не только ракетно-ядерное оружие, — сказал Кузнецов, — но и все условия для нормальной жизни экипажа.

— А вы полагаете, что я этого не хочу? — добродушно усмехнулся Малышев. — И я, и мой коллега Авраам Павлович согласны с вами. Мы обеспечим строителей всем необходимым для постройки подводного атомохода. Теперь слово за конструкторами. Я жду, что скажет о проекте лодки академик Александров. Надо сделать все, чтобы первая атомная подводная лодка была замечательным кораблем!

— Это было бы здорово! — воскликнул Кузнецов. — Ведь подводному атомоходу придется ходить по многими морям и океанам, бороздить океанские глубины… Да, коллеги, это будет совершенно новый флот, способный выполнять стратегические задачи обороны страны. В отличие от дизельных подводных лодок атомные лодки будут у себя на борту вырабатывать пресную воду и воздух, что позволит им находиться под водой столько, сколько потребуется…

— Ну, как прошла беседа «трех китов»? — спросил Исаков, когда Николай Герасимович вернулся к себе. — Наверное, спорили?

— Нет, Иван Степанович, — возразил Кузнецов. — Проект рассмотрели в деталях, все сошлись на том, что он еще далек от совершенства, Но главное — было положено начало созданию атомного подводного корабля!..

Вскоре проект первого подводного атомохода с учетом замечаний «трех китов» был готов, и его по заданию главкома ВМФ обсудили специалисты флота. Выявились серьезные недостатки. Главный научный руководитель проекта академик Александров вспоминал, что лодка по заданию должна была иметь «огромную торпеду диаметром 2 метра с мощной водородной бомбой». Когда эту лодку разработали, провели первое рассмотрение ее флотом. Пригласили Н. Г. Кузнецова. Он посмотрел и говорит: «Мне такая лодка не нужна». Именитый академик, любивший военный флот, внесший весомый вклад в создание атомных кораблей, признавался, что ему пришлось выслушать немало критических замечаний от адмирала флота Кузнецова и других флотских специалистов с целью улучшения различных узлов подводного атомохода. В проект были внесены многие изменения, пока наконец не утвердили основные элементы подводной лодки. И что же? Подводный атомоход был спроектирован и построен в сжатые сроки. Его спустили на воду в августе 1957 года, а ходовые испытания были закончены на Северном флоте в 1958 году. Таким образом, Кузнецов не только стоял у истоков создания нового ракетно-ядерного флота, но и был одним из первых, кто принял деятельное участие в строительстве первого подводного атомохода.

Но Николай Герасимович был неутомим в своих деяниях. В следующем 1955 году он поставил перед министром обороны вопрос о необходимости срочно разработать реактивное оружие дальнего действия для подводных лодок. Маршал Жуков высоко оценил это предложение главкома ВМФ и обратился с этим вопросом в ЦК КПСС. Но прежде он вызвал к себе Кузнецова и уточнил, только ли реактивное оружие дальнего действия нужно для лодок.

Кузнецов пояснил:

— Разумеется, нет, Георгий Константинович. На днях мы с Иваном Исидоровичем Носенко подготовили доклад о необходимости разработки и создания комплекса гироскопических устройств и счетно-решающих приборов для подводных лодок, которые будут вооружены ракетным оружием. Носенко заверил меня, что этот вопрос правительство решит, поэтому я не стал вас беспокоить.

— Так дело не пойдет, моряк! — решительно возразил Жуков. — Надо объединить эти две проблемы. Нельзя же по каждому вопросу обращаться в ЦК!

— Согласен, Георгий Константинович, — улыбнулся Кузнецов.

— Вот и займись подготовкой документа…

Казалось, никогда еще Кузнецов не работал так много и энергично, как в эти весенние дни. Главком, его штаб много сделали для устранения недостатков на флотах, что было оценено руководителем партии Хрущевым и министром обороны Жуковым. Свидетельство тому — присвоение Кузнецову в марте 1955 года высшего воинского звания — адмирал флота Советского Союза. Жуков от души поздравил своего коллегу.

— Рад за тебя, моряк! — Он пожал ему руку. — Все жду, когда ты пригласишь меня на какой-нибудь корабль, но, видно, не дождусь.

— Георгий Константинович, прямо сейчас приглашаю вас на Черноморский флот! Там кроме крейсеров есть эсминцы, подводные лодки. Моряки будут рады принять вас.

— Так уж и рады? — усомнился Жуков. — Ты у них в почете, а не я. — Он поджал губы. — Они ближе тебе и душой, и сердцем, а я маршал сухопутный… Ну ладно, моряк, еще раз поздравляю тебя!

— Спасибо, Георгий Константинович, спасибо, — разволновался Кузнецов.

Его поздравил и Хрущев.

— Надеюсь, что это событие приятно не только вам, Николай Герасимович, но и всем морякам военного флота, которые вас весьма почитают. Так что поздравляю вас с высоким званием!..

В голосе Хрущева не было ни иронии, ни скрытого упрека, и Кузнецов со свойственной ему педантичностью ответил:

— Заверяю вас, Никита Сергеевич, что отдам все силы и знания на благо флота!

— «Добро» — отвечу тебе по-флотски, — улыбнулся Хрущев. — Ну а если слово свое не сдержишь — спросим с тебя по всей строгости.

В последних словах Хрущева Кузнецову почудилась едва скрытая угроза, и это насторожило его. Разве редки были случаи в то время, когда человека поднимали на высоту, а потом резко бросали вниз? Не получилось бы так и с ним: присвоили высшее воинское звание, а потом… Нет, верить в это ему не хотелось.

Видимо, все то, что пережил Николай Герасимович в последнее время, отрицательно сказалось на его здоровье, и в мае у него произошел обширный инфаркт. Случилось это вскоре после того, как в беседе с ним маршал Жуков в грубоватой форме заявил:

— Зря вы не пришли ко мне и не высказали свои претензии в отношении флота. Но я учту ваши пожелания…

«Булганин передал ему наш разговор! — больно кольнула главкома неприятная мысль. — Как это подло с его стороны!..»

Кузнецов почувствовал тяжесть в сердце. Прилег в кабинете на диван, но состояние его резко ухудшилось. Перед глазами поплыли темные круги, грудь словно сдавило железным обручем…

Теперь он лежал в палате грустный, отрешенный. Приговор врачей суров: «Лечиться придется долго, так что о службе пока не помышлять!» После тяжких раздумий в июне, когда мог уже вставать, он написал на имя маршала Жукова рапорт с просьбой освободить его от должности главнокомандующего. Ему нелегко дались эти строки, но иначе поступить он не мог, ибо знал: Военно-морской флот требует сейчас большего, чем он мог дать по состоянию своего здоровья.

Однако маршал Жуков его просьбу не удовлетворил.

Кузнецов продолжал лечение. Позже он сдал дела своему первом заместителю адмиралу Горшкову, назначенному на эту должность до его болезни, с разрешения маршала Жукова собрался в отпуск в Крым. Перед отъездом пригласил к себе адмирала Горшкова.

— Сергей Георгиевич, я уезжаю. Все тебе ясно, нет вопросов?

— Все ясно, товарищ главком, надо работать, — улыбнулся Горшков.

— Кажется, я уеду надолго, — грустно промолвил Кузнецов. — С врачами не поспоришь, они неумолимы — лечиться! Ну а флот наш родной живет, дышит океанской грудью, ему всего себя отдай без остатка. К чему я это говорю? Пока меня не будет, смотри тут в оба. Никаких компромиссов или чего-либо худого за моей спиной. Программа строительства кораблей, как ты знаешь, пока не утверждена, — продолжал Николай Герасимович. — Но я уверен, что это дело мы поправим, внесем в программу коррективы.

Горшков, слушая главкома, ощущал волнение; он понимал, как тяжело главкому уезжать в санаторий, когда навалилось столько дел, и, чтобы хоть как-то облегчить его переживания, весело сказал:

— Поправляйтесь, Николай Герасимович, а уж я тут постараюсь.

— Вот-вот, постарайся…

Улетая в Крым, Кузнецов с чувством легкости подумал: «Подлечусь, наберусь сил и — снова за работу. С рапортом, видно, я поторопился…»

И не знал, не ведал Кузнецов, что Хрущев готовил ему «сюрприз». В сентябре в Крыму отдыхали пять членов Президиума ЦК КПСС — Хрущев, Булганин, Микоян, Жуков и Кириченко. В Севастополь по распоряжению адмирала Горшкова прибыли адмирал Фокин, вице-адмирал Платонов и другие адмиралы. Напутствуя их, Горшков сказал, что руководители партии и правительства хотят послушать флагманов Черноморского флота, чтобы узнать, каким они видят флот ближайшего будущего.

— Необходимо присутствовать и вам как представителям Главного штаба ВМФ, — добавил Горшков: — Главком Кузнецов, хотя и не совсем оправился после инфаркта, также будет на совещании. Едет туда и заместитель начальника Генштаба адмирал Зозуля.

Совещание в Севастополе открыл Хрущев. Он заметил, что моряки не могут толком объяснить, какой флот надо строить, поэтому велел высказать предложения. Затем предоставили слово командиру бригады подводных лодок контр-адмиралу Иванову, командующему ВВС Черноморского флота генерал-майору авиации Мироненко, командующему эскадрой контр-адмиралу Чулкову.

— Я так и не понял, чего хотят моряки и каким они желают видеть флот в будущем, — сказал министр обороны маршал Жуков. — По-моему, в век ракетно-ядерного оружия и реактивной авиации надводные корабли утратили свое былое значение, так как подводные лодки и авиация превосходят их в дальности и внезапности действия как по мощи огня, так и по разнообразию решаемых задач. Поэтому на роль главных сил флота выходят подводные лодки и морская авиация.

Итоги совещания подвел Хрущев.

— Ну вот и объяснились, — улыбнулся Никита Сергеевич. — Ясно давно, что пора освободить верфи от крейсеров и что в эпоху использования ракетно-ядерного оружия большие надводные корабли — это хорошая пища для акул…

Ну а что же главком адмирал флота Кузнецов? На совещание он приехал, но Хрущев слова ему не дал. Во время перерыва, когда маршал Жуков остался один, Кузнецов подошел к нему, поздоровался и без всякой обиды сказал:

— Я, товарищ маршал, ваш заместитель и главком ВМС, но мне почему-то не разрешили выступить.

— Не по адресу говоришь, моряк! — осадил его Жуков. — Хозяин тут Никита Сергеевич. — По лицу Кузнецова Георгий Константинович понял, что тот огорчен, и, чтобы успокоить его, спросил: — Как твое здоровье?

— Вроде лучше. В санатории пробуду до конца октября.

— Лечись, моряк, а вернешься — все по-доброму и обсудим…

Но «по-доброму» не вышло. Возвращался в Москву Николай Герасимович 29 октября. И как раз в этот день в 1 час 25 минут в Севастополе произошла трагедия: на линкоре «Новороссийск», стоявшем в Северной бухте на якорной бочке, произошел сильный взрыв. Через час сорок минут линкор перевернулся и затонул. (Линкор «Новороссийск», бывший корабль итальянского флота «Джулио Чезаре», был передан Советскому Союзу в счет репараций 6 февраля 1949 года, и принял его от итальянцев адмирал Левченко; 26 февраля линкор вошел в Севастопольскую бухту и встал на якорную бочку. — А.З.) О гибели линкора доложили в Москву. Командующему флотом вице-адмиралу Пархоменко, едва оправившемуся после шока, позвонил маршал Жуков. Разговор был не из приятных, но Пархоменко дал ответы на все вопросы.

— Вы сами где были в это время? — спросил маршал.

— Как только мне доложили о взрыве, я прибыл на линкор, товарищ маршал, и руководил спасением. Моряки, смею вас уверить, героически боролись за жизнь корабля. Но вода все поступала в пробоину… Сыграло тут свою негативную роль то, что корпус линкора и его конструкции были ветхими. Катастрофически увеличивался крен. Потом линкор вдруг перевернулся и стал тонуть. Вместе с членом Военного совета адмиралом Кулаковым я оказался в воде. С трудом доплыли до берега…

— Да, ЧП серьезное, погибло много моряков, — наконец сказал в трубку Жуков. — В Севастополь едет правительственная комиссия, ее возглавляет заместитель Председателя Совмина СССР Малышев. Прошу создать ему все условия для нормальной работы.

(Правительственная комиссия изучила обстоятельства гибели линкора и пришла к выводу: экипаж корабля в аварии невиновен. Эксперты признали, что наиболее вероятной причиной взрыва явилась немецкая донная мина, сброшенная немцами в бухту еще в годы войны. Не исключалась и диверсия, на чем настаивал и главком Кузнецов. — А.З.)

Когда линкор затонул, Кузнецов возвращался из отпуска и узнал об этом уже в Москве на вокзале от своих подчиненных, которые его встречали. Переночевал дома, а утром вылетел в Севастополь. На штабном корабле «Ангара» разместилась правительственная комиссия. Николай Герасимович огорчился, когда узнал, что в состав комиссии его, главкома, почему-то не включили. «Наверное, оттого, что я болен», — подумал он. Его лицо было бледным. Казалось, он находился в каком-то оцепенении и лишь изредка отвечал тем, кто обращался к нему по какому-либо вопросу. Вице-адмирал Пархоменко принес ему в каюту свое объяснение: как он, командующий флотом, действовал на линкоре, когда после взрыва возглавил борьбу за жизнь корабля. Главком прочел объяснение.

— Суть дела изложена, Виктор Александрович, а уж какое решение примет начальство, мне пока неведомо…

О себе он грустно подумал: «Хрущев наверняка со мной расправится». Не хотелось в это верить, но беда пришла: он был снят с занимаемой должности «за неудовлетворительное руководство Военно-Морским Флотом». Решение было принято без его вызова, без дачи объяснений и даже без предъявления документов о его освобождении. Накануне заседания правительства, которое проводил Микоян (Хрущев и Булганин находились в это время в Индии), Кузнецову позвонил маршал Соколовский, оставшийся за министра обороны.

— Николай Герасимович, если можете, приезжайте завтра в Кремль, будет обсуждаться ваш вопрос, — сказал маршал. Он сделал паузу, и Кузнецов услышал, как Соколовский тяжело вздохнул. — Лукавить с вами не стану, — продолжал маршал, — фактически уже все решено до отъезда Хрущева в Индию. И все же просил бы вас приехать.

Происходило все так. Председательствующий Микоян объявил решение об освобождении Кузнецова от должности главкома ВМС и поспешно перешел к другому вопросу. Николай Герасимович ничего говорить не стал, коль «все решено», раскланялся и вышел. Отныне он находился в распоряжении министра обороны. Но на какую должность назначит его Жуков, Кузнецов не знал, да и назначит ли?

Утром он прибыл на службу, чтобы передать дела адмиралу Горшкову, новому главкому ВМС.

— Ты, Сергей Георгиевич, не новичок на флоте и знаешь, как тяжела ноша главкома, — сказал Николай Герасимович, теперь уже бывший главком. — Мне нелегко было нести эту ношу. Но я нес, старался, чтобы от моих деяний на таком высоком посту выиграл флот. Что-то удалось сделать, что-то не получилось… Что ж, пусть история рассудит, кто и в чем неправ. К тебе я относился по-доброму, иначе не взял бы к себе заместителем. Теперь же хочу, чтобы все у тебя было хорошо…

Пока Кузнецов говорил, Горшков волновался, его лицо то краснело, то покрывалось пятнами. Но лестных слов говорить своему учителю он не стал, хотя был обязан Кузнецову своим спасением в период репрессий. Только и произнес сдержанно:

— За добрые пожелания — спасибо, Николай Герасимович. Я тоже хочу, чтобы у вас все было благополучно.

Мучительно тянулись дни, но маршал Жуков молчал, хотя Кузнецов точно знал, что рапорт о передаче дел Горшкову находится у него. Наконец ему позвонили — прибыть к министру обороны завтра к девяти ноль-ноль!

Маршал Жуков, сидевший за столом, встал, когда в кабинет вошел Кузнецов.

— Плохи дела, моряк! — сказал Жуков каким-то чужим голосом и уже официально объявил: — Вчера, семнадцатого февраля (1956 года), за подписью Ворошилова и Пегова вышел указ о понижении вас в воинском звании до вице-адмирала за крупные недостатки в руководстве Военно-морским флотом. Я издал приказ об увольнении вас в отставку с правом ношения военной формы одежды.

В кабинете повисла напряженная тишина.

— Фактически меня разжаловали. — От волнения у Кузнецова перехватило дыхание. — То, что снят с должности, не оспариваю. Но за что понизили в воинском звании?

— Это не в моей компетенции, Николай Герасимович, — сухо проговорил Жуков. — Если у вас есть вопросы по увольнению в отставку, готов их выслушать.

— Нет вопросов, — холодно отозвался Кузнецов. — Впрочем, есть… Я вдруг вспомнил сорок шестой год, когда вас, в то время главкома сухопутных войск, главный маршал авиации Новиков, арестованный органами госбезопасности, обвинил едва ли не в заговоре против вождя. Сталин тогда собрал в Кремле членов Политбюро и военачальников и потребовал от них высказать о вас свое мнение. Кто ругал вас, кто хвалил, исключая членов Политбюро. Эти дружно терзали вас в угоду вождю. Скажу честно, я остро переживал, когда иные чины лили на вас грязь. Я сердцем чувствовал, что подручные Берии пытками заставили Новикова написать на вас кляузу…

— Я все это помню, — тихо обронил Жуков. — И то, как меня шерстили те, с кем прошел суровую войну, и то, как Сталин отправил меня командовать Одесским военным округом.

А Кузнецов, словно не слыша его, продолжал:

— Я тогда оказался единственным молчальником, не стал выступать, хотя такое поведение вождь мог расценить отрицательно. Поступил я так потому, что не знал существа дела, а обвинять вас со слов других не в моем характере. Некоторое время спустя, когда вы были у меня на даче, то пожали мне руку за мое, как вы выразились, «объективное» поведение. Выходит, тогда вы покривили душой?

— Это к делу не относится. — Жуков потупил взгляд.

— Жаль! Если так, то вопросов у меня больше нет. — И, толкнув дверь, Кузнецов вышел из кабинета.

Во дворе ярко светило солнце, а в глазах Николая Герасимовича было темно, как в трюме корабля. У подъезда он присел на скамью, отдышался, хотя сердце по-прежнему билось рывками. Подумалось: «Да, Жуков ничуть не изменился, хуже того, грубости у него прибавилось, ему уже и черт не брат». Невольно на ум пришел эпизод, когда на Северном флоте случилась авария на корабле и министру обороны Жукову доложили о ней.

— У вас там, Николай Герасимович, нет порядка, а сами вы либерал, не можете взыскать с людей на полную катушку!

Слова Жукова задели Кузнецова за живое, и он заявил:

— Я никогда не допущу, чтобы на флоте действовали драконовские законы, ибо тот, кто так поступает, по сути потворствует беспределу, унижает себя в глазах подчиненных. А я желаю, чтобы люди уважали меня, видели во мне человека, а не дракона!..

У Николая Герасимовича наступила новая жизнь, и хотя теперь он был адмирал-отставник, соратники не забыли его, то и дело обращались к нему по различным флотским вопросам. Вот и в это утро ему позвонил адмирал Головко, недавно назначенный первым заместителем главкома ВМФ, и попросил заскочить к нему «минут на пять».

— Горшков сейчас в отъезде, так что нам никто не помешает.

— Что тебя волнует, Арсений Григорьевич? — спросил Кузнецов, едва вошел к нему в кабинет.

— Душа болит за флот… — И Головко рассказал о том, что намечается резкое сокращение военного флота. — Все это задумал Хрущев. Мы потеряем не один корабль, а те, что стоят на стапелях, будут порезаны на металл. Горшков, как я понял, не решается идти к Никите Сергеевичу. Может, вы переговорите с ним? Полагаю, он прислушается к вашему мнению.

— Вряд ли, Арсений Григорьевич, — возразил Кузнецов. — Кто я теперь для Хрущева? Вице-адмирал в отставке.

— А ваш опыт, знания? — Головко порывисто встал, но тут же снова сел. — Николай Герасимович, флот вас любит, очень любит, и Хрущев об этом знает.

Идти к Хрущеву Кузнецову очень не хотелось. Он решил переговорить с главой советского правительства Булганиным. Тот как раз собирался идти на корабле в Англию с официальным визитом. Булганин принял бывшего главкома сдержанно.

— Не нравится мне твой вид, Николай Герасимович, — заметил он. — Что, все еще болеешь?

— Мне скоро и не выздороветь, Николай Александрович! — усмехнулся Кузнецов. — То и дело бьют по башке…

— Садись, пожалуйста, в кресло и выкладывай, с чем пожаловал.

— Намечается большое сокращение военного флота, а те корабли, что находятся в стадии постройки, будут порезаны на металл. Тяжкая новость. Неужели это правда?

— У кого что болит, тот о том и говорит, — пошутил, улыбаясь, Булганин. — Верно, сокращения намечаются, но резать корабли… Упаси Бог, кто тебе сказал такую чепуху? Никита Сергеевич на это не пойдет!

— И все же я прошу вас вмешаться в это дело, — серьезно произнес Кузнецов. — На душе у меня горечь от этой новости…

— Ну если так, я переговорю с Никитой Сергеевичем. Через два дня мы с ним отправляемся на крейсере «Орджоникидзе» в Англию… Ну а вашу тревогу о военном флоте я разделяю, — перешел Булганин на официальный тон. — Зачем же сокращать флот, если у нас нехватка кораблей и подводных лодок?

— В этом-то и суть дела, — коротко отозвался бывший главком.

— Я переговорю с Хрущевым, — вновь пообещал Булганин. — Вернусь из Англии и позвоню вам.

Визит советских кораблей продолжался с 15 по 30 апреля, и все это время Кузнецов волновался: как покажут себя в походе корабли? Командира крейсера капитана 1-го ранга Степанова он знал как прекрасного офицера-моряка и был уверен, что тот хорошо проявит себя. Ценил Николай Герасимович и командира отряда кораблей контр-адмирала Котова. 18 апреля наши корабли прибыли в Портсмут, на пирсе их встречали официальные лица. А вот то, что жители Портсмута не были допущены в порт, чтобы встретить советских моряков, Кузнецова огорчило. Позже Николаю Герасимовичу стали известны детали визита, о которых ему рассказал Котов. Оказывается, на другой день после прихода наших кораблей в Портсмуту борта крейсера «Орджоникидзе» всплыл водолаз.

— Когда мне доложили о странном визитере, — говорил адмирал Котов, — я приказал командиру крейсера Степанову тщательно осмотреть корабль и его днище. Ничего обнаружено не было. Но история с водолазом появилась в английских газетах. Поднялся шум. Премьер-министр Иден был вынужден давать объяснения в палате общин. Он заявил, что правительство Англии не имеет к этому эпизоду никакого отношения. Словом, оконфузились, — усмехнулся адмирал. — По случаю открытия промышленной выставки в Бирмингеме Никита Сергеевич объявил, что в Советском Союзе впервые была взорвана водородная бомба, которую сбросили с самолета, а в США лишь подорвано устройство.

— А что Черчилль, молчал?

— Англичане говорили, что Черчилль болеет… Поход удался, наши моряки достойно вели себя. И корабли оказались на высоте;

— Бальзам на мою душу, — улыбнулся Николай Герасимович.

Он долго ждал звонка от Булганина, но так и не дождался.

Именно в это время Хрущев «благословил» на слом крупные надводные корабли. Попали под автоген и крейсера типа «Орджоникидзе», находившиеся в стадии достройки. Кузнецов тяжело переживал это, но что он мог сделать?..

Снятие с должности главкома, понижение в воинском звании и увольнение в отставку — все это неотступно держало Николая Герасимовича в напряжении. Но он не был в растерянности. Ему казалось, что рано или поздно, но к нему вернутся слава и почет, какими он был окружен в народе раньше. Но когда это произойдет, он не знал. В одном был уверен: пока у руля страны стоит Хрущев, ему ничего не добиться. Эта острая, как нож, мысль преследовала его неотступно, заставляла вновь и вновь возвращаться в недавнее прошлое. Порой Кузнецов видел себя на корабле в иссиня-голубом море, но этот корабль не мог двигаться, бешеный ветер сносил его к скалистому берегу.

«Нет, мой корабль не разобьется о каменистый берег, — думал он. — Я еще буду сражаться и за себя и за флот!» Он по-прежнему жил только флотом, но теперь флот для него был где-то далеко, и с каждым прожитым днем Кузнецов ощущал в душе горечь, в нем еще настойчивее упорнее билась мысль: неужели все пропало? Ведь 37 лет отдано флоту!.. Однажды к нему пришел его друг и соратник адмирал флота Исаков, и как-то сам по себе разговор зашел о «черных днях» Кузнецова.

— Я не знаю, отчего Хрущев так зол на тебя, Николай Герасимович. Да, ты был с ним в разговоре на Президиуме ЦК горяч и даже резок. Но ты сражался за флот, за него и пострадал. — Иван Степанович помолчал, о чем-то вспоминая. — Знаешь, а я тоже грешник перед тобой…

— Это интересно! — воскликнул Николай Герасимович. — Ну-ка, расскажи!

— Помнишь сорок шестой год, разделение Балтийского флота на два? Сталин предложил, а ты с ним не согласился… Ты возразил, а я воздержался. Ты, должно быть, тогда обиделся на меня?

— Нисколько! — усмехнулся Кузнецов. — Ты не стал возражать вождю, а я с ним не мог согласиться, потому что был главнокомандующим и моя позиция должна была быть бескомпромиссной. — Николай Герасимович выждал паузу. — За это мне потом и досталось… Думаешь, легко я перенес суд так называемой чести, а потом и настоящий суд?

— Другой мог бы и сломаться…

— Верно, мог бы, но я не сломался, хотя в душе все горело. И опять же судьба-злодейка! — воскликнул Кузнецов. — Скажи, кто в пятьдесят первом вернул меня в Москву?

— Сталин.

— Вот-вот, Сталин! — качнул головой Николай Герасимович. — Вот и пойми его. Готов то бросить тебя в тюрьму, то возвести на пьедестал почета. Зная это, я тем не менее всегда шел напролом… Не ради себя, а ради тех, кто попал в опалу. И тебя однажды защитил.

— Это когда? — насторожился Исаков.

— Помнишь август сорок четвертого, когда я издал приказ по случаю твоего дня рождения? Тебе тогда исполнилось пятьдесят.

— Это было двадцать второго августа.

— Так вот, я долго думал, чем тебя поощрить. Подсказал адмирал Алафузов: «Ему тяжело ходить…» Тогда-то я и решил наградить тебя легковой машиной, что и сделал. На другой день меня зачем-то вызвали в Ставку. Решив флотские вопросы, я собрался уходить, но тут ко мне подошел Сталин и спросил: «Вы что же это легковыми машинами одариваете своих адмиралов?» В голосе вождя — металл, в глазах — холод. Ну, думаю, сейчас он мне даст прикурить! Отвечаю спокойно: мол, адмирал Исаков был тяжело ранен на фронте, ему потом отрезали ногу. Ходит на протезе. Инвалид, а как еще трудится для флота!.. Сталин молча выслушал меня, прошелся раз-два вдоль стола, снова подошел ко мне и сказал: «И правильно сделали, что наградили товарища Исакова машиной. Жаль, что хороших адмиралов у нас меньше, чем машин!»

Помолчали. Исаков заметил, что Николай Герасимович о чем-то задумался. Хотел было спросить, но тот сам произнес:

— Ты знаешь, кого я вспомнил? Кожанова Ивана Кузьмича. Он предсказал мне большое будущее…

— Когда тебя в тридцать пятом хвалил Кожанов, я уже был смещен с должности начальника штаба Балтийского флота, — отозвался Исаков.

— Я знаю, после катастрофы с подводной лодкой на учениях. Но ведь твоей вины не было? К тому же, помнится мне, на корабле в это время был нарком Ворошилов. Мне говорил об этом Галлер.

— Лев Михайлович был тогда командующим флотом. И все же меня наказали… Видимо, у Клима Ворошилова, который сместил меня, взыграла совесть, и через два года он вернул меня на Балтику на ту же должность. Ирония судьбы? — усмехнулся Исаков. — Может быть… — И вдруг без всякого перехода предложил: — Ты бы написал в ЦК партии насчет воинского звания? Ведь тебя разжаловали несправедливо!

— Я писал, Иван Степанович, но все осталось по-прежнему…

Свою записку в ЦК партии Кузнецов помнил наизусть: «Я не вижу за собой преступлений, которые позволили бы мне считать правильным лишение меня высокого воинского звания, — писал Николай Герасимович. — По слухам, доходившим до меня, Хрущев, а за ним и военные начальники при всяком удобном случае бросали мне обвинения по следующим вопросам: а) недооценка подводных лодок. Глупость! Стоит посмотреть представленную мною программу судостроения, и там увидите, что количество лодок достаточное и стоят они на первом месте. Атомных подводных лодок там намечалось больше, чем введено в строй сейчас. Строительство этих лодок началось при мне. Я вместе с Малышевым, Завенягиным и другими рассматривал первые проекты их; б) ракетное вооружение флота; Значение ракет было понято еще в мою бытность. В 1955 году я показал Хрущеву выстрел ракеты по щиту и представил проекты решений в этом направлении…»

Прав бывший главком ВМС, и нет оснований ему возразить.

— Атомные лодки у нас могли появиться раньше, чем был построен первый американский подводный атомоход, — заявил Кузнецов, полемизируя со своими недоброжелателями из Минсудпрома. — Но в это дело вмешался Берия, и все работы затормозились.

Кузнецов ответственно относился к тому, что говорил, не играл на публику, не бросал слов на ветер. И эти его слова правдивы. Известный академик А. П. Александров свидетельствует: «На идею создания атомных установок для кораблей еще в 1945 году (в то же институте Капицы мы начали проектировать такой реактор) Берия наложил запрет. Его интересовала только атомная бомба. Жаль, что так было. Ведь мы начали проектировать атомоход раньше, чем американцы «Наутилус»».

Даже находясь в опале, Кузнецов по-прежнему интересовался, как идет строительство подводных лодок, помогал в этом деле своим коллегам. Как-то заместитель начальника Постоянной комиссии приемки кораблей адмирал Холостяков пришел к нему удрученный.

— Лучше бы вы не назначали меня в декабре сорок четвертого командующим Дунайской военной флотилией, — посетовал он.

— Почему?

— У кого я принимал дела? У Горшкова! С тех пор Сергей Георгиевич меня почему-то не жалует. Сейчас мы с вице-адмиралом Щедриным принимаем от промышленности подводные лодки. Я и Григорий Иванович стараемся как можно больше «обкатать» их в море. С этой целью я предложил главкому Горшкову проверить атомный подводный ракетоносец на полную автономность. Но он не стал рисковать. «Даю вам сорок суток и ни дня больше!» — сказал Горшков. Не с веселыми мыслями уходил я в море на очередную «обкатку» лодки…

Подводным ракетоносцем командовал капитан 2-го ранга Гуляев, на нем и ушел в море адмирал Холостяков. Под водой пробыли 51 сутки. Поход прошел успешно, о чем Холостяков доложил главкому. Горшков выслушал его и коротко изрек:

— Ну что ж, хорошо, когда все хорошо кончается…

Ушел от главкома Холостяков грустный. А через некоторое время ему стало известно, что Горшков собирается уволить его в запас.

— Вот я и пришел к вам, Николай Герасимович, с этой плохой новостью, — смутился Холостяков. — Я хотел бы еще послужить на флоте. Силенки есть… Только за два последних года я пробыл в походах девяносто восемь суток, из них семьдесят три в подводном положении. Я записался на прием к министру обороны маршалу Малиновскому, завтра иду к нему… Боюсь, что он мне откажет. Вы не смогли бы замолвить обо мне словечко? Малиновский вас очень уважает. В сороковом году вы спасли меня от лагерей, может, и сейчас получится…

— Хорошо, я тебе помогу, Георгий Никитич! — заверил адмирала Николай Герасимович.

Вечером, усевшись поудобнее на диване, Николай Герасимович позвонил Родиону Яковлевичу домой. Хотел коротко выразить просьбу, но Малиновский попросил подробно изложить суть «дела» вице-адмирала Холостякова, что Кузнецов и сделал.

— Не по душе он пришелся Горшкову, — сказал Николай Герасимович. — Еще с той поры, как в сорок четвертом Холостяков заменил Горшкова на посту командующего Дунайской военной флотилией. Тогда Холостяков хорошо проявил себя; вы, будучи командующим Вторым Украинским фронтом, хвалили его. Я сам это слышал.

— Помню-помню, Николай Герасимович, — отозвался маршал.

— Горшков хочет уволить его в запас. Зачем? Холостяков — умница, занимается атомными подводными лодками. Недавно вернулся из похода, где на атомной лодке провел под водой пятьдесят одни сутки. Сколько ему? Шестьдесят два… Он родился в девятьсот втором. Как я сам живу? Скучаю по морю и кораблям. А так — терпимо… Спасибо! До свидания!..

И как был взволнован Николай Герасимович, когда министр обороны назначил адмирала Холостякова своим консультантом! Сухопутный военачальник, а флотское дело его сердцу так близко! Как потом говорил Георгий Никитич, он поведал Малиновскому подробности похода атомного ракетоносца, моряки которого во главе с командиром Гуляевым «действовали героически». Эта оценка расходилась с оценкой главкома Горшкова, видимо, и в этот раз он хотел умалить заслуги самого Холостякова, находившегося в походе на этой атомной лодке. Однако министр обороны принял решение представить экипаж корабля к наградам. Капитану 2-го ранга Гуляеву было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

— Николай Герасимович, я не ожидал, что Родион Яковлевич ценит вас так высоко, — сказал Холостяков, когда они встретились. — Он очень жалеет, что не смог убедить Хрущева вернуть вам воинское звание адмирала флота Советского Союза…

— Ладно, не будем об этом, — возразил Кузнецов. — Ты лучше скажи: доволен своей работой?

— У министра обороны? Еще как доволен…

Кузнецову в отставке поначалу было нелегко: где бы он ни был, что бы ни делал, перед ним как живое плескалось море. И будто наяву чудились корабли… Тоска сжимала сердце до боли в груди, и он в такие минуты старался чем-то заняться; решил выучить английский язык, чтобы переводить иностранные книги, имеющие отношение к морю и военному флоту, а французский и немецкий Николай Герасимович изучил еще в Военно-морской академии и свободно владел ими. И вот в эти дни он вдруг обнаружил в себе новое дарование — писать о пережитом. Вскоре читатель увидел его первую книгу — воспоминания участника национально-революционной войны в Испании. Академик Майский, с которым Кузнецов дружил, похвалил его:

— Правдивая и умная книга. Я прочел ее с большим интересом. Ваше перо знает историю. Вы, наверное, еще что-то пишете?

— Хочу выплеснуть на бумагу свою судьбу, — улыбнулся Кузнецов. — Написать о флоте, кем был, что делал, как воевал. Словом, есть о чем рассказать молодежи, да и не только ей…

И он написал о флоте. Рукопись принес в журнал «Октябрь» главному редактору Кочетову, с которым был хорошо знаком. Всеволод Анисимович хорошо узнал флотоводца, еще когда жил в Ленинграде, где росла и ширилась на Балтфлоте слава «строптивого» наркома, а затем и главкома Военно-морского флота. Знал Кочетов и об опале Кузнецова в ЦК партии, но это его ничуть не смущало.

— Я прочел вашу рукопись, — объявил он Кузнецову через две недели. — Ваши мемуары весьма правдивы, я бы даже сказал — остры, и мы будем их печатать. Полагаю, они вызовут у наших читателей большой интерес…

Так появились воспоминания Николая Герасимовича «Перед войной» в трех номерах журнала «Октябрь». (Ранее в этом журнале Кузнецов рассказал о своих встречах с маршалом Блюхером, позже о начальнике Морских Сил Муклевиче.)

— Верочка, — говорил он жене, польщенный успехом, — теперь я своим пером служу родному флоту!.. А книгу «Накануне», что вышла в Воениздате, я должен вручить Кочетову. Заодно спрошу, прочел ли он мою новую рукопись «Годы войны»…

У Кузнецова было хорошее настроение.

— Вы ли, адмирал? — Кочетов поднялся из-за стола — высокий, стройный, с добродушным лицом и веселым взглядом. Он тепло пожал гостю руку. — Давненько к нам не заглядывали. Наверное, были где-то на флоте? Присаживайтесь, Николай Герасимович, и рассказывайте, как дела, что пишете для журнала.

Кузнецов достал из сумки книгу «Накануне» и отдал ее Кочетову.

— Это вам, Всеволод Анисимович, — сказал он. — Если бы вы не напечатали эту вещь в журнале, то не скоро бы она вышла отдельной книгой. Я еще не забыл, что против ее публикации был главком ВМФ Горшков. До войны я спас его от расправы вождя, а теперь Сергей Георгиевич закусил удила, ему и сам черт не брат.

— Тогда вы поступили по-джентльменски. — Кочетов полистал книгу. — Хорошо издана. Поздравляю вас, Николай Герасимович!

— Этой книге я отдал немало сил, — вздохнул Кузнецов.

— Верю, ибо сам был в этой шкуре, — улыбнулся Кочетов. — Вы думаете, мне легко дался роман «Журбины», первое мое большое произведение. Пришлось изрядно попотеть…

Кузнецов успел заметить, что лицо у Всеволода Анисимовича какое-то измученное, пожелтевшее, в голосе проскальзывала хрипота. «Видно, болезнь у него прогрессирует», — подумал Николай Герасимович и невольно спросил:

— Как здоровье?

Кочетов улыбнулся, отчего на лице яснее обозначились желваки.

— Держусь! — И добавил грустно: — Я же в войну был ранен… В сорок первом, когда под Ленинградом начались ожесточенные бои с гитлеровцами, я был собкором «Ленинградской правды». Помню, главред послал меня в Федоровку — есть такая деревня под Ленинградом, — чтобы написал репортаж о митинге сельчан, который проходил в колхозе «Красный крестьянин». Долго думал, как начать репортаж. А потом появились мысли. Я взял ручку и написал первую фразу: «Когда русский народ берет в руки винтовку, он берет ее, чтобы победить врага». Напомнив своим землякам о подвигах красных бойцов в девятнадцатом под Федоровкой, я далее написал, что память о них жива в наших сердцах и эту память люди принесли с собой на митинг.

— Сказано по-писательски! — заметил Кузнецов.

— Может быть…

Помолчали. Потом Николай Герасимович спросил:

— Мою рукопись вы хоть полистали?

— «Годы войны»? — уточнил Кочетов. — Давно прочел. Будем печатать ее в трех номерах журнала. Правда, у меня есть некоторые замечания… А в целом вещь получилась интересной.

— Быстро вы, однако, решили судьбу моей рукописи, — обрадовался Кузнецов. — Спасибо, Всеволод Анисимович. Вы и так мне крепко помогли. А замечания я готов учесть…

Но Кочетов заговорил о другом.

— Не понимаю я главкома Горшкова, — сказал он. — Таких адмиралов, как вы, Николай Герасимович, надо благодарить, а не сыпать на них упреки. В своих мемуарах вы пишете о флоте, о том, как он готовился к войне, как сражался, взаимодействуя с частями Красной Армии. Конечно, ошибки были в боевой подготовке, в проведении десантов и морских операций. А коль были недостатки, то флотским чинам надо извлекать из них уроки на будущее, не так ли?

— Истина, Всеволод Анисимович. Но Горшков не таков, он не упускает случая уколоть меня. По просьбе «Военно-исторического журнала» я написал статью об адмирале Галлере, который не один год был моим заместителем. И что же? Гранки статьи послали главкому ВМС Горшкову. Тот прочел их и наложил резолюцию: «Не печатать, прославляет себя. С. Горшков». С ним, однако, редакция не согласилась, и статья увидела свет. — Николай Герасимович помолчал. — От службы на флоте я отстранен, но отстранить меня от службы флоту невозможно. Это не под силу даже Горшкову…

— Верунчик, пляши! — весело бросил с порога Николай Герасимович, едва вошел в квартиру.

— Наверное, чем-то порадовал наставник Кочетов?

— Ты угадала. — Он снял фуражку и повесил ее на вешалку. — И пожалуйста, не ерничай. Он мой наставник в литературе, но не в службе. Он большой писатель. Умница! Я это понял, когда прочел его роман «Журбины». Сейчас он работает над романом «Угол падения», говорит, что так увлекся темой, что пишет по ночам. Мою новую рукопись обещает напечатать в трех номерах журнала. Приглянулась она ему.

— Приятная новость, за нее, пожалуй, мы с тобой выпьем по рюмочке вина! — Жена пошла на кухню и принесла бутылку каберне. — А не сказал тебе Кочетов, что уж больно ты себя бичуешь: то упустил на флоте, другое не сделал?

— Я моряк, Верунчик, а у каждого моряка и в молодости, и в зрелом возрасте случаются ошибки, малые и большие, но не всякий, возвысясь, хочет о них вспоминать. А я не такой, Верунчик. Я не сержусь, если мне что-то подсказывают люди. Достоинство не в том, что ты всегда и во всем выглядишь непогрешимым, а прежде всего в том, чтобы из собственных ошибок извлекать пользу и для себя, и в поучение другим.

— Ну ты прямо профессор! — заулыбалась жена, подавая обед. — Я-то прекрасно тебя изучила, знаю, что на подлый шаг по отношению к другим ты неспособен. Но ведь не все такие?

— Да, Верунчик, не все, — согласился Николай Герасимович. — Ты знаешь, как-то адмирал Исаков упрекнул меня в том, что я излишне строг к людям. Его слова задели меня за живое. Я сказал ему, что командир имеет право жестко требовать соблюдения порядка и дисциплины на корабле, требовать от имени Родины. Но он должен быть правдив, он должен быть истиной для своих подчиненных. «А вот ты, Иван Степанович, — спрашиваю его, — всегда ли правдив?» Вижу, покраснел он, смутился, даже глаза отвел в сторону. Потом задумчиво обронил: «Бывало, иногда грешил, но не во благо себе, а ради большого дела…» Ивану Степановичу, — продолжал Николай Герасимович, — я многое прощал, потому что в самое трудное время, когда флот сражался с врагом, он был на переднем крае. Был тяжело ранен и потерял ногу. Ходил на костылях, а военную службу нес на совесть. Такое не всем под силу…

В эти дни Кузнецов упорно работал над своей новой книгой, которая была посвящена боям на флотах и морском побережье уже в годы войны. (В первой книге своих воспоминаний «Накануне» Кузнецов довел рассказ до 22 июня 1941 года.) Как-то Вера Николаевна вошла в его рабочий кабинет и сказала:

— Ты так увлекся литературой, что даже не позавтракал. А ведь уже одиннадцать часов!

Николай Герасимович весело взглянул на супругу.

— С утра, Верунчик, хорошо работается, появляются свежие мысли. Сейчас, знаешь, о чем я пишу? В августе сорок первого Гитлер объявил авиацию Красной Армии полностью уничтоженной, а летчики Балтийского флота в это время стали бомбить столицу рейха Берлин! Надо же мне об этом написать? К тому же твой милый супруг, то бишь я, к этому делу весьма причастен…

Наконец книга «На флотах боевая тревога» вышла в 1971 году в Воениздате. И первым, кто поздравил Кузнецова с этим успехом, был не моряк, а летчик — Главнокомандующий ВВС Советской Армии, заместитель министра обороны Кутахов! Поздоровавшись с «опальным адмиралом», он сказал:

— Хорошую ты вещь написал, Николай Герасимович. Я прочел твои воспоминания за два вечера. И хотя сам немало воевал на фронте, книга меня захватила. Она очень правдивая.

— Спасибо за добрые слова, Павел Степанович. Я ведь на войне потерял многих своих друзей…

— А я, думаешь, не потерял? — В глазах генерала появилась грусть. — И теперь, в мирные дни, у меня есть потери…

— Не понял, Навел Степанович? — насторожился Кузнецов.

— Понимаешь, вчера погиб мой друг дважды Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель, подполковник авиации Амет-Хан Султанов. Бывалый фронтовик, сражался на многих фронтах, особенно проявил себя в воздушных боях под Сталинградом. Знаешь, сколько он совершил боевых вылетов во время войны как летчик-истребитель? Шестьсот три! Лично сбил тридцать и в составе групп девятнадцать вражеских самолетов.

— Как он погиб?

— При испытании нового самолета. Я очень его ценил…

— Да, жаль летчика, храбрейший человек. — Николай Герасимович помолчал. — А сам ты, Павел Степанович, сколько сбил немецких воздушных пиратов?

— Я-то еще живой…

— Не в этом дело, даст Бог, живи еще сто лет! Я имею в виду твой вклад в нашу победу. И надо ли скромничать?

— Ах вот ты о чем… — У Кутахова стало легче на душе. — Лично сбил четырнадцать, как ты выразился, «немецких воздушных пиратов», а в составе групп — двадцать восемь вражеских машин. Ну, а о том, что в сорок третьем я стал Героем Советского Союза, ты знаешь.

— Внукам есть с кого брать пример, — улыбнулся Кузнецов.

Кутахов вновь заговорил о книге Николая Герасимовича.

— Я обратил внимание, что ты начал свой труд с эпизода о том, как подводная лодка неподалеку от Данцига в конце января сорок пятого года во время шторма потопила фашистский лайнер «Вильгельм Густав». В Германии по этому случаю был объявлен трехдневный траур, а Гитлер приказал расстрелять командира конвоя. А в феврале, возвращаясь в базу, эта же лодка… — Кутахов замялся, а Кузнецов подсказал:

— «С-13», а ее командиром был капитан 3-го ранга Александр Маринеско.

— Вот-вот, Маринеско, — смутился генерал. — Когда лодка возвращалась в базу, она торпедировала немецкий транспорт «Генерал Штойбен». Так, да? Сколько же немцев ушло на морское дно кормить крабов?

— Более пяти тысяч гитлеровцев было на лайнере и три тысячи шестьсот человек на транспорте, — пояснил Николай Герасимович. — Всего — более восьми тысяч!..

Эпилог